Антиповстанческая борьба с воздуха

В воздушных силах заложены основы нашего уничтожения.

Если мы не подойдем к их использованию со всей

ответственностью, то проиграем эту войну

Генерал Маккристал¹⁶³

«Одним из наиболее распространенных видов вооруженных сил, получивших наибольшее применение в настоящее время, является авиация. Но пока партизанская война находится на первом этапе, когда в гористой местности имеются лишь небольшие скопления партизан, противник не применяет авиацию. Эффективность авиации заключается в систематическом разрушении наблюдаемых с воздуха оборонительных сооружений.

Но для того, чтобы построить такие оборонительные сооружения, необходимо большое количество людей, чего не бывает при ведении партизанской войны»¹⁶⁴. Когда Че Гевара в шестидесятые годы писал эти строки, это было действительно так.

До самого недавнего времени стратеги антиповстанческой войны из, как тогда говорили, «империалистического лагеря» придерживались того же мнения. Против горстки малозаметных бойцов, способных притаиться в труднодоступной местности или затеряться среди населения, воздушные силы, как считалось, были практически бессильны. Хуже того – контрпродуктивны. При отсутствии видимого с воздуха скопления войск бомбардировка превратится в кровавую баню для мирного населения. Но если доктрина этого не допускала, то скорее из стратегических, чем из нравственных соображений: тогда как заявленной целью войны было привлечение населения на свою сторону, бездумное использование приведет его в объятия врага. Отсюда теоретическая маргинализация военно-воздушных сил в подобной стратегии. Еще в 2006 году в написанном для американской армии «Counterinsurgency Field Manual» этому вопросу посвящено несколько страниц, выделенных в специальное приложение.

Но на практике изменения уже начались. Использование дронов стремительно распространялось, начиная с конца двухтысячных авиация де-факто стала важнейшим оружием американских операций, направленных против повстанцев. Некоторые теоретики взялись за переосмысление этой негласной перемены: сделать военную практику осознанной, даже ценой значительного доктринального переворота.

Сожалея об отставании теории от практики, стратеги, связанные с ВВС, сегодня призывают недвусмысленно принять доктрину антиповстанческой войны с воздуха. Эти сторонники «воздушной мощи» напрямую сталкиваются с традиционными теоретиками «наземноцентричной» антиповстанческой войны, этой «устаревшей парадигмы с ограниченными рамками», которая, как они с сожалением отмечают, «сводит военно-воздушные силы к вспомогательным функциям, тогда как “настоящая” работа поручена наземным силам»¹⁶⁵. Необходимо четко осознать архаичность этой модели и противопоставить ей новую, аэроцентричную модель, одним из наиболее подходящих инструментов которой с недавних пор считается дрон. Партизан вполне может оставаться, согласно формуле Шмитта, теллурическим¹⁶⁶ по своей сути, но антипартизан должен стать стратосферным.

Партизанская война давно стала проблемой для великих держав, постоянно вовлеченных в асимметричные конфликты. Прямому столкновению партизаны предпочитают короткие стычки и перестрелки, чтобы компенсировать свою изначальную слабость. Напасть и сразу же отступить, оставаясь неуловимыми. Дрон является запоздалым ответом на эту историческую проблему: он обращает против герильи, но в абсолютизированной форме, ее собственный принцип: лишить врага того, с кем он враждует. У партизана, противостоящего армии дронов, больше нет объекта нападения.

«Мы молим Аллаха, чтобы столкнуться с американскими солдатами, которых можно убить. Мы не можем сражаться против падающих с неба бомб»¹⁶⁷. Американские офицеры обожают повторять эти слова жителя афганской деревни, которые приводит New York Post в своих презентациях о дронах в формате Power Point; они видят в них подтверждение неумолимой эффективности их нового оружия.

Делая сражение невозможным, превращая вооруженное насилие в расправу, все направлено на то, чтобы уничтожить волю к сопротивлению у солдат противника. Потому что, если «перспектива смерти как таковая не может подорвать волю к сопротивлению… дело обстоит совершенно иначе с бессилием, которое порождает неизбежность смерти, объявленной некоей инстанцией, с которой невозможно сражаться»¹⁶⁸. Поэтому дрон, как объясняет генерал-майор ВВС Чарльз Данлап, «дает нам возможность подорвать дух повстанцев»¹⁶⁹. Идея не нова. Сэр Джон Баготт Глабб уже сформулировал ее практически слово в слово, говоря о воздушных бомбардировках, которые осуществляли британцы при подавлении туземных восстаний в период между двумя мировыми войнами: «Их несомненное моральное воздействие в значительной степени связано с деморализацией, которую они вызывают у человека племенного склада, с возникающим чувством бессилия от невозможности эффективно отразить атаку» ¹⁷⁰.

Речь идет о войне при помощи внушаемого страха, что уже давно не скрывается: «Американская воздушная мощь с ее точечными атаками является эквивалентом (в куда большем масштабе и с большей эффективностью) того воздействия, которое пытаются произвести повстанцы… при помощи импровизированных взрывных устройств»¹⁷¹. Все сказано яснее некуда: если не принимать в расчет продвинутые технологии, эквивалентом атак при помощи дронов являются теракты с использованием бомб. Дроны – это оружие государственного терроризма.

Стратегам ВВС, разумеется, известны «исторические» возражения теоретиков антиповстанческой войны. Вспомните об уроках прошлого, говорят они им. То, что вы называете новой стратегией, уже не раз было опробовано, со вполне конкретными результатами. Ваша доктрина «контроля с воздуха» не что иное, как стратегия авиабомбардировок, которую применяли Королевские ВВС в период после Первой мировой войны, чтобы «дезорганизовать противника, уничтожать деревни и заставить местное население признать британский мандат»¹⁷². Эта политика, напоминают они, привела к весьма болезненному провалу. Остается только процитировать британского офицера, который в 1923 году подвел ее итог, приводя удивительно современное описание порочных последствий стратегии, которая напоминает ту, что сегодня, три поколения спустя, применяется в том же регионе: «Заставляя жителей бежать из своих домов в состоянии полного отчаяния, рассеивая их по соседним кланам и племенам, наполняя их сердца ненавистью к тому, что они считают “бесчестными” методами ведения войны, эти атаки производят именно тот политический эффект, которого в наших же интересах стоит избегать. А именно глубокое озлобление пограничных племен, которые уверенно от нас отдаляются»¹⁷³.

Как туманно выражается Ангелина Магиннесс, офицер разведки при штабе командования специальными операциями, с учетом «исторических уроков контроля с воздуха, которые подсказывает опыт Королевских ВВС, интересно, что некоторые выдающиеся теоретики военно-воздушных сил сегодня предлагают этот вариант в качестве альтернативы массированного использования наземных сил в антиповстанческой стратегии» ¹⁷⁴. Она выдвигает еще более конкретные упреки против сторонников аэроцентричной модели, обвиняя их в фундаментальном непонимании самой сути антиповстанческой стратегии: «Мейлинджер не в состоянии понять подлинной природы восстания и борьбы с ним. Если во время операций их центром притяжения является население и если это население проживает, действует и отождествляет себя с наземной средой, то глупо считать, что США могут изменить характер антиповстанческой войны в указанном направлении и не потерпят при этом поражения… Восстание по своей природе главным образом направлено на территорию; из чего с необходимостью следует, что антиповстанческие кампании должны иметь ту же направленность»¹⁷⁵.

Метафизический спор между небом и землей: можно ли возвести антиповстанческую войну в ранг аэрополитики, не утратив ее духа? Конечно же, есть риск, что в ходе операции стратегия и политика вместе с ней потеряются за облаками.

Сторонники антиповстанческой войны при помощи дронов утверждают, что им удалось избежать традиционных недостатков за счет технического прогресса. Конечно же, в прошлом применение авиации «с негативным эффектом от неточного оружия и сопутствующими потерями имело больше недостатков, чем тактических преимуществ»¹⁷⁶. Но именно этот досадный исторический опыт, продолжают они, породил веру в «трюизм, согласно которому бороться с повстанцами означает “топтать землю сапогом” и воздушная мощь контрпродуктивна»¹⁷⁷. Но все это уже позади: дрон является продуктом высоких технологий. Двойная революция пристального взгляда и точного выбора цели уже отправила, утверждают они, все эти возражения на свалку истории.

Проблема лжи в политике, предупреждала Ханна Арендт, заключается в том, что лжец в конечном счете начинает верить собственной лжи¹⁷⁸. Подобное ощущение возникает и в нашем случае, мы можем констатировать что-то вроде феномена дискурсивной аутоинтоксикации. Постоянно повторяя, что удары с дронов настолько хирургически точны и имеют крайне незначительные побочные эффекты, их сторонники, похоже, сами начинают верить в исчезновение мощнейшего обратного эффекта. Но факты упрямы, они говорят об обратном.

Дэвид Килкуллен совершенно не похож на пацифиста. Бывший советник генерала Петреуса в Ираке, сегодня в США он считается одним из главных специалистов по антиповстанческой войне.

В 2009-м он в соавторстве с Андрю Макдональдом Экзамом опубликовал в The New York Times обращение, в котором призвал к мораторию на удары при помощи дронов в Пакистане¹⁷⁹. Вердикт обоих авторов однозначен: подобные операции опасны и контрпродуктивны для американских интересов. Обольщаясь кратковременными тактическими успехами, они забывают, что за них придется дорого заплатить в стратегической перспективе.

Во-первых, отмечают они, эти удары приводят к тому, что гражданское население бросается в объятия экстремистских группировок, которые кажутся им «менее отвратительными, чем безликий враг, который воюет на расстоянии и чаще убивает мирных жителей, чем бойцов» ¹⁸⁰. Они добавляют: «Стратегия использования дронов схожа с французскими авиабомбардировками во время алжирских кампаний в пятидесятые годы и методами “контроля с воздуха”, которые британцы использовали в двадцатые годы в регионе, который называется пакистанскими племенными территориями. Этот феномен имеет исторический резонанс… который заставляет местное население верить в преемственность колониальной политики, в виде атак при помощи дронов»¹⁸¹.

Во-вторых, эта ненависть и устойчивая радикализация общественного мнения не ограничиваются регионом нанесения ударов: в глобализованном мире вооруженное насилие находит отголосок в самых разных странах. И разделяемая повсеместно оценка этой вызывающей отвращение мощи сводится к тому, что она в одно и то же время труслива и высокомерна. Берегитесь расплаты.

В-третьих, что самое главное: «Использование дронов имеет все черты тактики, или, точнее, технологического элемента, который начинает подменять собой стратегию»¹⁸². Поэтому их общий диагноз: повсеместно используя гаджет вместо того, чтобы выработать настоящую стратегию, государственный аппарат рискует стремительно оглупеть.

В этих внутренних американских дебатах решается что-то по-настоящему важное: понимание политики, ни больше ни меньше. Чтобы понять, какой именно, необходимо вкратце набросать частичную генеалогию доктрин, которые они пытаются переработать.

Те, кто, подобно некоторым французским теоретикам, пытались описать революционную стратегию, не раз открывали книги Мао, Че Гевары и прочих. Из своего поверхностного знакомства с революционными теориями они вынесли один важнейший для их собственных построений тезис: борьба – это в первую очередь политика. Галула, преподававший в военных школах за океаном после службы в Алжире, сжато сформулировал полученные уроки в канонической формуле: «Война за население – самая общая характеристика контрреволюционной войны»¹⁸³. Подобно герилье, антиповстанческая война – прежде всего война политическая. Ее центр тяжести приходится на население, которое нужно одновременно заставить не солидаризироваться с противником и победить его в интересах этого населения. Стратегической целью подобной войны является маргинализация противника, лишение его народной поддержки ¹⁸⁴. Как только это удается сделать, победа в кармане.

Для тех, кто принимает эту концепцию, как, например, для Килкуллена, антагонизм между восстанием и антивосстанием сводится к «борьбе за контроль над спорным политическим пространством» ¹⁸⁵. А это сложно делать извне. Чтобы вернуть контроль над территорией, одновременно географической и политической, нужно ее занимать. Территорию нельзя контролировать вертикально, с воздуха, а только горизонтально – на суше. Поскольку настоящая «территория» является человеческой, то есть относится к самому населению, то начинать надо с того, что оно думает, во что верит и как воспринимает происходящее. Искусство антиповстанческой борьбы является искусством «“политической войны”, в которой восприятие ее политических результатов гораздо важнее тактических успехов на поле боя»¹⁸⁶, именно осязаемые политические эффекты военных операций на само население, которое является причиной конфликта, определяют уместность применяемых тактик и вооружения. Покорять, по расхожей формуле, «умы и сердца и населения» означает, помимо прочего, применение широкого арсенала «военных, политических, экономических и гражданских средств»¹⁸⁷, в число которых совсем не обязательно входит прямая сила. Эти замечательные слова, разумеется, отсылают к связанным с ними историческим практикам.

В конечном счете, не подобная ли военно-политическая трактовка антиповстанческой войны, парадоксальным образом наследующая марксистки-революционной трактовке вооруженного насилия, заставляет сегодня сторонников традиционной демоцентричной и наземно-центричной доктрины отказывать дрону в праве называться исключительным орудием американской антиповстанческой войны? Когда Килкуллен выступает против технологического фетишизма дрона, он делает это, держа в уме стратегическую концепцию в духе Галула: «На оперативном уровне борьба с восстанием является соревнованием различных лагерей, каждый из которых старается мобилизовать население для борьбы за свое дело. Целью остаются люди»¹⁸⁸.

С точки зрения специалистов по антиповстанческой борьбе, происходит именно опасное изменение парадигмы, которая делает уязвимой как стратегию американской армии, так и ее институциональное положение внутри этой парадигмы: дронизация различных операций на самом деле означает победу контртеррористической парадигмы над антиповстанческой.

В самом начале, объясняют они, обе парадигмы были практически синонимами, отличался лишь способ их применения. Ярлык «антитеррор» чаще всего использовался в связи с негативными коннотациями «террора» в пропагандистских целях, как риторическое средство делегитимировать враждебные повстанческие движения противника¹⁸⁹. Что и произошло в семидесятые годы в Европе, когда в ответ на действия RAF и Красных бригад антитеррор постепенно становился все более автономным, превращаясь в отдельную парадигму, порывая с ограничениями, которые накладывали на него традиционные доктрины антиповстанческой борьбы. Различия между ними весьма существенны.

Тогда как антиповстанческая борьба по определению является военно-политической, антитеррор является полицейски-секуритарным. Это принципиальное различие в ориентации проявляется в их важнейших чертах.

Прежде всего, в различном восприятии врага. Там, где первая парадигма рассматривает повстанцев как «выдвигающих принципиальные требования, назревших в определенном обществе», причину которых нужно попытаться понять, чтобы успешнее с ними сражаться, вторая, навешивая на них ярлык террористов, воспринимает их как «аберрантных индивидов», опасных личностей, если не просто сумасшедших или чистое воплощение зла на земле.

Попав в эту категорию, они воспринимаются не как политические противники, над которыми нужно одержать верх, а как преступники, которых нужно арестовать или уничтожить.

Там, где антиповстанческая стратегия стремится прежде всего «привести к краху стратегии повстанцев вместо арестов тех, кто совершил определенные действия»¹⁹⁰, антитеррор поступает с точностью до наоборот: его полицейская логика индивидуализирует проблему и ограничивает свои задачи к нейтрализации максимального числа подозреваемых в каждом конкретном случае. Там, где антиповстанческая борьба является демоцентричной, антитеррористические действия индивидоцентричны. Речь идет не о том, чтобы развести противника и население, а исключительно о том, чтобы перевести его в состояние, когда он больше не может нанести вред. Решение в каждом конкретном случае сводится к их преследованию в отрыве от любых социальных и геополитических причин, выражением которых они являются. Анализ растворяется на фоне категорий типично полицейского понимания вещей.

Морализаторский и манихейский по своему характеру, антитеррор отвергает всякий реальный анализ одновременно причин враждебности и того воздействия, который она оказывает. Дихотомия добра и зла теперь уже не просто риторический мотив, она навязывает себя в качестве аналитической категории, подменяя собой понимание сложности стратегических отношений. Там, где антиповстанческая стратегия наравне с грубой силой предлагает компромисс или определенные дипломатические шаги, давление и принуждение к согласию, антитеррор исключает всякое политическое разрешение конфликта.

«Мы не ведем переговоров с террористами» – это девиз принципиально астратегического образа мысли.

Дронизированная охота на человека является триумфальной победой, одновременно практической и доктринальной, антитеррора над антиповстанческой борьбой. В этой логике счет убитых и список охотничьих трофеев заменяет собой стратегическую оценку политических эффектов вооруженного насилия. Успех измеряется статистикой. Их оценка больше никак не связана с их реальным эффектом на практике.

Сторонники традиционной доктрины обеспокоены: они полагают, что эта смена приоритетов в средне- и долгосрочной перспективе приведет к стратегической катастрофе с точки зрения американских интересов. Разумеется, дроны могут стирать тела противников в порошок на расстоянии, но совершенно не годятся для того, чтобы «завоевывать умы и сердца». Как пишет Питер Матулич: «Использование дронов в настоящий момент для нанесения ударов по террористам в Пакистане полностью противоречит доктрине эффективной антиповстанческой войны, которую США выработали за последние десять лет… операции с использованием дронов имеют лишь ограниченную пользу, если не вообще контрпродуктивны. Дроны не способны добиваться решения демоцентричных задач антиповстанческой войны. Их использование в операциях по “подрезке” производит крайне негативное воздействие, приводя, помимо прочего, к сопутствующим потерям и милитаризации местного населения. Они не только настраивают население против нас, но и готовят почву для новых восстаний»¹⁹¹.

Свидетельство одного из лидеров «Талибана» в Пакистане, Байтуллы Мехсуда, служит иллюстрацией правдоподобности этого утверждения: «Я потратил три месяца на вербовку и с трудом нашел человек десять-пятнадцать. После единственной атаки американцев у меня было сто пятьдесят добровольцев» ¹⁹². Схема «действие – расправа», которая напоминает азы повстанческой тактики, похоже, совершенно забыта американцами. Что удивительно, с учетом того, что она черным по белому прописана в их учебниках: «Конфронтация исключительно военными средствами в большинстве случаев контрпродуктивна; она создает риск роста озлобленности населения, появления мучеников и вовлечения его в круговорот мести»¹⁹³. Но можно ли на самом деле говорить о забвении?

Можно, если только речь не идет о чем-то еще. Все вполне может так обстоять, как полагают апологеты традиционной доктрины, и изменения, предлагаемые стратегами воздушной мощи, на самом деле куда более радикальны: они призывают к полному отказу от политической компоненты классической антиповстанческой теории. Данлап с особой настойчивостью подчеркивает, что официальная доктрина тратит совершенно непропорциональные усилия для того, чтобы завоевать «умы и сердца при помощи оккупационных войск»¹⁹⁴.

Потому что, доказывает он, «не стоит недооценивать роль силы для устранения непримиримых повстанцев»¹⁹⁵. «Даже если исторически часто обсуждалось воздействие… воздушной мощи на население враждебных наций, сегодня вопрос стоит иначе: в фокусе находится психологическое воздействие на самих повстанцев, а не на гражданское население»¹⁹⁶.

Мы видим перераспределение приоритетов и появлении схемы, в которой эффективность определенной политики, направленной на запугивание и полное уничтожение, отныне будет важнее политического эффекта, производимого на население. Дроны восстанавливают население против нас – и что с того? Кого волнуют «умы и сердца» вазиристанских крестьян или им подобных? В любом случае, в отличие от старых колониальных войн, целью больше не является контроль территории, а всего лишь дистанционное уничтожение «террористической угрозы».

В этой перспективе массовое использование дронов приобретает иной смысл. Тактическая ограниченность воздушного оружия старого типа, отмечает специальный советник ВВС Ричард Андерс, заключалась в том, что оно не могло уничтожить противника настолько быстро, чтобы он не мог восполнить свои потери за счет мобилизации»¹⁹⁷. Необходимо читать между строк для понимания того, что армада дронов – охотников-убийц уже сегодня обладает необходимыми качествами: выиграть гонку на время и уничтожать людей по крайней мере с той же скоростью, что их будут набирать. Стратегическая схема антиповстанческой войны наконец прояснена: как только вырастает одна голова, ее немедленно срубают. И неважно, что эта профилактическая мера имеет пагубные последствия, закручивая бешеную спираль репрессивных мер и провоцируя новую мобилизацию.

В подобной перспективе возражения о том, что удары будут контрпродуктивны и позволят противнику, в соответствии с классической схемой борьбы с репрессиями, проводить успешную мобилизацию, утрачивают свою силу. Неважно, как противник пополняет свои силы, потому что теперь их можно регулярно нейтрализовать по мере того, как к нему присоединяются все новые рекруты. Их будут выкашивать снова и снова. Это не что иное, как схема бесконечного эрадикационизма. Как только антитеррор берет верх над антиповстанческой борьбой, ее удовлетворительным результатом, надо понимать, становится достаточно регулярное устранение возникающих угроз в режиме запланированной жатвы: «…убивайте их в достаточном количестве, и угроза исчезнет. Но “kill list”… никогда не станет короче, просто одни лица и имена заменят другими»¹⁹⁸. В этой бесконечной спирали стратегия искоренения парадоксальным образом обречена на то, чтобы никогда ничего не искоренять. Сама динамика этих пагубных последствий никогда не позволит ей обезглавить гидру, которую она без конца собственноручно оживляет за счет эффектов своей собственной негативности.

Сторонники дрона как привилегированного орудия «антитеррора» обещают войну без потерь и поражений. Они забывают уточнить, что это будет война без победы. Вырисовывается сценарий бесконечного насилия, из которого нет выхода. Парадокс неуязвимой власти, ведущей войны, в которых нельзя одержать победу. Она движется к вечной войне…

* * *

163 Dexter Fikins, “U.S. Tightens Airstrike Policy in Afghanistan”, New York Times, 21 June 2009.

164 Че Гевара Э. Партизанская война / пер. с исп. А. Тарасова. М.: Иностранная литература, 1961. С. 25.

165 Philip S. Meilinger, “Counterinsurgency from Above”, Air Force Magazine 91, no. 7 (July 2008): 39.

166 Шмитт, К. Теория партизана / пер. с нем. Ю. Ю. Коринца под ред. Б.М. Скуратова. М.: Праксис, 2007. С. 36.

167 Человек, произнесший эти слова, Маулви Абдулла Хэджази, был крестьянином, который отреагировал на американские удары. Цитируется по: Barry Bearak, “Death on the ground, U.S. Raid Kills Unknown Number in an Afghan Village”, New York Times, 13 October 2001.

168 Charles J. Dunlap, “Air-Minded Considerations for Joint Counterinsurgency Doctrine”, Air and Space Power Journal, Winter 2007, 65.

169 Charles J. Dunlap, “Making Revolutionary Change: Airpower in COIN Today”, Parameters, Summer 2008, 58.

170 Цитируется там же. С. 58.

171 Ibid.

172 Angelina М. Maguinness, “Counterinsurgency: Is ‘Air Control’ the Answer?”, Small Wars Journal, June 2009, smallwarsioumal.com/blog / joumal/docs-temp/261 – maguinness.pdf

173 F. S. Keen, “To What Extent Would the Use of the Latest Scientific and Mechanical Methods of War Affect the Operations on the North-West Frontier of India?”, Journal of the United Service Institution of India 53, no. 233 (1923): 400, цитируется no: Andrew Roe, “Aviation and Guerilla War: Proposals for ‘Air Control’ of the North-West Frontier of India”, Royal Air Force Power Review 14 no. 1 (2011): p. 55. See also Derek Gregory, “From a View to a Kill: Drones and Late Modern War”, Theory, Culture & Society 28, nos. 7–8 (2011): 189.

174 Maguinness, “Counterinsurgency”. Курсив мой. – Г.Ш.

175 Ibid.

176 Richard Andres, “The New Role of Air Strike in Small Wars: A Response to Jon Compton”, Small Wars Journal, July 2008, smallwarsioumal.com/blog/ the-new-role-of-air-strike-in-small-wars

177 Арендт предупреждала:

«В области политики, где секретность и умышленный обман всегда играли значительную роль, самообман опасен по определению; обманщик, обманывающий самого себя, теряет всякий контакт не только со своей аудиторией, но и с реальным миром, который все равно его настигнет, так как он может избежать этого мира только умозрительно, но не физическим образом». Hannah Arendt, “Lying in Politics”, цититруется по:

Crisis of the Republic. New York, Harcourt, Brace, Jovanovich, 1989, p.36.

178 David Kilcullen and Andrew McDonald Exum, “Death from Above, Outrage Down Below”, New York Times, May 17, 2009.

182 David Galula, Contre-insurrection. Theorie et pratique, Economica, Paris, 2008, p. 16.

183 David Kilcullen, “Counterinsurgency Redux”, Survival 48, no. 4 (December 2006): 117.

184 Ibid. P.113.

185 David Kilcullen, Counterinsurgency, Oxford, Oxford University Press, 2010, p. 188.

186 “Counterinsurgency”, цититруется no: Joint Publication 1-02 Department of Defense Dictionary of Military and Associated Terms, 2010, 69.

187 Kilcullen, “Counterinsurgency Redux”, 6.

188 Kilcullen, Counterinsurgency, 186.

189 Ibid. P.187.

190 David Kilcullen, “Countering Global Insurgency”, Journal of Strategic Studies 28, no. 4 (August 2005): 605.

191 Peter Matulich, “Why COIN Principles Don’t Fly with Drones”, Small Wars Journal, February 2012, smallwarsioumal.com/iml/art/why-coin-principles-dont-fly-with-drones

192 Цитируется no: Shuja Nawaz, FATA-A Most Dangerous Place: Meeting the Challenge of Militancy and Terror in the Federally Administered Tribal Areas of Pakistan, Center for Strategic and International Studies, January 2009, 18, csis.org/files/media/ csis/pubs/081218 nawaz fata web.pdf

193 Joint Publication 3-24, Counterinsurgency Operations, October 5, 2009, xv.

194 Dunlap, “Making Revolutionary Change”, 60.

195 Ibid.

196 Ibid. P. 59.

197 Andres, “The New Role of Air Strike”.

198 Joshua S. Jones, “Necessary (Perhaps) but Not Sufficient: Assessing Drone Strikes Through a Counterinsurgency Fens”, Small Wars Journal, August 2012, smallwarsioumal.com/blog/ necessary-perhaps-but-not-sufficient-assessing-drone-strikes-through-a-counterinsurgency-lens