Глава 25

Оглушенный Домиником Мухобойка пришел наконец в себя, зашевелился и тут же взвыл от прострелившей колено дикой боли. Голова, которая не так давно пережила удар пистолетной рукоятью, тоже болела, но в сравнении со сломанной ногой это было даже смешно называть мучениями. Однако насколько бы дерьмово ни чувствовал себя Томазо, он без труда припомнил все, что случилось, вплоть до того момента, как громила потерял сознание. И когда хронология недавних событий восстановилась у него в памяти, Гольджи оказался немало озадачен тем, что вообще сумел вернуться к жизни. Бывали, конечно, на его веку всевозможные чудеса, но подобные – точно ни разу.

– Не шевелись, Томми, – попросил Тремито, который стоял сейчас у креаторского пульта, но, заслышав за спиной возню, сразу же обернулся. Не приказал, не рявкнул угрожающе, а именно попросил. Как попросили бы, к примеру, Мухобойку о том же самом санитары «неотложки», когда укладывали бы его на носилки. Но на сей счет Гольджи, увы, надежд не питал: покалечивший его Доминик еще мог по непонятной Томазо причине оставить его в живых, но вызвать страдальцу карету «Скорой помощи» – это уж слишком.

Кряхтя от боли и волоча сломанную ногу, будто привязанный к телу мертвый балласт, Томазо кое-как принял сидячее положение, прислонившись лопатками к стене. Таким же образом совсем недавно перед ним сидел Аглиотти, а Гольджи целился в него из пистолета. Секунда, и все изменилось с точностью до наоборот. Палач и жертва поменялись местами, разве что Тремито не угрожал бывшему приятелю оружием, а, отвернувшись, внимательно следил за информацией, отображаемой на дисплеях сентенсора. Но пистолет держал наготове, поэтому мог пришить любого, кто находился в комнате, при малейшем проявлении агрессии в свой адрес. Или вообще без повода. Почему бы и нет, учитывая то, что собирался сделать с Домиником Томазо десять минут назад (Гольджи глянул на настенные часы и точно определил, сколько времени он провел в отключке).

Сам Клод Гомар сидел за пультом, будучи подключенным к М-эфиру со все еще находящимися там братьями Саббиани и Чико Ностромо. Помнится, когда заварилась эта баланда, перепуганный голландец шарахнулся в угол, и, значит, в Менталиберт его отправил уже Аглиотти. Отправил явно с каким-то поручением и теперь контролировал с пульта каждый шаг креатора. Ну а перед этим, разумеется, доходчиво растолковал Гомару, что произойдет, если хотя бы один из его шагов по ментальному миру окажется неверным.

Тремито попросил Мухобойку не шевелиться, но тот не послушался, хотя и осознавал, что рискует. Впрочем, отступник-босс никак не отреагировал на «передислокацию» недобитой жертвы и позволил ей усесться поудобнее. Все равно обездвиженный и разоруженный громила не представлял для Доминика никакой угрозы. Ближайшим пригодным в качестве оружия предметом на расстоянии вытянутой руки от Гольджи была труба парового отопления. Которую, однако, следовало еще оторвать от батареи, что было непросто сделать и абсолютно здоровому человеку, а калеке не справиться с такой задачей и подавно.

Пока Томазо переводил дыхание, он заодно выяснил, что случилось с Косматым. Приняв его поначалу за труп из-за растекшихся вокруг пятен крови, вскоре Гольджи понял, что хоронить бедолагу Джулиано еще рано. Расквашенный нос лежащего ниц Зампы то и дело выдувал кровавые пузыри – значит, приятель Мухобойки не умер, а был всего лишь как следует оглушен. Что также выглядело донельзя странно, особенно после того, как он набил Тремито морду. За такое оскорбление вырвавшийся от палачей Доминик был просто обязан вышибить Косматому мозги, но вместо этого почему-то только прострелил ногу.

За годы знакомства с Аглиотти Гольджи не припоминал случая, чтобы бывший босс не поквитался с теми, кто хотел его убить, а тем паче, когда все карты оказывались у него на руках. И двадцать пять лет дружбы Томазо и Доминика здесь не играли никакой роли. Мухобойке не раз доводилось быть свидетелем, как Тремито поступает с предавшими его друзьями, среди коих попадались и довольно близкие. Недавняя казнь Тулио Корда и та выглядела гуманной в сравнении с истязаниями, каким подвергал Аглиотти людей, которым он некогда доверял и которые в итоге злоупотребили его доверием…

– Почему ты не убил меня, Дом? – морщась от боли, спросил Томазо у загадочно подобревшего экс-босса.

Тот, похоже, был не в настроении вести беседу, поскольку все его внимание занимали дисплеи сентенсора. Гольджи уже решил, что не дождется от Доминика ни слова, но отступник все-таки снизошел до объяснения:

– Ты разве забыл, Томми, что должен еще выполнить две мои просьбы? – отозвался он полминуты спустя. Потом, еще немного погодя, поправился: – Ладно, дружище, так и быть: одну просьбу. Косматого можешь не трогать – с ним я расплатился сам. Тебе осталось только это.

Он помахал болтающимся на шнурке талисманом. Гольджи в ответ выдавил такую кислую улыбку, что стой возле него ведро с молоком, оно вмиг превратилось бы в простоквашу. Глядя на калеку, Доминик тоже улыбнулся, правда едва заметно, лишь краешками губ. После чего вернулся к наблюдению за мониторами.

– И это ты называешь расплатой Мичиганского Флибустьера? – вновь подал голос Мухобойка. – Да Косматый себе такого позора в жизнь не простит – оскорбится, решит, что ты о него попросту руки замарать побрезговал! Нет, что-то я сегодня напрочь не узнаю старину Доминика. Так какая же, мать ее, муха тебя с утра укусила?

– Это уже неважно, Томми, – отмахнулся Тремито. – Но укусила, это точно. И теперь ее укус так нарывает, что терпеть просто сил нет.

– Да, я вижу, что ты не в себе, – не унимался Гольджи, который по прежнему ничего не понимал и чувствовал себя идиотом. – Но не настолько же, мать твою, ты сбрендил, чтобы продолжать торчать в этой дыре после всего, что натворил! Сорвись ты отсюда десять минут назад, через полчаса уже пересекал бы границу штата! А потом забился бы в какую-нибудь из своих нор, и ищи тебя потом по всей стране! Какого дьявола ты еще здесь, да вдобавок этого голландского педика на мушке держишь?

– А я никуда не бегу, Томми, – как ни в чем не бывало ответил отступник. – Точнее, бегу, но не туда, куда ты подумал. Вот только дождусь, когда Гомар выполнит одно мое поручение, и сразу слиняю. И ни одна пронырливая тварь, будь она хоть федералом, хоть шестеркой Щеголя, больше меня не найдет.

– Чтоб ты все-таки издох, Дом! – Томазо сплюнул и угрюмо потупился на носки своих ботинок. – Наворотил дел, а нам теперь после тебя дерьмо не одну неделю разгребать!

– Не волнуйся, старик, кое-что я за собой и сам уберу, – попытался утешить калеку Аглиотти. – Пока еще не поздно, подчищу здесь некоторый мусор… – И, внимательно всмотревшись в один из дисплеев, на котором появилась новая информация, довольно кивнул: – Да, Гомар, молодец! Отлично сработано! Больше этот мерзкий толстяк не будет портить жизнь никому в Менталиберте. Что ж, а теперь заканчивай свою работу, проклятый голландец, если хочешь снова увидеть своих внуков.

– Что ты сделал с Ньюменом? – полюбопытствовал Мухобойка, хотя не сомневался, что уже знает ответ на свой вопрос.

– Отправил его вслед за остальными «мертвецами», – не стал скрывать Доминик. – В то Великое Ничто, откуда не возвращаются. Там выродку и место.

– Де Карнерри это сильно не понравится, – заметил Гольджи. – У него были насчет нашего толстого проходимца большие планы.

– А мне-то какое дело до де Карнерри? – пожал плечами Тремито. – Твой новый босс вечно будет чем-то недоволен: сегодня одним, завтра другим… Привыкай, раз вызвался быть доверенным лицом самого скользкого capo из всего Трезубца.

Доминик взглянул на часы, затем опять вернулся к наблюдению за дисплеями. Однако не прошло и минуты, как он решительно отстранился от пульта, буркнул «пора» и направился к Томазо. Тот замер в напряжении, решив было, что у отступника вдруг прояснился рассудок и Аглиотти намеревается исполнить то, что должен был осуществить, едва отобрал у своих несостоявшихся палачей оружие. Доминик подошел к бывшему приятелю, но вместо того, чтобы вернуть себе репутацию Мичиганского Флибустьера, всего лишь бросил Мухобойке на колени свой талисман.

– Спасибо, Томми, что не отказал в последней услуге, – поблагодарил Доминик взирающего на него исподлобья калеку. – Все эти годы только ты и дон Дарио были моими единственными настоящими друзьями. Несмотря ни на что. Поэтому давай друзьями и расстанемся. Без обид, о’кей?.. О’кей, Томми?

– О’кей, Дом, – буркнул Гольджи, подбирая талисман. – Я отнесу его туда, куда нужно… Когда, мать твою, научусь ходить на костылях.

– Научишься, – обнадежил его Тремито и, устало улыбнувшись, добавил: – Ты ведь на самом деле вовсе не тупой, как все думают. По крайней мере, я тебя таким никогда не считал.

– Что, правда? – недоверчиво переспросил громила.

– Правда, – подтвердил Аглиотти, после чего подошел к своему М-порталу, уселся в кресло и привел антенну в рабочее положение. Вертя в руках доверенное ему колесико, Томазо внимательно наблюдал за Домиником и, несмотря на его последнее признание, все равно продолжал ощущать себя дураком. Потому что так ничего и не понял. И, похоже, вряд ли когда-нибудь поймет.

– Гомар вернется примерно через четверть часа, – сказал Тремито, настраивая антенну на передачу. – Он вам с Косматым и поможет. Передай остальным, что Тремито не держит ни на кого из вас зла. – Потом закончил настройку, глянул на часы и подытожил: – А теперь, Томми, прощай – мой поезд на Менталиберт отходит через несколько секунд. И береги семью – в отличие от меня, ты вряд ли получишь шанс вернуться в прошлое.

Сказав это, Доминик Аглиотти откинулся на спинку кресла, глубоко вздохнул, а затем решительным движением приставил дуло пистолета к сердцу и спустил курок…

Целую минуту Мухобойка ошарашенно хлопал глазами, пытаясь осознать, что увиденное ему не пригрезилось и Аглиотти действительно покончил с собой, а не разыгрывает перед ним очередной хитрый спектакль. Даже кровоточащая дыра в груди Тремито и его остекленевший взор – признаки, подлинность которых у такого матерого головореза, как Гольджи, не вызывала сомнений, – на сей раз не являлись для него убедительными доказательствами смерти Мичиганского Флибустьера. Однако встать и проверить это наверняка Томазо был не в состоянии – мешало сломанное и распухающее колено, боль в котором усугублялась начинающейся лихорадкой. Громила чувствовал, что через пару минут опять лишится сознания и потому, прежде чем отключиться, поспешил спрятать доверенное ему колесико-талисман во внутренний карман пиджака – дабы не выпало и не затерялось в суете, что скоро здесь разразится.

– Легко же ты отделался, мерзавец, – еле слышно пробормотал Томазо, обращаясь к сидящему в кресле мертвецу. Мир перед глазами Гольджи безостановочно уплывал куда-то в сторону, как будто того усадили на медленно вращающуюся центрифугу. – Всем бы нам так… когда придет время…

«Отойти в мир иной» – явно хотел сказать Мухобойка, но не успел закончить фразу, поскольку глаза его закатились, а сам он завалился набок, словно напившийся до бесчувствия пьяница. Он и не подозревал, насколько оказался бы прав: Доминик и впрямь отходил сейчас в иной мир, только мир этот был не загробным, как думал Томазо, а существовал в действительности и назывался М-эфиром. Именно туда улетали последние импульсы умирающего мозга Тремито. Те самые импульсы, которые профессор Эберт считал ментальным кодом человеческой души и относил к единственному убедительному доказательству ее существования.

Была ли нужна душа Мичиганского Флибустьера Менталиберту или же ей следовало отправляться прямиком в Ад? Доминик пустил себе пулю в сердце, готовясь ко второму. Потому что верил: когда-нибудь Всевышний обязательно вынесет в отношении него справедливый вердикт…

…Когда-нибудь, но не сегодня.

Спустя несколько часов Тремито вышел на Бульвар из ворот М-эфирного представительства компании «Синъэй» (сицилийца совершенно не волновало, что это за фирма и чем она занимается, – отпустили, и ладно) со своим загрузочным досье в кармане, оглядел раскинувшийся перед ним оживленный центр Менталиберта и криво ухмыльнулся. Правы те, кто считает, что нет справедливости на свете… Или все-таки не правы, если вспомнить, что в реальном мире мертвое тело Доминика Аглиотти наверняка уже отправилось в воды Мичигана кормить рыб… Что ни говори, а с приходом в этот грешный мир второй – альтернативной – реальности многие спорные истины стали еще запутаннее, чем прежде. Не говоря о таких затасканных темах для дискуссий, как добро и зло.

Был ли Доминик злом для Менталиберта, если сегодня он не желал плохого никому из либерианцев? По мнению Платта, считающего ментальное поле планеты неотъемлемой частью реального мира, – да: переселившийся в М-эфир преступник продолжал оставаться преступником, несмотря ни на что. Но если провести между этими мирами разграничение, все начинало выглядеть далеко не так очевидно. Приконченные Тремито девятнадцать членов «Дэс клаба», включая в их список и Демиурга, больше не могли воскреснуть, а значит, уничтожение их М-дублей можно было рассматривать как убийство. Но разве фактически все эти либерианцы уже не были мертвы, а сам Аглиотти не ответил за их гибель своей смертью? Очистился ли он от совершенных в Менталиберте грехов при воскрешении или на совести Доминика все еще продолжали висеть убиенные им «дэсклабовцы»?

Если на эти вопросы и существовали ответы, Аглиотти их не знал, да и, честно сказать, не особо рвался на поиски истины. Оценив очередную иронию судьбы, что выдала Тремито отсрочку от Ада, он еще раз взглянул на маленький черный контейнер с золотой гравировкой, врученный «воскресшему» на выходе из офиса «Синъэй» миловидной улыбающейся японкой, и запрятал свое загрузочное досье в карман. Затем инстинктивно коснулся груди, как делал это много лет, проверяя, не потерялся ли талисман, однако сегодня впервые не обнаружил его на привычном месте. Чему, впрочем, нисколько не разочаровался. В мире, куда вступал Доминик, его Долорес и Серджио были живы, а значит, талисман, носимый Аглиотти в память о них, был ему теперь не нужен.

Лок-радар на запястье Тремито издал предупредительную трель и приятным женским голосом оповестил хозяина, что ему поступила текстовая почта. Подивившись было, насколько оперативно его взяли в оборот местные рекламные службы, Доминик прочел свое первое «посмертное» письмо и был снова удивлен.

На первый взгляд, пришедшее Аглиотти сообщение и впрямь смахивало на рекламу, но на самом деле таковым не являлось.

«С днем рождения и добро пожаловать в наш маленький тайный клуб мертвецов! – гласило оно. – Я и Кастаньета желаем тебе успешно избавиться от старых привычек и начать новую жизнь. Полагаю, теперь мы квиты. Arrivederci,siciliano! »

И подпись: «Черный Русский».

– Bastardo ! – процедил сквозь зубы Тремито. Но без злобы, а просто потому что, несмотря на оказанную ему этим либерианцем помощь, Аглиотти все равно не питал к нему симпатий. Их отношения были сугубо деловыми и закончились после первой же сделки, пусть та и выдалась удачной для обеих сторон.

Стерев сообщение, Доминик активировал выданный ему Платтом сигнальный код – фигурально выражаясь, нажал кнопку звонка на воротах транзит-шлюза, – по которому креатор должен был определить, что Аглиотти разобрался со всеми проблемами и готов отправиться в Поднебесную на встречу со своей семьей. Встречу, за которую Аглиотти также обязался заплатить определенную цену. Но какой бы высокой она ни казалась Тремито, он и не думал торговаться, намереваясь выплатить положенное без остатка, сколько бы времени это ни ушло.

Да и что для него вообще представляло сегодня время? Длящаяся бесконечно лучшая неделя его жизни, когда Долорес и Серджио были действительно счастливы, а Доминик, глядя на них, даже начал надеяться, что такое может продлиться не одну неделю и не одно лето…

«Не в этом мире и не в этой жизни», – одергивал он тогда себя, изгоняя из мыслей несбыточные надежды. Вот и напророчествовал. Чтобы стать по-настоящему счастливыми, всем им пришлось умереть, а потом воскреснуть в Менталиберте, чтобы прожить вечность длиною в одну неделю. Или неделю длиною в вечность…

Доминик уселся на лавочку в каком-то маленьком скверике и сидел, погруженный в раздумья, до тех пор, пока поблизости от него не раздался голос креатора Платта:

– Синьор Аглиотти! Я получил ваш сигнал и прибыл как только смог! Надо полагать, вы утрясли все необходимые формальности и готовы вернуться в Поднебесную, как мы договаривались?

Доминик встрепенулся и посмотрел туда, откуда прозвучал знакомый голос. Морган стоял неподалеку в своем неизменном клетчатом пальто, опираясь на столь же неизменную трость, и довольно улыбался. При этом кончики длинных усов пижона приподнялись вверх, будто стрелки часов, показывающие десять минут одиннадцатого.

– Ну так что, вы готовы или нет? – нетерпеливо повторил свой вопрос Платт.

– Готов, – ответил Тремито, вынимая из кармана загрузочное досье – фактически душу – и вверяя его своему нынешнему Господу Богу.

– Что ж, раз так, тогда идемте. Долорес и Серджио вас уже ждут. – Креатор взял из рук Аглиотти черную коробочку и, сделав приглашающий жест, зашагал по алее туда, откуда пришел.

Тремито поднялся со скамьи и последовал за Морганом. Не оглядываясь. Именно так, как и нужно было расставаться с чудовищным прошлым, которое осталось за спиной Доминика Аглиотти…