Глава 21

День Котлеты

Вырвиглаз сидел на «Ветерке».

Это карусель, я её ещё застал, успел покататься. Теперь от «Ветерка» осталась лишь кривая железина, её пытались сдать в металлолом, но не получалось. Краска с этой железины облезла, и она стала похожа на скульптуру современного искусства. Те самые американцы, которые строить завод собирались, так и считали – что это арт-объект. Арт-объект, так они её и называли. И фотографировались они в городе лишь в некоторых местах, у Ленина, у Героев войны, у этой загогулины.

А Вырвиглаз тут предпочитал сидеть, на железке. Причём он не сидел, а явно поджидал меня с Упырём. Рядом с ним банка сгущёнки. Открытая. Вот иногда говорят – «похож на обожравшегося кота», так вот это очень верно подмечено, но только не на кота, на собаку. На собаку, обожравшуюся сгущёнкой, именно так.

Когда-то у Сарапульцевой была собачка, такая беспородная, смесь болонки с пылесосом. И размерами с кабачок. Эта болонка очень любила пожрать, причём не чего-нибудь, а лишь сладенькое. Конфеты, шоколадки, печенье, сахаросодержащие продукты. От этого она жутко растолстела и заболела сахарным диабетом, отчего шерсть по всему туловищу выпала и псина приобрела страшноватый сиреневый вид. Но своего пагубного пристрастия псина не оставила и охотилась на всё сладкое, однажды Сарапульцева открыла банку со сгущёнкой и ушла по делам, а эта псина залезла мордой своей в банку, вылизала всю сгущёнку и застряла. А поскольку после сгущёнки хочется всегда спать и, невзирая на застрятость, она нагло уснула, так её и застали.

Вот Вырвиглаз был очень и очень на эту болонку похож. Только, к сожалению, банки на голове не было.

Кстати, конец псинки был незавидным, Сарапульцева решила травить крыс и прикупила вкусненькой приманки, а эта тварь не смогла устоять, обожралась крысиного яду и околела одночасно.

– Привет, жабы, – крикнул он нам и съехал вниз.

Рожа у него была такая масляная-масляная, в кои-то веки Вырвиглаз был доволен.

– Так и знал, что вас встречу. – Вырвиглаз достал из кармана горсть фисташек. – Орешки будете?

Мы не отказались.

– А где Жабетта? – поинтересовался Вырвиглаз.

Но я не прореагировал. Ел себе фисташки. Я сегодня себя неплохо чувствовал, видимо, болезнь отступала, не успев наступить.

– А вы прямо теперь как однояйцевые близнецы, – заржал Вырвиглаз. – Снова вместе, снова рядом…

– Сам ты однояйцевый, – ответил я. – Только не близнец.

– Не будем ссориться, – примиряющее сказал Вырвиглаз. – Пойдём на праздник жизни, у меня сегодня отличное настроение.

И Вырвиглаз счастливо сощурился, стал сжимать-разжимать кулаки.

– Отчего же так? – спросил я. – Неужели ты патриот нашего города?

– Я тебе про мэра говорил? А во-вторых, пирожки будут с брусникой, – Вырвиглаз почесался, – к чёрту патриотизм. Шашлыки будут, картошка печёная, жрачка вкусная. В газете писали, будет хор выступать…

– Пенсионеров? – уточнил я.

– Каких пенсионеров, наоборот. Девчачий. Из Шарьи. «Шарьинские колокольчики». Там такие девицы…

Вырвиглаз покачал головой.

– Поют песни и играют на саксофонах, интересная программа, пойдёмте…

Вырвиглаз потянул нас в глубь парка.

– Я никогда на таких концертах не был… – бормотал Упырь. – Девушки с саксофонами…

– И не будешь, – успокоил его я.

– Пойдёмте, народ уже собрался. – Вырвиглаз нетерпеливо вертелся.

Народ действительно собирался. Парк стал похож на цветастую клумбу, а если честно, то на свалку. Всё перемешано. Пахнет – издали слышно, шашлыками и пирогами, печёным мясом и комбижиром. Вообще, на День города много народа приходит, наверное, половина жителей. Только те, кто совсем ходить не способен, дома сидят. Потому что весело. На самом деле весело. Конкурсы придумывают, луна-парки, бывает, приезжают, другие развлечения. Вот на прошлый День привезли настоящие «Хаммер» и «Харлей», за двадцатку каждый мог за рулём посидеть, так народ чуть ли не до вечера радовался.

В этот раз техники я пока не видел, зато на волейбольной площадке происходило что-то интересное. По квадрату носились обряженные в цветастые костюмы богатыри, они сшибались, падали, разлетались в разные стороны, ругались, орали и пытались поймать яйцеобразный мяч, какой-то дядька свистел в свисток, а чуть поодаль под сосной скучала студентка с зелёной повязкой на рукаве.

Летний лагерь. Американский футбол. Мэр обещал, что по поводу Дня города ребята из летнего лагеря сыграют в американский футбол. Мэр сказал – мэр сделал. Мэр сказал, что воздаст своей собаке гвардейские почести – и воздал. Железный человек, буду таким.

В летнем лагере хорошо, я раньше всегда в нём был. А теперь по возрасту не подхожу.

– Докатились, – презрительно процедил Вырвиглаз, – играем в эту тупую игру. Скоро флаг американский будем возле дома поднимать. Все продались с потрохами.

Но по роже было видно, что и он сам не прочь сыграть в эту тупую игру и продаться с потрохами, только вот покупателя не находится.

– Нечего тут стоять, – сказал Вырвиглаз. – Двигаем к пирожкам…

– А у нас в школе тоже была секция. – Упырь кивнул на американских футболистов. – Но меня не взяли… А другие ребята играли. А ещё у нас в школе было…

– А у нас в школе сортир через дорогу был, – сурово перебил Вырвиглаз. – Дэн, харэ тут нам по воспоминаниям давить, пойдём подавим по…

Вырвиглаз всмотрелся в глубину парка, на цыпочки привстал. Про сортир это правда, кстати, через дорогу.

– Двинем… короче… к эстраде, – закончил Вырвиглаз. – Скоро начнется.

И мы направились в центр парка. Вырвиглаз поспешал первым, я за ним. Упырь вновь погрузился в воспоминания про то, в какой он раньше хорошей школе учился, и выдавал их прямо вслух:

– У нас там были разные секции, хотя школа математического уклона, у нас там были лазеры, модель синхрофазатрона, счётчики Гейгера…

Вырвиглаз сосредоточенно разглядывал парк, но видно плохо, парк большой, к тому же ближе к центру стояли какие-то фургоны. С эстрады хрипели саксофоны, видимо, шарьинские саксофонистки старались.

– Но эта школа мне тоже очень нравится, – бубнил Упырь. – В маленьких школах очень хорошо учиться, знания усваиваются гораздо плотнее. Я всегда мечтал учиться в маленькой школе, так там всё по-семейному. В одной школе, в которой я учился, был театр! Это здорово, когда в школе есть настоящий театр…

– А круто мы вчера псину похоронили, – опять оборвал его Вырвиглаз. – Мне понравилось.

Упырь смотрел на него секунду непонимающе, потом сказал:

– Да, да, здорово. Я раньше вёл Живой Журнал, теперь тоже собираюсь вот возобновить, я там обязательно про всё это напишу. Это же настоящее, самое настоящее приключение! Я так рад. Когда я жил в Ярославле, я там собирался…

Я был согласен с Упырём. Собачьи похороны меня тоже развлекли. То есть отвлекли. И отвлекли и развлекли. Мимо прошли вьетнамцы с рынка. Все одинаковые, низкорослые и с виду голодные.

– У, китаёзы! – недружелюбно прорычал вслед Вырвиглаз. – Развелось…

– Это вьетнамцы, – поправил Упырь.

– Не вижу разницы.

Вьетнамцы ускорились, явно услышали Вырви-глаза.

– А вы знаете, почему америкосы по поводу узкоглазых не парятся? – спросил он.

– Ну, почему? – спросил я, чтобы дальше он не приставал.

– Потому что у них есть специальный газ. Про расовое оружие слыхали? Которое мочит только чёрных, только жёлтых, или только белых, по цвету кожи. Так вот, когда китайцы перевалят за два миллиарда, американцы распылят над Китаем свою микстуру. И тогда количество китайцев достигнет тридцати миллионов. Денис, – Вырвиглаз повернулся к Упырю, – слушай, Денис, у меня к тебе дело. Большой важности…

Заработали динамики на соснах, и тут же с разных сторон пошёл саксофон. Такая заводная мелодия, от которой хотелось приплясывать. Мы поспешили к эстраде.

– Мама дорогая… – выдохнул Вырвиглаз.

Сразу ясно, что нам здесь делать нечего. Шарьинске саксофонистки явно не про нас. Красивые. Очень красивые. Взрослые. В центре сцены стояла, видимо, самая главная их исполнительница – блондинка в коротком чёрном платье. Она играла какую-то известную мелодию, но играла её так, что все вокруг смотрели только на неё. Она была…

Вырвиглаз развернулся и пошёл прочь. И мы с Упырем пошли. Потому что почувствовали вдруг, что…

Ну, короче, я не могу это рассказать. Это была как встреча с красотой. От этого всё настроение сразу пропало, я почувствовал себя совсем плохо.

– Да и играют они так себе, – сказал вдруг Вырвиглаз. – В музыкалке Голяков играет лучше… Пойдёмте лучше на конкурсы.

– Да ну их, эти конкурсы, – отмахнулся я. – Чего в них интересного? Полчаса махать топором, чтобы получить стакан лимонада…

– В четыре часа можно в «Дружбу» пойти, – сказал Вырвиглаз. – Шахов в честь Дня города привёз из Костромы настоящий фильм и специальный портативный проектор. В газете писали, что фильм будет нормальный. Не то что мы тогда смотрели, с этой дурой…

Я промолчал. До четырёх часов надо было чем-то заниматься. Бродить туда-сюда по парку или пойти в «Пружину», по случаю Дня города туда пускали всех.

Со сцены долетали хриплые саксофонные звуки, от которых становилось ещё грустнее. Я вдруг вспомнил про Катьку, но ничего не почувствовал. Мне не хотелось видеть Катьку и даже думать про неё не хотелось.

Вырвиглаз продолжал:

– Пишут, что кино нормальное. Про то, как на Землю пришельцы напали, с Марса, кажется, по Герберту Уэллсу. Слышали про кладбище?

– Про какое?

– Как про какое? Про наше, родименькое. Звёздный городок которое. Такие вещи там происходят – мозги заворачиваются. Знаете Жорку Рыжего?

– Нет, – рассеянно сказал я.

– Ну, это побоку, он редкая жаба. Он пошёл на кладбище навестить любимого дедушку, он хороший внук и ходит к дедушке каждый месяц. Идёт себе идёт, никого не трогает, птички поют, и вдруг глядит, а из-под надгробного камня торчит рука.

Я не слышал, не очень хорошо слышал, Вырвиглаз громко повторил:

– Там рука из могилы торчала!

– Да что ты говоришь! – удивился я. – Рука…

– Не свежая, конечно, старая, с такими червяками… – Вырвиглаз весьма убедительно пошевелил языком. – Он, короче, как увидел, так обделался, как жаба. Побежал, как баран, ну и ногу сломал, сейчас в травме лежит. А над кладбищем по ночам туман синий распространяется, это не к добру.

– Вырвиглаз, – сказал я. – Ты когда-нибудь перестанешь врать? Хотя бы день ты можешь не врать? В честь Дня города?

– А я и не вру, можешь сам сходить. Сходи, сходи, посмотри, там между всеми могилами скелеты валяются! При стартах земля трясётся и расходится, и скелеты вытряхиваются наружу, всё дело в разнице давления. И вообще, войска собираются вводить.

– Зачем?

– Как зачем? А вдруг они поднимутся? Восстанут! Если они на поверхность как-то пробираются, то вдруг в один прекрасный день они ещё и оживут. Это вполне может быть, в ракеты заливают гептил, а от гептила хоть кто оживёт. Это настоящий мутаген. Будет круто! Вот у вас ружьё есть?

– Есть, – ответил Упырь. – Помповое многозарядное ружьё…

– В случае чего отстреляетесь, – успокоил Вырвиглаз. – Главное, стрелять им в голову и сохранять хладнокровие. Ты умеешь сохранять хладнокровие? Я тебя научу…

Я вдруг заскучал по шарьинским красавицам. Недавно их ведь видел, и вот уже заскучал. Мне захотелось отправиться к ним, к эстраде, сесть куда-нибудь и посмотреть, и послушать. И неправда, что они играть не умеют, умеют. И очень хорошо они даже умеют играть.

– Для того чтобы обрести это ценное качество, надо взять несколько иголок, хорошенько их продезинфицировать и начать загонять себе под ногти. Знаешь, под ногтями есть такие нервные окончания, если их разрушить, то становишься таким спокойным, как стрекоза…

Вдруг саксофон стих, в репродукторах захрустело, и голос ведущего объявил, что птицефабрика «Главбройлер», ассортимент продукции которой широко представлен в нашем городе, проводит промоакцию «Сорок бифштексов». Вернее, не акцию, а конкурс. Конкурс поедателей котлет. То есть опять же бифштексов. Принять участие могут все желающие, а приз самый что ни на есть достойный – кухонный комбайн.

– Ну, пойдём, – сказал Вырвиглаз.

– Куда? Хор уже выступил… Или ты это, хочешь подойти познакомиться? Так я тебе могу сразу сказать – шансов нет. С такой башкой ты… Батор, батор и ещё три раза батор.

– Да я понимаю, не дурак. Я говорю – пойдём на котлетный конкурс. Хочу поучаствовать.

– Зачем тебе кухонный комбайн?

– Буду это делать… – Вырвиглаз не придумал по-быстрому, что сказать. – Соки буду выжимать. Это облегчит домашний труд, там в этом комбайне столько функций…

Тут я вдруг подумал, что Вырвиглаз явился на праздник города не из-за того, чтобы пообщаться с красавицами из «Шарьинских колокольчиков», он ведь не дурак на самом деле. Дурак, но не до такой же степени. Нет, он, оказывается, явился побеждать в конкурсе пожирателей котлет! Хотя, может, и нет, может, он пришёл сюда и за тем, и за другим. Человек разносторонен. Сожрал банку сгущёнки, попялился на красоток, да ещё и в котлетных бегах хочет развернуться.

Может, и мне тоже поучаствовать? А то как-то получается, что жизнь моя состоит из котлетных конкурсов, в которых я не участвую.

– Хорошая идея, – сказал я. – Я тоже поучаствую. А вдруг повезёт?

Вырвиглаз поглядел на меня с ревностью. Будто я у него уже отобрал этот комбайн.

– И я хочу поучаствовать, – сказал вдруг Упырь.

– В чём? – не понял я.

– В поедании котлет. Я хочу попробовать. Я никогда в этом раньше не участвовал, это, наверное, очень интересно.

На Упыря Вырвиглаз взглянул равнодушно, видимо, конкурента в нём не видел. Оно и понятно, на настоящего пожирателя Упырь не походил совершенно.

– Вернёмся к эстраде, – сказал Вырвиглаз. – Там все жабы…

Мы вернулись.

На сцене, там, где ещё недавно звучали бессмертные композиции «Маркуса Вольфа», там, где играли на саксофонах прекрасные и недоступные красавицы из Шарьи, теперь стояли две жаровни, а длинный парень в поварском колпаке жарил котлеты со скоростью блинного автомата, тяп-ляп, тяп-ляп, двумя руками, как настоящий ковбой. Гора котлет высилась, а котлетный запах перебивал аромат хвои.

– Да я один могу это сожрать, – заявил Вырвиглаз. – На завтрак. Все эти котлеты и ещё трёхлитровую банку майонеза!

Ведущий на сцене тем временем состроил себе бутерброд с котлетой, откусил от него сразу половину, прожевал.

– Хороши котлетки, – объявил он. – Весьма, однако. Пусть все желающие подойдут поближе. Подходите, подходите! Смелее!

Народ стал придвигаться к сцене. Желающих оказалось немало, человек двести, не меньше. Мы тоже придвинулись.

– К сожалению, мы не можем записать на соревнования всех желающих, – ведущий поклонился толпе. – И для того, чтобы определить двадцатку участников, мы проведём предварительный отбор.

Ведущий щёлкнул пальцами, и у него в руках вдруг оказалась чаша с конфетками.

– Ловите, – сказал он.

И швырнул конфеты с эстрады.

Толпа сомкнулась, произошла небольшая давка. Я был сразу вытеснен куда-то в сторону, конфет мне, конечно, не досталось.

А Вырвиглазу досталось. Он выбрался из давки, слегка расплющенный, но счастливый.

– Чуть не раздавили, жабы, – прокомментировал он. – Но вот она – ириска!

Вырвиглаз продемонстрировал конфету.

– А тебя, я вижу, оттёрли, – усмехнулся Вырвиглаз.

– Не очень-то и хотелось. Жевать жареные петушиные гребешки… удовольствие сомнительное.

– Все лохи так говорят, – тут же сказал Вырвиглаз. – Сейчас этот Денис вылезет и тоже скажет…

Упырь вылез, но ничего подобного он не сказал, к удивлению, он тоже раздобыл себе конфету.

– Молодец, Денис, – сказал Вырвиглаз. – Мои шансы на победу повышаются.

– Я котлеты не люблю, – улыбнулся Упырь. – Я люблю суши…

– А я люблю груши. Не парься, Дениска, сейчас мы немножечко пообедаем…

Вырвиглаз поволок Упыря к эстраде.

На сцену выносили столы, я насчитал двадцать. Столы, крепкие стулья, вилки, ножи, салфетки и глубокие пластиковые вёдра, видимо, для того, кто слаб желудком. Оператор настраивал камеру, у края кулис раскладывал свой чемоданчик доктор, появившиеся откуда-то официанты разносили по столикам котлеты, заинтересованный народ устраивался на скамейках.

Ведущий проверил конфеты, затем расположил участников по столам.

Пожиратели были как на подбор. В основном взрослые мужики сурового вида, из тех, кто привык питаться в столовых и блинных и по этому поводу мог сожрать хоть варёное седло. Ребят почти не было, женщин тоже мало. Была Сарапульцева, хотя я в претендентах её не заметил. По-моему, Сарапульцева являлась главным претендентом на комбайн.

Участники вооружились вилками, ведущий протрубил что-то о русских просторах и русских желудках, после чего объявил, что на поедание отводится десять минут, кто смолотит больше – тот и победил.

– Приятного аппетита! – пожелал ведущий, и соревнование началось.

Почти сразу в лидеры вырвалась Сарапульцева, как я и ожидал. Она пожирала котлеты целиком, в два жевка, гора перед ней стремительно сокращалась.

Вырвиглаз отставал ненамного. А Упырь, казалось, никуда не торопился, жевал себе с механичностью мясорубки. Чавк-чавк.

А вдруг он и на самом деле механизм? Вдруг его сделали по заказу? Где-нибудь в тайных лабораториях Новой Зеландии?

Хотя нет. По заказу не стали бы такого урода делать, состряпали бы получше. Покрасившее, поровнее. Хотя, может быть, его родители психи? Что я про них знаю? Только папашу видел…

Глаза у него такие же. Как у папаши. Белые. Простоквашные. Вырастет, станет инженером. А как же? По-другому нельзя. Не разомкнётся связь времён…

Сидит, жуёт. Какие-то движения у него даже паскудные, словно таракан какой, залез на стол и перемалывает, и перемалывает, только что жвалы не щёлкают. Смотреть тяжело.

Минуте на четвертой мне вся эта пакость надоела, особенно после того, как одного мужика вывернуло. Ведро подставить он не успел, и всё его художественное творчество попало на блюдо с котлетами и потекло вниз со стола. Меня замутило, и я ушёл. Побродил между всякими конкурсами, поучаствовал в «Весёлом дровосеке», потом устроился на самом краю парка, рядом с мороженицей. Мороженое кончилась, девушка-продавщица задумчиво смотрела в глубь холодильника, будто там у неё сидела царевна-лягушка. Царевич-лягуш. И мороженица была в раздумьях, целовать его или так, заморозить на память.

Парк гудел, смеялся, грохал, я сидел на скамейке. Со стороны эстрады послышался восторженный вопль. Мороженица оторвалась от своего принца и уставилась на меня. И тут же напротив нас остановилась «Скорая», точно ждала. Из неё выскочили санитары с носилками и быстро побежали по направлению к эстраде. Кому-то там стало плохо. Очень скоро прояснилось кому. Санитары вернулись к машине уже нагруженные – на носилках возвышалась Сарапульцева. Она стонала и выла, живот её был похож на большой глобус, он громко булькал и урчал. Сарапульцева проиграла.

Я поднялся со скамейки, приблизился и участливо спросил:

– Ногу подвернули?

Сарапульцева прокляла меня взглядом.

– Ничего, до свадьбы заживёт.

Сарапульцева прокляла меня ещё раз.

Её погрузили в машину и повезли на промывание желудка. Ничего, ей только на пользу. Жалко, что мозги промыть нельзя.

Потом опять со стороны эстрады завопили и, кроме того, послышались фанфары – бум-турум-бурум. Я подождал, пока всё это закончится, и отправился посмотреть, в чьи руки попало кухонное счастье.

Народ расходился. На эстраде оставался какой-то пузатый мужик в синей рубашке, мужик бубнил о превосходстве котлет ихней фабрики над котлетами других фабрик, получалось, что их котлеты лучшие в целом мире.

Вырвиглаз стоял рядом со сценой, под сосной. Он был зол. Вернее, не зол, он был раздавлен. Потому что рядом стоял Упырь. Со счастливой рожей. Упырь держал в руках коробку. Комбайн. Всё для вашего счастья. Мама его будет довольна.

– Поздравляю, – сказал я. – Никогда, Денис, в тебе не сомневался!

– Он как гусеница, – недовольно буркнул Вырвиглаз. – Точит, как автомат. Он сам как комбайн. Нет, конечно, я к нормальной еде человек непривычный, поэтому желудок сдал…

– Брось оправдываться. Ты дискредитировал себя как едок. Теперь тебя в батор не возьмут работать. Они ведь как набирают? Придёт к ним чувачок в истопники наниматься, а они перед ним ведро макарон! Сожрёт – записывают, не сожрёт – будь здоров. Ты какое место занял?

– Какая разница?! – нервно спросил Вырвиглаз.

– Значит, не выше четвёртого. Это позор.

Вырвиглаз хотел ещё что-то сказать, но тут на сцену поднялся Озеров и все болтуны почтительно замолчали.

Озеров был как Озеров, в джинсах, в чёрно-белом полосатом свитерке, в бейсболке.

– Внимание! – Озеров помахал ручкой. – Немножко внимания! Я хочу сделать объявление. Вы, наверное, знаете, что скоро мы проведём большую краеведческую экспедицию. Два дня! С ночёвкой. Принять участие могут все желающие. Мы будем рады каждому. Экспедиция пройдёт по забытым дорогам нашего района, посетит заброшенную лесную деревню Думалово, кстати, имение тётки Грибоедова. Также мы планируем благоустроить Филькин ключ – родник с целебной водой. Ну, наш знаменитый метеорит. Мы попытаемся его найти.

Упырь даже на цыпочки привстал от внимания.

– Дополнительную информацию можно прочесть на информационном стенде краеведческого музея, я думаю, завтра она там появится. Ребята, приходите к нам. Надо любить свой край, надо знать свою историю!

Озеров помахал зрителям и сошёл с эстрады.

– А ты не хочешь туда пойти? – спросил Упырь.

– Я? – усмехнулся Вырвиглаз. – Я не дурак, чтобы в эти экспедиции ходить. У меня и без того дел много…

– Нет, я Никиту спрашивал.

– А Леденец попрётся, – за меня ответил Вырвиглаз. – Эта жаба Родионова наверняка тоже в эту экспедицию пойдёт, а Леденец не сможет противостоять искушению.

– Вырвиглаз! – перебил его я. – Я понимаю, что ты сегодня неоднократно облажался, но не надо срывать зло на других…

– А я не срываю, – вызывающе ответил Вырвиглаз. – Это ты нервничаешь. Это тебя девчонка задвинула, а я вполне благополучный. Нет, оно понятно, любовь до гроба…

Я шагнул к Вырвиглазу, но между нами встрял Упырь со своим комбайном.

– Ладно, – плюнул Вырвиглаз. – Ваше дело. Любитесь, идите в экспедиции, идите к чёртовой матери, мне по барабану…

– Филькин ключ… – протянул Упырь. – Никита, так ты пойдёшь?

– Я подумаю. Наверное, пойду.

Вырвиглаз сочувственно покивал.

– А что мне теперь с ним делать? – глупо спросил Упырь. – Ну, с комбайном. У нас есть уже комбайн. Такой, весь из железа, настоящий, его папа из Германии привёз, он даже может кубиками резать, кидаешь туда морковку, а выскакивают кубики…

– Подари, – тут же предложил Вырвиглаз. – У меня нету. Нечем кубиками морковку рубить.

– Тебе и так хорошо, – сказал я. – Дай-ка…

Упырь послушно отдал коробку. Комбайн оказался на редкость лёгким, я думал, что комбайны тяжёлые.

Со стороны волейбольной площадки шагали девчонки. В одинаковых трусах, в жёлтых майках с номерами. Кажется, баторские. Такие хилые и зелёные только в баторе могут быть, им даже лосиное молоко не помогает.

Я перегородил их светлый путь.

Они переглянулись.

– Компания-производитель «Зубы Секацкого» проводит акцию на самую обаятельную улыбку! – рекламным голосом проворковал я. – Как известно, у Секацкого были самые белые зубы, самая обаятельная улыбка, поэтому он и стал народным героем. Мы, как продолжатели его дела, тоже стремимся к тому, чтобы улыбки граждан нашего города блистали белизной. Акция проводится сугубо среди жителей района. Допускаются улыбки индивидуальные и групповые, улыбнитесь индивидуально – и получите термос, улыбнитесь группой – и получите кухонный комбайн!

Я потряс коробкой. Баторские спортсменки переглянулись ещё раз.

– Активнее, девушки, активнее! Кухонный комбайн – сам режет, сам рубит, сам готовит. На три-четыре! Чии-из!

Лучше б они не улыбались.

– Браво! – сказал я. – Ваша улыбка признана улыбкой дня. Компания «Зубы Секацкого» дарит вам кухонный комбайн!

И я сунул комбайн той, что стояла напротив меня.

– Поздравляю!

– И всё? – спросила старшая.

– И всё, – ответил я.

– И ничего платить не надо?

– И ничего платить не надо.

Я поклонился с молодеческой лихостью актёра Меньшикова и отошёл в сторонку. Баторские недоверчиво постояли, попереглядывались ещё, затем проследовали мимо.

– Пока-пока. – Я отправил им всем воздушный поцелуй.

Они шагали, неуверенно озираясь, точно ожидая, что я сейчас им вдогонку борзых атукну или пулю выпущу. Но постепенно они шаг всё-таки ускорили и скрылись между деревьями.

Погожий летний денёк. День города.

Подрулили Упырь и Вырвиглаз.

– Баран, – вздохнул Вырвиглаз. – Просто так отдал… Надо было о встрече договориться, надо было сказать, что любишь свекольный салат с орехами, что мечтаешь попробовать, как этот комбайн приготовляет этот салат… А ты?

– Салат себе на тёрке натрёшь. Пойдём отсюда.

– До кино ещё два часа.

– Всё равно.

Два часа мы бродили по парку. Вырвиглаз цеплялся ко всем безопасным девчонкам – ну, к тем, у которых не было парней, я брёл, глядя по сторонам, Упырь молчал, что-то обдумывал. Когда надоело ходить, мы вернулись к «Ветерку». Там много народу собралось, но пока никто друг другу ещё не мешал, потому что было рано. Устроились в сломанной детской вертушке. Я слопал пару мини-пицц производства хлебопекарни Озерова, пиццы были ничего, сыру много. Вырвиглаз и Упырь от пицц отказались, я думаю, они ещё пару дней не смогут ни на какую еду смотреть равнодушно.

Вырвиглаз посидел-посидел, затем достал сигареты. Закурил. Чтобы не заплыть жиром после лёгкого котлетного полдника.

– Зря ты куришь, – вдруг сказал Упырь.

Ого. Первым заговорил. Какой прогресс. Наглеет, мнение своё высказывает. Дай палец, отъест руку. Две руки, вообще тебя сожрёт. Паразит мозга. Сжуёт его с бобами.

– Зря ты не куришь, – спокойно ответил Вырвиглаз. – Многого себя лишаешь.

– Это же вредно. Научно же доказано, половина болезней от курения и от холестерола…

– А я и не спорю. Я бы сказал, половина болезней. Табак убивает.

– А ты куришь! – Упырь, видимо, решил пуститься в душеспасительное плаванье. – Если так курить, да к тому же такие сигареты, то ты и десяти лет не протянешь!

– Вот тут ты не прав. – Вырвиглаз нарочито аппетитно затянулся. – Тут ты гонишь. Через десять лет везде нанотехнологии будут. Особенно в медицине. Берёшь, глотаешь нанотаблетку – и всё: нанороботы начинают своё действие. И через неделю ты здоров, как жаба! Все внутренности починены, всё там обновлено, укреплено, и можно дальше жить. Ни в чём себе не отказывая. Вот так-то. Так что я правильно делаю, что курю, потом мне все лёгкие всё равно отремонтируют. А у вас…

Вырвиглаз ткнул фильтром в меня, а потом в Упыря.

– А у вас лёгкие впустую работают. Лохи вы, жабы…

Вырвиглаз подышал в воздух.

– Мир стоит на пороге больших перемен, – сказал он. – Завтра всё будет не так, как сегодня. Всё…

Один придурок забрался по изогнутой ферме «Ветерка» доверху, прыгнул, сделал в воздухе сальто, приземлился на ноги, захромал.

Другой придурок заснял всё это на мобильник.

И я подумал, что тут Вырвиглаз ошибается. Завтра будет всё как сегодня.

– А если не сделают нанотаблеток? – спросил я.

– Кто не курит и не пьёт – тот здоровеньким помрёт, – ответил Вырвиглаз.

И поступил в соответствии со своими повадками – плюнул. Но не как нормальные люди плюют, а, как всегда, с мерзотинкой – попал на медицинскую ромашку, прямо в выпуклое сердечко, и жёлтый харчок повис до земли. Если бы тут был тот фотограф – ну, который всякие российские пакости заснимает, а потом с фурором презентует в американском посольстве, то он вот этот обхарканный цветочек наверняка бы заснял, распечатал бы два на три метра и прицепил бы название типа «Русский полдень» или «Любит – не любит».

– Но их, конечно, изобретут. – Вырвиглаз стрельнул в сторону бычок. – Изобретут. И всех вылечат. И все будут жить вечно.

Вечный Вырвиглаз. Что может быть хуже? Ну да. Я поглядел на Упыря. Хуже вечного Вырвиглаза может быть только вечный Упырь. Где ты, где ты, осиновый кол?

Вырвиглаз рассуждал дальше:

– Нанотехнологии – это надежда человечества. Вот прикинь, ты лижешься с какой-нибудь кочерёжкой. Раньше всё как было – ты ей передаешь миллион микробов, она тебе передаёт миллион микробов, а теперь всё по-другому – с пользой. Ты ей миллион своих нанороботов, а она тебе своих. Хорошо.

– И чего?

– И ничего. – Вырвиглаз поглядел на дверь. – Нам повезло, что мы сейчас родились. Вот если бы мы родились двадцать лет назад, то шансов не было. А теперь есть. Мы увидим, как человек шагнет к звёздам, тут тоже всё будет по-другому!

Он обвёл руками кусок мирозданья за забором парка, от остановки до улицы Вокзальной. По нему шагали весёлые люди разного возраста, кто-то неплохо свистел, катались туда-сюда ребята на роликах, откуда-то доносилась музыка.

– Ладно, жабы, двинем в «Дружбу». Посмотрим нормальное кино, Шах всё-таки обещал. А то меня с вашего прошлого кино до сих пор тошнякает.

Мы вылезли из крутилки, пробрались через забор, потом через дорогу и оказались в «Дружбе».

В этот раз народу собралось много, можно сказать, полно. Наши горожане любят халяву. Припёрлись все, и детей маленьких припёрли. Взрослые с солидными рожами бродили туда-сюда, мелочь бегала и путалась под ногами.

Матери не было. Наверное, сидит в киномеханицкой. Сарапульцева-то выбыла из строя, придётся матери самой с киноаппаратурой справляться.

В зал пока не пускали, и мы принялись бродить по фойе, так, бесцельно в общем-то.

– Автоматы включили! – вдруг радостно воскликнул Упырь. – Я пойду!

И шарахнулся к «Морскому бою», занял очередь. Я в эти автоматы уже давно во все переиграл, они мне были неинтересны и раздражали своим кретинизмом. Особенно «Воздушный бой». Не, сорок лет назад, это, наверное, было пиком игрового прогресса, сейчас нет.

– Пойдём лучше к «столбу», – подтолкнул меня Вырвиглаз.

В противоположном от всяких там «боёв» углу разместился автомат, играющий на деньги. В виде четырехугольного столба. Ажиотажа возле него не наблюдалось, все, кто мог осчастливиться, уже осчастливились.

Рядом со столбом сидел хозяин-вьетнамец, Вырвиглаз разменял у него двести рублей, устроился между двумя прожженного вида мужиками и принялся кормить синий столбик деньгами.

Он стоял, тупо кидая пятёрки в тупую щель, а я стоял рядом и смотрел. Вырвиглазу не везло. Аппарат жрал монеты, а выдавал их обратно раз на пятый, а то и реже. А потом и вовсе затих. Было слышно, как денежки проваливаются в железные внутренности, и всё.

У Вырвиглаза осталось монет пять, не больше, он начал свирепеть. И эти последние монеты он просто загнал внутрь, сопровождая каждую полновесным шлепком, так что вьетнамец начал волноваться.

Когда последняя монета исчезла и взаимности автомат не проявил никакой, Вырвиглаз почернел.

– Не везёт, – сказал я.

– Что значит «не везёт»? Это не «не везёт», это он подкрутил свою машинку. Эта японская морда подкрутила свою технику, теперь все только проигрывают!

Я нащупал в кармане пятёрку. Сдача от пиццы.

– Это невезенье, – сказал я. – Вот смотри.

Я сунул денежку в автомат. Внутри него что-то тут же щёлкнуло, и в лоток с победным звоном посыпались монеты. Кап-кап-кап.

Они падали и падали, и все смотрели в мою сторону, а на лице у вьетнамца было такое грустное-грустное выражение.

Я в три приступа выгреб пятёрки, разменял их в обратную сторону. Пятьсот рублей.

Вырвиглаз глядел на меня с ненавистью.

– Спасибо, – сказал я. – Деньги мне пригодятся. Куплю на них…

– Слушай, Леденец, это нечестно, а?

– В этом суть игры. Я тебя за уши не тянул.

Вырвиглаз в ярости треснул по стене кулаком.

– Ты бы мне мои двести рублей отсыпал, а?! – спросил-потребовал он.

– Зачем тебе двести рублей, Вырвиглаз? В будущем всё равно одни нанотехнологии будут.

– Да пошёл ты…

Вырвиглаз рыкнул ещё что-то злобное и отправился на второй этаж. А я к Упырю, он там вовсю разыгрался, топил корабль за кораблём, даже подводные лодки, и при каждом попадании подпрыгивал от хищного удовлетворения. Потом его очередь прошла и за перископом устроился какой-то мелкий мальчишка.

– Классная игрушка, – сказал Упырь. – Я раньше таких не видел. Нет, я автоматы игровые, конечно, встречал, но они были другие, такие крутые. А тут всё так просто…

На роже у него остался овал от резиновой маски.

Со стороны входа послышался смех. Смеялись ребятишки. Визжали от восторга. Радовались. Вопили. Хлопали шарики. Что-то звонко сыпалось по полу.

– Что там? – заинтересовался Упырь.

– Да ничего там, чушь какая-то…

– Там что-то такое… – Упырь поднялся на цыпочки. – Интересное…

– Ничего интересного. Там какая-то чушь…

– Там клоун! – выглядел Упырь совершенно счастливо. – Там клоун! Я обожаю клоунов!

Он побежал на звук колокольчика. Баран.

Я постоял некоторое время, а потом тоже подтянулся к колокольчику. Лучше уж я буду там, чем тут.

Вокруг всей этой суматохи скопился народ, взрослые подтянулись, так что даже маленькая толпа образовалась. Я осторожно протиснулся сквозь неё.

Клоун был как клоун. Белое лицо с синими разводами, красные брови, красный нос, рыжий парик, сделанный из игрушечного льва, я-то знаю. Зелёный комбинезон, перекрашенный из комбинезона механика. Розовые ботинки с дурацкими бонбонами.

– А давайте теперь в паровозик! – дебильным голосом прочирикал клоун. – Чур я первый!

– Ура!!! – вопили дети и выстраивались в паровозик.

Они топали по кругу, пыхтели, завывали, клоун лупил их надувным молотком и раздавал карамельки.

И Упырь. Тоже там был, в паровозике. Пыхтел, руками двигал, как поршнями, смотреть не хочется.

– Иди сюда! – крикнул он мне.

Я сделал шаг назад. Упырь отцепился от паровозика и, приплясывая, подбежал ко.

– Пойдём, это здорово!

Но я отдёрнул руку. Клоун продолжал веселуху. В ход пошли конфетти, серпантины и какой-то разноцветный рис, всё это крутилось и вертелось в безбашенном хороводе.

– Пойдём, это здорово!

– Не хочу!

Откуда-то неожиданно вынырнул Вырвиглаз, его только не хватало. Он поглядел на клоуна, поглядел на меня, ухмыльнулся:

– Твоя мамашка? – Вырвиглаз ткнул меня в бок.

Я сделал вид, что не заметил.

– Мамашка твоя? – погромче спросил Вырвиглаз.

Я промолчал. Вырвиглаз идиотски рассмеялся.

– Твоя мама клоуном работает? – с интересом спросил Упырь. – А ты и не рассказывал! Это здорово! А я всегда в детстве хотел, чтобы у меня на дне рождения были клоуны! Только почему-то всё время не получалось…

– Классно скачет, – прокомментировал Вырвиглаз. – Смешно.

Клоун подпрыгивал между ребятами, нёс какую-то пургу про Бармалея, дул в какую-то гуделку. Дети на Вырвиглаза не очень хорошо поглядывали, он им мешал явно.

– А я и не знал, что твоя матуха – клоун! – громко сказал Вырвиглаз. – То-то я смотрю, что ты тоже такой клоун!

Я молчал.

Мать прыгала и кривлялась. Не знаю, видела ли она меня.

– У меня ласты есть зелёные, могу предложить, – заржал Вырвиглаз. – Классно к костюмчику пойдёт!

– Так это твоя мама? – тихо спросил Упырь.

Я молчал.