Глава 13

Ошейник

Наш город – самое скучное место на планете. Тут никогда ничего не происходит. Последнее интересное событие – крушение поезда. То есть двух. Два товарняка лоб в лоб, всё перевернулось в три этажа ростом.

И всё. Больше ничего.

Метеорит вот только. Но на самом деле нет никакого метеорита. А если и был когда-то, то его давно нашли. Некоторые считают, что метеорит это не метеорит, а корабль пришельцев, об этом я говорил. Пришельцы приземлились и теперь ждут своего часа, чтобы потом вылезти из глубин, ну и всех нас тут поработить.

Когда нас поработят, тогда город наш, наверное, прославится. А так…

Так одни поезда, справа налево, слева направо, ночью гудят. От Вырвиглазова дома до железной дороги недалеко, это будит в нём уезжальные настроения. Вообще Вырвиглаз – типичный такой уезжальщик, сидит на крылечке, смотрит на составы и ноет о том, что в такой дыре не жизнь, а загнивание. Что ничего у нас нет, что всё тоскливо, что никаких перспектив, что он хочет поскорее дожить до восемнадцати, чтобы пойти в армейку. И сюда он уже не вернётся – или на контракт останется, или в Питер двинет, там вся жизнь настоящая…

Я его не разочаровываю. Я ему не говорю, что его скорее всего ни в какую армию не возьмут – там и без того дураков хоть отбавляй. И дальнобойщиком он не устроится – медкомиссию ему не пройти ни в какую, права не дадут. А возьмут его на пилораму. И будет он там пилить и пилить, а потом лес кончится, и он уже не будет пилить…

По большому счёту я его понимаю. Тут скучно. И тяжело.

Вот вся неделя. Она прошла никак, мы ходили на работу, а после работы ничего не делали. Нет, делали, была тысяча каких-то пустых дел, но чтобы для души чего-то, то нет, ничего. А если это ничего умножить на двадцать лет, то многие начинают задуриваться. Те, кто покрепче, уезжают в Кострому, на работу там устраиваются или в химдым поступают, а из Костромы и в Москву можно.

Наверное, я тоже хочу уехать.

Я об этом ещё не задумывался конкретно, но хочу. И не из-за каких-то там перспектив, а так. Отсюда. И подальше. Мне хочется подальше. Особенно когда пахнет котлетами.

Суббота. У матери был выходной. Она что-то жарила, варила и отбивала, пахло не только по всему большому дому, но и ко мне залетало. Котлеты. Вчера бабушка принесла откуда-то двух кроликов, теперь из них приготовлялись диетические котлеты, в больнице ведь надлежит диетически питаться, так здоровье восстановится скорее. И пироги, судя по запаху, пеклись. С капустой. И с яйцами, не диетические совсем. Одним словом, готовился большой поход в больницу. Так сказать, к одру. То есть, тьфу-тьфу, к постели больного.

Сенька и тот в подготовке участвовал – тёр морковь. В результате этих кулинарных манипуляций все окрестности здорово пропахли едой, а у меня не было аппетитного настроения, так что я забрался на чердак, там пахло больше пылью и деловитыми осами, отстроившими под потолком гнездо размером с арбуз.

На чердаке есть небольшое оконце, из него видно лишь небо и рябину. Рядом с окном я поставил старое кресло, хотел посидеть немного, но взгляд мой упал на буфет. И тут же вспомнил про свою идею. А почему нет, собственно? Делать всё равно нечего.

Я быстренько сбегал на чердак, собрался, осторожно вылез из дома и попытался скрыться через свой излюбленный тайный ход.

– Куда? – из-за угла дома высунулся Сенька.

– Туда, – ответил я.

– К старпёру не пойдёшь?

– Уже ходил.

– Смотри, лишит наследства, – осклабился Сенька.

Я не стал спорить, сорвал зелёную картошку и пульнул в брата. Попал удачно в лоб. Сенька метнул картошку в ответ, но промазал.

– Ну ты, бразильская свинья… – начал ругаться Сенька.

Однако я запустил ещё одну картошку. И снова попал.

– Ма! – завопил предательский Сенька. – А он уходить собирается!

Мать немедленно появилась в окне. В руке чеснокодав.

– Ты куда собрался? – спросила она. – Мы отца хотим навестить.

– Я не могу, – сразу же ответил я.

– Почему это?

– Мы с Денисом договорились встретиться, – тут же соврал я. – Хотим пойти покупаться…

– Покупаться! – возмутился Сенька. – Вчера покупаешься, мы идём к отцу! У тебя совесть вообще есть?! Отец, он, можно сказать…

Ему не хотелось тащить еду. Всё очень просто.

– Пусть идёт, – остановила его мать.

Сенька злобно харкнул в мою сторону. Не дохаркнул.

Я ушёл. Ни к какому Денису я не собирался идти. Надо было зайти в школу, кое-что сделать. Да и погулять хотелось.

В парке никого почти не было, только сосны скрипели. Я побродил немного возле эстрады, потом лёг на скамейку и ленился, наверное, с полчаса. Лениться очень полезно, тот, кто регулярно ленится, живёт гораздо дольше – у него организм отдыхает и самовосстанавливается. И сосуды в мозгу прочищаются. Я валялся на скамейке, слушал, как скрипят сосны. Мимо проковылял незнакомый алкаш, потом появился Розгин со своей дрессированной овчаркой, и начал дрессировать её ещё, мне показалось, что он учит свою собаку искать грибы. Розгин свистел в свисток, вскрикивал, ругался на собаку и глупо шумел, мне эта активность надоела, и я отправился в школу. Надо было сделать кое-что.

В школе было по-летнему пусто. Из спортзала доносились грохот и кряканье – тренировались гиревики, у них скоро какая-то гиревая олимпиада. Гиря – самый демократичный вид спорта. Демократичнее его одни шахматы – гиря стоит полторы тысячи, а шахматы всего двести рублей.

Мастерские находились рядом с актовым залом, я отправился туда. Когда-то в актовом зале нашей школы чуть не побывала Валентина Терешкова, в зале всё было готово, даже портрет на стене. Но она не приехала, что-то с машиной сделалось. С тех пор зал не ремонтировали, но он хорошо сохранился.

Дверь в мастерские была открыта, я вошёл внутрь. Пахло опилками, и железными, и деревянными. Геннадий Иванович сидел на стуле и задумчиво читал старый учебник по радиоэлектронике. Рядом на верстаке стоял здоровенный прибор с экраном и многочисленными ручками и тумблерами. Вокруг прибора с хищными лицами кружились два очкарика с отвёртками, пинцетами и плоскогубцами. Это было занятие радиоэлектронного кружка.

Эти радиоэлектронщики всё время что-то разбирали, собирали, паяли, пожары устраивали. Но с пользой это у них получалось. Многие в политехнические вузы поступали, а в прошлом году Двойцов собрал самодельный компьютер. Правда, компьютер этот можно было только включать и выключать, а работать толком не получалось, но он был такой техностильный, что его купила московская кинокомпания для съёмок фантастического кино. Теперь Двойцов работал над действующей моделью компьютера.

Но сейчас его здесь не было.

– Здравствуйте, – сказал я.

Радиоэлектронщики не обратили на меня никакого внимания, Геннадий Иванович повернулся в мою сторону.

– Привет, Никита, – кивнул он. – Тебе что надо?

Вообще у нас с ним хорошие отношения, Геннадий Иванович обладает главным достоинством настоящего учителя – он помнит всех своих учеников. Или по именам, или по фамилиям. Это ученики ценят. Я вот ценю.

– У тебя какие-то затруднения? – Геннадий Иванович поглядел на меня поверх очков.

– Да.

Радиоэлектронщики вдруг разом подняли свой прибор и потащили его из мастерских.

– Что это? – спросил я. – Боеголовка?

– Сейсмограф.

– Сейсмограф?

Сейсмографа я не ожидал. Хотя можно было и ожидать, Геннадий Иванович был человеком широким, в смысле интересы у него были самые неожиданные. И ученики у него такие же, хотя их было и мало. Ну кто вот в нормальном мозговом состоянии мог изобретать сейсмограф в наших краях?

А они изобретают.

– Угу, – подтвердил Геннадий Иванович. – Изобретаем.

– С чего это вдруг?

– Актуальное дело. В последнее время сплошные землетрясения, сплошные цунами, ты что, телевизор не смотришь?

Я пожал плечами.

– А предсказывать землетрясения не умеют. Вот мы и решили изобрести.

Масштабно, подумал я. Нобелевскую премию получат. Геннадий Иванович взойдёт на чёрную трибуну в чёрном блестящем фраке и пошлёт воздушный поцелуй шведской королеве…

Мне стало завидно.

– Очень интересная идея у ребят. – Геннадий Иванович поглядел зачем-то в окно. – Такая свежая, я даже не ожидал…

Геннадий Иванович поднялся со стула и подошёл к окну.

– А если не получится? – спросил я. – Ну, этот, сейсмограф?

– Скорее всего не получится. Но шанс есть. Но это не важно – получится или не получится. Просто в жизни важно чем-то заниматься.

Геннадий Иванович выглянул на улицу.

Ну да. В жизни важно чем-то заниматься. Я тоже ходил в его кружок. Правда, не в радиоэлектронный, а в фото. Наверное, месяца три. Пока не понял, что не гожусь я в фотографы. Не такие у меня фотографии получались, корявые, и в кадр всё время кто-то влезал. И я ушёл. А Геннадий Иванович совершенно не обиделся.

– А почему твой брат больше не заходит? – спросил он.

– Зачем?

– Ну как зачем, на кружок.

– На фотографический?

То, что Сенька занимается в фотографическом кружке, я мог допустить, фотография в похоронном деле важная вещь.

– Нет, на радиоэлектронику.

– Сенька, на радиоэлектронику?! – удивился я.

Вот так. Оказывается, мой брат не только гробовщик, он ещё и Попов в молодые годы.

– У него сейчас дел много, – сказал я. – Много работы.

Геннадий Иванович кивнул.

Появился радиоэлектронщик. Он тащил перед собой чёрную шестнадцатикилограммовую гирю, видимо, из спортзала, он краснел лицом и обливался потом. Вдруг захотелось, чтобы он уронил эту гирю на ногу и раздробил себе пальцы. Нет, я никакой неприязни к этому научному работнику не испытывал, но это наверняка было бы весело.

Радиоэлектронщик поставил гирю на подоконник и спросил в окно:

– Готов?

И сразу же толкнул гирю в круглый бок. Гиря бумкнула. Видимо, так они проверяли работоспособность своего агрегата.

– Ты чего-то спросить хотел?

Я достал из сумки ошейник.

– Ого! – удивился Геннадий Иванович. – Забавная вещица.

– Забавная?

– Угу. – Геннадий Иванович взял ошейник и принялся его разглядывать. – Очень, очень интересная вещь. Погляди вот на замок.

– Я вот про замок и хотел спросить. Я хочу этот ошейник подарить на день рождения одной девушке…

Геннадий Иванович поглядел на меня непонимающе.

– Нет, вы не так подумали. Я не девушке ошейник хочу подарить, а её собаке. А ключ куда-то потерялся. Вот я и подумал, что, может быть, вы посмотрите…

– Посмотрю… – Геннадий Иванович достал лупу с фонариком и стал разглядывать ошейник уже вооружённым глазом.

– Пойдём лучше ко мне, там поглядим…

Геннадий Иванович пригласил меня в свою каморку.

Про каморку не буду рассказывать, там много чего интересного хранилось. Геннадий Иванович ввинтил яркую лампочку, положил ошейник на стол, открыл нижний ящик. Ящик был забит ключами. Разных размеров, форм, расцветок, тысячи ключей, наверное, Геннадий Иванович собирал их целую жизнь. Он достал жестяную коробку, вытряхнул на стол. Образовалась пирамидка блестящих маленьких ключиков, такие бывают у чемоданных замков, Геннадий Иванович принялся их быстро сортировать и нашёл ключик с какой-то кривой загогулиной. Он капнул на этот ключик чуточку масла, вставил его в замок ошейника и нажал. Замок щёлкнул, и ошейник расстегнулся.

– Ну вот, – Геннадий Иванович протянул ключик, – держи…

– Спасибо.

– Но тут ещё кое-что. – Геннадий Иванович продолжал разглядывать ошейник. – Интересная штукенция…

Геннадий Иванович снял с полки коробочку в потёртом чёрном бархате. В коробочке обнаружились тонкие и чрезвычайно блестящие инструменты, показалось, что хирургические. Трудовик взял один, похожий на длинную иглу, и принялся ворочать ею в ошейнике и рассказывать:

– Сам ошейник железный. Металл твёрдый, но одновременно и мягкий, скорее всего это латунь. Поверх металла ошейник покрыт толстой кожей, скорее всего воловьей. Очень толстая и очень дорогая кожа, сейчас такую найти трудно. Но это ещё не всё, поверх этой кожи идёт ещё один слой плетёной кожи. Тонкая и кропотливая работа, такой ошейник немало стоит. И стоил. Отличная работа. Откуда он у тебя?

– На чердаке нашёл, – признался я. – В старом доме. В своём в смысле доме.

– Ты где живёшь?

– На Сорок лет Октября. Дом тридцать один.

– Дом такой с наличниками?

– Ага. Но он не наш, мы его давно ещё купили.

Геннадий Иванович задумался и стал смотреть в потолок, явно что-то вспоминая.

– Там раньше жил старый учитель, – сказал он. – Историк. Я у него ещё учился, ну, и многие. Интересный дядька был. – Геннадий Иванович улыбнулся. – Интересный. Рассказывал нам про клад Пугачёва.

– Про что?

– Про клад Пугачёва. Емельяна Пугачёва, бунтовщика. Его отряды проходили через наши места, а учитель верил, что они оставили здесь своё золото. Сказка, конечно…

– Почему?

– Отряды Пугачёва никогда здесь не были. Это легенда. А что касается ошейника… Вполне может быть, это на самом деле вещь старого учителя. Ну, а теперь твоя. Вообще наш учитель воевал в Германии, много оттуда привёз разного. Помню одни часы…

– Может, и ошейник немецкий? – перебил я воспоминания славного детства.

– Нет, ошейник наш, немцы так не делают… Наш, но очень старый. Вполне может быть, девятнадцатый век. Ручная работа. Причём с секретом. Вот гляди сюда.

Геннадий Иванович сдвинул немного в сторону плетёную кожу, и под ней обнаружилась небольшая дверка.

– Что это? – я был поражён.

В голове у меня мгновенно промелькнули всевозможные предметы, приводившие к нахождениям немалых кладов. Золотые жуки, потайные кружки, кортики, фуражки, пепельницы и столешницы. В собачьем ошейнике никто сокровища ещё не находил.

– Сейчас мы откроем… – Геннадий Иванович извлёк из воротника булавку и осторожно поддел дверку.

За дверкой не было ничего. Пустота. Какой-то хлам, похожий на истлевшую траву.

– Нету ничего… – разочарованно сказал я.

– Думал, драгоценности здесь? – улыбнулся трудовик.

– Ну как… Да, думал. Клады находятся ведь…

– Скорее всего это не для кладов, – сказал Геннадий Иванович. – Мне кажется, что в этом тайнике передавались записки. Какая-то большая собака, ну, например, сенбернар, работала почтальоном. А в ошейнике переносила наиболее ценные документы. Ну, или письма влюблённых. Так что можешь считать, что это историческая вещь.

Геннадий Иванович вернул ошейник. Я думал, что сейчас он спросит у меня про отца и придётся что-то соврать, а врать трудовику не хотелось.

– Спасибо, Геннадий Иванович, – сказал я.

– На здоровье. – Трудовик принялся собирать ключи обратно. – Приходи.

– Да, зайду обязательно.

Геннадий Иванович с сомнением покачал головой.

Я ушёл. Навстречу по лестнице шагал радиоэлектронщик с гирей, на лице у него было написано страдание. А правильно – не изобретай сейсмограф, не в Японии живешь.

Погода была хорошая.

Возле краеведческого музея грустно мялась привязанная к шлагбауму Катькина лошадь. Значит, Катька на месте. У неё велосипед хороший есть, но иногда она и на лошади рассекает.

По субботам она всегда в музее, ходит сюда как на работу. Да почему «как», на самом деле на работу, она там числится каким-то хранителем. Хранит бесценные прялки и плошки.

Двери были открыты – в храм культуры всегда должны быть открыты двери – вдруг кто решит приобщиться? Желающих, конечно, немного – местные по двадцать раз в музее побывали, приезжие редко приезжают, иностранцам пока не сезон. А вывеска тем не менее и по-нашему, и по-английски написана. И Катька английский учит. И ещё что-то учит. И ещё чем-то занимается. В жизни нужно быть успешным, так она говорит и старается. У неё даже лицо немного изменилось, стало как-то тоньше. Очки иногда надевать стала, мне кажется, очки ей очень идут. Очки и когда волосы в хвост собирает.

В музее было всё как всегда – пыльно, тихо, пахло лосем. В зале Катьки не видно, две девчонки из краеведческого кружка вышивали то ли сарафаны, то ли другую какую этнографическую дребедень, музыка играла из магнитофончика. Идиллия. Увидели меня и захихикали, дуры.

– Где Родионова? – спросил я.

– Здесь.

Я обернулся.

Передо мной стояла Катька. Катерина то есть. Катя Родионова. В красном русском сарафане до пола, в каких-то других русских примочках, названия которых я не знал, и даже с косой. Коса была искусственная, но Катьке очень шла. Девчонкам идут косы, почти всем.

– Чего смотришь? – спросила она.

А чего мне было делать? Только смотреть. Но сказать долго ничего не мог. Русская красавица, блин, таких по телику не каждый день показывают.

– Чего припёрся-то, Слащёв? – осведомилась Катька.

– Я это…

– Что это? – подбоченилась Катька. – Шёл мимо, увидел лошадь, решил зайти?

– Ну да, увидел лошадь. Это, хочу сказать… Я вот одну вещь принёс.

Я достал из пакета ошейник.

– Чего это за дрянь? – спросила Катька. – Мы здесь лом не принимаем…

– На собаку, – кивнул я на чучело. – Ошейник принёс.

– Нам не нужно, – отвернулась Катька. – У нас своего барахла полно.

– Это не барахло, – возразил я. – Совсем не барахло. Во-первых, это девятнадцатый век…

– С чего ты решил?

– Посмотри на замок! – Я сунул ошейник Катьке под нос. – Такие только в девятнадцатом делали! На Тульском оружейном заводе! За основу взят механизм от швейцарских часов! Это настоящий раритет! Конечно, как хочешь, у Вырвиглаза отец в Кострому скоро едет, сдадим в антикварный магазин в торговых рядах…

– Ну-ну, – в голосе Катьки послышался интерес. – Во-вторых, что там?

– Во-первых, антиквариат, я тебе говорил. Во-вторых, это вещь с историей.

– А историю эту тебе тоже Вырвиглаз рассказал? – осведомилась Катька.

– Почему Вырвиглаз, это предание. Оно в моей семье передаётся, из поколения в поколение…

Катька осторожно потрогала ошейник мизинцем.

– История, между прочим, про любовь, – сказал я.

– Про любовь? С ошейником?

– Послушай историю, а?

– Ну давай, послушаю.

Катька сняла кокошник, ну или что ещё там, с головы и улыбнулась. Русская красавица.

– Так вот. Раньше, ещё в девятнадцатом веке, в нашем городе жили двое влюблённых…

– Мальчика звали Рома, а девочку Юля, – перебила Катька.

– Нет, мальчика звали Краснухин, а девочку Феклиста…

– Как?

– Феклиста. Они любили друг друга, но их семьи были против.

– Ну, да, – вставила Катька. – Так оно и было…

– У мальчика была собака, её звали Куку. Сенбернар. И вот этот Куку таскал записки от мальчика к девочке и обратно, они хотели вместе сбежать в Канаду и деньги уже стали копить, и накопили. И осталось назначить день, и вот мальчик написал записку, запер её в ошейник и отправил к Феклисте. А брат Феклисты взял и собаку выследил и застрелил её из дробовика. И Феклиста и Краснухин в этот день не встретились, и не встретились больше никогда. Через год Краснухин поступил в семинарию, а Феклиста вышла замуж за телеграфиста. Там даже пятна крови остались.

– Где?

– На ошейнике. От убитой собаки.

Я протянул Катьке ошейник. Никаких пятен там, конечно, нет, но надо же было что-то соврать.

Катька разглядывала ошейник долго, потом сказала:

– Да, пятна есть… Ладно, мы возьмём. Вещь на самом деле интересная. Оформим как дар. Потом придёшь, на следующей неделе, мы тебя запишем в книгу почётных дарителей…

– А может, это… – замялся я. – Ну, что-нибудь такое…

Девицы-красавицы напрягли внимание. Я набрал воздуха и сказал погромче:

– У собаки Секацкого теперь будет настоящий дорогой ошейник!

Вышивальщицы мощно двинули ушками в мою сторону. Через неделю полгорода будет знать, что в краеведческом музее хранится настоящая собака Секацкого с настоящим ошейником.

А Сенька уже знает.

– Чего мелешь? – разозлилась Катька.

– Советую сделать билеты платными, – сказал я. – В ближайшее время ожидается наплыв посетителей. Купишь себе коромысло.

Катька открыла от моей наглости рот, а я с чистым сердцем отправился домой.

День явно удался.