Глава 12

И негра не убили, и щеночек спасся

Утро началось плохо. Может, в этом есть знак? Может, я сова? В том смысле, что так рано подниматься не следует, а следует отдыхать? Я отдыхаю, а утро в это самое время течёт само по себе…

Мечты.

Сегодняшнее утро началось с матери. Опять. С того же самого.

– Ты должен извиниться, – сказала она.

– Перед кем? – не понял я с утра.

С утра всё труднопонимаемо.

– Ты должен извиниться перед Денисом.

– Перед кем? – в этот раз я понял.

– Перед Денисом.

Я поглядел на будильник. Скоро на работу. Надо позавтракать, а меня тут всякой ерундой отвлекают. Упырём травят, не успел ещё глаз открыть, а он тут.

– Я есть хочу, – сказал я. – Нас там не кормят, между прочим.

– Ты что, не слышишь?

Голос у матери стал твёрдый и особый, предназначенный для давления и внушения. Это зря она.

– Не кормят, – повторил я.

– Извинись! – крикнула мать.

Я стал собираться.

– Ну, я тебя прошу. – Она перешла на просительский тон. – Ну, что ты?

Что-то слишком уж резко перешла, надо было ей ещё немного поорать, тогда переход был бы эффектнее.

– Я тебя прошу! Извинись!

Осень. Осень это моё любимое время года. Красные ягоды, жёлтые листья. Если бы ещё в школу не ходить…

– Извинись!

Я не удержался и сказал:

– Пусть Сенька извинится.

– Что?

– Ничего. Мне пора на работу.

И ушёл, хотя мать что-то вслед ещё говорила. Хотела меня образумить.

Осень. Я шагал по улицам и думал, что хорошо бы, чтобы была осень вот сейчас. Можно пойти на реку, сесть на боны и смотреть в воду, на вялых осенних рыб. Вот что мне хочется – чтобы наступила везде осень, а народ при этом исчез бы. Я бы в таком мире точно хорошо бы жил.

И уж никаких кустарников рубить не требовалось бы.

Упырь ждал меня на обычном месте. И как ни в чём не бывало улыбался. Я думал, что он вряд ли придёт. Но он пришёл. И не выглядел больным. Бодро выглядел, турист-культурист настоящий. Муравьиный яд ему, видимо, только на пользу, может, здоровье даже укрепил.

– Ну что, как дела? – спросил я. – Вчера не заблудился?

– Не, – помотал он головой. – Там же рядом.

– Баторцы не догнали?

– Не. – Упырь улыбнулся. – Я быстро бегаю.

Про муравейник промолчал. Думает, как в кино дешёвом будет. Приходит хороший мальчик в класс, аборигенские негодяи его колотят, но он их перед директором школы не сдаёт. И местные негодяи начинают его жутко уважать, завязывается дружба и приязнь всякая.

А вот тебе! Не будет так!

– А вы как добрались?

– Нормально. Вырвиглаз ключицу сломал, но она у него сразу же срослась. Вот и всё.

Упырь хихикнул.

– Это не шутка, – серьёзно сказал я. – Он сломал ключицу. Но, поскольку он оборотень, она у него почти сразу срослась.

– Что?

– Оборотень он. А ты что, не заметил? У него же уши острые и брови сросшиеся. Ну да ладно, фиг с ним. Пойдём работать.

– Пойдём.

Корабль флибустьеров дожидался нас у коммунхоза, флибустьеры курили и, как обычно, матерились.

– А мне твоя мама звонила, – сказал Упырь, когда машина тронулась.

Я чуть через бортик не перевалился. Наверное, я даже лицом изменился – Упырь спросил у меня:

– Что это с тобой?

– Голова чего-то закружилась. Укачало, наверное. Зачем она звонила?

– Да я не понял зачем. Я как раз собирался утром… Наверное, она тебе что-то хотела передать, да забыла потом. И сказала, что сегодня кино у них интересное.

– Что интересное?

– Кино. В клубе «Дружба». Твоя мама сказала, что здесь очень неплохой кинотеатр, настоящий, из старых. Слушай, давай в кино сходим, а?

Я молчал, никак не мог придумать, как бы отвязаться от него на вторую половину дня.

– Я никогда в старых кинотеатрах не был, было бы здорово сходить. Говорят, там совсем другая атмосфера…

– Отдохнуть сегодня хочу, – сказал я. – Плохо себя чувствую, не знаю, как доработать сегодня.

– Может, отгул возьмёшь? Я думаю, можно взять отгулы за свой счёт…

– Не, – помотал я головой. – Не буду брать, потерплю как-нибудь.

Сегодня мы поехали дальше, километров на десять, и там кусты оказались не такими приличными, как раньше, там кусты были запущенные, толщиной почти в две руки. И таскать их было уже по-настоящему тяжело. В придачу пошёл дождь, которого я так хотел вчера и от которого было почему-то жарко, и у меня на самом деле заболела голова, это подтверждало то, что про здоровье не надо врать, обязательно сбудется.

Мы проработали четыре часа и вернулись домой, Синицын прислал крытую машину. Я был злой и всю дорогу молчал, на вопросы Упыря не отвечал. Едва вернулись в город, как дождь закончился. Упырь меня ещё немного поуговаривал насчёт кино, но я отбрыкался. Вернулся домой, в большой дом, достал с печки сушёные апельсиновые корки, поплевал на них и натёр виски. После чего отправился к себе, решил немного почитать. Вообще-то я должен был работать, как папа Карло, – рядом с нашим забором валялись чуть ли не две машины дров.

С приятным, что называется, сюрпризом.

Дрова валялись вызывающе, судя по всему, предполагалось, что я все эти дрова должен был пилить и складывать в поленницы. Я обычно занимался дровами. Но только не сегодня. Сегодня я работать не собирался. И в ближайшее время не собирался.

Пусть сами дрова колют. Пусть на них хоть грибы прорастут.

Поэтому я немного повалялся в койке, почитал «Последнюю войну» и уснул совершенно с чистым сердцем – натирание висков весьма способствует засыпанию, во всяком случае у меня так.

А проснулся от того, что услышал щеколду. Она брякала, хотя раньше вроде бы громкостью не отличалась. Я выглянул в окно.

Катька. Я глядел, как она пытается справиться с щеколдой, и не мог понять, отчего она здесь? Что случилось такое?

Как-то раз видел по телику передачу про Анну Ахматову, про то, как она встречалась с каким-то французским писателем. И для того, чтобы правильно его встретить, весь день придумывала, как это сделать. И в конце концов встретила его то ли в кимоно, то ли в тунике, лежа на кушетке и с папиросой в мундштуке. У меня не было времени, да и кимоно не было, я решил, что стоит Катьку встретить в задумчивости. Я принял задумчивую позу, но тут обнаружил, что на мне почему-то надеты дурацкие и гигантских размеров красные башмаки. Я попытался эти башмаки стащить, но, к моему ужасу, правый ботинок цапнул меня за палец!

Тут я проснулся.

В большом доме звонил телефон. Я дотянулся до телефона, прикрутился, взял трубку. Это на самом деле была Катька, сон оказался вроде как вещим.

– Слащёв, ты что, спишь? – спросила она. – Или опять всякое читаешь?

– Да так, – ответил я, – тут разное…

– Понятно. Извини, что твоё болото решила побеспокоить. Хочу сказать – пойдём сегодня в кино.

– Что? – спросил я.

– То. Ты что, уши себе отоспал? Я говорю – давай в кино сходим.

Странно, подумал я. Даже не странно, а подозрительно. С чего это вдруг Катька решила в кино сходить? Раньше мы в кино не хаживали, хотя я её приглашал неоднократно. А тут вот сама… Может, ей мать тоже позвонила? Попросила её, уговаривала, может быть, даже умоляла.

Дрянь. Нет, ну надо ж так!

– Ты что, Слащёв, оглох от счастья?

– Да нет, просто думаю…

– Ты что, ещё и думаешь? Ну ты скотина…

– Я думаю, что надеть, – быстро исправился я. – Я тут постирался…

– Так ты идёшь? – проскрежетала Катька.

– Да, да, конечно…

– Тогда в шесть возле «Дружбы».

И Родионова грохнула трубку на своём конце. Я поглядел на часы, четыре с хвостиком. Я решил поваляться ещё. Лежал, представлял, как мать и Сенька пилят дрова, а потом обкладывают ими гараж и баню, а дрова падают обратно, а они их пристраивают и пристраивают, причём некоторые поленья им ещё в лоб и по ушам, это было неплохо…

Тут я вспомнил, что Вырвиглаз обещался в пять часов заглянуть, а его мне видеть совсем не улыбалось.

Обрядился я быстро. За две минуты. На всякий случай через забор перелез рядом с черёмухой – чтобы не встретиться. И до «Дружбы» добирался переулками, чуть собаки не покусали.

Они ждали возле касс. Катька и Упырь. И подозрения мои усилились. Какого чёрта они здесь оба? И возле касс? Упырь так улыбался, будто полтинник в лотерею выиграл.

Я подумал, что не буду спрашивать. Буду вести себя как ни в чём не бывало.

– Билеты есть? – усмехнулся я.

– Лучшие места. – Катька помахала у меня перед носом зелёными квадратиками.

– Здорово. А с чего это в кино решили сходить?

– Фильм хороший, – объяснила Катька. – Я уже два раза видела, а по широкому экрану нет.

– А я вообще не видел, – сказал Упырь, хотя мне было чихать, видел он или не видел.

– Кино-то не новое. – Я указал на афишу. – И по телику крутили. Но всё равно. Шедевр.

– Вот и я говорю. Пойдём в зал?

И, не дожидаясь нас, Катька направилась ко входу.

В фойе не было никого. Упырь сверился с часами и спросил:

– Отменили сеанс?

– Тут всегда так, – успокоил я. – Наш народ не очень шедевры уважает, ему всё блокбастеры подавай.

Дверь грохнула.

– Кого-то несёт, – сказал я. – Могу поспорить – это Аня-дура…

Но это оказалась не Аня, а гораздо хуже. Мимо нас прошествовал Вырвиглаз. И не один. Рядом с ним шагала толстая девчонка с длинной и тоже толстой косой, кажется, она на Пионерской жила. Нас Вырвиглаз не заметил, проследовал сразу в зал.

Интересно, каким чудом он тут? У него же ДВД, он в кино не ходит… И вдруг здесь. Что-то я в это вдруг не очень верил…

– Илья пришёл, – обрадовался Упырь.

– И эта крыса тут, – с недовольством сказала Катька. – Почему у нас такой маленький город, а? Идём в кино и встречаем всякую сволочь… Говорят, в Сан-Франциско такого не случается.

Интересно, про кого она так? Сволочь. Про девушку или про Вырвиглаза?

– Ты про кого это? – спросил я.

– Про твоего друга. А эту девчонку жалко, нашла с кем в кино ходить. Её мать одна воспитывает, на трёх работах пашет…

– Её мать одна воспитывает, его отец один воспитывает, будет крепкая семья, – изрёк я.

– Дурак ты.

Мои подозрения стали в убеждённость перерастать. С чего бы это вдруг на фильм собрались все мои знакомые? Ну, кроме этой красавицы, её я не знал. Просто спецпросмотр какой-то, для избранных.

Дверь снова грохнула, и показалась Аня-дура.

Аня была высокая и грузная женщина лет пятидесяти. А может, и больше, никто не мог точно сказать, сколько ей, некоторые считали, что под восемьдесят, но благодаря дурости выглядит она гораздо моложе. Не знаю, когда она сошла с ума, может, так и родилась. Она была пуглива, издёргана, питалась чаем с чёрным хлебом и тянулась к культуре. Посещала все фильмы и концерты хора ветеранов. Только ничего не понимала. Если у неё спрашивали, про что было кино, она отвечала или что кино было хорошее, или что оно было про Анжелику. Маленькие дети с удовольствием кидали в неё камнями, дети постарше пугали мотоциклами, взрослым же было стыдно, что они в детстве кидались камнями и пугали мотоциклами.

Аня заприметила нас, сжалась и вдоль стенки быстро пробежала ко входу в зал. Исчезла.

– Я слышала, у неё дома восемь телевизоров, – сказала Катька.

– Восемь? – удивился Упырь.

– Или десять. Она их про запас покупает. Раньше с телевизорами было плохо, вот она их и стала покупать. Всю зарплату тратит на телевизоры и радио. А сама ест репу и хлеб, сахар и тот не покупает.

– Она одна живёт?

– Не знаю. Мужа у неё точно нет, и детей.

– С сестрой, – ответил я. – Сестра у неё нормальная, но слепая.

– У нас тут всё так, – усмехнулась Катька. – Или слепая, или дура. Или слепая дура. Весело живём. Говорят, что наш мэр как-то сказал, что в городской Думе заседают такие кретины, что если бы он ввёл в её состав своего любимого пса, то никто бы этого не заметил.

Упырь рассмеялся.

– Что тут смешного? – спросила Катька. – Это похоже на латиноамериканскую литературу. А когда жизнь становится похожа на латиноамериканскую литературу… Короче, это опасное сходство.

Катька была очень, очень начитанной девушкой, уже два раза это говорил. Наверное, поэтому она мне и нравилась.

– А чего смешного-то? – поинтересовался я. – Может, объясните?

– Тут шутка, – сказал Упырь. – Катя на Калигулу намекает.

– На кого? – Я никакую шутку не понял.

– На Калигулу, – пояснила Катька. – Гай Юлий Германик, по прозвищу Калигула, что означает Сапожок.

А мне не стыдно, я давно привык к собственной заскорузлости, она даже меня самого перестала напрягать.

– Это неправда, – сказал я. – Он не хочет собаку депутатом сделать, я точно знаю.

– Откуда ты знаешь? – сощурилась Катька.

– Знаю. Собака не может быть депутатом по состоянию здоровья – она больная совсем. И мэр, он её не в депутаты хочет, он ей мавзолей хочет воздвигнуть.

– Мавзолей? – поразился Упырь.

– Ага, – подтвердил я. – Маленький скромный такой двухэтажный мавзолей из гранита и чёрного мрамора. В память о друге. Собаку зовут Диоген.

– Я же говорю – Эквадор сплошной, – вздохнула Катька. – А ещё Европой хотим называться.

– Это тоже шутка, – сказал я.

– Я поняла. Но самое страшное в том, что сегодня шутка, а завтра не шутка. Такая специфика.

– Такое время, – и я хотел быть умным и многозначительным.

– У нас всегда время одинаковое. – Катьку было не переумничать. – Я вот вчера читала записки здешнего урядника – Чехов реально отдыхает! В тысяча девятьсот первом году здешний помещик Юткачев построил подземный ход от своего дома до реки и по этому подземному ходу ездил на карете, запряжённой собаками.

– Дохлыми? – спросил я.

– Почему дохлыми, живыми. Вообще этот Юткачев прибамбахами отличался ой какими! Сказал, что построит башню высотой в версту, чтобы было сам Санкт-Петербург видать. Расчистил место, нанял рабочих и стал строить. Ну, на башне он и кончился – все деньги вышли.

– У мэра полно денег, на мавзолей хватит, – сказал я. – К тому же, я думаю, он прав.

– Кто? – насторожилась Катя.

– Как кто, этот… Калигула. Насчёт своего коня. Конь был бы прекрасным депутатом… то есть сенатором. И Диоген тоже бы подошёл. К тому же от собаки одни плюсы – ей зарплаты платить не надо.

Упырь рассмеялся.

– Вот потому, что вы все такие нигилисты, мы так плохо и живём, – изрекла Катька.

– Кто-кто? – переспросил я. – Кто мы?

– Нигилисты. То есть пофигисты. Так что я даже не хочу с вами об этом разговаривать. Мы кино смотреть будем? Ещё немного, и у меня настроение испортится окончательно…

– Идём, – сказал я. – Время-время…

– А это что? – Упырь кивнул на игровые автоматы.

– Автоматы, – объяснил я. – Только они не работают, их на праздники включают. Включат на День города, наверное.

– Придём? – с надеждой спросил Упырь.

– Посмотрим.

Я потёк к кинозалу. Катька и Упырь шагали за мной. Цок-цок-цок, я оглянулся. Правда, каблуки. Катька была в туфлях, в строгом платье и вообще красивая. Наверное, у меня лицо изменилось, а сама Родионова поняла, что произведённый эффект велик, так подошла ко мне и взяла за руку.

А Упырь болтался за спиной.

Из дверей выглянула носастая Сарапульцева, увидела нас и улыбнулась гадко так. Сарапульцева похожа на свою фамилию, такая вся… ну, не знаю. Если бы случился мировой катаклизм, то среди выживших видов обязательно была бы Сарапульцева. При всём при этом она довольно крупная женщина, с объёмами, чем-то на Аню-дуру похожа и любит песни орать: во кузнице кузнецы, во кузнице кузнецы…

А ещё замуж хочет выйти. Очень. Но никто не берёт, боятся, что убьёт.

Громкая, своеехидная и наглая женщина. Я загодя припас билеты, чтобы предъявить ей на дальних подступах. Но не получилось.

– Что, невесту привёл? – осведомилась наглая Сарапульцева.

– Вы билеты проверяйте, – хмуро сказал я. – На вашей должности не следует разглагольствовать, а то кто-нибудь бомбу пронесёт.

– Хамло, – беззлобно ответила Сарапульцева. – Я вот матери твоей расскажу, что ты тут с девочками крутишься. Лучше бы на работу устроился, мать надрывается…

Внутренний Вырвиглаз, запрятанный в дебри Никиты Слащёва, очнулся.

– Сарапульцева, – сказал он, – вы злая и разнузданная женщина. Вам бы в МЧС работать.

Катька прыснула, Упырь робко улыбнулся, мы оказались в зале. Сарапульцева ругалась вслед, ну, да она любит поругаться.

В зале было пыльно и холодно. На передних сиденьях развалился Вырвиглаз со своей подружкой, больше никого. Я же говорю, всем плевать на шедевры. Мы устроились в самом центре на лучших местах и стали ждать.

Я наблюдал за потолком. Мне нравится здешний потолок, он странный, волнистый, по нему будто проложены здоровенные толстые трубы, словно прямо по крыше кинотеатра проходит газопровод. Не знаю, зачем такие трубы, разве что для акустики.

Катька достала телефон и играла в какую-то шариковую дребедень.

Упырь вертелся, всё ему было интересно, и ошкарябанные стены, и деревянные стулья с поломанными спинками, и лампы, похожие больше всего на оживших и тут же окоченевших обратно горгулий. Когда к нам приезжали японцы, ну, договариваться насчёт опилок. Они бродили по городу, ахали и – как прямо по телевизору про них показывают – всё фотографировали, всё снимали на видео, улыбались и рубали наше мороженое по шесть рублей. Потом они увидели кинотеатр и выразили желание его посетить. Мэр, сопровождавший делегацию, вызвал с утра мать, и она запустила им урезанный трехсерийный вариант «Семнадцати мгновений весны», сохранявшийся для проверки проекторов.

Японцы крутили головами и увековечивали на цифровых носителях потрескавшиеся стены и надписи на фанерных креслах, а уж похождения штандартенфюрера Штирлица их поразили просто в ил, я был на том просмотре и японцев видел. Правда, насчёт опилок договориться так и не удалось.

Так вот, Упырь тоже кинотеатром поразился. Я должен был, наверное, испытывать патриотическую гордость, но не испытывал ничего и ничуть.

– Давай играть в щелбаны, – неожиданно предложила Катька.

– Как это?

– Ну, каждый берёт свои билет и называет цифры номера. У кого меньше всех – тому пробивают разницу. Ну вот если у тебя два, а у меня пять, ты получаешь три щелбана. Играем?

Мы стали играть в щелбаны, совсем как детсадовцы какие. У Упыря был последний билет, и все щелбаны достались ему. Катька, у которой обнаружились длинные аккуратные ногти, от своей порции пробива отказалась в мою пользу, а я уж Упырёнка не жалел, всаживал в его тощий лоб тяжеловесные фофаны, причём стремился вкладывать в каждый щелчок вес всего тела. Так что к концу нашей игры у Упыря на лбу образовалась такая приятная припухлась.

Я пробил последний щелбан и отвалился на спинку.

– Полегчало? – зачем-то спросила Катька.

– Сама предложила играть, – нашёлся я.

– Да мне не больно… – отмахнулся Упырь.

Послышались тяжёлые шаги, пыхтение и ругань – это Сарапульцева поднималась по узкой лесенке в кинопроекторную будку. Потом стало тихо, свет резко погас и почти сразу же по экрану запрыгали кресты, звёзды, цифры и другая разная предфильмовая дребедень, а потом сразу пошло кино.

Сначала я сидел и смотрел куда-то в сторону экрана, но не на сам экран. Я всё думал, как получилось, что мы тут все оказались вместе, и всё больше приходил к выводу, что мать моя приложила к этому руку. Затем я неожиданно обнаружил, что идёт не то, что заявлено на афише. Новый фильм. И интересный оказался. Не исключено, что мать специально достала фильм из особого фонда – там новые фильмы в старых форматах, таких мало, но они есть.

Остальные тоже смотрели не отрываясь.

Ну, за исключением Вырвиглаза. Он сидел в вальяжной позе и пробирался рукой по спинке сиденья, видимо, с целью приобнять свою спутницу, Вырвиглаз был в своём репертуаре.

Я увлёкся фильмом, а потом что-то грохнуло, и я увидел, как Вырвиглаз поднимается с пола, а его подружка направляется к двери. Вырвиглаз отряхнулся и с независимым видом устроился в кресле. Ближе к финалу я стал раздумывать, не стоит ли последовать примеру Вырвиглаза. Не в смысле, что получить в лоб, а в смысле, взять Катьку за руку.

Но так и не решился.

Фильм закончился, свет загорелся, Вырвиглаз дёрнул из зала, мы тоже выбрались из кресел и проследовали к выходу, возле которого уже поджидала нас счастливая Сарапульцева.

– Ну что, женихи? – подмигнула она. – С невестами-то перезнакомились?

Я не ответил, мы вышли на улицу и остановились возле крайней колонны. Было ещё светло, домой идти не хотелось, хотелось пойти проводить Катьку. Рядом с остановкой злобно ошивался Вырвиглаз, ему хотелось подойти к нам, но он не знал, как это сделать, чтобы не быть осмеянным Катькой. Но потом он всё-таки не выдержал, приблизился и в предупредительных целях закурил. И огорошил:

– А вы в курсах, что Сарапульцева – негритянка?

Это пробило даже Катьку.

– С чего ты взял? – повелась она.

– Факт, – Вырвиглаз выпустил облако неприятного дыма, – эта жаба негритянка.

Я представил Сарапульцеву… Кто угодно, но не негритянка.

– Причём не простая, а принцесса, – продолжал врать Вырвиглаз. – Из королевского рода.

– Она же белая… – растерянно сказала Катька.

– Такое бывает, – вставил Упырь. – Если дедушка или бабушка были неграми, то…

– Точно, – ухмыльнулся Вырвиглаз. – У неё бабушка была негром. И дедушка. Они приезжали сюда перенимать опыт. Однажды они ехали на трелёвочном тракторе и оторвался трос, оба негра погибли, а девчушка чёрненькая осталась, на ней потом один тракторист женился…

– Я же знаю мать Сарапульцевой, – перебила Катька. – Она же не негритянка!

– Она до сих пор на лицо грим накладывает, – заявил Вырвиглаз. – Ты же её голой не видела?

Я в очередной раз подивился Вырвиглазовой безбашенности. И его безбашенности и безбашенности его фантазии.

– А ты что, видел? – усмехнулась Катька.

– Конечно, – совершенно спокойно ответил Вырвиглаз. – Конечно, видел. Я когда маленький был, меня мать водила ещё в женскую баню, так я помню там чёрную тётю. И я у мамы спрашивал – а что это за чёрная тётенька, а мама отвечала – это Сарапульцева, она негритянка…

– Вы же с отцом недавно сюда приехали, – подловила его Катька. – Как же ты видел её тогда?

Вырвиглаз понял, что заврался, и обиженно замолчал.

– А он просто другую негритянку в бане видел, – сказал я. – Другую негритянку в другой бане. И не негритянку, а эскимоску. Верней, эскимоса…

– Заткнись, – коротко рыкнул Вырвиглаз.

– Хватит, – брезгливо поморщилась Катька. – Давайте про кино лучше поговорим, что ли…

– Точно, – согласился я. – Кино мне понравилось. Не зря пошли, однако.

– Не зря, не зря, – покивал Упырь. – Мне тоже очень понравилось. И кино, и кинотеатр такой. В стиле ретро. Знаете, в Германии последнее время всё в таком стиле открывают, ну, как в ГДР чтобы было…

– Тебе понравилось? – не поверила Катька. – У тебя же у самого дома кинотеатр целый, наверное…

– Дома не то, – покачал головой Упырь. – В настоящем кинотеатре по-другому все. И места много, и запах…

– Это кошки нассали, – сообщил циничный Вырвиглаз. – Такой тонкий аромат. А ты, наверное, думал, что это чьи-то духи…

– Ты, я вижу, в кошачьей ссачке хорошо разбираешься, – парировала едкая Катька. – Ценитель…

Вырвиглаз не нашёлся, что ответить, задымил сильнее.

– Фильм сам по себе интересный. – Упырь оглянулся на «Дружбу». – Не только кинотеатр, всё очень понравилось.

Я подумал, что не стоит здесь долго задерживаться. Сеансов сегодня больше не будет, так что мать скоро отправится домой. А мне совсем не желалось с ней встречаться. Потому что если всё это она организовала, то она сейчас может и на улицу выйти. Чтобы закрепить успех. А то ещё скажет – «Никите так стыдно за то, что он устроил вчера…»

Тьфу!

– Пойдем, может? – предложил я, но меня никто не услышал.

– Нормальный фильм, это правильно, – согласилась Катька. – Надо диск прикупить. В коллекцию.

У Вырвиглаза, само собой, было другое мнение.

– Лажа, жабское кино, – сказал он.

Пустил на стену табачной слюной, попытался растереть ботинком, но потерял равновесие и чуть не упал.

– Лажа, говорю, – повторил Вырвиглаз. – Сироп. Кал младенца на жёлтой палочке.

– Почему это? – Катька прищурилась.

Катьке фильм на самом деле понравился, я видел, как она сидела, с прямой спиной. Такая спина бывает, только когда очень интересно.

Вырвиглазу, кстати, тоже было интересно – я это по позе его понял, – он сидел слишком по-барски, выпустив вперёд свои хамские ноги, периодически зевая и лениво оглядываясь. Ну, это уже после того, как дама отвергла его благосклонность.

Упыря я, правда, не понял. Весь фильм он сидел, положив голову на руки, а руки на спинку впередистоящего кресла. Смотрел. Но эмоций никаких на его лице не просматривалось. Надо было на фильм ужасов с ним идти, тогда бы я посмотрел. Вот Вырвиглаз тот же. Больше всего любит фильмы ужасов. И всегда приглашает на просмотр меня. А когда мы глядим очередной кишечнополостной хоррор, то он громко смеётся, тычет меня в бок, вопит «какая байда» и плюётся.

Это оттого, что Вырвиглаз трус.

– Кинцо лажовое, – повторил Вырвиглаз. – Хорошо, что бесплатное. А диск может только дурак прикупать.

– И чем же оно лажовое? – прищурилась Катька ещё сильнее, глаз почти не осталось.

– Да всем. Оригинальностей мало. И пню понятно, чем всё дело закончится. Для баранов кино. Для жаб.

– А мне вот непонятно было, чем всё закончится, – сказала Катька.

– Я же говорю, для баранов кино, – зевнул Вырвиглаз. – Предсказуемый конец…

– Непредсказуемый финал в принципе невозможен, – вдруг сказал Упырь. – Условно все финалы можно свести к двум: герой побеждает – герой погибает. Плюс и минус. Что-то ещё придумать сложно.

Вырвиглаз молчал, Упырь продолжал:

– Даже в авторском кино финалы предсказуемые. Можно создать непредсказуемое произведение – трудно вывести непредсказуемый финал. Историки кинематографа склоняются к тому, что отрицательный финал гораздо банальнее, чем положительный.

Мы все глядели на него. А Катька так и с интересом. Вот уж не думал, что Упырь может говорить так. Какой умненький. Умненький уродец. Рожей судьба обделила, мозгом зато укрепив.

– Чего это ты там выбулькнул? – спросил Вырвиглаз. – Я не расслышал, повтори, не будь жабой.

– Отрицательный финал банальней, – повторил Упырь. – Примерно в семидесяти процентах художественных произведений авторы избегают хеппи-энда. Эта тенденция чётко прослеживается примерно со второй половины восьмидесятых годов.

– Ты это сам придумал? – осведомился Вырвиглаз.

– Не, – честно признался Упырь, – в журнале прочитал. У меня память хорошая. Там пишется, что раньше в семидесятых-восьмидесятых был перекос в хеппи-энд, потом всем это надоело и стали снимать с плохими финалами. И увлеклись вроде как. Сейчас считается почему-то, что плохой конец правдоподобнее, поэтому так и кино делают.

– Конечно, правдоподобнее! – Вырвиглаз снова плюнул. – Потому что жизнь – говно! Потому что мир – говно! И надо, чтобы в кино была правда! По-другому смотреть неинтересно.

Катька рассмеялась. Она очень умеет смеяться, если захочет. Это искусство – посмеяться так, чтобы человеку начало казаться, что у него что-то к штанам прилипло. Чтобы он забеспокоился и начал вертеться, оглядываться и вспоминать, аккуратно ли он в последний раз посетил туалет.

– Чего ржешь, кобыла? – насупился Вырвиглаз.

– Во-первых, я не кобыла, – совершенно спокойно сказала Катька. – Во-вторых, ты дегенерат и неудачник. В-третьих, я тебя понимаю. Тебя бортанула девчонка, ты отвергнут и чувствуешь себя полным ничтожеством… Ничего, к этому надо просто привыкнуть. И ты привыкнешь…

– А в-четвёртых?! – скрипнул зубами Вырвиглаз.

– А в-четвёртых, твоя логика – самая дерьмовая логика на свете.

Катька сбежала со ступеней и независимо пошагала в сторону своего Кирпичного. Я почувствовал облегчение, мать вот-вот должна была выйти с работы.

Упырь смотрел на меня, я вздохнул и отправился за Катькой. Мы отошли от кинотеатра метров на сто, Вырвиглаз догнал, забежал вперёд, остановился, перекрыл дорогу.

– Почему это?! – Он сунул в зубы сигарету. – Почему это моя логика дерьмовая?

Упырь глядел то на одну, то на другого. Я думал, как себя вести, если они пустятся в настоящую ссору. Придётся бить морду. Вырвиглаз, конечно, не сильно обидится, просто драться с ним удовольствие небольшое. Впадает в настоящее психопатство, начинает плеваться, кидаться чем попало, краснеть лицом, короче, зрелище безобразное. И всегда норовит поставить финальную точку, без этого успокоиться никак не может. Мастер подлого последнего удара.

– Ну, скажи, почему моя логика дерьмовая? – Вырвиглаз чуть ли не подпрыгнул.

– Скажу. – Катька упёрла в бока кулаки. – Если следовать твоей паскудной логике, то должно быть так. Мир говно. Значит, и в фильмах должно быть говно. Значит, и в книжках должно быть говно. Везде должно быть говно – это ведь правда! А чего ж ты тогда ешь, а? Хлебушек ешь, яичницу ешь, картошечку кушаешь. Да и от курочки не откажешься, наверное, да? Как же так, а? Мир дерьмо, а ты курочку? Мир дерьмо – так и жри дерьмо!

«Жри дерьмо» Катька уже проорала.

– Жри! – Катька даже ногой топнула.

– Да пошла ты! – тоже заорал Вырвиглаз. – У нас что сегодня, вечер шибко умных?! Леденец, может, и ты что-нибудь такое скажешь? Умное?

Вырвиглаз чуть ли не подпрыгнул.

Мне кино, в общем-то, понравилось. И я был согласен с Катькой. И с Упырём я тоже был согласен, меня тоже забодали все эти фильмы, где в конце все подыхают. Посмотришь такой, и тоже в ящик хочется. Да и правда всё это – плохой конец гораздо скучнее, он сейчас действительно в моде, некоторое кино уже с двадцатой минуты смотреть неинтересно – сразу по роже главного героя видно, что в конце его сбросят со скалы. Не, что главный герой всех победит, видно, но те фильмы, где всем по гробу, никогда не хочется пересматривать.

Кино мне понравилось, но соглашаться с Катькой я совершенно не собирался. Поэтому и сказал:

– Кино так себе. Много штамповки, все оборачиваются именно тогда, когда должны оборачиваться, злодеем оказывается тот, на кого трудно подумать, негра не убивают, щенок спасается чудесным образом…

– Ну да! – перебила Катька. – Тебе надо, чтобы негр этого щеночка сожрал сырым! Тогда будет правда жизни! Сначала щеночка сожрал, затем дерьмо!

По дороге шла пара, люди лет тридцати, они остановились и поглядели на нас с испугом.

– А ну вас, – махнул рукой Вырвиглаз. – Чтобы я ещё с вами куда-то… Вы просто придурки. И жабы. Идите вы… Да идите вы!

– Сам иди к своим негритянкам! – Катька послала ему воздушный поцелуй.

Вырвиглаз снова плюнул, свернул влево, пролез через забор, спрыгнул в парк и растворился. Мы остались втроём. Стояли, молчали. Парочка ещё немного поглядела на нас и отправилась по своим делам.

– А я и не заметил… – негромко сказал Упырь. – А сейчас вот думаю – и на самом деле ведь так всё. И негра не убили, и щеночек спасся…

Мимо кривобокой утиной походкой проковыляла Аня-дура. Аня прижимала к боку древнюю коричневую сумку, из которой высовывалась рукоятка молотка. Для самообороны.

– Говорят, она уже одного убила, – негромко сказала Катька.

– Не добила. Она одного не добила. Его звали Илья.

– Может, ко мне пойдём? – предложил Упырь. – У меня много фильмов, даже новые есть. Пойдёмте, посмотрим?

Я представил упырский дом, представил упырский домашний кинотеатр с дорогими красными индикаторами, представил мебель из пупырчатой кожи и голубого стекла, представил упырскую маму в дорогом вечернем платье и подумал, что не хочу идти в упырские гости.

– У тебя попса какая-нибудь, наверное, – снисходительно фыркнул я. – Серьёзного бы чего, классики…

– У меня «Американская история «Х» есть…

– Хватит на сегодня искусства, – сказала Катька. – Проводите лучше меня, хочу спать.

Отличная перспектива – провожать Катьку вместе с Упырём.

Но делать нечего, пошли провожать. На полпути нас догнал отец Катьки на лошади. У них лошадь есть. Такая, широкого профиля – и огород вспахать, и за грибами сгонять, и для души. Катька тоже иногда катается, она неплохо ездит, я видел.

– Как отец? – спросил у меня Родионов-старший.

– Нормально, – ответил я.

– Передавай ему привет. – Катерина, ты вообще ещё погуляешь, или домой?

– Домой, па. Только я пешком.

Родионов кивнул и погрохотал в сторону Кирпичного.

Раньше там жили ещё люди, несколько семей, но теперь они переехали, а Родионов скупил все брошенные дома и земли, так что теперь их семейство стало владеть таким довольно большим хутором. Целый собственный хутор! Второй старший братец Родионовой предлагал переименовать Кирпичный в Родионовку, обнести забором и устроить настоящее имение. А чего, это вполне. Пруды там есть, сады там есть, старые дома можно снести. Везёт Катьке.

– У нас лошади не было, – сказал Упырь, – у нас крокодил жил. В таком большом аквариуме. А потом он выскочил и напал на тётю Люсю, экономку. Пришлось в зоопарк отдать.

Я хотел сострить, хотел спросить: «Тётю Люсю сдать?» – но решил, что не стоит. Поэтому я промолчал.

– А в другом городе у нас жил броненосец. Это такой смешной зверь, похожий на свинью. Папа говорит, что броненосцы улучшают атмосферу, у них на работе тоже всегда броненосца держали, а маме он не нравился. А сам броненосец очень интересный, он если пугается, то сворачивается в мяч, как для боулинга. Папа у меня в боулинг здорово играет, они на работе устраивали всегда раньше чемпионаты, и папа всегда побеждал…

Я слушал. Вернее, не слушал, а так, скользил в сантиметре от этого рассказа, цепляясь порой за колючки – боулинг, дайвинг, кроу-киллеров. Интересно, кто такие эти кроу-киллеры? Убийцы какие-то…

Катька тоже была рассеянна, шагала, думала о чём-то, Упыря не слушала. Так что получалось, что он рассказывал будто сам себе.

Показался Кирпичный, и Катька сказала:

– Ну всё, дальше я сама.

Мы остановились.

– Сами-то до дому дойдёте? – насмешливо спросила она.

– Дойдём, – пообещал я.

– Ну, давайте. – Катька сунула руки в карманы и пошагала к своим владениям.

Возвращались мы почти в темноте и молча. Разошлись на перекрестке, Упырь побежал к себе за мост, а я к себе пошёл. Очень хотелось поговорить с матерью, поругаться, поорать хорошенько. Вообще, мне хотелось и хуже сделать, так, чтобы ей больно стало.

Но ничего не получилось. Горел свет. В большом доме на кухне сидели мать и Сенька. Они о чём-то разговаривали, и мать смеялась. Я не стал к ним заходить, потихоньку пробрался к себе. Достал свечку, отгородился листом картонки – чтобы не очень отсвечивало и стал писать.

Я писал долго и исписал две страницы такими словами, которых не стоило оставлять на бумаге и не стоило произносить. Но страницы я эти не вырвал, а, наоборот, поставил дату и точное время. Потом прочитаю. Кстати, вполне может быть, эти две страницы будут мне полезны, потому что тут я от души всё написал. Говорят, что от таких слов должны сгущаться негативные энергетические поля, а ничего не сгустилось, и дыр в бумаге не проело, не кислота.