Глава 11

Вечер

Сидели на чердаке. Неприятно на душе, угрюмо. Дождь бы пошёл, что ли, в дождь легче. Но осадков не предвиделось, погода была хорошая. Я смотрел на закат, слушал Вырвиглаза. Он как раз вдвигал очередное враньё.

– Это очень популярно на Западе, – рассказывал Вырвиглаз. – Пары, у которых нет детей, они усыновляют мертвецов. Все законно. Помирает в Сьерра-Леоне какой-нибудь пацан, все документы оформляют, хоронят, всё по правилам. А потом ночью выкапывают и на специальном самолёте в Штаты. Главное, в течение двадцати часов успеть доставить в лабораторию. А там труп специальным оживлятором обрабатывают, закачивают в вены мастырку спецовую, потом током бьют, память новую вставляют, ну и готов. Андроид. Тут куча преимуществ. Во-первых, мертвецы покладистые, во-вторых, спокойные, в-третьих, мало жрут. Правда, и недостаток есть – они все редкие мутанты. Уроды настоящие. Вот как этот твой Денис. Могу поспорить, он где-нибудь в Сербии сдох, его откачали и к нам…

– Он на своего отца похож, – остановил я Вырвиглаза.

– Всё равно зомби. Мертвяк. Трупер. Знаешь, как в песне – «Супер-трупер, ты-ны-ны-ны-ны-на…»

Что-то много вокруг меня мертвечины в последнее время. К Сеньке-то я привык, наверное, и к остальному тоже привыкну. Трупный дух витает надо мной, дует в чёрную трубу. Тьфу, гадость какая.

Может, не стоило его бросать одного, всё-таки он здесь новенький… А, ладно, дойдёт. Там дорога рядом. Да и баторцы, они не звери, поколотят слегка, пару зубов выбьют, ну и всё.

– А я думаю, что за пацан? А, оказывается, это Чеков. Тот самый. Ты молодец, Леденец, вовремя прилип. Этот Денис может быть полезен.

– В смысле?

– В смысле, бабла у него, наверное, много.

Вырвиглаз мечтательно сощурился.

– А я, дурак, про пельмени ему… – и без всякого перехода, – ему твоя Катька нравится, между прочим. Ты бы обеспокоился.

– Он урод, чего мне обеспокаиваться.

Вырвиглаз хихикнул.

– Родионова – дура, – сказал он. – Книжки читает, наукой занимается, стишата, наверное, пишет. Знаешь, такие девки обожают всяких страдальцев и недоносков, их это будоражит. Типа красавица любит калеку, у которого доброе сердце и богатый внутренний мир. Как в «Соборе Парижской Богоматери».

– Ты что, читал «Собор Парижской Богоматери»? – спросил я.

– Кино видал, – вывернулся Вырвиглаз. – И мультик. А у тебя внутренний мир богатый?

– Нормальный.

– Нормальный… – передразнил Вырвиглаз. – С нормальными никто не хочет дружить, сегодня рулит ненормальность. Ты хоть телик-то смотришь?

– Иногда.

– Иногда… – снова передразнил Вырвиглаз. – Смотри чаще, поумнеешь немного. Внутренний мир должен быть или богатый, или должен отсутствовать. Вот у её братана Пятака внутренний мир богатый, он на гитарке умеет. И папка у неё тоже мужик непростой. Ты понимаешь, к чему я клоню?

Я не понимал.

– Она ведь как рассуждает? Все мужики должны быть примерно как Пятак и её папашка. А ты не как, ты нормальный. Вот если бы ты мог стоять на голове и при этом играть задницей на банджо – ты был бы личностью. А так…

– А он что, умеет?

– Он похож на вампира. Это раз. А девки от вампиров тащятся, западают на них, как мухи на силос. К тому же он богатенький. Я думаю, что в нашей Пердяевке это самый завидный жених.

– Катька на него не запала, – поправил я.

– Ну да, это он на Катьку запал. Ты у него дома был?

– Нет.

– Он живёт в директорском особняке, за мостом. В том самом. Папаша его на «икс пятом» рассекает. И каждую пятницу в Кострому.

– Зачем?

– В ресторан. Хорошую кухню уважает. Чухломские караси по-имперски. Пробовал?

– Нет.

– И никогда не попробуешь, – довольно сказал Вырвиглаз. – Сдохнешь в канаве, а карасей не попробуешь, будешь всю жизнь жрать макароны. А Чеков их каждую пятницу…

– Заткнулся бы ты, а?

Когда Вырвиглаз начинает рассуждать про то, что одни жрут макароны, а другие карасей по-имперски и как всё надо сделать по-правильному, мне становится тяжело. Не, я не против, чтобы было так – мы хорошие и правильные, карасей по-имперски нам, а они поганые-распоганые – им в пятачину и правым боковым, даже макарон недостойны. Это всё правильно. Но, порассуждав о макаронах, Вырвиглаз всегда перескакивает на мироустройство. Как бы он всё правильно забабахал, а сам поселился бы в небоскрёбе пирамидальной формы. Ну и, конечно, был бы строгим, но справедливым, это уж как водится. Я всё это уже много раз слышал, так что, как дело доходит до макарон, я говорю:

– Заткнись, а?

Это сбивает Вырвиглаза, и он затыкается.

– Его папашу в Москву переведут… – задумчиво сказал Вырвиглаз. – Через пару лет. Не исключено, что возглавлять энергетику. А тут пока держат для того, чтобы компромата никто не нарыл, типа пережидает, чтобы появиться в последний момент…

– И откуда ты, Вырвиглаз, всё знаешь?

– Это не важно. Важно то, что он запал на Родиониху. Этим надо воспользоваться. Или у тебя есть планы по этому поводу?

– Отвали, Вырвиглаз, прикладывайся к аккумулятору. Слушай, чего ты припёрся, а? Шагай домой.

– Сам, прикладывайся, жаба.

Хлопнула калитка. Несильно. Но и не слабо. Значит, мать. Сенька хлопает сильно, отец средне, бабушка не хлопает вовсе, а я через калитку стараюсь не ходить – у меня есть в заборе заветная доска, мне так ближе.

Это была мать. Мне её не хотелось видеть, но она зашла.

Она меня вообще редко навещает, а на чердак и вообще никогда не поднимается, а тут вот появилась. Ступеньки проскрипели, крышка откинулась.

Я догадывался, для чего она пришла.

– Илья, – обратилась она к Вырвиглазу, – иди домой.

Вот так, не теряя зря времени.

– А мы тут как раз про культуру говорили, – улыбнулся Вырвиглаз. – Культура в опасности, вы-то должны быть в курсе! Они хотят, чтобы мы писали «заяц» как «заец»…

– Илья! – Мать поглядела на Вырвиглаза выразительно.

– Всем плевать на культуру. – Вырвиглаз вывалился из кресла. – А вы сами говорили…

Мать топнула ногой.

– Завтра зайду в пять. – И Вырвиглаз скатился по лестнице.

Мать поглядела в окно, проверила, не подслушивает ли.

– Что вы там устроили? – спросила она.

– Где?

– Где… Не знаю где. В лесу. Денис не может сидеть. Что вы там с ним сделали?

– Это не мы, – спокойно ответил я. – Это баторцы. Мы тут ни при чём совсем. С чего это вдруг мы-то виноваты?

– Это ты! Это ты устроил! Ты, я знаю.

Мать была явно не в духе, это по глазам видно. Когда мать зла, глаза у неё маленькими делаются, как у японки.

– Совсем нет, не так всё было, не я. – Я зевнул. – Мы гуляли, по лесу, искали можжевеловые ягоды, потом баторцы за нами погнались, и мы разделились. Это же понятно, что лучше было разделиться – так шансов меньше, что поймают… Я же не виноват, что он бегать не умеет! Они его и поймали. И посадили в муравейник. Поэтому он сидеть и не может. Баторцы – мстительные ребята.

Сам виноват.

– Сам виноват, – добавил я. – Денис сам во всём виноват…

– Чем же он виноват?

– Как это чем? Он сам… Мы пошли купаться, а навстречу баторец…

– Я тебя прошу! – занервничала мать. – Я тебя прошу этого мерзкого слова не употреблять!

– А как же тогда? Как же… Ну ладно, не баторец. Воспитанник санаторно-лесной школы. Мы идём, а этот… воспитанник… навстречу. А Денис что-то озверел вдруг ни с того ни с сего, как прыгнет, схватил его – и на муравейник. Ну, а потом они ему отомстили. Догнали – и тоже в муравейник.

– Врёшь, – устало сказала мать. – Ты всё врёшь.

Она уселась на потолочную балку, вытерла лоб. На платке остались синие разводы. Спешила с работы, значит.

– Почему так? – спросил она. – Он же хороший парень, а у тебя друзья… Хуже не придумаешь. Этот Илья. Как там его зовут, Вырвиглаз?

– А что?

– А ты знаешь, почему его так называют? Ты знаешь, что однажды он наловил полевых мышей, а потом выковыривал им глаза ножичком? Он же мелкий садист, неизвестно, откуда они вообще приехали.

– Наговоры. Если человек не такой, как все, на него любой может наболтать. А Вырвиглазом его не из-за этого назвали.

Мать меня не услышала, разумеется.

– Ты всегда находишь каких-то ненормальных друзей, – сказала она. – Ты помнишь Таратыгина?

Ещё бы. Я помнил Таратыгина. Таратыгин был моим первым другом. Мы познакомились ещё в детском саду, потом дружили до третьего класса, когда Таратыгина отправили в психушку, потому что он оказался долбанутым. Меня тогда изрядно потрясли, думали, что я тоже чокнутый. Но обошлось.

Тогда вся эта история произвела на меня надлежащее впечатление, я тогда много думал, да, начнёшь с кем дружить, а окажется, что он какой-нибудь параноик и жрёт червяков…

– Таратыгин, Вырвиглаз, – мать покачала головой, – это же шоу! Компания уродов каких-то… Ты совершенно не разбираешься в людях!

– А зачем мне разбираться? За меня вы хорошо разбираетесь. Вы всё знаете, всё понимаете, мне и делать больше нечего. Теперь всё хорошо, теперь я дружу с Денисом, всё образовалось, ты можешь спать спокойно. И я могу спать спокойно.

Я демонстративно и громко, и очень широко зевнул ещё раз.

– Что зеваешь? Стыдно?

Мне ничуть не было стыдно.

– Стыдно… – констатировала мать. – Он же больной, а вы над ним как?

– Все больные, – зевнул я ещё, буду зевать, зевать и зевать.

– Ты понимаешь, чем это может кончиться? – напряжённым шёпотом спросила мать. – Ты понимаешь, что наш отец сейчас в очень сложном положении?

Я прибёг к приему Вырвиглаза, резко сменил тему разговора.

– А профессор Блэксворт опять замучил выхухоль, – сказал я. – Так грустно.

– Что? – оторопела мать. – Что ты говоришь? Какой профессор?

– Это он нажаловался? – усмехнулся я. – Ну, что мы вроде как его обидели?

– Это Кошагина рассказала. Он был привязан к муравейнику.

– Да что ты говоришь! Прямо к муравейнику? Какой ужас!

Мать смотрела на меня поражённо. Как выхухоль на профессора Блэксворта. Когда он её замучивал.

– Баторский беспредел, – продолжал я. – Совсем озверели, туберкулёзнички, житья от них нет. Куда смотрит муниципалитет?

И в манере скучающих магазинных бабок добавил:

– Скоро всех нас тут перезаражают. Эти баторцы. Говорят, у них коровье бешенство!

– Замолчи! – рявкнула мать. – Перестань кривляться! А если его отец позвонит?!

– Куда? – назло тупо спросил я.

– К нам!

– Зачем?

– Затем… Затем чтобы…

Мать захлебнулась.

Я пожал плечами, равнодушно промолчал.

– Завтра попросишь прощения. – Мать устало махнула рукой и отправилась вниз.

Ага. Попрошу прощения. Завтра. Два раза.

Я дождался, пока она уберётся в большой дом, и тоже спустился вниз. Достал тетрадку. Не то чтобы мне хотелось чего-то написать, нет, просто надо тренироваться, а я давно не тренировался.

Тетрадка была на месте. Я достал её и аккуратно распрямил на столе. Закрыл дверь, занавесил окна, приготовил самописец. Бумаги так и не купил, забыл. Завтра куплю. Две пачки.

Я устроился поудобнее на стуле и стал думать, о чём бы написать. По плану было описать сегодня мать, но я передумал её описывать. И решил про Таратыгина. Это вообще довольно интересная история. И странная. Я подышал на ручку и начал.

* * *

«Таратыгин был интересным. Шустрым таким и интересным, с ним не было скучно. С некоторыми ребятами, ну, со мной, например, скучно. Если пять таких, как я, соберутся вместе, они погибнут – кислород закиснет от тоски. А Таратыгин был другой. Он был как петарда. Искрил, подпрыгивал, готов был взорваться.

И всё время что-то придумывал. Он ещё в садике устраивал экспедиции по поиску метеорита, мы искали его во дворе и даже яму вырыли, и одна девочка сломала в ней руку.

Или ещё. Мы играли в спецназ. Таратыгин сказал, что скоро случится большая война с Японией и нам, чтобы выстоять в этой войне, обязательно надо стать спецназовцами. И мы стали тренироваться. Первое искусство спецназовца, по уверению Таратыгина, было стрельба. Стрелять нам было не из чего, разве что из плевалок, наш вождь сказал, что если мы не можем стрелять, то должны хотя бы выучиться метко кидать камни. Этим искусством мы не овладели, успели расколотить несколько окон в окрестных домах и немного подбить детсадовскую кошку. Мы бы и дальше, наверное, тренировались на спецназовцев, но на стадии изучения приёмов ножевого боя наша группа была раскрыта воспитательницей.

А однажды, когда воспитательница ушла к заведующей, он устроил свадьбу. Мы составили все столы в один длинный стол, расселись друг против друга и стали петь песни. А потом Таратыгин сказал, что надо начинать драться. Мы хорошенько подрались, многие зубов лишились, а Таратыгин забрался на подоконник и громко кричал и пел песню «Шёл отряд по бережку…». Но это было, в общем-то, в пределах нормы. То, что случилось потом…

Я вспоминаю эту историю со странными чувствами. Тогда мне казалось, что всё это продолжалось ужасно долго, но теперь я понимаю, что история с Ву продолжалась неделю, в понедельник Таратыгин рассказал про Ву, а в субботу уже всё и случилось…

Короче, в один прекрасный день Таратыгин рассказал про Ву. Не всем, избранному кругу детсадовских лиц, в котором состоял и я. Таратыгин не просто рассказал, он ещё и взял с нас клятву, скреплённую кровью, добытой из специально запущенных в группу комаров. Писать у нас никто, кроме самого Таратыгина, не умел, он составил клятвенную запись, а мы раздавили над ней кровососов.

Ву был инопланетянином, который прибыл к нам на корабле овальной формы. Он должен был переместиться в две тысячи двести седьмой год, однако из-за космических вспышек навигационные приборы корабля сбились, и бедный Ву попал к нам.

Таратыгин сидел на песке и прояснял для себя вопрос – сможет ли выброшенная на берег раковина-жемчужница найти дорогу обратно, как вдруг из покрывающих пляж лопухов появилось странное существо в серебристом скафандре. Существо заявило, что оно Ву, и потребовало немедленной помощи. Таратыгин был немного удивлён, однако в помощи отказать постеснялся, и они с Ву направились к ближайшему картофельному полю. Там, среди свежей посечённой ботвы и взрыхлённой почвы, как раз и лежал аппарат со скруглёнными краями, размером примерно метра полтора на полтора. Ву сказал, что это звездолёт, его надо спрятать на ближайшее время, а сам Ву пока поживёт у Таратыгина, если тот не против.

Тот был не против.

Они отволокли космическую тарелку в безопасные кусты, после чего отправились к Таратыгину.

Ву оказался незаурядной личностью. Он умел не только сносно изъясняться на русском языке, он обладал широким набором разных достоинств. Например, он мог смешить. Мы спрашивали, как это он делает, Таратыгин не рассказывал, он показывал. Причём так здорово, что мы от хохота надрывались, а Тополев даже описался. Представляю, что было бы, если мы на самом деле увидели бы настоящего Ву.

Ещё Ву знал много усыпительных историй – это такие истории, от которых здорово хочется спать. В усыпительные истории мы не поверили и в доказательство Таратыгин рассказал одну, и мы тут же заснули (странно, но, сколько впоследствии я ни старался, вспомнить хотя бы одну из этих диковинных сказок я не мог).

Помимо этого, Ву мог исчезать на Луну, поскольку, помимо большого настоящего корабля, у него имелся ещё и малый телепортационный прибор ограниченного радиуса действия. На спутник Ву путешествовал в поисках особых окислов, необходимых для починки, причём Таратыгин рассказывал, что Ву и его тоже брал. И в доказательство демонстрировал красновато-жёлтый, по цвету точь-в-точь как Луна после заката, камень.

Один мальчик сказал, что на Луне нет воздуха и туда нельзя путешествовать, на что Таратыгин отвечал, что любой дурак знает, что на Луне нечем дышать, это ясно. Поэтому они с Ву посещали Луну в особом воздушном пузыре.

Кроме Луны они посетили Таити, Суэцкий канал и ещё несколько мест на планете Земля.

Мы страшно завидовали такой дружбе и до жути хотели познакомиться с Ву, однако Таратыгин говорил, что ещё не время. К тому же Ву сейчас чрезвычайно занят ремонтом своего корабля, а тут намечаются большие сложности. Потому что для починки нужен дюралюминий, а он стоит денег. Нам так хотелось познакомиться с Ву, что мы стали собирать деньги на покупку этого материала. Тащили кто сколько мог. Я пожертвовал сто рублей – половину своих сбережений, Таратыгин собирался уже идти в пункт приёма металлов, но тут вдруг всё закончилось самым драматическим образом.

В субботу Таратыгин пригласил нас на встречу с Ву и велел прихватить сухарей и овсяного печенья – это Ву больше всего уважает. Овсяного у меня не было, было простое очень вкусное самодельное, я его и взял.

В субботу мы отправились на контакт с внеземным разумом, Таратыгин ждал нас недалеко от своего дома, стриг какую-то зелёную травку. Он собрал дань в виде печенья, и мы двинулись к гаражу.

Ву оказался ничуть не инопланетянином, а обычной толстой серой крысой, папаша Таратыгина убил её совком для золы, и, когда мы вошли в калитку, он как раз выносил её, держа за хвост.

Правда, тогда мы ещё не знали, что это Ву. Но почти сразу узнали – Таратыгин пришёл в настоящее бешенство и бросился на отца. Он вопил, что это не крыса была, а замаскированный пришелец, что он умел не только разговаривать, но летать одним усилием воли…

Но отец его смеялся и вертел крысу над головой.

Если говорить короче, Тыратыгин схватил туристический топорик, и оттяпал своему отцу два пальца на левой руке. Скрутить его помог только укол со снотворным – пришлось вызывать настоящих санитаров. После этого Таратыгина увезли в область и никто его больше не видел.

История эта стала широко известна. И все родители, дети которых общались с Таратыгиным, стали присматриваться к своим отпрыскам повнимательнее, в опасении, что тот смог нас заразить вирусами безумия.

А я потом часто думал – а что, если на самом деле та крыса была инопланетянином? Мы ведь так и не смогли с ним поговорить».

* * *

Я перечитал написанное, поправил, снова перечитал и остался доволен. Получалось. Нормально так получалось, для самого неожиданно. Хотя и времени много ушло, почти два часа. Я сравнил с первыми опытами и увидел, что прогресс есть. К моему удивлению, сочинять оказалось довольно несложно. Раньше вот я читал, что многие писатели не могут целый день ничего написать, сидят, мучаются, волосы рвут в поисках вдохновения, взбодряют себя разными взбодрителями. А у меня как-то спокойно, без напряга.

Может, у меня действительно склонности?

Это было хорошей новостью. Раньше я склонностей за собой не замечал, а теперь вот обнаружил. А что? В нашем городке нет никаких великих людей, кроме Секацкого. Но Секацкий по большому счёту тоже не наш, его сюда сослали. Так что никого. А тут я. А вдруг я и есть он, новый Гоголь? По телику говорили, что нового Гоголя нам очень не хватает. И ещё говорили, что этот Гоголь должен явиться не из испорченных культурных центров, а от земли. Короче, из глубинки, из провинции. Как сказал бы Вырвиглаз, из нашей родимой Жопорыловки.

Вообще, конечно, интересно всё это.

Но как это довести до сведения Катьки… Ну, что я новый Гоголь? Если так сказать, то она подумает, что я просто дебил, значит, надо как-то по-другому, тонко…

Я убрал свои записи, хорошенько их спрятал, почистил зубы и устроился спать. А перед сном немного попродумывал тактику. Можно взять и пригласить Катьку в гости, чем-нибудь завлечь. Ну, допустим, сказать, что у меня есть что-то ценное для их музея. А когда она придёт, я как бы невзначай забуду тетрадку на столе, а Катька прочитает. И подумает…

Или я встречу её с тетрадью в руке, а она спросит: что это у тебя?

А можно ещё так…

Ну, дальше я уснул.