Глава тринадцатая

– Доктор Браун, уделите мне минуту?

Это прозвучало скорее как приказ, нежели вопросительно. Только один человек в Уормвуд-Скрабс обращался ко мне подобным образом.

Я спрятала ключи, которыми собиралась открыть двери в медицинский блок, обратно в карман, сделала глубокий вдох и обернулась, оказавшись лицом к лицу с заместителем начальника. Он откашлялся.

– Просто хотел перед вами извиниться.

Мне с трудом удалось скрыть удивление.

– Вы были правы, когда настаивали, чтобы того парня отвезли в госпиталь. У него действительно оказался перитонит.

Я уже читала отчет из больницы, где сообщалось то же самое; заключенный был настолько плох, что пролежал там еще две недели. Однако извинений от заместителя начальника я точно не ожидала.

– Спасибо, – улыбнулась я, – приятно, что вы это сказали.

Между нами снова воцарилось молчание; оба не знали, что еще добавить. Спасла меня Сильвия, пробегавшая мимо.

– Вас вызывают в крыло В, – запыхавшись, выпалила она.

Я развернулась к Зеркальным Ботинкам спиной.

– С вашего позволения…

– Доктор Браун.

Он кивнул, вежливо и старомодно, и я бросилась за Сильвией в соседнее крыло.

– А что случилось? – спросила я.

– Пациент с диабетом. Больше ничего не знаю.

* * *

Диабет Азара сложно было держать под контролем, так как пища в Скрабс изобиловала углеводами. Хотя тюрьма старалась обеспечивать диабетиков подходящим питанием, это получалось не всегда, и уже не раз уровень сахара у него в крови повышался настолько, что глюкометр выдавал ошибку. Пациент рисковал впасть в гипергликемическую кому. Иногда из-за погрешностей в диете и сбоев с уколами инсулина сахар, наоборот, падал, что означало риск гипогликемической комы. Однако в камеру к нему меня еще не вызывали. Наверное, дело серьезное, раз он не смог добраться до медицинского блока. У дверей камеры стоял охранник, готовый отпереть для нас дверь.

– Как он? – спросила я. За это время я успела привязаться к Азару.

– Сами смотрите, док.

Охранник повернул ключ и распахнул дверь. Заключенный сидел на краешке кровати, весь напрягшись, обливаясь потом и дыша очень часто и неглубоко. При виде меня он, казалось, испытал немалое облегчение: огромные карие глаза словно молили о помощи.

Я сразу поняла, что его состояние, скорее всего, не связано с диабетом. Стетоскопом прослушала его легкие и сердце, пока Сильвия проверяла уровень сахара, который оказался нормальным. Сердце его отчаянно колотилось, но ритм был ровный. В сочетании с обильным потоотделением, гипервентиляцией и его поведением это говорило о панической атаке.

Я присела рядом с ним на кровать.

– Не бойтесь, – сказала, – это пройдет, скоро все вернется в норму.

Я старалась немного его приободрить: во время панической атаки людям часто кажется, что они умирают. Я посоветовала ему делать глубокие медленные вдохи через нос и выдыхать ртом. Сказала повторять за мной и стала дышать вместе с ним, пока мало-помалу его дыхание не выровнялось. Когда он успокоился, я обвела взглядом камеру: она выглядела безупречно. Фотографии родных ровными рядами висели на стенах. Одежда была сложена с такой тщательностью, словно выставлялась на витрине магазина. Зубная щетка и паста, бритва и пена для бритья лежали на равных расстояниях друг от друга. Он явно уделял массу внимания тому, чтобы держать свои вещи в порядке.

И тут я подумала, что Азар может страдать обсессивно-компульсивным расстройством. Это достаточно распространенное заболевание, способное оказывать тяжелое разрушительное влияние на жизнь человека. Пациенты обычно испытывают непреодолимое желание все проверять и перепроверять, а также терзаются навязчивыми мыслями. Больные с этим расстройством могут раз за разом мыть руки или многократно возвращаются домой, чтобы проверить, выключены или нет электроприборы и заперта ли дверь. Еще один типичный симптом – навязчивая тяга к уборке и расставлению предметов в строгом порядке. Невроз может усиливаться при тревоге и стрессе. Когда жизнь выходит из-под контроля, ритуалы и привычные действия помогают человеку хотя бы частично этот контроль вернуть. Именно поэтому неудивительно, что от него страдают многие заключенные.

– Как вы сейчас себя чувствуете? – спросила я.

Вместо ответа он кивнул, дыша гораздо ровнее; пульс у него вернулся к норме.

– Не беспокойтесь. Я никуда не ухожу. Побуду тут, сколько нужно, – успокоила я его.

Азар плотно зажмурил глаза, словно пытаясь забыть, где находится. Мне кажется, многие заключенные вот так же жмурятся, представляя себе жизнь по другую сторону тюремных стен, и просыпаются по ночам в панике, осознав, где они на самом деле. Я терпеливо ждала, пока он не наберется сил рассказать мне, что произошло. Капля пота стекла по его лбу к глазам, он моргнул, потянулся за полотенцем, лежавшим возле раковины, и насухо вытер лицо. Наконец он заговорил.

– Здесь ужасно грязно!

Я решила, что сейчас не самый подходящий момент сообщать, что его камера – самая чистая во всей тюрьме Уормвуд-Скрабс.

– Я постоянно убираю, но чище не становится.

Он готов был разрыдаться. Я искренне сочувствовала ему: парня вырвали из привычной роскошной среды и держали под стражей. Наверняка он испытывал культурный шок – гораздо более тяжелый, чем большинство других заключенных. Он не контролировал свою судьбу; ему приходилось ждать, пока другие решат, экстрадировать его или нет. Не контролировал свой диабет. Похоже, все эти негативные тенденции вылились в навязчивое желание убирать в камере, отнимавшее у него последние силы.

Внезапно он подскочил с кровати, отмотал длинный кусок туалетной бумаги, намочил ее и стал оттирать пятно на стене, да так, что бумага за пару секунд распалась у него в руках. Дыхание его опять начало ускоряться, и я испугалась, что начнется новая паническая атака. Я тронула его за плечо.

– Пожалуйста, сядьте, – сказала я, стараясь, чтобы голос звучал мягко.

– У вас есть влажные салфетки? – запыхавшись, спросил он.

Я всегда носила с собой пачку, потому что сама трепетно относилась к гигиене. Однако охрана вряд ли бы обрадовалась, увидев, что я передала их заключенному.

Азар смотрел на меня умоляющими глазами, и я решила, что уж такую малость могу для него сделать. Я порылась в сумке и передала ему последние оставшиеся в пачке салфетки.

Как только они оказались у него в руках, он заметно расслабился.

– Спасибо! Спасибо! – дрожа, повторял он, исполненный благодарности.

Честно говоря, я прекрасно его понимала, поскольку тоже постоянно мыла руки, отчасти из-за особенностей работы. Ненавидела раз за разом прикасаться к грязной связке ключей. По утрам, придя на работу, я первым делом кипятила чайник, бросала ключи в раковину и заливала кипятком.

Азар осторожно положил влажные салфетки на край раковины, явно собираясь приняться за уборку сразу после моего ухода. С моей стороны это был совсем крошечный жест, но, возможно, он немного его утешил. Я мало чем могла облегчить заключенным жизнь, однако иногда даже такие мелочи имели большое значение. Много раз приходилось слышать от арестантов, что им становилось легче просто от мысли, что кому-то на них не наплевать.

Я побыла у Азара еще немного, чтобы убедиться, что паника не возобновляется, старалась беседовать на отвлеченные темы, избегая всего, что могло снова ее спровоцировать. Однако он не преминул заметить, что завтра ожидает приезда адвоката. Хотя мы встречались с Азаром уже не раз, я до сих пор толком не знала, в чем его обвиняют. Дело оказалось очень запутанным, и я, признаться, не особо хотела разбираться в нем.

– А послезавтра меня должна проведать моя невеста, – сказал он, и лицо его осветилось.

– Это же чудесно! – воскликнула я.

Я предпочитала беседовать о позитивных вещах, помогавших заключенным проживать день за днем. Посещение родных, рисунок ребенка, который можно повесить над кроватью, письмо от лучшего друга или спутника жизни – вот что имело первостепенное значение в таких местах, как Скрабс.

Я поглядела на часы: надо было поторапливаться, чтобы успеть осмотреть пациента в крыле А до обеда, так что я попрощалась с Азаром, пообещав, что направлю его к психологу, чтобы тот помог справиться с неврозом, и что вскоре мы снова увидимся. Я бы хотела проводить больше времени со своими пациентами, но вечно приходилось спешить.

– Постарайтесь сохранять спокойствие, – сказала я напоследок, – и если снова почувствуете панику, делайте дыхательные упражнения.

Сверх этого я мало чем могла ему помочь, но надеялась, что простым проявлением понимания и сочувствия немного облегчу ему здешнюю жизнь.

* * *

Ускорив шаг, я отправилась в крыло А, надеясь, что меня не вызовут куда-нибудь еще, прежде чем доберусь до места, но ко мне уже бежали три медсестры.

– Красный код, крыло D, – закричала одна из них.

Я развернулась и присоединилась к ним. Знакомая паника. Прилив адреналина. Страх перед тем, что ждет впереди. Гонка по коридорам, замки в бесконечных бронированных дверях, мрачные предчувствия.

Сестра, бежавшая первой, расчищала нам путь среди заключенных, гулявших по холлу в свой свободный час. Теперь я узнавала многих из них, а некоторых знала по имени. Естественно, им было известно мое, ведь его было очень просто запомнить.

– Привет, док!

– Как дела, док?

Один за другим они приветствовали меня, отступая в сторону, чтобы мы прошли.

– Приятные духи, док! – воскликнул один из заключенных, втянув носом воздух.

Я оглянулась через плечо.

– Спасибо, это «Эскейп», от Кельвина Кляйна.

Группа, толпившаяся у бильярдного стола, захихикала.

– Нам бы такие! – выкрикнул кто-то из них.

В Скрабс эта шутка ходила уже не первый день, ведь «Эскейп» означает бегство. Многим заключенным название духов казалось донельзя забавным.

Сестра, раньше нас явившаяся на вызов, стояла к нам спиной, загораживая заключенного, сидевшего на медицинской кушетке. В душном кабинете витал тошнотворный запах. Я сглотнула, пытаясь подавить рвотный позыв. Сестра отступила вправо, и моему взору открылось шокирующее зрелище. Обнаженное тело мужчины покрывали глубокие ожоги, грудь и обе руки были в ярко-красных язвах, из которых сочилась водянистая жидкость, что обычно можно наблюдать при ожогах второй степени.

Ему было за сорок, он сидел без движения, пока сестра накладывала влажные повязки. Пациент ничего не говорил и смотрел в одну точку с застывшим выражением лица, явно находясь в шоке – бледный и истекающий потом от боли.

Я отвела одну из сестер в сторону.

– Мы знаем его имя?

Она покачала головой.

– Известно, что с ним случилось?

Сестра одарила меня выразительным взглядом: я уже видела такой несколько раз, так намекали на то, что заключенный совершил преступление на сексуальной почве.

– На него напали в душевой. Облили кипятком с сахаром.

– Господи боже! – прошептала я себе под нос.

Кипяток с сахаром по своему воздействию на кожу почти идентичен кислоте. Заключенные использовали его, потому что он причинял куда больше страданий и ожогов, чем просто кипящая вода. Сахар прилипает к коже, продлевая время контакта кипятка с ней. За все годы работы в тюрьме я так и не смогла свыкнуться с невероятной жестокостью, свидетельницей которой порой становилась.

Ему повезло, что кипяток не попал на гениталии, в которые, вне всякого сомнения, целились нападавшие. Ожоги на руках свидетельствовали о том, что он пытался защищаться.

Моя задача состояла в том, чтобы назначить ему сильные обезболивающие, которые сестры немедленно введут. Без назначения им не разрешалось использовать ничего сильнее парацетамола и ибупрофена.

– Спасибо, док, дальше мы сами справимся, – успокоила меня сестра, когда я выписала лекарство.

– Скорая уже едет.

Я отправилась в долгий обратный путь к медицинскому блоку. Внезапно подумалось, что, скорее всего, я больше никогда его не увижу. Мужчину наверняка переведут в другую тюрьму, ради его же безопасности. Я лишь надеялась, что на новом месте заключенные не узнают, за что он сидит.