Глава 20

Бобик сдох

Сенька сиял. Именно сиял, это очень точное слово, хотя и захватанное. Сиял, как лужа в солнечный день. Это сияние могло быть вызвано двумя событиями. Или Сенька разузнал, где лежит метеорит, или отошёл в мир иной пес Шахова Диоген.

– У меня к тебе дело, – серьёзно сказал Сенька.

– Бобик сдох? – осведомился я.

– Какой ещё бобик? А, бобик… Ну да, скончался. Преставился. А ты откуда знаешь?

Спросил Сенька с подозрением. Будто я собирался покуситься на его приоритеты в похоронной области.

– Откуда знаешь? – Сенька помрачнел.

– В «Ритуале» узнал, – соврал я. – С работы шагал, смотрю, возле «Ритуала» шаховский автомобиль стоит…

– Врёшь! – злобно рявкнул Сенька. – Врёшь! Я там весь день караулил, не подъезжал туда Шахов!

– Подъезжал, – спокойно сказал я. – Просто он с чёрного хода подъезжал, ты не заметил…

– Я бы заметил! Я и за чёрным ходом смотрел…

– Просмотрел, – продолжал издеваться я. – Ты просмотрел, а ребята из «Ритуала» не просмотрели…

Сенька исчез. Растворился со скоростью старого опытного вампира. Через пять минут появился успокоенный.

– Приколы прикалываем? – спросил Сенька. – Шутки шутим? Никто с Шаховым не связывался, я ему сейчас звонил.

– И что?

– И то. Предыдущие договорённости остаются в силе. Через день, то есть послезавтра, состоится погребение.

– Поздравляю, – сказал я. – Осуществляются твои мечты. Слушай, а любимой коровы у Шахова нет? Или любимого лося, он, кажется, лосефермой владеет.

– Лосефермой? – заинтересовался Сенька.

– Лосефермой, – подтвердил я.

И тут же увидел картину, что образовалась в Сенькиной голове. Лосеферма. В глухой костромской тайге. Эпидемия ящура. Лоси дохнут целыми пачками. Меж дохлыми лосями весь в чёрном шествует Сенька. С золотой лопатой и в кожаных галифе. А над головой вертолёт.

Хотя нет. Если лоси дохнут пачками – это не искусство, это конвейер.

– Ты у меня что-то спросить хотел?

– Ну да… – Сенька очнулся. – Хотел. Я тебе уже предлагал слегонца подработать…

– Кем?

– Будем хоронить Диогена, нужны помощники.

– Какие?

– Какие-какие, всякие. Для представительства хотя бы… Согласен? Тебе бабло ведь не помешает.

Принимать участие в похоронах собаки…

Вдруг я подумал, что это маразм, супермаразм, но, с другой стороны, всё, что происходит в последнее время со мной, особой вменяемостью не отличается. Всё маразм. В семье маразм, вокруг маразм, с Катькой маразм… Почему бы не похоронить собаку? Почему бы и нет?

К тому же мы живём в провинции, а все нормальные провинциалы должны чудить. Изобретать дирижабли, строить высотные бани, печь самые большие в мире блины, играть в мотобол, жевать сосновую смолу, хоронить собак и другой мелкий рогатый скот. Это простительно провинциалам, скажу более, это им присуще. Вот тот же Шахов – он хотел ведь ввести своего пса в городскую Думу.

Каков поп – таков и приход. Так говорила моя бабушка.

К тому же мои родители всегда хотели, чтобы я был похож на моего младшего брата, чтобы я брал с него пример. Вот я и буду брать с него пример.

Хоронить собак.

«За» было гораздо больше, чем «против», я согласился.

– Я согласен, – сказал я.

– Ну, нормально, – Сенька уселся на подоконник. – Но требуется ещё два человека.

– Зачем?

– Как зачем? А гроб кто понесёт? Четыре человека нужны, а у нас пока только двое. Ты да я.

– А сам Шахов? – спросил я. – Его что, не будет?

– Ты что, дурилка? Шахов – мэр, можно сказать, государственный деятель. У него же политическое лицо, он не может хоронить собаку. Если про это узнают в области – его же на смех поднимут.

– Напротив, – сказал я, – в России полно оригинальных мэров. Кто с парашютом прыгает, кто под воду ныряет, а кто вообще городошник. Подумаешь, похоронил собаку. Все хоронят.

– Мэру, конечно, не возбраняется хоронить собаку. Но губернатор уже не может никаких собак погребать. Губернатор может себе позволить лишь скромные развлечения, а, допустим, президент…

Сенька задрал глаза к потолку.

– Президент может… президент ничего не может.

– Наш мэр что, в президенты собирается? – спросил я.

– Плох тот мэр, что не хочет стать президентом, – ответил Сенька. – Поэтому он и не хочет хоронить собаку. Он дальновиден! Собаку должны похоронить мы, за это нам и заплатят. Так что нам нужны ещё двое. Понимаешь, я мог бы позвать кого-нибудь из своих одноклассников, однако это может меня в дальнейшем скомпрометировать. Про меня и так чёрт-те что рассказывают… Поэтому лучше привлечь людей со стороны. Так сказать, в порядке аутсорсинга.

Умный. Мой братик не только оригинальный, он ещё и умный. Аутсорсинг. Я вот и не знаю даже, что это за слово.

– Так ты можешь кого-нибудь позвать? – спросил он.

– Могу. Я могу.

– Отлично. Тогда послезавтра будь готов. Я тоже буду… Приготовлений много, сам понимаешь, всё должно пройти на уровне… На уровне.

Сенька удалился.

Я пропустил все приготовления. Весь следующий после нашего разговора день я провёл на работе. Погребение Диогена назначали на четверг. Чтобы быть свободным в четверг, надо было проработать всю среду. И всю среду мы с Упырём работали, как сивки-бурки.

Это оказалось не так легко, как мне казалось. И очень скучно. Никогда не думал, что работать так тяжело. К шести часам вечера, когда Спицын скомандовал погрузку, я был вымотан, как верблюд, пересёкший Сахару. Добрался до дому и сразу спать. А уже в шесть часов меня поднял Сенька.

Я быстренько сбегал на колодец, помылся, почистил зубы, обрядился в костюм и чёрные ботинки и вышел на улицу. Рядом с нашим домом стояла грузо-пассажирская «Газель» с прорезанными в фургоне окнами, за рулём сидел Дроков, водитель мэра, Сенька стоял рядом.

Мы погрузились в автомобиль и направились к Вырвиглазу.

Вырвиглаз поджидал нас на крыльце, сидел, играл в тетрис на старом геймпаде. «Газель» остановилась, Вырвиглаз бросил тетрис и, насвистывая что-то неприличное, погрузился в фургон.

После чего мы отправились за Упырём. До дома его мы, впрочем, не доехали, поскольку прямо за мостом нас встречал сам Упырь в парадной форме. В костюме. Мы скатили на вертолётное поле, и Сенька произвёл смотр. Выстроил нас в шеренгу и оглядел пристально.

Остался, само собой, недоволен. Отвёл меня в сторону. Забраковал для начала Вырвиглаза.

– Что у него с лицом? – спросил он шёпотом. – У него лицо какое-то желтушное…

– Да какая разница, какое у него лицо? – спросил я. – Он же гроб не лицом держать будет…

– Лицо должно соответствовать торжественности ситуации. К тому же Дроков снимать на камеру будет. Мэр поглядит, а там такая рожа… Его что, били, что ли?

– Упал человек, – ответил я. – Что теперь, его всю жизнь пинать?

– А почему он лысый?

– По-твоему, собаку должны хоронить только волосатые?

На тупой вопрос тупой ответ. Сенька не нашёл, чем возразить.

Он подышал на запонки, подумал, потом забраковал и Упыря.

– А у этого что за лицо? – поморщился он. – Ты что, назло его, что ли, позвал? У нас что, маскарад, что ли? У нас серьёзное мероприятие, тризна, можно сказать…

– Не, если не хочешь… – начал я.

– Ладно, ладно, не бузи, – примирительно сказал Сенька. – Шахов просил, чтобы всё было пристойно. А у нас… Какие-то уродцы…

– Щенок ты ещё, Сенька, – прошипел я. – Ладно Вырвиглаз, он погоды не делает. Хотя по большому счету он тоже к месту.

– С чего это он к месту?

– Он – представитель народа. Народ пришёл выразить нашему многоуважаемому мэру уважение в лице его усопшей собаки…

Маразм так маразм. До конца.

К моему удивлению, Сенька к этому бреду прислушался. Между нами разница всего ничего, а разрыв в мировоззрении капитальный. То, что для меня маразм, для него уже норма. У нашей страны нет будущего, это точно.

– Ты так считаешь? – спросил мой брат.

– Ну конечно. А что касается Дениса…

Я осторожно кивнул на Упыря.

– Он – это вообще находка. Ты знаешь, как Шахову будет приятно, когда он узнает, что сын главного инженера электросетей, человека со связями в ЕЭС России, провожал в последний путь его домашнего любимца?

Сенька молчал.

– Если Вырвиглаз – это как бы народ, то Денис – это как бы элита. И они сливаются в едином порыве перед лицом постигшей их трагедии.

Никогда в жизни я не нёс большей ерунды. Это была глобальная ерунда, тотальная, чушь, возведённая в двадцатую степень. Но, с другой стороны, кретинизм в наши дни уже и не кретинизм, а индивидуальность.

– Я об этом не думал… – Сенька почесал подбородок. – Пожалуй, ты прав. Надо Дениса переставить передним правым. И хорошо бы, чтобы он нёс на подушечке медали Диогена, но в связи с нехваткой кадров, обойдёмся без них. Пусть только причешется.

– Он обязательно причешется, – заверил я. – К церемонии.

– Как приходится работать, – горестно сказал Сенька. – Никаких условий, ничего… Ну ладно, всё образуется.

Мой брат снова стал бодрым и активным. Ещё бы – пробил звёздный час.

– По машинам! – скомандовал Сенька. – Денис, иди сюда.

И Сенька пригласил Упыря в кабину.

Нам же с Вырвиглазом достались места в фургоне, по сторонам от гроба. Гроб был хороший, дорогой, с ручками, бархатной подкладкой и золотистыми застёжками. Он настраивал на серьёзный лад и даже Вырвиглаз ничего при виде этого гроба не сказал. На мой взгляд, гроб был несколько длинноват, не думал, что собаки такие длинные. Хотя Диоген мастино-наполетано, а это псы крупные…

Мы устроились на скамейках, захлопнули дверцы.

– А Череп твой не промах, – завистливо усмехнулся Вырвиглаз. – В такие молодые годы и уже рядом с мэром…

– Рядом с его дохлой собакой, – поправил я.

– Это без разницы, – отмахнулся Вырвиглаз. – Тут нужно умение иметь. И везение. Везение в жизни – главней всего остального. Если человеку везёт, то всё остальное неважно.

– Не, Вырвиглаз, не так, – возразил я. – Везение – это опасная вещь.

– С чего это?

– С того. Вот я так считаю – у каждой вещи есть свои границы. У везения, у счастья, у здоровья. И этот запас может быть израсходован или на всякую ерунду, или на полезные вещи. Я вот считаю, что лучше ничего никогда не выигрывать. Потому что выиграешь – и запас удачи растратится, а когда тебе удача может реально понадобиться, её под рукой уже и не окажется.

Вырвиглаз задумался. Весёленькое выражение с его лица сошло, он сидел и молчал. А потом вдруг поднялся с сиденья и лёг в гроб.

Это в его духе, всякие выходки подобные. Ему кажется, что он оригинален. Бедняга.

– Интересно, – спросил он из глубин, – это обычный гроб или специально собачий?

– Вообще-то не надо бы так… – сказал я. – С такими штуками не играют. Очень плохая примета.

– Лажа. Одни жабы в такое верят. К тому же… Когда ещё представится такая возможность? Только когда сдохнешь. А когда сдохнешь, то никакого удовольствия ты от этого не получишь, могу поспорить… Попробуй, тут удобно.

– Спасибо, мне и здесь пока хорошо.

Машина остановилась. Вырвиглаз замер и закрыл глаза. Дверцы открылись.

– Что это?! – в бешенстве прошипел Сенька.

И тут же появился водитель Дроков с работающей видеокамерой. Он увидел Вырвиглаза в гробу, и на лице его возникли начальственные непонятки.

– Чо за вошь? – грубо спросил он.

Но камеру не отпустил, продолжал фиксировать.

– Ты чего в гробу лежишь, щенок?!

– А как же без этого? – Сенька влез в кадр. – Это элемент процедуры. Надо же проверить изделие.

Быстро нашёлся. Аутсорсинг…

– Проверить?

– Конечно, проверить! А если мы туда Диогена положим, а гроб сломается? Что будет, сами понимаете. Не, если вы настаиваете, мы не будем…

– Ладно, – не отрываясь от камеры кивнул Дроков. – Верно, наверное, надо гроб проверить. Ты, синемордый, не вставай, лежи, а вы давайте, поднимите-ка его.

– В смысле? – не понял Сенька.

– Чо непонятного-то? Берите гроб и тащите от машины и до забора, проверьте, как всё там.

– Да-да, сейчас-сейчас. – Сенька занял место возле левой ноги Вырвиглаза и подмигнул нам с Упырём.

Я проклял Вырвиглаза за его любопытство и Сеньку за его находчивость. Взялся за ручки. Мы поднапружились и подняли гроб. Вырвиглаз был тяжёл. На меня к тому же навалилась самая грузная его часть – верхняя. Сенька и Упырь держали за ноги.

Вырвиглаз трагически вздохнул и задудел на губах «Похоронный марш».

Мы на дрожащих ногах двинулись к забору, я подумал, что я, пожалуй, слишком несерьёзно относился к хобби Сеньки – похоронное дело оказалось довольно нелёгким как в прямом, так и в переносном смысле.

Мимо проходила ранняя старушка в трауре. Конечно же, она перекрестилась на гроб, и, конечно же, гадский Вырвиглаз не удержался. Он резко сел в гробу и хриплым голосом вопросил:

– Мамаша, где тут баня, не подскажешь?

Старушка помертвело дёрнула в сторону, наткнулась на забор и рванула вдоль него, проламывая кусты и вытаптывая насаждения. Вырвиглаз орал вслед:

– Куда же ты, шалунья?!

Мы не удержались, поставили гроб на травку. Вырвиглаз вылез, отряхнулся и сказал:

– А ничего, нормально. Немножко тесновато, но в целом да, неплохо… Никто не хочет?

Я ржал. Упырь ржал. Сенька хихикал, поглядывая на мэрского водителя. Дроков выключил камеру и смеялся от души.

– Ладно, – серьёзно сказал Дроков через пару минут, – теперь к делу, время. Давайте.

Сенька расправил помявшийся бархат, стряхнул пыль, мы подняли гроб и направились в глубь больничной территории. Дроков за нами не пошёл, остался сторожить машину. Сначала я думал, что мы идём к главному зданию, но мы свернули вправо. Сенька уверенно шагал первым, видимо, был неплохо знаком с этой дорогой. Неподалеку от главной кочегарки располагалось небольшое и приземистое здание зелёного цвета, похожее на дот. Сенька велел нам подождать, а сам постучал в дверь этого строеньица.

Дверь почти сразу открылась, и Сенька исчез внутри.

– Деловой у тебя братан. – Вырвиглаз закурил. – Всё организовал, всё устроил. Не зря про него рассказывают… Интересно, поминки будут? Шахов должен бы устроить…

Сенька появился в дверях и позвал нас. Мы спустились в бункер. Внизу было полно дров, пахло смолой, возле окна на столе лежала синеватая, цвета Вырвиглазовой головы собака. Как живая. Даже глаза блестели. Упырь остановился на лестнице.

– Давайте побыстрее, – откуда-то сбоку вышел толстый человек в чёрном халате. – Может главврач прийти, по головке не погладит…

– Как работа? – осведомился Сенька.

– Проверяй.

Сенька подошёл к Диогену. Проверил блеск глаз, белизну зубов, мягкость кожи. Понюхал. Подергал за хвост. Остался доволен.

– Давайте, грузите, – указал он на собаку.

Мы приблизились к столу и замерли в нерешительности. Я лично не знал, как грузить чучельных собак, но Вырвиглаз был человеком решительным. Он подставил к столу две табуретки, на них водрузил гроб. Затем выразительно поглядел на меня. Пришлось подключаться.

Псина оказалась на редкость тяжёлой, килограммов восемьдесят, не меньше. В этот раз я благоразумно взялся за задние лапы. И мы свалили пса в гроб. Немного косо, но потом Сенька его выровнял. Упырь поморщился. Бедолага. Дохляк вонючий.

После чего мы опять впряглись, взвалили гроб на плечи и потащили свой скорбный груз в сторону «Газели». Не знаю, мне вот показалось, что Диоген был по крайней мере в два раза тяжелее Вырвиглаза.

И в этот раз Вырвиглаз «Похоронный марш» не пел.

И ещё. Навстречу нам попалась всё та же бабушка, уж чего она делала с утра в больничном городке, я не знаю. Бабушка выглядела как-то глаукомно, видимо, наша встреча не прошла для неё даром. Мне стало её жалко.

Мне всех бабушек жалко, всех на свете. Нет, иногда, ну, когда я, допустим, еду в автобусе, мне их не жалко, но обычно жалко. Я хотел проскользнуть мимо старушки по возможности незамеченным, но не получилось.

Сначала ей подмигнул воскресший Вырвиглаз. Старушка перекосилась. Затем она увидела того, кого мы несли. Это окончательно её деморализовало. Она попробовала опять перекреститься, но силы её оставили. Бабулька прислонилась к поленнице и бессмысленно смотрела на процессию.

– Не бойся, мать, Муму хороним, – просипел Вырвиглаз.

Бабулька сказала: «У-у-о». Мы проследовали к «Газели».

– Рожи скорбные сделайте, – проскрипел Сенька.

Дроков снимал. Мы загрузили гроб с Диогеном в фургон, немного постояли для приличия.

– Ну, поедем. – Сенька подхватил Упыря под локоть и потащил к кабине.

Я и Вырвиглаз залезли в фургон. «Газель» дёрнулась, и мы поехали. Было не темно, так, легкий полумрак, но даже в этом полумраке казалось, что в гробу лежит не собака, а человек. Настоящий. Синий карлик.

Наверное, так казалось и Вырвиглазу – он смотрел на пса не отрываясь, и я испугался, что сейчас Вырвиглаз поведает тоскливую историю про то, как друг его отца, моряк торгового флота, отправился в Новую Зеландию, но попал в шторм. А в шторме в этом корабль его затонул, а его самого выбросило на странный остров, населённый алаписами, они же псоглавцы. И на этом острове было у него много разных приключений, но в конце он, само собой, выбрался. Но едва он вернулся домой, как заметил странную штуку – что его голова постепенно превращается в пёсью морду…

Ну, такую историю рассказал бы мне Вырвиглаз. А в конце добавил бы, что знал этого мужика лично, мужик ему фляжку подарил из особой тыквы, но её потом короеды проточили.

А ещё мне казалось, что вот вдруг сейчас Диоген повернётся на бок, скажет «Гав», и глаза его загорятся зловещим красным светом.

Вырвиглазу тоже было не по себе, в конце концов он не выдержал. Достал из кармана пачку. Я думал, что он сам сейчас закурит, но Вырвиглаз поступил оригинальнее. Он разжал зубы Диогена перочинным ножиком, вставил в них сигарету и поджёг.

Никогда не видели курящую собаку? Я один раз видел Серько, она обитала на ремзаводе и была изрядно развращена местными стропальщиками. Серько пил пиво, курил папиросы и имел соответствующий вид – толстый, лысый, с одышкой, дребезжащим лаем и мутным жуликоватым взглядом. А дохлую курящую собаку я пока не видал.

– Балдеет, – удовлетворённо сказал Вырви-глаз.

– Хорош, – сказал я. – Психично всё это…

– Да ладно, – отмахнулся Вырвиглаз. – Не человек ведь. Пусть животина напоследок порадуется. Слушай, я вот что придумал. Я тоже работать устроюсь. Я вчера в центр занятости заглядывал, им в батор истопник требуется. Устроюсь. Ты представь, какие это перспективы…

Вырвиглаз принялся ржать, я же позавидовал его жизнерадостности. Смеётся. А я уже не помню, когда в последний раз смеялся, не смешно мне, блин.

Машину тряхнуло, пепел с сигареты осыпался и прямо на морду Диогена. Усы тут же сплавились, а шерсть задымилась.

– А, жаба. – Вырвиглаз дунул на шерсть, но она только сильнее загорелась.

Вырвиглаз засуетился, принялся плевать на собачью морду, потом додумался – подхватил с пола тряпку и пламя всё-таки сбил.

– Ну слава богу. – Вырвиглаз попытался раскрыть окно. – Помнишь ту корову?

– Какую ещё корову?

– Ну, ту жабу, с которой я в кино ходил? Такую, с корпусом?

– Ну помню.

– Заболела. Прикинь? Заболела менингитом, жаба. Могу поспорить – это она из-за того фильма. Он на неё разрушающе подействовал.

Я фыркнул. В фургоне пахло палёной собачьей шерстью, от этого здорово першило в горле.

– Чего ты хмыкаешь? – осведомился Вырвиглаз.

– Хмыкаю. С тобой пообщаешься – и сразу менингит. Слушай, Вырвиглаз, я, пожалуй, в батор письмо подмётное напишу. Чтобы они тебя на километр не подпускали, ты у них всё поголовье размягчением мозга перезаражаешь…

– Да это она меня сама чуть не заразила! Давай, говорит, старичок, поцелуемся, и как вцепится! Я еле отбился!

– И что?

– Что-что, теперь думаю. Думаю, может, я менингитом тоже заразился?

– Это серьёзно, – сказал я. – Менингит не шутка. А вот ты первые симптомы знаешь?

– Нет.

– Ну, это такие обычные симптомы, примерно как у ОРЗ. Ты как заметишь, что сопли появились или температура подниматься стала, ты сразу беги в поликлинику…

Вырвиглаз вздохнул. Мы помолчали.

– Слушай, Вырвиглаз, а тебе не казалось, что мы… Ну какой-то чушью занимаемся? Чем-то ненормальным?

– Нет. А что ненормального-то?

– Ну, собаку едем хоронить…

Вырвиглаз плюнул под ноги. Участие в собачьих похоронах его не смущало.

– Ты неправильно понимаешь обстановку, – сказал он. – Если бы мы хоронили какую-нибудь шавку, то мы были бы психами, ну, вот как твой брат. Но поскольку мы хороним мастифа, то тут всё в порядке…

Машина вдруг резко поползла вверх, Вырвиглаз прилип к окну, потом сказал:

– Не на кладбище едем.

Я попытался тоже разглядеть что-то через окно, но ничего не разглядывалось. Машина упорно ползла вверх, двигатель урчал, у Диогена подрагивал нос, будто он был ещё жив.

– Слушай, – вдруг испуганно сказал Вырвиглаз. – А почему не на кладбище-то?

– Не знаю…

– А может, тут не всё чисто?

– В каком смысле?

– В таком. Ну, знаешь, тот китайский император, который умер?

– Они все умерли.

– Да не, – Вырвиглаз подсел ко мне, – ты не понимаешь. Тот, который помер и велел убить всех своих коней, всех своих собак, всех своих наложниц. Всех, короче. И закопать вместе с собой, чтобы на том свете не скучно было. На горку, кажется, едем…

– Ну и?

– Ну и. А что, если Шахов велел нас прибить? Чтобы его собаке не скучно было? Прибить в тихом уголочке и похоронить рядом с этим…

Вырвиглаз пнул гроб.

– Чтобы ему было с кем играться в собачьем раю?

– Ерунда.

– Ерунда… – покачал головой Вырвиглаз. – А я вот такую историю слыхал. Про другого мэра, из Сибири. Он у себя стал на народные деньги строить подводную лодку. Небольшую такую, прогулочного класса. А потом, когда подводная лодка построена была, взял, да и вышел на ней в Енисей. Типа проверить ходовые качества, а с собой взял всю городскую администрацию. Они там фуршет устроили, танцы, ну всё как полагается, а мэр потихонечку прошёл на мостик, надел акваланг и открыл кингстоны. Лодка утонула со всеми чиновниками, а сам мэр спасся.

– Зачем он всё это сделал?

– А вот. От широты души. И, что самое главное, никто ничего не может доказать. Этот мэр продолжает оставаться мэром. И ещё одну лодку строит. А ты говоришь зачем…

Могу поспорить, что эту историю Вырвиглаз выдумал только что, у гроба. Или в гробу. Ничего враньё, не самый последний сорт, но мне понравилось. Я как-то живо представил, как этот мэр открывает кингстоны на своей лодке и студёная вода Енисея заливает беспечных членов администрации. Я бы сам построил такую лодку, жаль, что всё это враньё.

– Так что мэры люди непредсказуемые, кто знает, что у них в голове. Я вот этому Дрокову ничуть не доверяю, рожа страшная. И камера.

– А что камера?

– Камера, – хмыкнул Вырвиглаз. – Знаешь, сейчас это в почёте… Хоум видео разное… Мне кажется, мы на Горку едем…

Машина остановилась.

– Ну вот, – трагически сказал Вырвиглаз. – Приехали…

Дверцы открылись.

Вырвиглаз оказался прав, это была Горка. Большая.

Горка была самым живописным местом во всей нашей округе. Прямо посреди лесистой равнины возвышался высоченный, поросший лесом холм. С западной стороны склон Горки пологий, с востока круто обрывался, словно кто-то скусил половину холма, а выплюнул в километре отсюда, в результате чего образовалась Малая Горка.

Но мы приехали на Большую. Но не на главное место над обрывом, а чуть справа, там, где к обрыву лепилась кургузая берёзовая роща.

– Сделайте скорбные рожи! – велел Сенька. – Сейчас будет церемония. Берём гроб и несём его к берёзам.

Мы с трудом вытащили наружу гроб, подняли на плечи.

– К берёзам, я сказал! – повторил Сенька.

Мы направились к берёзам. Мне показалось, что за время поездки Диоген стал ещё тяжелее. А может, я просто устал.

– Что-то у него с мордой? – поморщился привередливый Сенька.

– Моль, наверное, – ответил Вырвиглаз. – Надо нафталином пересыпать.

– Я вам пересыплю! – скрежетал Сенька. – Если что-то Шахов заметит, нас всех пересыплют, и не нафталином, а сырой землёй…

– Не дёргайся, Череп, – посоветовал Вырвиглаз. – А то на самом деле заметят…

– Плавно несите, в ногу, – руководил Сенька. – Вон к той штуке несите, к плешке…

В роще было расчищено небольшое круглое пространство. В центре располагался… Больше всего это походило на сруб. Сруб большого колодца или небольшой бани, богато украшенный цветами, лентами и еловыми ветками. Сначала я не догадался, но потом понял. Викингов так хоронили. Каждого знатного викинга после смерти устраивали в таком специальном корабле, пропитанном смолой, затем сжигали. И вместе с дымом доблестный викинг отправлялся прямиком в Валгаллу. Видимо, тут тоже что-то такое намечалось.

Да, Сенька работал с размахом. Я впервые серьёзно подумал, что, вполне может быть, у моего братца на самом деле имеется талант.

Никакой могилы в окрестностях не наблюдалось.

– А почему мы на кладбище не поехали? Ты же говорил, что на кладбище будем хоронить? – шёпотом спросил я.

Сенька помотал головой.

– Хоронить на кладбище собаку – это значит бросать вызов общественной морали, – изрёк Сенька. – Поэтому мы пришли к такому решению. Диоген не принадлежал ни к одной из известных конфессий и не оставил никаких распоряжений о своём погребении…

Я никак не мог понять, серьёзно это говорит Сенька или прикалывается. А он продолжал:

– …Поэтому мы пришли к некоторому компромиссу. Я изучил похоронные обряды народов мира и предложил на выбор несколько. В результате мы остановились на скандинавском варианте. Это строго, достойно и не затронет ничьих чувств.

– Ну, Череп, ты крут, – с уважением прохрюкал Вырвиглаз.

Я промолчал. Я с этой крутизной каждый день общаюсь.

Мы оттащили гроб к этому скандинавскому срубу. Он оказался несколько высоковат, и нам пришлось поднять пса почти на вытянутые вверх руки, а Вырвиглаз ещё подтолкнул его лбом. Сенька приставил лесенку, взобрался и обложил Диогена аккуратными, нерусскими полешками. Почти сразу сильно запахло спиртом, но канистры видно не было – Сенька явно не хотел портить кадр, поскольку Дроков упорно всё это снимал.

Сенька спрыгнул на землю и сделал знак. Мы отодвинулись в сторону, выстроились.

– Я хочу произнести несколько слов. – Сенька повернулся к камере: – Сегодня мы прощаемся с Диогеном…

А почему бы нет? Почему, собственно? Во всех странах маются дурью, чем мы хуже? Мы тоже люди. Султан Брунея построил для своего любимого дромадера специальный бассейн, и не где-то, а прямо в Сахаре, и длиной в двести метров, между прочим. А наш мэр Шахов по обряду викингов хоронит своего пса. Всё в порядке.

Так я думал. Потому что мне надо было себя оправдать, потому, что мой мозг отчаянно сопротивлялся всему этому разрушительному бреду. Самооправдание – лучшая форма психотерапии, так по телику говорят.

– …Был верным другом, защитником и товарищем. В трудные моменты жизни он помогал… Помогал своим друзьям и всем, кто нуждался в его помощи…

Трудно Сеньке. Организовать похороны – одно дело, сочинить надгробную речь, да ещё по собаке, совсем другое. Мне кажется, речь не удалась. Впрочем, недостатки речуги Сенька компенсировал надрывностью и эмоциональностью. Возможно, он даже глаза натёр лучком, чтобы обрыдаться в подходящем моменте…

Хотя нет, это я уж слишком, Диоген всё-таки был не болонкой, а большой могучей собакой, слёзы тут ни к чему.

Или стихи. Я подумал, что сейчас Сенька обязательно стихи какие-нибудь прочитает, поставит акцент. «Дай, Джим, на счастье лапу мне…», обычно все главы администраций любят Есенина.

Но великий русский поэт не был осквернён, Сенька выдержал надлежащую траурную паузу, затем откуда-то, я не заметил откуда, мой брат извлёк факел. Я узнал факел, он был из нашей школы, валялся в каморке психолога и иногда использовался во время спортивных соревнований. Насколько я понял, он работал на сухом спирте, или ещё на чём-то горючесмазочном.

Сенька встряхнул факел, щёлкнул зажигалкой. Факел вспыхнул, но как-то незапланированно – по всей поверхности. Сенька сдунул огонь с древка и стал ждать. Ждал, держа факел над головой.

Завыла сирена. Девять часов. Сенька торжественно кивнул и зашвырнул факел в сруб.

Огонь пополз по еловым веткам, взбежал на гроб, окутал его оранжевым, затрещала шерсть, что-то сильно вспыхнуло внутри сруба, и всё – уже ничего не видно, только пламя. Сенька не пожалел спирта и дрова правильно расположил, всё горело хорошо и весело, с рёвом.

Мы стояли вокруг, а Дроков снимал.

Всё это довольно долго длилось, больше часа. И всё это время мы держались на ногах, у меня даже спина заболела. И голова болела. От чего-то. Потом весь этот костёр всё ж таки прогорел. Сруб обрушился сам в себя, угли завелись по новой, но ненадолго. И скоро перед нами уже возвышалась всего лишь горка чёрных головешек и серого, грязноватого вида пепла.

Я поглядел в кострище. Я слышал, что, когда сжигают, всегда остаётся сердце – там самые крепкие мышцы. Но никаких сердец, костей и других субпродуктов не нашли. Ровный пепел и крупные угли. Наверное, Диоген был хорошим псом, он сгорел равномерно.

Сенька принёс резную деревянную урну и наполнил её пеплом.

На этом главная часть мероприятия была закончена, Дроков выключил камеру и поглядел на часы.

Мы вернулись к «Газели». Хотелось пить.

– Тут нам… передал. – Сенька достал из кабины корзинку. – Немного перекусить…

Вырвиглаз сразу забурчал желудком и отобрал у Сеньки припасы. Еда была неплохая. Салат из креветок, салат из ветчины, оливки, цыплята, соки разные, другая еда. Мы отошли чуть в сторону, устроились на краю обрыва и поели. Вкусно.

Потом молчали, говорить не хотелось, будто мы на самом деле на настоящих похоронах поприсутствовали.

– А мне понравилось, – сказал вдруг Упырь. – Интересно.

– Не то слово, – сыто икнул Вырвиглаз. – Я раньше и не думал… Тебя, Череп, уважаю реально. А что с урной будете делать? Развеете?

– Ну, возможно, – уклончиво ответил Сенька. – Мы этот вопрос обсудим…

– Надо развеять, – авторитетно посоветовал Вырвиглаз. – В обязательном порядке. Только надо сделать это круто. Я бы сделал так. Я бы поднялся на вертолёте, взлетел бы над полями, блин, затем бы прыгнул с парашютом и в прыжке развеял бы! Это было бы жестоко! А ещё лучше…

Глаза Вырвиглаза блеснули мелким безумием.

– А ещё лучше, чтобы их над провалами развеять! Вот это да!

Сенька промолчал.

– А где эти провалы всё-таки находятся? – спросил Упырь.

– И не спрашивай даже, не хочу, чтобы твоя смерть была на моей совести.

Вырвиглаз хохотнул. И тут же сказал:

– Они на севере, в лесах. Там ещё Филькин ключ, оттуда уже дойти можно. Кстати, этот дурак Озеров скоро устраивает метеоритную экспедицию… Через неделю. Или через две. Или через три. На днях, короче. И они мимо провалов как раз проходить будут, придурки. Я не собираюсь в эти провалы идти, я там пятнадцать раз был, ничего интересного…

– Ты это сто раз рассказывал, – напомнил я. – И про Биармию ещё рассказывал…

Но Вырвиглаз, конечно, не услышал.

– Там не всё чисто, – заявил он. – Могу точно сказать. Вы про двухголового волка слышали?

– Нет, – ответил простодушный Упырь. – А там что, волки есть двухголовые?

– Вот то-то и оно, – вздохнул Вырвиглаз. – Не слышали…

– И что это значит? – спросил я в унылом предвкушении, мне не хотелось, чтобы Вырвиглаз сейчас рассказал что-нибудь из своего сопельного репертуара. – Ну, этот твой двухголовый волк что значит? Знак грядущего Апокалипсиса? Или солитёры в лещах заведутся?

– Жабы вы все, смеётесь всё. Смотрите, досмеётесь! Солитёры… Вы смеётесь, а между тем у нас под боком вызревает настоящая катастрофа. Это был не простой двухголовый волк, каких везде полно, это волк-мутант. Вернее, пришелец-мутант. Его споры хранились в метеорите, а когда метеорит упал, они напали на пробегающего мимо волка и внедрились в него, и волк стал жабским пришельцем! Один охотник пошёл на уток и увидел этого волка, хотел застрелить, но не получилось, этот волк вдруг исчез. Подпрыгнул и исчез. Но на самом деле он не исчез, он бегает вокруг и высматривает, где лучше нанести первый удар…

– Вырвиглаз, – не выдержал я. – Ты бы хоть подумал немного для разнообразия, а? Если бы пришелец собирался в кого-то вселяться, то уж, во всяком случае, он не стал бы вселяться в двухголового волка. Ему ведь нужно оставаться незамеченным. Он бы вселился в простую собаку, которая совершенно обычна, зачем в двухголового волка?

Вырвиглаз ничуть не запарился и сразу же ответил, что двухголовый волк гораздо выгодней, чем одноголовая собака.

– Двухголового волка сразу заметят, его поймают и начнут исследовать, повезут в Москву, и пришелец сразу же внедрится в учёных…

Голова заболела сильней. То ли от этой околесицы, то ли погода меняться стала, перестраивались в небе воздушные потоки и давило гораздо сильнее, и изнутри головы, чтобы справиться с давлением внешним, тоже начинало давить, и голова болела. А может, на самом деле от вранья.

– …А потом он вселится в лауреата Нобелевской премии, а потом, когда лауреат пойдёт на встречу с президентом, он вселится и в президента, – закончил Вырвиглаз. – А вы всё хохочете. Этот пришелец начнёт ядерную войну, а мы, между прочим, на самом острие удара…

Я представил, как споры, обитавшие сначала в двухголовом волке, через цепочки перескоков внедряются в президента, как нашу страну порабощает бывшая двухголовая тварина, как она начинает мировую войну, и в самом деле чуть не засмеялся.

– Но жабу эту пока не поймали ещё, – успокоил Вырвиглаз. – Она тут бродит. Возможно, это был управляемый метеорит, возможно, что волк его охраняет…

Ещё чуть-чуть, и он бы дошёл до главного вранья – что это был вовсе не метеорит, а потерпевший крушение космический корабль. Поэтому я его остановил.

– Ты же говорил, что там дух какой-то, – напомнил я. – В провалах. Дух провалов. Как же тогда там может быть пришелец, если там дух? Ты говорил, что вы с отцом туда ходили и жертву там приносили этому духу…

– Дух там тоже есть, – совершенно спокойно ответил Вырвиглаз. – Там же не один провал, а несколько. В одном провале дух, в другом провале пришелец. А может, это и вообще всё в одном – и дух и пришелец…

– Ты рассказывал, что там женьшень растёт…

– Я рассказывал? – с недоумением уставился на меня Вырвиглаз. – Да ты, Леденец, просто перегрелся. Вот уж не думал, что собачьи поминки на тебя повлияют. А может, ты в секту записался?

– В какую ещё секту?

– В Свидетелей Иеговы. Они тут к нам приходили недавно. Дьявол здесь, говорят, уверуйте, пока не поздно, спасётся сто тысяч. А я им говорю – я язычник, бабуси. Верую только в Родомысла. Скоро Купала, говорю, приходите, будем голыми через костры прыгать. Вы будете отлично смотреться топлес! Ну, они и сдриснули. Сказали, что к тебе пошли. Видимо, дошли.

– Я не в секте! – крикнул я.

– Как знаешь, – с сытым миролюбием сказал Вырвиглаз. – Не в секте так не в секте. Твоё дело. В баторе вроде бы есть какая-то секта, но туда только баторцев пускают, я, когда в батор устроюсь истопником, тоже вступлю. Кстати, на выходных День города. Надо обязательно пойти.

– Зачем? – спросил я.

– Ну, как зачем? Мы теперь в нашей Гниловке не последние люди, с мэром на одной ноге, собаку его благоустроили. На короткой то есть ноге. Можем так запросто подойти, сказать «чувак, как дела»…

Сенька с опаской поглядел на Дрокова. Но Дроков не услышал.

– А если серьёзно, – в очередной раз спросил Упырь. – Как-нибудь на эти провалы можно попасть?

Салат с креветками неуклюже шевельнулся в моём животе.

Дальше не буду уж так рассказывать, до самого вечера ничего хорошего не происходило. Мы съездили к Шахову, там нас тоже покормили, и сам мэр сидел за столом с нами и ел пироги с рыбой. Все это происходило словно за какой-то прозрачной горячечной стеной, мне было плохо, когда приду домой, надо будет что-то выпить. Принять пилюли.

Вырвиглаз был доволен через край. Вёл себя с достоинством, не сквернословил и даже поиграл с внуком мэра, маленьким мальчиком с больными локтями. Мне показалось, что мальчику было на самом деле жалко Диогена – у мальчика были красные глаза и пятна на щеках.

А может, его просто выпороли.

А где эти провалы находятся?

И не спрашивай. Не хочу, чтобы твоя смерть повисла на моей совести.