Валютный курс юаня: понизить нельзя повысить

Апрель 2018 г

Несмотря на пафос партийно-государственных лозунгов, прозвучавших на проходившем в октябре прошлого года XIX съезде КПК и на недавно закончившейся сессии Всекитайского собрания народных представителей (март 2018 г.), полной ясности в вопросе экономического курса Китайской Народной Республики (КНР) по-прежнему нет. Страна стоит на развилке и не может определиться. Два основных варианта дальнейшего возможного движения сводятся к следующему.

Вариант первый. Продолжать двигаться прежним путем, поддерживая высокую динамику экономического развития за счет внешнеторговой экспансии и поддержания большого положительного сальдо внешнеторгового баланса. Уже много лет подряд Китай удивляет мир ежегодными приростами ВВП, составляющими в среднем 7 %. Что скрывается за этим приростом ВВП? – То самое положительное сальдо торгового баланса, которое по итогам прошлого года, например, составило 442 млрд долл., а по итогам 2016 года – 736 млрд долл. Но двигаться этим путем становится все сложнее.

Во-первых, все товарные рынки в мире перенасыщены, торговая глобализация близка к своему пределу. Дальше возможен лишь силовой передел рынков.

Во-вторых, основным рынком сбыта китайских товаров уже многие годы являются США, за счет этого рынка Китай обеспечивает основную часть своего торгового профицита. Так, в истекшем году положительное сальдо торговли Китая с США составило 375 млрд долл. Пришедший в Белый дом Дональд Трамп заявил, что он положит конец этому «безобразию» и добьется как минимум сбалансированной торговли с Китаем. Американо-китайские отношения на почве торговли в этом году резко обострились и могут вылиться в откровенную торговую войну.

Вариант второй. Постепенно отказываться от прежней роли мировой торговой державы и переключаться с торговли товарами на торговлю капиталом. Иначе говоря, активизировать экспорт китайского капитала из страны, но при этом согласившись на допуск иностранного капитала в экономику Китая. Размышляя по поводу этого варианта, я почему-то вспоминаю работу В. Ленина «Империализм, как высшая стадия капитализма» (1916 г.), где он описывал экономические признаки империализма как монополистического капитализма (всего их пять). Третий признак – вывоз капитала становится преобладающим по сравнению с вывозом товаров. Судя по всему, китайский капитализм (скрывающийся под вывеской «социализма с китайской спецификой») вступает в свою высшую стадию. Либо ему придется силовыми методами добиваться передела мировых товарных рынков в свою пользу, либо переходить к экспорту капитала. Естественно, Пекин устраивает лишь такой вариант торговли капиталом, когда его экспорт будет превышать импорт. Слишком широко открывать двери для иностранного капитала – значит рисковать утратой контроля со стороны партийно-государственного руководства Китая над своей экономикой. А там – один шаг до утраты и политического контроля над страной. Все-таки у китайцев (тем более образованных) на уровне бессознательного засел страх того, что «белый дьявол» опять может прийти и установить свои жестокие порядки в Поднебесной (воспоминания о XIX веке с его опиумными войнами и почти неприкрытым геноцидом китайского населения).

Есть вообще-то еще один, третий вариант экономического развития, но китайский народ о нем ничего не слышит от вещающих с высоких партийно-государственных трибун. Это вариант сторонников строительства социализма в Китае, но они сегодня в меньшинстве и лишены права вещать с высоких трибун. Этот третий вариант предусматривает разворот китайской экономики на 180 градусов – с внешних рынков товаров и капитала на внутренний рынок. Построение самодостаточной экономики с полным набором всех жизненно-необходимых отраслей и производств (то, что у нас в СССР называлось «единым народнохозяйственным комплексом»). Но этот вариант плох для нынешнего руководства по двум причинам. Во-первых, он требует большого напряжения и мобилизации сил на достаточно длительном отрезке времени. Во-вторых, он не дает возможностей для столь стремительного обогащения небольшой горстки «элиты», которую мало волнуют идеалы социализма, и которая поклоняется мамоне. Такова модель поведения китайского руководителя и функционера: прилюдно клясться в верности социализму, а тайно молиться мамоне. В европейской христианской традиции такое поведение было принято называть фарисейством. Применительно к современному Китаю это принято объяснять «тайной восточной души».

Таким образом для китайских партийно-государственных фарисеев приемлемы лишь первые два варианта. Оба варианта имеют много минусов, речь идет о выборе между плохим и совсем плохим. Споры идут по поводу того, что считать «плохим», а что – «совсем плохим». Естественно, с высоких трибун партийных съездов и народных собраний о минусах обоих вариантов умалчивается. А у аудитории возникает ощущение, что курс партии и государства – своеобразный «синтез» обоих вариантов. Но такой синтез не возможен.

В качестве примера подобной несовместимости могу привести вопрос валютного курса юаня. Сегодня даже люди, далекие от экономики, знают простую экономическую аксиому: для повышения международной конкурентоспособности товаров и услуг, производимых национальной экономикой, необходимо понижать валютный курс национальной денежной единицы. Раньше такого инструмента конкурентной борьбы не было. По той причине, что деньги были металлическими и манипулировать их валютными курсами было сложно или даже невозможно. После Ямайской международной валютно-финансовой конференции 1976 года связь денежного мира с золотом была прервана. Все деньги стали бумажными, и их валютными курсами стало возможным манипулировать (денежным властям, финансовым спекулянтам, международным рейтинговым агентствам и т. д.). В то же время в рамках Всемирной торговой организации (ВТО) странам удалось добиться согласия по поводу того, чтобы не использовать традиционные методы торгового протекционизма (импортные пошлины, квотирование, нетарифные барьеры). Но ВТО оставила за рамками своей компетенции такой инструмент, как валютный курс. Поэтому в течение последних трех-четырех десятилетий основным инструментом конкурентной борьбы на межгосударственном уровне стал курс национальной денежной единицы. Появился термин «валютная война». Под ним понималось, что страна сознательно понижает валютный курс своей денежной единицы для укрепления своих торговых позиций в мире. Правильнее, наверное, было говорить «торговая война», но с использованием не традиционных методов, а валютного курса. Правда, в достаточно большом количестве случаев никакой войны страны не вели по той простой причине, что падение валютных курсов национальных денежных единиц происходило не по воле властей данной страны, а в результате того, что курсы обваливали международные финансовые спекулянты. В конечном счете, обвалы национальных валют были следствием и проявлением слабости национальных экономик. Скорее, такие страны сами были жертвами войн. Например, жертвами атак валютных спекулянтов типа Джорджа Сороса.

Что касается Китая, то в отношении его можно действительно сказать, что он на протяжении длительного времени использовал курс юаня для укрепления своих позиций в мировой торговле. С 1994 года Китай стал держать курс юаня жестко привязанным к валюте США: 1 доллар = 8,27 юаня. Китайская валюта имела заниженный по отношению к доллару США курс (что определялось с помощью показателей паритета покупательной способности двух валют). Несмотря на исходившие из Вашингтона непрерывные обвинения Пекина в ведении валютной войны и требования повысить курс юаня, последний оставался незыблемым на протяжении более десяти лет. И это действительно позволило Китаю стать мировой экономической державой. В 2004 году торговля между Китаем и США сложилась для последних с гигантским для того времени отрицательным сальдо в 162 млрд долл. О степени занижения валютного курса юаня в то время свидетельствует, например, оценка Всемирного банка, согласно которой покупательная способность китайской валюты в 2003 году составила 1 доллар США = 1,8 юаня.

21 июля 2005 года Китай отказался от жесткой привязки юаня к доллару и поднял курс национальной валюты на 2 %. Тем не менее юань не был «свободно плавающей валютой», Народный банк Китая (НБК) регулировал его в рамках заданного «коридора». Он очень плавно повышал курс, но все равно сохранял его на уровне существенно более низком, чем ППС (паритет покупательной способности). К июлю 2008 года курс юаня постепенно укрепился на 21,6 %. За последнее десятилетие юань неоднократно менял траекторию своего курса как под влиянием мировой конъюнктуры, так и действий НБК. Скажу лишь, что в 2015–2016 гг. наблюдалось устойчивое снижение курса юаня по отношению к доллару США.

Дональд Трамп в ходе предвыборной кампании 2016 года неоднократно затрагивал этот больной для Америки вопрос и обещал поставить на место китайского «агрессора» (мол, Китай ведет валютную войну против США). Если пользоваться риторикой Трампа, то в первый год его нахождения в Белом доме «агрессором» стала Америка, т. к. валютный курс доллара США по отношению к юаню упал примерно на 6,5 %. Однако этот валютный «стимулятор» не помог, отрицательное сальдо в торговле США с Китаем оказалось одним из самых высоких за всю историю (375 млрд долл.).

Основных версий такого валютного разворота юаня, озвучиваемых в экспертном сообществе, три. Первая – мол, понижение доллара к юаню – хитрый и продуманный ход Трампа. Вторая – мол, это результат действия стихийных рыночных сил. Третья – мол, Пекин сознательно стал разворачивать весь экономический курс страны и для этого ему потребовался уже не слабый, а сильный юань.

Лично я с порога отвергаю первую версию. Если бы Трамп хотел сознательно играть на понижение доллара, то он должен был бы воспрепятствовать повышению ключевых ставок Федерального резерва. А такие повышения производились. Но вопреки догматам экономической теории повышение ключевых ставок не привело к повышению курса доллара. Причина отсутствия такой реакции – крайняя слабость американской экономики. Во второй версии я сомневаюсь. Не вдаваясь в детали, назову главную причину сомнений: в мире давно уже нет стихийных рыночных сил, мировая экономика и мировые финансы жестко управляются главными мировыми market-makers.

Таким образом, я придерживаюсь третьей версии. Если Китай действительно собирается переходить к торговле капиталом, то ему нужен сильный, а не слабый юань. В 2017 году Пекину удалось добиться успехов в борьбе со стихийным оттоком капитала, который до этого в течение двух лет понижал юань. Как это ему удалось – довольно долгий разговор. Отмечу лишь, что и в первом квартале 2018 года юань продолжал расти, и по отношению к началу 2017 года он подорожал к доллару США уже на 9 %.

На этой неделе из уст некоторых чиновников Китая стали звучать слова о том, что юань «чрезмерно окреп» и что Народному банку Китая следует предпринять меры по его снижению. Возникли опасения, что одновременное действие двух факторов – протекционистских акций администрации Трампа и растущего юаня – может не плавно, а достаточно резко лишить Китай его положительного сальдо торгового баланса. А, следовательно, и экономического роста. Эти голоса звучат со стороны тех, кто являются сторонниками первого варианта экономического курса страны (продолжать торговую экспансию). А также со стороны тех, кто выступает за второй вариант (переход на торговлю капиталом), но боится слишком резких и болезненных «перегрузок» в переходный период.

Впрочем, часть чиновников выражает поддержку продолжающемуся росту юаня. Нетрудно заметить, что это те, кто наиболее последовательно выступают за интернационализацию юаня и либерализацию режима трансграничного движения капитала. Чтобы юань стал действительно международной валютой (а такой лозунг в Китае впервые прозвучал еще четверть века назад), он должен иметь стабильный, а еще лучше растущий курс. В свою очередь для того, чтобы спрос на юань был высоким, иностранным держателям китайской валюты надо предоставить возможности его тратить. Не только на китайские товары, но и в виде инвестиций в активы китайской экономики. Что ставит вопрос о превращении юаня в полностью конвертируемую валюту (сейчас он является частично конвертируемой валютой, действуют ограничения на конвертацию по капитальным операциям). Чтобы юань стал полностью конвертируемым, надо нерезидентам открыть ворота в китайскую экономику. До сих пор они были едва приоткрытыми, имелась лишь щелочка, через которую внутрь страны проникали наиболее пронырливые или нужные китайским властям инвесторы-нерезиденты. На только что прошедшем Азиатском экономическом форуме в Боао (Южный Китай) председатель КНР Си Цзиньпин сделал громкие заявления. Суть их в том, что Китай готов резко увеличить товарный импорт и что, мол, ему не нужен положительный торговый баланс. Также было сказано, что Китай будет более широко открывать ворота для иностранного капитала. Он благоразумно умолчал, что одновременно с открытием ворот Китай планирует резко активизировать экспансию своего капитала в мире. Особенно в рамках проекта «Один пояс – один путь». И о том, что Китай рассчитывает отнять пальму первенства у многих иностранных биржевых площадок, сделав в ближайшее время Шанхайскую биржу реальным конкурентом Нью-Йоркской фондовой биржи. С этой целью Пекином запущен проект под названием «биржевой мост», который нацелен на соединение фондовых бирж Шанхая и Гонконга. И вот на днях пришла новость о том, что такой «мост» в этом году соединит фондовые биржи Шанхая и Лондона. Из многих заявлений Си Цзиньпина можно заключить, что он сторонник варианта перевода Китая с торговли товарами на торговлю капиталом. Но данный переход таит в себе очень много опасностей. Выражаясь языком классика, Пекин может проводить курс под названием «Шаг вперед, два шага назад». И индикатором таких метаний (колебаний экономического курса) Пекина будет политика в области валютного курса юаня.