37
Трудны были их потери и не было в них пользы.
Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 78 (78)
Вайсмюллер, их лучший механик, нелепо погиб.
Утонул в песке.
Утонул, словно крыса в отхожем месте. Его даже не понадобилось специально хоронить, только засыпали торчавшую наружу руку песком так, что получился еле заметный холмик. Через пять минут даже от него не останется и следа.
У Вайсмюллера не было ни жены, ни детей. Так сказал унтер-офицер Обст. Идеальный он был солдат, этот Вайсмюллер… И хороший механик. Другого такого механика в команде нет.
Поэтому, когда новый водитель второго грузовика Людвиг доложил о поломке, Фрисснер понял, что дело плохо. Им удалось проехать не более десятка километров от того страшного места, где песок жил своей жуткой жизнью, когда это произошло. «Фиат» выбился из колонны, съехал на обочину — если только здесь были обочины — и истошно засигналил.
Солдаты собрались вокруг тупорылой машины, один по пояс забрался в нутро двигателя, еще один тащил какую-то канистру, увязая в песке. Фрисснер решил не мешать им и закурил.
Макс Богер использовал остановку, чтобы подкачать колесо. Ему помогал Замке, вернее, не помогал, а стоял рядом с видом человека, который рад бы оказать содействие, да не умеет. Ученый все больше нравился капитану — добрый, умный, в меру осторожный… В «четверку» он записывать его пока не решался, но работать с ним было приятно.
Кстати, Замке был гладко выбрит. Кроме него брился только Ягер. Каждое утро он садился на подножку автомобиля и, глядя в зеркало заднего вида, сосредоточенно водил лезвием по смуглой коже. Он ухитрялся обходиться минимальным количеством воды. Замке, наоборот, плескался и фыркал, но Артур решил сделать ему снисхождение — все же ученый, а не солдат…
Почти у всех отросли за это время усы и бороды. У Фрисснера — жесткая короткая щетина, у Макса Богера — неопрятные песочного цвета кустики, у Каунитца — шкиперская бородка, которая перла, словно газонная зелень весной, и он даже подравнивал ее ножницами.
Муамар не брился. Более того, он не ел. Фрисснер ни разу не видел, как проводник ест. Не видели и солдаты, вместе с которыми он ехал в грузовике. Он пользовался водой и брал сахар, несколько раз пил кофе, но никогда ничего не ел. Или же ел, но скрытно, втайне от других. На привалах Муамар уходил в пустыню — наверное, молиться. Иногда проводник играл сам с собой в шахматы. После проигранной Гернигу партии он больше никому не предлагал сразиться, но Герниг приобрел среди солдат, относившихся к Муамару с подозрением и боязнью, высокий авторитет.
— Где вы так научились играть в шахматы? — спросил тогда Фрисснер.
Конопатый солдат смущенно пробормотал:
— Дома, господин капитан. Мой дед был тяжело ранен во Фландрии в Первую мировую, с тех пор он может действовать только одной рукой и все время лежит… Его главным развлечением остались шахматы, и мне часто приходилось с ним играть. Знаете, этот араб — очень хороший шахматист, я мог и проиграть.
— Но вы выиграли, — заметил Фрисснер. Сейчас Герниг возился возле сломанного грузовика, утирая рукавом перемазанное в масле лицо.
— Что там у них? Долго провозимся? — осведомился Ягер. Штурмбаннфюрер, громко хрустя, грыз галету и, кажется, чувствовал себя замечательно. По крайней мере, от недавней депрессии не осталось и следа.
— По-моему, что-то серьезное, — сказал капитан.
— Если мы потеряем грузовик… — начал Ягер, но Артур перебил:
— Если мы потеряем грузовик, то бросим его. Люди разместятся в остальных машинах без особого труда, а возиться с неисправной техникой или тащить грузовик на прицепе по меньшей мере глупо.
— Позвольте, — сказал Богер, протиснувшись между ними и направляясь к грузовику. Он решительно оттер солдат, дававших советы тому, чей зад торчал из мотора, и сунулся внутрь.
— Может быть, они его все же починят, — неуверенно произнес Фрисснер. — Хотя черта с два они его починят. Если что-то ломается в неподходящий момент, то ломается напрочь. Минус один грузовик. Не так уж и плохо, остается еще два.
Прошло двадцать минут.
Двадцать пять.
Ягер демонстративно убрался в душный салон легкового «фиата» и то ли уснул, то ли притворился спящим. Замке бродил вокруг — кажется, он пытался заговорить с Муамаром, но тот игнорировал ученого.
Полчаса.
Сорок минут.
— Господин капитан…
Задумавшегося Фрисснера вернул к реальности Обст.
— Господин капитан, грузовик починить невозможно.
— Что там такое? — спросил Фрисснер.
— Треснул корпус двигателя… В полевых условиях мы ничего не сможем сделать.
— Треснул корпус?
— Да, трещина тоненькая, но проходит чрез блок цилиндров, — сказал Богер, подойдя. Он вытирал испачканные руки тряпкой, от которой одуряюще пахло бензином. — Грузовик накрылся.
— Снимите все, что может пригодиться на запчасти, — распорядился Фрисснер. — Пулемет. Груз распределите между двумя оставшимися машинами Горючее, воду — ничего не оставлять. Потом подорвите его к чертовой матери. Если тут кто-нибудь когда-нибудь появится, пусть поломает голову над обгорелым остовом.
После того как с машины сняли все нужное, Каунитц подорвал ее связкой из двух гранат. Легкий «фиат» подбросило и швырнуло набок, доски кузова запылали.
— Дым виден далеко, — заметил Ягер, высунувшись из салона. — Ну и ничего страшного, — отрезал Фрисснер. — По машинам!
За ужином, когда они, укутавшись в шерстяные одеяла, сидели у костерка из собранных солдатами тонких стволов акации, археолог сказал:
— Нам нужно поменять график, господин капитан.
— То есть?
— Видите, как холодно стало ночами? Чем дальше мы будем углубляться в пустыню, тем холоднее будет. Перепад дневной и ночной температуры иногда достигает тридцати градусов.
— То есть если днем было тридцать девять по Цельсию…
— …то ночью будет плюс девять, — закончил Замке. — Я видел здесь заморозки, а в Тибести температура опускается ниже десяти градусов. И днем, когда жарко, мы будем отдыхать, а когда термометр опустится до приемлемой цифры, двинемся в путь.
— Я поддерживаю ученого, — угрюмо сказал штурмбаннфюрер, прихлебывавший из фляжки. Судя по запаху, там был коньяк, но Ягер ни разу не предложил спутникам хотя бы глоток. — Днем ехать в этой душегубке невозможно.
— Хорошо, — кивнул Фрисснер. — Поскольку сразу мы перейти на такой режим не сможем, сделаем это постепенно.
— А может, вернемся к идее сменных водителей и будем ехать круглые сутки? — предложил Макс Богер, но капитан покачал головой:
— Это лишнее. Мы не на гонках, Макс.
Из темноты в круг света у костра шагнул Муамар. Он как ни в чем не бывало уселся между Фрисснером и Каунитцем и уставился в огонь.
«Проклятый призрак».
Фрисснер уже несколько раз слышал, что солдаты называют так проводника. Действительно, сейчас в Муамаре было что-то от призрака. Зыбкие блики падали на его фигуру, исходящий от костра жар заставлял ее струиться и дрожать, и капитан подумал: «А что, если это не Муамар? Не Муамар, а невесть в какие времена погибший в пустыне кочевник или караванщик, вот так запросто присаживающийся к кострам случайных путников?» От этих мыслей Фрисснеру стало жутко, и он, чтобы развеять глупые фантазии, дернул араба за рукав. Тот резко повернулся.
Артур улыбнулся и спросил, стараясь говорить медленнее:
— Вы не хотите поужинать?
Араб наклонил голову набок, явно не понимая. Фрисснеру в первое мгновение пришла в голову мысль объяснить проводнику свое предложение жестами, но он вовремя остановился — даже живя с дикарями, негоже становиться дикарем.
— Замке, переведите ему, пожалуйста, — попросил капитан.
Ученый послушно перевел. Повернувшийся к нему Муамар выслушал и покачал головой, потом посмотрел на Фрисснера и снова покачал головой.
— Почему? — спросил Артур.
— Он вам все равно не ответит, — сказал Замке со вздохом. — Я уже несколько дней пытаюсь упросить его рассказать хоть что-то об отце, о его последней экспедиции. А он молчит.
— Что вас интересует? — спросил Ягер. Он сидел на корточках, заметно пошатываясь.
— Что? — не понял вопроса археолог.
— Какие вопросы об отце вы хотите ему задать? Я спрошу у араба, и он мне ответит, будьте покойны.
— Успокойтесь, штурмбаннфюрер. — Артур положил руку на плечо. Ягера, но тот резким движением сбросил ее и едва не упал, в последний момент успев упереться ладонью в песок.
— Я не собираюсь ничего делать… ничего плохого… и не трогайте меня, черт побери! — рявкнул штурмбаннфюрер. Плотно закрутив колпачок фляжки, он убрал ее в карман и повторил с настойчивостью пьяного человека:
— Не трогайте меня! И если я сказал, что могу разговаривать с ним, то я могу разговаривать с ним! Когда захочу. И когда он захочет.
— Тогда спросите у него, что он может рассказать Замке об экспедиции его отца, — предложил Фрисснер, стараясь направить Ягера на нужные рельсы, — Я думаю, всем присутствующим интересно это послушать.
— Немой ничего не может рассказать, — расплылся в ухмылке Ягер. — Немой может кивать и качать головой. Я должен задавать однозначные вопросы. Где они? А?
— Спросите его, господин… господин штурмбаннфюрер, что случилось с остальными членами экспедиции отца? Они погибли? — Замке говорил умоляющим тоном, прижав руки к груди. Смерив взглядом маленького археолога, вскочившего на ноги, Ягер перевел. Муамар протянул руки к огню и медленно кивнул.
— Их убило… убила пустыня? «Да».
— Вы спасли моего отца? «Да».
— Вы знаете, что он искал и что ищем мы? «Да».
— Это существует на самом деле?
Муамар, прежде чем ответить, долго молчал. Потом оценивающе оглядел всех сидящих и кивнул. После этого издал короткий глухой звук и покачал головой.
— Что он имел в виду? — воскликнул Каунитц.
— Черт его знает, — спокойно сказал штурмбаннфюрер. — И да, и нет.
— Это опасно? — продолжал Замке. Видя, что Ягер отвлекся, он повторил вопрос по-арабски, и Муамар кивнул.
— Удивил, — проворчал Богер, кутаясь поплотнее, — Интересно, а как терпят холод все эти ящерицы и змеи, что целятся сейчас на наши задницы?
— Не мешай, — сказал ему Каунитц. Макс резонно возразил:
— А что, он сказал что-то дельное? Страшно, опасно, ужасно… Я и без него вижу, что здесь не Ривьера и не Сен-Дени с их девчонками и вином. Пошел я спать, вот что.
Поднявшись, Богер ушел в темноту. Словно поняв его слова — или он на самом деле их понял? — встал и Муамар, секунду постоял над костром, отбрасывая черную тень, и ушел вслед за Максом.
— Разговор окончен, — сказал штурмбаннфю-рер. — Он не очень-то склонен к светским беседам, да? А теперь спать, спать… спать.
С этими словами Ягер неуклюже повалился навзничь и захрапел, едва коснувшись песка.
Его решили оставить у костра, укрыв одеялам. Когда Фрисснер шел к машине, его остановил Обст. Унтер-офицер откашлялся и тихо сказал:
— Господин капитан… Солдаты встревожены.
— Так успокойте их, — ответил Фрисснер. — Что там еще?
— Они боятся ехать дальше. Их пугает пустыня, пугает этот зловещий проводник. Они очень тяжело пережили смерть Вайсмюллера, и я боюсь, что с каждым днем напряжение будет нарастать. Пока все под контролем, но я счел своим долгом…
— Спасибо, унтер-офицер, — перебил Фрисснер. Он чувствовал, как холод забирается под одежду. Наверное, сейчас градусов пятнадцать, но после дневного пекла казалось, что руки и ноги буквально мерзнут.
— И еще, господин капитан. — Коренастый Обст переступил с носи на ногу. — Не лучше ли сообщить солдатам, куда мы едем?
— Что-о?!
— Неведение — худший враг, господин капитан. «О боже, он рассуждает, как философ», — подумал Фрисснер.
— Так скажите им правду.
— Какую?
— Настоящую, черт побери! Мы едем к нагорью Тибести, мы — археологическая экспедиция, мы ищем очень ценную вещь, которая необходима рейху! Этого мало?
— Этого достаточно, господин капитан, — благодарно сказал Обст — Пока этого достаточно.
— Скажете мне, когда этого уже не будет достаточно, унтер-офицер, — заключил Фрисснер и прошел к машине. На соседнем сиденье сопел Замке — и когда успел? Капитан устроился поудобнее, захлопнул дверцу и накрылся одеялом. Тесный салон «фиата», в котором пахло несвежим бельем и потом, словно защищал его от враждебной остывающей пустоты вокруг. Снова, как в глиняной хижине ливийского городка, Фрисснер почувствовал, как пустыня вглядывается в него сквозь стекла автомобиля, как дышит сквозь брезентовую крышу, как струится сквозь щели кузова…
Артур Фрисснер закрыл глаза, но услужливое воображение тут же нарисовало недавнюю картину — рука, торчащая сухой ветвью из застывшего песка, хватающая скрюченными пальцами раскаленный воздух.
Что чувствует человек, когда его засасывает песок?
На грудь наваливается жаркая тяжесть, в рот и ноздри льется бесконечный сухой поток, проникая в легкие, в пищевод, в желудок…
Это невыносимо! Капитан рывком поднялся на сиденье, нашарил в укрепленной на спинке переднего кресла сумке флягу и сделал несколько судорожных глотков. Жгучая жидкость окончательно вернула его к реальности.
Пустыня.
Салон «фиата».
Голоса переговаривающихся часовых, потрескивание костра.
И он, штурмбаннфюрер СС Артур Фрисснер, словно улитка в своей скорлупке на самой середине огромной площади. Чужая в чужом мире.
