Глава 24

Лосиный лев

Мы шагали на север. У меня был компас, мы шли по синей стрелке, за остриём.

К провалам.

Можно идти и без компаса – уже час, как начался голубой с красноватыми пятнами мох, это было верным признаком – скоро должны начаться провалы. Из провалов расползалась какая-то минеральная дрянь, и из-за неё мох приобретал такой цвет. Те, кто поднимался над нашими лесами на вертолёте, говорили, что провалы сверху похожи на озеро, на аккуратную сиреневую кляксу.

На самом деле я никогда не был возле самих провалов. У нас вообще мало кто к ним ходил, в основном только врут разное, вот как Вырвиглаз к примеру. А бывать тут мало кто бывал, и далеко, и место гиблое.

Мы шагали на север, мох трещал и стрелялся, а Упырь болтал и никак не мог заткнуться:

– …Но туда мы так и не попали в тот год. Мы давно собирались съездить туда, и папа и мама. Доминиканская Республика – это почти рай, я книгу про это читал. Там можно ничего не делать, только лежать под пальмой и лежать, и пляжи там такие дикие. Можно кататься на гигантских черепахах, есть черепахи, которым по триста лет, и в глубине их панцирей живут маленькие крабы. Там они делают кокосовое масло, а кокосовое молоко в умывальники наливают. Самое главное, взять побольше средств от комаров, там здоровенные комары и кусаются…

Иногда я оглядывался, так, на всякий случай. Озеров уже наверняка отправился за нами. Он понял, что мы удрали к провалам, просчитал всё и спешил за нами. Озеров быстро по лесу ходит, я думаю, он может даже бежать. Но у меня всё равно есть время. Часа четыре или три.

Упырь болтал:

– …Я стал изучать испанский язык. Ты слышал про даун-шифтинг? Это такие люди, они разбогатели, а потом плюнули на всё и уехали в Доминикану. Они живут в таких хижинах, ловят рыбу и ничего не делают…

Сначала я долго не мог понять, что это с ним. Нет, он не отличался молчаливостью и раньше, но теперь, будто прорвало его. Наверное, он чувствовал. Люди чувствуют такие вещи, и не только люди, и животные. И всё время на меня поглядывал.

– …Но у папы тогда не получилось ничего, его как раз повысили, и мы никуда не поехали. А мама поехала на курорт. А я уж и не поехал, мне надо было в школу идти. Слушай, а если вдруг папа узнает, что мы сбежали, так он разозлится! Надо будет ему сказать, что мы случайно заблудились. Давай скажем, что ночью мы услышали, как в нашу палатку кто-то лезет, а мы испугались и убежали, а потом в лесу заблудились…

Я молчал. Я не мог почему-то с ним разговаривать. Мне было противно. И жарко, пот всё время набегал на глаза. И с языком происходило что-то ненормальное, он стал разбухать у основания, а может, это мне уже казалось.

– …И потом у нас ничего не получилось. У нас почему-то всегда ничего не получалось. В другой раз мы собирались в Египет, на пирамиды смотреть, я целый год готовился, надо было научиться с трубкой дышать, и я дышал в ванной, хорошо научился, но потом мама уехала вдруг в Прагу…

Он болтал, мне даже казалось, что он забыл, что мы идём к провалам искать Секацкого, вёл себя так, словно мы на самом деле в поход пошли. Знакомиться с достопримечательностями, собирать чагу разную, лопух сушить.

– …В Праге такие замки, там привидения везде живут…

Вдруг он остановился и спросил:

– Слушай, Никит, а почему именно сейчас они решили к провалам пойти? Ведь и раньше можно было спокойно всё сделать, ведь правильно?

– Правильно, – согласился я. – Но, видишь ли, тут многое в одну точку сошлось. Во-первых, собаку с ошейником только недавно нашли, а значит, карта появилась совсем недавно. А во-вторых, ракеты.

– Ракеты? При чём здесь ракеты?

– Ты что, не помнишь, что Вырвиглаз про кладбище рассказывал?

– Нет…

– От этих пусков трясётся земля, – сказал я. – А от этой тряски наружу вываливается всё, что в земле находится. В Филисове даже кости носорога вывалились.

– Носорога?

– Ну да, волосатого. Или шерстистого, не знаю, как точно. Там берег реки обвалился и наружу выступили кости, уже и учёных из области вызвали. С провалами то же самое. Так что там могла тоже земля обвалиться, и всё, что под глиняными наносами было, оно и открылось. Метеорит мог запросто проявиться. Поэтому Озеров туда наверняка свою банду отправил. Ну, или отправит скоро, и мы должны их опередить. Ты же не хочешь, чтобы метеорит достался Озерову?

– Он его в музей хочет поместить… – возразил Упырь.

– В музей! – усмехнулся я. – В Лондонский музей метеоритов! Продать, за сто тысяч баксов он его хочет, вот что он хочет. А может, и дороже. Знаешь, сейчас метеориты в цену входят, из них такие украшения делают… А земля в последнее время тряслась, отчего там могло все что угодно наружу вылезти. Даже метеорит. Ты думаешь, где собаку Секацкого нашли? Тут. Она вытряхнулась из земли… Короче, надо идти…

Где-то далеко-далеко завёлся дятел: тук-тук-тук, тупая дробь.

– Кукушка. – Упырь поглядел в небо. – Кукушка-кукушка, сколько мне лет жить?

Не знаю, наверное, от температуры, волосы у меня на голове поднялись от этих его слов. А этот дурак ещё и повторил:

– Кукушка-кукушка, сколько мне лет жить?

Вральский дятел выстукивал дробь своим деревянным носом, стремился всей мордой к запрятанному в глубине мясистому короеду, щедро обещая Упырю десятки и сотни лет жизни.

– Классно, – сказал довольный Упырь, – кукушка мне много отсчитала!

Я не стал его разубеждать. Кукушка так кукушка. Хорошая примета.

– Надо идти, – повторил я.

– Ну да, пойдём…

Лес менялся. Он был уже как парк – редкие сосны, камни между ними, округлые, склизкие, лучше на них не наступать.

Упырь снова остановился. Что ж он всё время так? Чувствует, что ли?

– Что? – спросил я. – Что ещё?

– Волк.

– Какой волк?

– Двухголовый… – шёпотом сказал Упырь.

Я хихикнул.

– Не, я конечно, понимаю, что это всё чушь, но всё равно, как-то не так… Лес тут такой непривычный… Илья говорил, что тут какой-то дух…

– Какой ещё Илья? – не понял я.

– Ну, Илья, лысый который. Он говорил, что тут дух всё охраняет… Погоди…

Упырь принялся копаться в карманах и достал большой пряник, раскрошил его и раскидал по сторонам.

– Зачем это?

– Жертва. Ну как же, он же, Илья, говорил, что надо принести жертву…

– Не будь похож на Вырвиглаза, – остановил его я. – Нет здесь ничего, просто дырки в земле. Пойдём.

Но мне самому стало не по себе, а может, это было от жара, скорее всего от жара. Я где-то слыхал, что люди, которые сильно болеют, у которых случается горячка, так вот, эти люди в какой-то момент своей болезни начинают ощущать, что кто-то рядом есть, хотя они в комнатах одни. Потом, выздоровев, они вспоминают это своё ощущение и рассказывают, что к ним приходил ангел. Или говорят, что смерть стояла у изголовья. Наверное, что-то подобное испытал и я.

Я понимал, что это температура, что это нервы, разыгравшееся воображение, я всё это понимал, но ощущение присутствия не отпускало.

– Нет тут никого, – сказал вдруг Упырь.

– Что? – не понял я.

– Нет никого.

– Ты тоже чувствуешь?

– Ага. Но нет никого. В лесу часто кажется, что кто-то за тобой смотрит. Это синдром джунглей. Нормально.

– Нормально…

– А чего ты тогда трясёшься? – спросил Упырь.

– Трясусь… Не знаю. Трясусь. Приболел, наверное.

– Он ещё про глаза рассказывал… – напомнил Упырь.

Тут я уж не выдержал и огляделся ещё раз. Никаких глаз вокруг не было, не надо нам никаких красных глаз… Почему, собственно, красных? Почему глаза должны быть красными? Лес как лес, светлый, но какой-то при этом мрачный. Или казалось мне это? Ощущение присутствия…

– Нет никаких глаз, – твёрдо сказал я. – Пойдём. Пойдём. Или уже передумал?

– Нет, не передумал. Просто…

Кто-то настойчиво и нетерпеливо смотрел мне в затылок, я обернулся рывком – и никого. Дерево. Деревья. Между ними какие-то тоненькие и худолистные рябинки в человеческий рост. Всё тихо, замерло, будто заморозилось.

– Что? – уже испуганно спросил Упырь.

– Ничего. Всё в порядке. Показалось… Что там Вырвиглаз говорил, петуха в жертву надо принести?

– Да, чёрного…

– Отлично.

Я принялся вытряхивать из карманов петушков, отлитых из чуть подгорелого сахара. Петушков оказалось много, я купил их и сам не заметил, сколько купил, они вываливались на мох.

– Петушки… Зачем…

– Какая разница? Чёрный петух, петушок? Это тоже в конце концов петух…

И я стал раскидывать леденцы в разные стороны. Это было глупо. Если бы я посмотрел на себя со стороны неделю назад, я бы, наверное, засмеялся. И подумал бы, что я дурачок. Дурак.

Надо было собраться. Собраться. Я собрался. Надо было посмотреть в домашней аптечке что-нибудь вчера… От чего только? Грипп, наверное, простыл, нечего голову под колонку совать, теперь в ней какие-то черви… Лимон бы сожрать…

Заболели ноги. Вдруг. Неожиданно как-то. И сердце пошло, пошло, но я скрипнул зубами и загнал его вглубь, за рёбра.

И мы пошли дальше. Упырь молчал. Он замолчал и теперь вместо его боботанья был только хруст мха, и я стал думать, что лучше бы он болтал.

Я на самом деле не бывал у провалов, хотя, если быть честным, добраться до них пробовал, как и большинство местных мальчишек. Ходил, да не дошёл. И не с Вырвиглазом это было, так, с одним типом, мы с ним дружили два лета. Сам он жил в Мурманске, а на каникулы приезжал к бабушке, она тогда ещё жила в доме, в котором живут Соловьёвы. Его звали Дима, он был наполовину слепой, с толстыми очками, возможно, из-за этого в нём жил неистребимый исследовательский дух. Дима, правда, считал, что в провалах обитают фашисты, засевшие тут ещё с войны, и в доказательство показывал вырезку из газеты «Краевые Ведомости». В ней рассказывалась история про то, как во время войны над нашим городом по ошибке выбросился немецкий десант.

Из военных объектов у нас тогда были тушёнковый завод и железнодорожный мост, за неимением лучшего немецкие десантники решили напасть на них. Но из области были вызваны смершевцы, они быстро справились с фашистами, загнали их в лес и перебили по одному.

Это, кстати, правда, я потом узнал. Немецкие каски и оружие в краеведческом музее – остатки как раз той экспедиции. Но только мой приятель Дима считал, что их загнали к провалам и совсем не перестреляли, а наоборот – десантники разобрались со смершевцами и спустились в провалы, в тамошние подземные пещеры. Все эти фашисты давно померли, но оружие их так и осталось внизу, и его легко достать.

Дима хотел себе каску и пулемёт, а я хотел взять себе автомат. Зачем-то. Хотя мог прожить и без автомата. Мы шли к провалам, но не дошли, поскольку на полпути Димка встретил в одной из поперечных канав мотоциклетный двигатель без одного цилиндра, Димка загорелся этим двигателем, и мы до вечера тащили его домой, а когда этот двигатель увидела бабушка Димки, то разозлилась и велела нам тащить его обратно.

Больше мы к провалам не ходили. К тому же Димка решил строить полосу препятствий, для тренировок по спецназовскому манеру.

Что-то я развспоминался, вспомнил этого Димку, зачем? Хорошо, что мы туда тогда не попали, провалы – опасная штука, это Озеров правильно сказал…

Мы шагали к провалам. Я начинал чувствовать усталость, продвигаться стало тяжелее – под мхом объявились округлые плоские камни, эти камни были скользкие, как масляные, и я часто оскальзывался. Упырь оскальзывался реже. Ещё бы – у него ведь суперподошва, на каких-то, наверное, осьминожках или ещё чём. Подошва пружинит, облегчает хождение.

Но и Упырю было тоже нелегко – на носу болталась прозрачная капля, пот, Упырю тоже было жарко, Упырь устал.

А я и вообще… Руки болели и колени стали болеть, точно кто-то насыпал в них песка, и было ещё верное доказательство того, что я был болен – когда я поворачивал голову, то чувствовал, как мозг на чуть-чуть, но отстает от черепа, словно голова наполнилась жидкостью и мозг болтался в ней независимо от остального. Поганое ощущение, самое поганое во всех болезнях. Значит, грипп. У меня всегда такой грипп, причём он возникает сам по себе, стоит хорошенько простыть или промокнуть, видимо, бациллы гриппа живут во мне, и стоит немного дать им волю, как они вырываются. А потом всё происходит стремительно – болезнь накидывается и жрёт, день или два дня я валяюсь, и вдруг резко, с испариной, отпускает.

И, судя по уже начавшему отслаиваться мозгу, я был близок к пиковой форме. Это от нервов. Нервы расшатались, подтолкнули болезнь…

– Хочешь шоколадку? – спросил вдруг Упырь.

– Нет, – ответил я. – Не хочу, спасибо, что-то нет аппетита… Башка трещит. Надо придумать… придумать, что врать будем?

– То есть?

– То есть Озеров не дурак. Он наверняка понял, куда мы двинули. Так что скоро будет здесь. Надо ему сказать…

– Скажем, что заблудились.

– Не пойдёт. – Я отрицательно помотал головой, это было больно.

Упырь стоял, разинув рот, нижняя, похожая на U губа оттянулась ещё дальше. Гадость, меня сопровождает гадость, ползёт за мной, цепляет липким щупальцем, почему вокруг муроды…

– Не пойдёт. Озеров не поверит, что мы заблудились, надо сказать ему… Ладно, потом подумаем, что сказать… А это что?

Только сейчас я увидел – недалеко от нас, шагах в… не знаю, недалеко, виднелась широкая, метров в двадцать, конусообразная воронка. Такие бывают у муравьиных львов, но они в песке свои воронки раскапывают, а эта была во мху, тут, наверное, жил лосиный лев…

– Там лев, – указал пальцем я.

– Ты что? – Упырь потрогал меня за плечо. – Какой лев ещё…

– Муравьиный лев, очень похоже…

– На какого ещё льва? – Упырь принялся вглядываться мне в глаза. – Тут ещё львы, что ли…

– Проехали, – отмахнулся я. – Это я к тому, что форма такая, будто снизу кто-то тянет…

– Это что, и есть провал? – спросил Упырь.

– Да. Но это новый, ещё не успел как следует провалиться. Это как ловушка, сверху мох и земля, а под ним пустота, если наступить, то можно провалиться. Идёт лось, или медведь, проваливается, и получается дыра. Вообще-то тут везде камень, а на нём почва наросла и мох. А так скалы. Настоящие провалы должны быть с каменистыми краями… Настоящие провалы дальше. Рядом тут. Пойдём, пока не поздно…

– Озеров не будет ругаться, – сказал вдруг Упырь.

– Почему это?

– Я знаю.

Глаза его сузились. Ну да, Озеров же не дурак, он знает, кто такой Упырь, чей он сынуля. Поэтому шибко ругаться он не будет. Это правильно.

– Надо обойти. – Я указал на воронку. – Справа.

Мы стали обходить. Жутко было. Мне всё казалось, что вот-вот под ногами разверзнется пропасть и я полечу куда-то в вечную тьму… Во тьму. Никто не найдёт. Никогда.

– Может, вернёмся? – сказал Упырь.

– Почему?

– Не знаю… Как-то не по себе…

Я ему ничего не ответил. Я уже видел провал. Настоящий. Вернее, не видел, а как-то предчувствовал, что ли. Он был впереди. Какое-то неуловимое для глаза, но вполне ощутимое понижение, сдвиг в температуре воздуха, тишина вокруг. Была тишина. Сердце у меня стучало, и горло тоже стучало, словно кто-то сжимал мою шею горячей рукой. Мне даже стало страшно – а вдруг Упырь услышит меня, не мои шаги, а моё сердце, которое просто взбесилось.

– Тут рядом, – сказал я. – Зачем возвращаться?

– Да, действительно, – согласился Упырь. – Глупо… Такой путь проделать – и всё зря…

Упырь почесал лоб, подумал и сказал:

– Ерунда. Конечно же, ерунда, нервы. Пойдём.

Он улыбнулся, поёжился и пошагал вперёд.

Провал должен был возникнуть неожиданно, говорили так. Почему многие падают в него – потому, что он прыгает, как зверь. И не успеваешь сделать шаг назад, голова кружится – и всё, полетел… Тьма.

Я сбросил рюкзак, надо подойти к провалу налегке, мало ли что, вдруг придётся побарахтаться. Скорее всего мне не придётся ничего делать, скорее всего меня слизнёт с краю, говорят, так всегда случается, провал прыгает, от него не увернуться.

Я сбросил куртку.

Упырь шагал вперёд. Катился, как мячик. А потом остановился. И я остановился, в нескольких шагах от него.

– Провал, – прошептал он. – Видишь?

Я видел.

– Настоящий, – подтвердил я. – Сделаем так…

Дыхание перехватило, я взял фляжку, отхлебнул, но проглотить воду не смог, выплюнул. Огляделся. Метрах в трёхстах справа был ещё один провал. То, что надо, как раз.

Я вытер рукавом пот, рукав почти промок.

– Сделаем так, – сказал я, – будем обследовать их постепенно, один за другим. Но их тут много, так что ты иди к этому, а я к тому. Надо подойти как можно ближе и посмотреть вниз… Ты понял?

– Понял.

– Ну, тогда пойдём. Ты налево, я направо. Не спеши.

Скользких камней стало больше, казалось, что они блестят и пускают в меня солнечные зайчики. Сейчас бы поспать хорошенько, если бы я отоспался, то стало бы гораздо лучше, я знаю.

Я повернулся и направился к правому провалу. Оглядывался, даже не оглядывался, а смотрел всё время на Упыря. Он всё ещё стоял, потом спрыгнул и пошагал в нужную сторону.

– Осторожнее! – посоветовал я. – Камни скользкие…

Упырь сделал несколько шагов, замер на секунду и двинулся тоже. Он не торопился, шагал деревянно, механически, робот. Остановился, опять остановился, ну что же такое, почему это всё никак не кончится!!!

Я рванул к нему. Собравшись, скопив в кулак всё, что ещё осталось. Бежал, запинался, упал, разодрав о камень руку. Упырь мялся, оглядывался назад, словно вляпался в смолу.

Я подбежал, близко, вплотную почти, так что он отшатнулся, будто я был чудищем каким.

– Ну что? Что опять?! Так мы тут до вечера протопчемся, Озеров уже идёт по следам…

– Страшно, – признался Упырь. – Страшно…

И уставился на меня. И мне захотелось взять, схватить его за шкирку, треснуть в лоб и тащить, тащить туда, к обрыву.

– Да чего страшного-то? Подойдёшь, посмотришь, если чего там увидишь, то мне свистанёшь… А я в свой провал провалюсь… тьфу ты, блин, совсем уже всё… Посмотрю в свой провал. Встретимся через пять минут…

Упырь не двигался.

– Ну, ладно, – сказал я. – Ты же сам сказал: чего, зря, что ли, в такую даль тащились? Ты же сам хотел на эти провалы…

– Я не знаю всё-таки…

– Давай! – рявкнул я. – Пошёл! Пошёл…

Голова стремительно наливалась болью, в глаза протекала красная муть, зубы болели, всё болело.

– Пошёл!

Я смотрел на Упыря и никак не мог понять. Или глазам поверить, что ли… С ним случилось что-то. Или мне так казалось уже, не знаю. Лицо у него как-то изменилось. Расправилось, что ли…

Зачем всё так?

Будто взяли это упырское лицо и помыли водой с серебром и отразили в кривом зеркале, и всё выправилось, был Упырь, стал Денис. Человек.

– Ничего, – сказал я. – Всё будет в порядке. Давай. Иди. Иди!

Упырь вздрогнул.

Сейчас он пойдёт.

Провалы ведь чем ещё опасны – края у них неустойчивые. Или берега у них неустойчивые. Они зависают, да, зависают, обрушиться легко, провалы прыгают…

Легко. Меня тошнило. Сильно. Я чувствовал, ещё чуть-чуть и меня вывернет на синий-синий сиреневый мох. Что, может, я упаду даже.

Упырь сморщился, сказал:

– Мне Катя сказала, что ты со мной стал дружить только потому, что хочешь в институт поступить. Это правда?

– Катька сказала… А какая разница?

– Да нет, никакой. Всё в порядке. Со мной так всегда дружат.

– Иди. Тут уже рядом, двадцать шагов. Иди.

И Упырь пошёл.