Демократический милитаризм

 

Не хотим, черт дери, на войну.

Но уж если придется, то пусть

Мы останемся петь свои песни в тепле,

А воюет наш храбрый индус.

 

Британская песня, 1878 ⁴⁴⁸

Суверен, поскольку он никогда не подвергает себя опасности во время войны, может, «следовательно, решиться на нее по самому незначительному поводу как на увеселительную прогулку» ⁴⁴⁹ или, как пишет Кант, как если бы он отправился на охоту. Война-охота определяется не только особым отношением к врагу, но также, в отношении внутренних дел, определенным способом принятия решений, который не подразумевает жизненную вовлеченность того, кто эти решения принимает.

При республиканском типе правления дела обстоят иначе, так как «для решения вопроса, быть войне или нет, требуется согласие граждан, то вполне естественно, что они хорошенько подумают, прежде чем начать столь скверную игру, ведь все тяготы войны им придется взять на себя» ⁴⁵⁰. Как только цена принятых решений ложится на того, кто их принимает, интерес подталкивает его к осторожности. В этом заключается своего рода хитрость пацифистского разума: уважая фундаментальные принципы политического права, ратуя за республику, мы тем самым запускаем механизм принятия решений, который стремится, в соответствии с правилами своих расчетов, ограничить войну и постепенно вообще ее упразднить. Принцип умеренности, который политэкономия пыталась навязать военному суверенитету извне, оказывается механическим образом приспособлен к способу ее функционирования. То, что Кант называл республикой, а мы сегодня несколько поспешно называем «демократией», должно обладать этим достоинством, то есть быть политическим режимом, по определению стремящимся к миру.

Совсем неслучайно этот текст был заново открыт американской политической наукой в девяностые годы. Из него выводится, несмотря на кровавые уроки XX века (начиная с Первой мировой войны), оптимистическая теория «демократического пацифизма». Идеи кенигсбергского немца переводятся на более привычный язык экономической теории рационального выбора: тогда как диктатор может подвергнуть экстернализации издержки от войны, при этом получая от нее выгоды, граждане демократического государства, в соответствии со своими расчетами, должны учитывать как издержки, так и прибыль. Так как интернализация человеческих и фискальных издержек войны для граждан-избирателей косвенно отражается на электоральных издержках для политических руководителей, то демократии стремятся избегать обращения к военной силе вплоть до того, чтобы полностью от нее отказаться, за исключением обстоятельств непреодолимой силы.

Современные американские политологи с удивлением обнаружили у философа XVIII века нечто похожее на правдоподобное объяснение положения дел после Вьетнама. Всегда можно сказать, что раз США являются воплощением демократии или того, что Кант называл республикой, то совсем неудивительно, что для осуществления пророчества из всех стран на планете была выбрана именно эта.

Но там, где немецкий философ рассчитывал найти повод для определенных надежд, иным видится причина для беспокойства. Мадлен Олбрайт, которая была в свое время крайне раздражена из-за колебаний Пентагона по поводу применения наземных сил в Боснии, язвительно спросила Колина Пауэлла: «Зачем нам нужна вся эта впечатляющая военная мощь, если мы никак не можем ею воспользоваться?» ⁴⁵¹

Демократия, как считалось, в конце концов свяжет армию по рукам и ногам. Необходимо было найти срочный выход.

К счастью, гипотеза Канта не предусматривала одного сценария: что на самом деле произойдет, если будет найден способ заменить солдат-граждан другими орудиями войны? Эта непредусмотренная возможность была сохранением путем замены.

Что-то подобное уже пробовали, прибегая к весьма рудиментарным средствам в конце XIX века. Гобсон, этот великий трубадур британского колониализма, еще в 1902 году объяснял, каким образом парламентские и колониальные режимы могли бы избавиться от издержек «дилемм милитаризма». Вместо того чтобы жертвовать жизнями граждан во имя империи, для защиты будет достаточно ее расширить или всего лишь подавлять восстания, которые попытаются сбросить ее ярмо, поручив грязную работу силам туземцев. Положившись на «храбрых индусов», британские народные массы могли избежать всех трудностей, связанных с призывом. Таким образом «новый империализм», возложив эту работу на плечи «низших рас» империи, достигал классового компромисса в пределах метрополии. Что давало ему дополнительное преимущество и позволяло избежать какого бы то ни было риска внутренних протестов против колониальных авантюр.

Но, как предупреждал Гобсон, одновременно с этим возникала политическая опасность иного рода: «Хотя для населения метрополии бремя милитаризма облегчается, риски войны возрастали, потому что войны становятся более частыми и все более варварскими, когда от них не зависят британские жизни» ⁴⁵². Одним словом, как несколькими годами ранее заявил Лорд Солсбери, Индия, несомненно, может послужить Великобритании в качестве «английской казармы в восточных морях, из которых можно получить необходимое количество войск, нисколько не заботясь о цене». Но это была довольно скверная политика, поскольку никто не мог воспротивиться «искушению вести маленькие войны, которые могут быть под контролем только в том случае, когда существует необходимость платить за них определенную цену» ⁴⁵³.

Для того чтобы издержки были подвержены экстернализации и для граждан, та же теоретическая модель, что возвещала о пришествии демократического пацифизма, стала предсказывать нечто противоположное: демократический милитаризм*⁵⁴.

Для получения, в свою очередь, гарантии от витальных издержек войны граждане при принятии решений оказывались примерно в том же положении, что и тот легкомысленный военачальник, смертоносную непоследовательность которого изобличал Кант. Что касается руководителей, то их руки наконец были развязаны.

Освободившись от ограничений, связанных с мобилизацией человеческих комбатантов, суверен может делать именно то, чего Кант всячески старался избежать, а именно отправится «на войну как на охоту и на сражения, как на увеселительную прогулку» ⁴⁵⁵. Когда война становится призрачной и радиоуправляемой, а граждане больше не рискуют на ней своими жизнями, у них больше не будет права высказываться на этот счет.

Будут ли эти риски переложены на туземцев или на машины, уроки Гобсона по-прежнему актуальны. Дронизация вооруженных сил изменяет, подобно любой экстернализации рисков, условия принятия решений о начале войны. Порог обращения к вооруженному насилию драматически снижается и начинает казаться вариантом по умолчанию во внешней политике.

Поэтому неудивительно, что сегодня мы находим модернизированные разновидности антиимпериалистической аргументации а-ля Гобсон у целого ряда авторов, предпринимающих критику дронов с либеральной точки зрения, используя методы экономической теории решений. Поскольку верховный главнокомандующий демократической страны предположительно является рациональным агентом, каково будет воздействие этого «low cost» оружия на его расчеты?

Главным эффектом будет принятие в расчет существенного отклонения. Агент, способный действовать в условиях минимального риска для себя самого, склонен к более рискованному поведению, разумеется, в отношении соперника. Если интерпретировать его действия в рамках теории рационального страхования, то дрон является типичным фактором морального риска («moral hazard»), где сама возможность действовать, не рискуя и не беря на себя издержки, приводит к снижению ответственности агентов за последствия их действий⁴⁵⁶.

Если говорить точнее, это объясняет, каким образом дроны осуществляют тройное снижение издержек, традиционно связанных с применением силы: снижение политических издержек, связанных с лишением жизни граждан, снижение экономических издержек, связанных с вооружением, и снижение издержек репутационных, связанных с осязаемыми эффектами совершенного насилия ⁴⁵⁷.

Последний момент особенно важен. Чему служат все эти рассуждения о некроэтике дрона? Их цель состоит в снижении репутационных издержек, связанных с использованием этого оружия. Отсюда их стратегическая функция в рамках политэкономии войны. Чем более оружие кажется «этическим», тем более социально приемлемым оно становится и тем чаще мы сможем им пользоваться. Это замечание позволяет наметить два других противоречия в этих рассуждениях.

Первое состоит в ничтожности обусловленного сравнения: утверждается, что использование дрона оправдано, потому что оно приводит к меньшим сопутствующим потерям по сравнению с другими видами оружия, которые могли быть использованы вместо него. Но данный аргумент предполагает, без чего сравнение не будет корректным, что имеются «другие средства», которые вполне могли быть использованы вместо него, то есть военные действия имели бы место в любом случае. Но именно моральный риск, связанный с этим «low cost» оружием, делает его сомнительным. Софизм выдает себя в тот момент, когда мы считаем, что использование этого средства (дрона) должно привести к меньшим сопутствующим жертвам по сравнению с другими. Но эти средства, именно в случае их использования, не могли бы быть применены вместо него из-за сдерживающего влияния репутационных издержек. Иначе говоря, в ситуации морального риска военное решение вполне может рассматриваться как «необходимое» исключительно потому, что оно возможно, причем при самых минимальных расходах ⁴⁵⁸. Потому что в этом случае утверждение о том, что дрон приводит к меньшим сопутствующим потерям, было бы определенно ложным: как резюмирует Хаммонд, число жертв среди мирных жителей «никак не ниже, чем в случае отсутствия удара с дронов, потому что в этом случае оно равнялось бы нулю» ⁴⁵⁹.

Второе возражение состоит в аккумулировании наименьшего ущерба. Как показывает Эяль Вайцман: «В терминах экономии издержек и накопления прибыли концепция наименьшего риска опасности становится контрпродуктивной: менее жесткие меры – это те, которые легко могут быть представлены как естественные, допустимые и приемлемые. По этой причине к ним прибегают намного чаще, в результате чего большая опасность может проявиться в режиме аккумулирования» ⁴⁶⁰. Утверждение о том, что каждый удар приводит к меньшему числу жертв среди мирного населения, позволяет увеличить их количество за счет сокращения репутационных издержек в каждом отдельном случае. Но это всего лишь иной способ сказать, что за каждым деревцом хирургических ударов скрывается лес могил.

Моральный риск имеет еще одно порочное последствие, на этот раз в чисто военном отношении. Дроны довольно неэффективно заменяют наземные силы, их исключительное использование в высшей степени контрпродуктивно с точки зрения антиповстанческой стратегии. Но если это так, то почему их используют, несмотря ни на что? Экономический смысл может объяснить эту мнимую непоследовательность. Оружие «low cost», объясняет Каверли, создает сильнейшее искушение заменить военные миссии на высокорентабельные вооруженные силы (говоря проще: заменить людей на машины), даже в том случае, когда подобная заменимость весьма относительна (говоря проще: когда машины выполняют работу хуже солдат), потому что более низкая вероятность победы уравновешивается значительным сокращением издержек, связанных с решением вести войны подобными средствами. Отсюда использование, вопреки соображениям боевой эффективности, менее оптимальных, но куда более дешевых средств.

Но какая в этом случае предлагается альтернатива? Амитай Этциони, убежденный сторонник использования дронов, задается вопросом: «Это даст что-то нам или же афганцам с пакистанцами, если террористы, где бы они ни находились, будут убиты в ближнем бою? Например, если они будут заколоты спецназом, который будет забрызган их кровью?» ⁴⁶¹ На что Бенжамен Фридман отвечает: «На самом деле, да. Дело в том, что мы принимаем более взвешенные решения о ликвидации, когда предполагаем, какую цену за это могут заплатить наши солдаты. У бесплатных войн… есть все шансы на то, чтобы в итоге оказаться дурацкими. Это не означает, что мы должны умышленно заставлять наши войска рисковать собственной жизнью исключительно ради того, чтобы поднять уровень дискуссии. Но у нас должен вызывать беспокойство факт, что отсутствие видимых последствий подталкивает нас к тому, чтобы бомбить различные страны почем зря. Речь идет не о расплывчатом аргументе из арсенала социологии, а о самой традиционной теории цен, которая говорит нам, что снижение цены повышает спрос»⁴⁶². Homo economicus собрался на войну. По дороге он отказывается от дрона.

Но если мы сменим теоретическую оптику и перейдем от классической экономики к анализу в терминах классовых отношений, феномен будет выглядеть совсем иначе. В этой тенденции замены военных мер на капитал важно не только нарушение условий политического расчета, производимого демократическим сувереном, но также, что значительно важнее, повышение социальной и материальной автономизации государственного аппарата. Беверли Сильвер предлагает краткое описание этого исторического процесса.

В господствующей до семидесятых годов модели, объясняет она ⁴⁶³, индустриализации войны, в сочетании с многочисленностью пролетариата и его центральной ролью, а также в связи с массовым призывом, руководители западных стран сильно зависели от общества в том, что касается использования военной власти.

Вьетнамский кризис в один прекрасный момент продемонстрировал все скрытые политические угрозы, связанные с подобной зависимостью. Американские правящие классы смогли в полной мере ощутить мощнейшую динамику социальной радикализации, которую может спровоцировать непопулярная империалистическая война. Они также могли наблюдать взрывоопасный синергизм, катализатором которого выступило антивоенное движение, вступая в резонанс с прочими социальными движениями, сотрясавшими американское общество.

Избавление от балласта было первым ответом – уступки, сделанные движениям за права человека и требованиям профсоюзов. Но этот разносторонний кризис также привел к стратегической переориентации небывалого масштаба. Велась работа над тем, чтобы ускорить уже запущенные преобразования в «военном режиме»⁴⁶⁴. Новая стратегия придавала больше значения рентабельности войны: окончательный разрыв с призывной моделью, все более интенсивное использование частных подрядчиков, развитие видов оружия, предназначенного для войны на расстоянии. Старая модель «армии граждан» уступила место «рыночной армии»⁴⁶⁵.

Ключ к этому преобразованию был, по сути своей экономическим, потому что стало ясно, что, «как только капитализация возрастает, делая призыв и потери менее вероятными, вооружение и война имеют тенденцию становиться скорее фискальной, чем социальной мобилизацией» ⁴⁶⁶. Но эта динамика капитализации, разумеется, не была полностью независимой от того или иного политического выбора, которые, в свою очередь, принимались во многом в пересекающихся интересах военно-промышленного комплекса. Николас Шёринг и Александр Лембке продемонстрировали, как этико-политический дискурс «нулевых потерь» был весьма эффективно подхвачен и ретранслирован военной индустрией⁴⁶⁷. Благодаря нашему новому боевому дрону, заявляла реклама Х-45А от корпорации «Боинг» в 2002 году, «больше нет необходимости подвергать экипажи опасности ради выполнения наиболее опасных миссий» ⁴⁶⁸. Два повода для беспокойства (для промышленников – продать побольше нового оружия, для политиков – сохранять свой электоральный капитал) сливались в единое целое и влияли друг на друга.

Структурный эффект этих изменений в методах ведения войны, объясняет Сильвер, состоит в том, чтобы свести материальную зависимость государственного аппарата к военному решению и социальной зависимости от тех групп, которые составляют ее рабочую силу: «Отношения работников и граждан с государством – побочный и непредвиденный эффект враждебности империй, возникший в XX веке в эпоху холодной войны, – оказываются перевернутыми, а вместе с ними ставится под вопрос масса экономических и социальных привилегий, которые могли быть ими получены» ⁴⁶⁹.

На самом же деле, вопреки тому, о чем возвещает механистический оптимизм теорий «демократического пацифизма», тот факт, что жизни граждан были вовлечены в процесс принятия решений о начале войны, совершенно не являлся достаточной гарантией запрета на бойню. Но даже если этот рычаг протеста исторически не смог остановить те или иные катастрофы, он был далеко не бесполезным. Корпоративная зависимость военного суверенитета позволила трудящимся классам выстроить именно на этой основе, помимо действия прочих факторов, стабильные и социально ориентированные отношения с властью. Социальное государство было одним из продуктов мировых войн, ценой, которую пришлось заплатить за пушечное мясо, компенсацией за налог на кровь, добытой в борьбе. «Издержки», заложенные в стоимость вооружения, должны были учитываться «принимающими политические решения», которые так или иначе включали их в свои расчеты.

История Welfare State непосредственно связана с Warfare State. Как объясняет Барбара Эренрейх⁴⁷⁰: «Современные “государства всеобщего благосостояния”, какими бы несовершенными они ни были, являются в значительной степени продуктами войн, так как они были связаны с усилиями правительств успокоить солдат и их семьи. Например, в США именно гражданская война привела к появлению “пенсий для вдов”, предшествовавших появлению социальной помощи семьям и детям… Много поколений спустя, в 2010 году, Министерство образования США указывало, что “75 % молодых американцев в возрасте от семнадцати до двадцати четырех лет не могут быть призваны в армию либо потому, что у них нет аттестата зрелости, либо потому, что у них были проблемы с законом, либо по причине физической неспособности”. Как только нация больше не способна получить достаточно молодых людей, годных к службе, у нее есть два выбора: она может, как советуют некоторые генералы в отставке, снова инвестировать в свой “человеческий капитал”, а особенно в здоровье и образование малоимущих, или же она рискует серьезно пересмотреть свой подход к войне… Альтернативный подход состоит в том, чтобы устранить или существенно сократить зависимость армии от любых человеческих существ»⁴⁷¹. Смысл дронизации в том, чтобы примирить оскудение дающей руки социального государства с поддержанием его железного кулака. Теперь мы понимаем, на какие конкретно вызовы отвечают обещания «нулевых потерь» и абсолютного сохранения жизни граждан…

На первый взгляд, дрон является решением, найденным в ответ на главное противоречие дискурса протекционистского суверенитета. Вести войну, не подвергая риску жизни собственных граждан. Сохранять, не теряя. Всегда защищать. Плохая новость: обещание сохранить жизни граждан никак не противоречит росту социальной уязвимости большей части этих граждан, а также всевозрастающей прекаризации.

* * *

448 Цитируется по: Jonathan D. Caverley, “Death and taxes: Sources of democratic military aggression”, thesis, University of Chicago, 2008.

449 Кант. Сочинения. Цит. соч. / пер. с нем. С. М. Роговина и Б.В.Чредина. Т. 6. С. 269.

450 Там же. С. 268.

451 Цитируется по: Barbara Ehrenreich, “War Without Humans: Modern Blood Rites Revisited”, Tom Dispatch, July 10, 2011,

452 J. A. Hobson, Imperialism: A Study. London: Nisbet, 1902, 145.

453 Hansard’s Parliamentary Debates, Third Series, 1867–1868, London, Buck, 1868, 1:406. Сегодня эта практика сохраняется в тех или иных формах работы с подрядчиками и субподрядчиками.

В настоящее время США набирают значительную часть своих военных подразделений, действующих в Черной Африке через частные военные компании, которые заключают контракты с Пентагоном. Об этом см. весьма информативный доклад: Alain Vicky, “Mercenaires africains pour guerres americaines”, Le monde diplomatique, May 2012.

454 См.: Jonathan D. Caverley, “Death and Taxes: Sources of Democratic Military Aggression”, thesis, University of Chicago, 2008, 297.

455 Кант. Сочинения. Цит. соч. Т. 4, ч. 2. С. 272.

456 John Kaag and Sarah Kreps, “The Moral Hazard of Drones”, The Stone, New York Times blog, July 22, 2012.

457 «Снижая потери гражданского населения, дронизированные технологии снижают понесенный моральный и репутационный ущерб от использования летальной силы». Rosa Brooks, “Take Two Drones and Call Me in the Morning: The Perils of Our Addiction to Remote-Controlled War”, Foreign Policy, September 12, 2012.

458 Как объясняет Уолцер, развивая идеи Иегуды Мельцера: «Пропорциональность – это способ приспосабливать средства к целям, но… существует обескураживающая тенденция вместо этого приспосабливать цели к средствам, то есть заново определять изначально узкие цели для соответствия имеющимся военным силам и технологиям». Michael Walzer, Just and Unjust Wars, London, Allen Lane, 1977, p. 120.

459 Jeremy R. Hammond, “The Immoral Case for Drones”, July 16, 2012, www.jeremyrhammond.com/2012/07/16/the-immoral-case-for-drones

460 Eyal Weizman, The Least of All Possible Evils: Humanitarian Violence from Arendt to Gaza. London, Verso, 2012, p.10.

461 Caverley, “Death and Taxes”.

462 Amitai Etzioni, “The Great Drone Debate”, National Interest, October 4, 2011.

463 Benjamin H. Friedman, “Etzioni and the Great Drone Debate”, National Interest, October 5, 2011.

464 Beverly J. Silver, “Historical Dynamics of Globalization, War and Social Protest”, цитируется no: Critical Globalization Studies, ed. Richard Applebaum and William Robinson. New York, Routledge, 2005, p. 308. Я ссылаюсь на ее анализ в этом фрагменте.

465 О концепте «моделей войны» см.: Mary Kaldor, New and Old Wars. Cambridge, Polity Press, 2006, p. 17.

466 См.: Yagil Levy, “The Essence of the ‘Market Army’”, Public Administration Review 70, no. 3 (May/ June 2010): 378-89.

467 Jonathan Caverley, “The Political Economy of Democratic Militarism: Evidence from Public Opinion”, International Relations Workshop, University of Wisconsin, March 28, 2012.

468 Niklas Schomig and Alexander C. Lembcke, “The Vision of War Without Casualties: On the Use of Casualty Aversion in Armament Advertisements”, Journal of Conflict Resolution 50, no. 2 (2006): 204-27.

469 Flight International 161, no. 4834 (June 4, 2002): 2.

470 Silver, “Historical Dynamics”, 309.

471 Ehrenreich, “War Without Humans”.