Убивать на расстоянии

– Дорогой, у меня такое чувство, что ты где далеко <…>

– Прости. Нет, я скорее здесь. Ты знаешь, сложно переключатся всякий раз, быть то там, то здесь.

Это как жить одновременно в двух местах.

Словно в параллельных вселенных…

Рассказ о жизни пилота дрона, 2010²⁸³

Целью военных технологий наблюдения, отмечает Харун Фароки, является не столько производство репрезентаций, сколько «“оперативные образы”, то есть образы, которые не представляют объект, а являются частью операции» ²⁸⁴.

То есть цель в данном случае нужна для выцеливания: она предназначена не для того, чтобы представлять объекты, а чтобы оказывать на них воздействие, превращать их в мишени. Функционал глаза соответствует функционалу оружия ²⁸⁵.

Связующим звеном между ними будет изображение на экране, которое само является не столько непосредственной репрезентацией, сколько наглядным изображением, созданным в оперативных целях. На него можно кликнуть, а клик означает убийство. Но непосредственный акт убийства сводится к следующему: переместить указатель или стрелку на небольшие «интерактивные изображения» ²⁸⁶, крохотные фигурки, которые заняли место того, что когда-то было вражеским телом во плоти.

Эта процедура напоминает старый прием забивания гвоздей: практика состояла в том, чтобы «вбивать гвозди или втыкать иголки в восковую фигуру человека, против которого было направлено заклинание, возможно, изначально действительно заключалась в забивании гвоздей… однако со временем, по причине неудобств и риска для производящего процедуру, был выработан более подходящий метод: заменить его восковым “proxy” живого человека. Подобная практика была известна под латинским названием defixio²⁸⁷». Эта гипотеза о происхождении восковых кукол, конечно, надуманна, но в ней есть то, над чем можно поразмыслить. В метафорах выбора цели, которыми пользуются операторы, можно услышать странные отголоски этой архаической практики: «to pinpoint» (приколоть), «to nail» (пригвоздить)… То, что когда-то было магической практикой, стало приемом из арсенала высоких технологий.

Но само по себе колдовство, возможно, не исчезло.

Психолог и бывший военный Дейв Гроссман разработал теорию отвращения к убийству. Чем ближе человеческая цель, тем больше изначальное сопротивление, которое необходимо побороть, и наоборот, чем больше дистанция, тем проще перейти к действию. Следуя этой гипотезе, он построил кривую психических реакций, возникающих при использовании различных видов вооружения.

В ситуации, когда дистанция максимальна, когда они не видят своих жертв, военные, пишет Гроссман, «могут не считать, что они убивают живых людей» ²⁸⁸. Именно по этой причине пилоты, уничтожившие тысячи мирных жителей, могут никогда не испытывать по этому поводу угрызений совести²⁸⁹. По мере того как сокращается дистанция, снижается и возможность психологического отрицания: «На близком расстоянии сопротивление убийству огромно. Когда противнику можно посмотреть в лицо, когда известно, стар он или молод, испуган или разгневан, невозможно отрицать, что человек, которого мы убиваем, не такой же, как мы. Именно в подобной ситуации встречаются отказы убивать» ²⁹⁰.

Эту теорию можно критиковать с разных точек зрения, но меня сейчас интересует ее дальнобойность в эвристическом смысле.

Спектр агрессии по Дейву Гроссману²⁹¹

И правда, как поместить в эту схему дрон? В соответствии с критерием дальнобойности, физического расстояния, она должна располагаться в крайнем правом углу, на полюсе максимальной дистанции. Но камеры позволяют оператору видеть цель, как если бы она находилась вблизи. В соответствии со вторым критерием – перцептивной близости – дрон должен располагаться левее по дистанционной стрелке. Проблема в том, что так называемая дистанция охватывает самые различные измерения, которые смешиваются в обыденном опыте, а технологии размыкают и перераспределяют их в пространстве. Теперь становится возможным быть одновременно далеко и близко, в зависимости от неравноценных измерений прагматического соприсутствия²⁹². Физическая дистанция совершенно необязательно предполагает дистанцию перцептивную. Чтобы вписать дрон в эту схему, необходимо разложить на составные части унитарный термин «дистанция» и преломить горизонтальный луч, который стал рассеиваться.

Операторы видят своих жертв: в этом состоит первая особенность опыта дистанционного насилия, который они получают. Когда они их преследуют, это может длиться неделями.

Они следуют за ними в их повседневных делах, иногда вырабатывая странное чувство близости: «вы видите, как они просыпаются по утрам, идут на работу, ложатся спать» ²⁹³; «я вижу матерей вместе с их детьми, отцов с детьми, отцов с матерями, вижу детей, играющих в футбол»²⁹⁴.

Видеонаблюдение позволяет им увидеть последствия атак.

В этом существенная разница с опытом обычных пилотов: «Когда вы проноситесь на скорости восемьсот-девятьсот километров в час, сбрасываете двухсоткилограммовую бомбу и тут же улетаете, вы не видите, что именно там происходит… но, когда Predator запускает свою ракету, вы следуете за ней вплоть до поражения, и это, скажу я вам, производит впечатление, потому что происходит у вас на глазах. И да, это – личное. Ведь оно потом долго не выходит у вас из головы»²⁹⁵. Это специфическое сочетание физической дистанции²⁹⁶ и визуальной близости обманывает классический закон дистанции: большая дальнобойность не делает насилие более абстрактным или обезличенным, наоборот, более «графическим» и личным.

Однако эти факты могут быть уравновешены другими и вписываться в техническую структуру диспозитива. Если операторы видят, что делают, то перцептивная близость все же остается частичной. Она пропускается через фильтр в виде интерфейса. Помимо того что вся гамма чувств ограничена визуальным измерением²⁹⁷, разрешения, которого хватает для обозначения мишени, все же недостаточно, чтобы различать лица²⁹⁸.

Это весьма ограниченное видение. Операторы различают лишь крохотные безликие аватары. Бывший офицер ЦРУ рассказывает: «После взрыва вы можете видеть эти разбегающиеся во все стороны фигурки, но, как только дым рассеивается, остаются лишь развалины и обугленные остовы»²⁹⁹. Феномен фигуративной редукции человеческих мишеней способствует тому, что убивать людей становится проще: «На вашем экране нет живой плоти, только координаты»³⁰⁰. Вас не забрызгивает кровь противника. Это отсутствие пятен в физическом смысле вполне соответствует тому, что совесть также остается незапятнанной.

Еще один важный момент. Оператор видит, сам не попадая в поле зрения. Или, как предположил Мильграм: «Возможно, намного проще вредить человеку, когда он не способен наблюдать за нашими действиями, чем когда он может это делать» ³⁰¹. Тот факт, что убийца и его жертва не находятся во «взаимном перцептивном поле», упрощает управление насилием. Это избавляет актора от смущения или чувства стыда, которое может возникнуть, если его действия кто-то увидит. Гроссман добавляет: «Цена, которую приходится платить большинству человекоубийц, если они действуют с близкого расстояния, – воспоминание об этом “ужасном лице, искаженном болью и ненавистью, да еще какой ненавистью”, – эту цену нам не придется платить, если мы всего лишь не будем смотреть в лицо своей жертве»³⁰². Именно этого позволяет добиться дрон. Он показывает его лишь для того, чтобы иметь возможность прицелиться, но этого совершенно недостаточно, чтобы по-настоящему разглядеть лицо. Но, что важнее всего, он защищает оператора от вида того, кто смотрит на него и понимает, что он делает.

Этот незначительный психологический дискомфорт способствует тому, что Мильграм называет разрывом «феноменологического единства действия». Я нажимаю здесь на кнопку, а где-то там, в зареве взрыва исчезает силуэт: «Существует физическое и пространственное разделение между действием и его последствиями. Субъект нажимает рычаг в одной комнате, а крики слышны в другой. Два события связаны, однако отсутствует убедительное феноменологическое единство. Собственная структура означающего акта распадается по причине разнесенности в пространстве»³⁰³. Разбивка акта между двумя удаленными точками, как между стрелками гигантского компаса, раскалывая единство его восприятия, подрывает его непосредственный феноменологический смысл. Чтобы помыслить акт в его единстве, субъект должен быть в состоянии объединить две стороны расколотого феномена. Как пишет один пилот о своем первом ударе: «Мне потребовалось некоторое время, чтобы в конце концов привыкнуть к реальности того, что происходит где-то далеко, чтобы “реальное” стало по-настоящему реальным» ³⁰⁴. Чтобы удар, который обладает для нас реальностью на рациональном уровне, проявил свою реальность в качестве унитарного акта, требуется определенное время и работа по реализации. Единство действия не дано, чтобы проявиться, оно должно стать объектом интеллектуальной работы по реунификации, рефлексивного синтеза. Вместе с этой неустранимой сложностью, возникающей из-за того, что только одна сторона этого гемиплегического акта доступна проживающему его сознанию оператора.

Именно особенности перцептивной фильтрации, фигуративной редукции противника, невзаимность перцептивных полей, нарушение феноменологического единства акта являются теми факторами, которые в сочетании создают мощный эффект «моральных амортизаторов» ³⁰⁵. Взамен оптической близости этот диспозитив дает операторам действенные средства дистанцирования.

Но у подобной формы опыта есть еще одна существенная черта: она осуществляет военное насилие, находясь в мирной зоне.

Для обычных солдат переход от войны к миру – момент особо деликатный. Именно здесь, в этом переходе от мира морального к иному миру, могут проявляться сложности адаптации или «реинтеграции» – возвращение к мирной жизни требует некоего пространства «декомпрессии». Даже в том случае, если операторы дронов никогда не покидают страну, «телепортируясь в зону боевых действий» ³⁰⁶, они должны кувыркаться подобным образом два раза в день в экспресс-режиме, практически без пауз. Проблема состоит в этом постоянном перемещении туда-сюда между совершенно противоположными мирами.

«Это очень странно, – говорит полковник Майкл Ленахан, пилот Predator и начальник операций 196-й разведывательной эскадрильи. – Ведь это совсем не одно и то же: вы переходите от запуска ракет к походу со своим сыном на футбольный матч. Убийца утром – отец семейства вечером. Ежедневное кувыркание между “мирным Я” и “Я военным”» ³⁰⁷.

Это ощущение двойственности часто проскальзывает в их свидетельствах: «Возникает когнитивный диссонанс… когда вы физически находитесь в самолете, ваше сознание переключается автоматически. Для нас, я полагаю, это был скорее вопрос когнитивного выбора – теперь я на войне. Поэтому нахождение на поле боя служило разделительной стеной – не только на физическом, но и на когнитивном уровне. Постоянно возникала проблема, ведь на самом деле мы по своему усмотрению должны были создавать для себя этого когнитивное пространство. Мы никогда не пребывали в состоянии мира.

Мы все время были где-то между миром и войной» ³⁰⁸. Другой оператор, описывая столкновение тихой семейной жизни и жестокостей войны на работе, а также свои постоянные усилия по поддержанию ментальной границы между двумя мирами, объясняет: «Иногда сложно переключаться в постоянном режиме, перемещаясь туда и обратно. Это как жить одновременно в двух местах. В параллельных вселенных… В этом есть что-то такое, что может сделать пилота Predator шизофреником»³⁰⁹.

Условием психологической ассимиляции подобной формы опыта будет способность переживающих к изоляции. Как свидетельствует один из них: «Вы должны уметь включить и выключить рубильник»³¹⁰. Но именно эта способность оказывается под угрозой в тот момент, когда акторы насилия возвращаются в мирную зону. Как пишет один военный, пришедший на выручку операторам дронов, которых его коллеги атаковали на одном из военных форумов, называя их доходягами и другими обидными словами: «Сегодня сложно быть “at home” . Хиппи ненавидят все то, что мы делали в Ираке, и кричат об этом все громче. Подумайте, сколько антивоенных плакатов видят пилоты по дороге на работу и возвращаясь домой»³¹¹. Так он указывает на центральное противоречие данного диспозитива. Перемещая акторов вооруженного насилия в домашнее пространство, их помещают в социальное и политическое окружение, скорее всего не способное их понять, но при этом в состоянии прямо у них на глазах протестовать именно против того насилия, акторами которого они являются.

Мужчины на войне нуждаются в том, чтобы выстроить особый нравственный мир, в котором убийство, и в этом его отличие от мира гражданского, является доблестью, а не находится под запретом³¹². Противоречие между этими нормативными режимами всегда латентно, но в этом случае оно становится открытым и устойчивым именно потому, что в одном месте накладываются друг на друга противоположные вселенные.

В каком-то смысле операторы одновременно находятся в тылу и на фронте, они застряли между двумя совершенно различными системами нравственности, между которыми разрываются их жизни. Через них проходят противоречия обществ, ведущих войны за пределами страны, но живущих так, как если бы они находились в состоянии мира. Только они одновременно находятся и там и там, разрываясь между двумя полюсами.

Они переживают двойственность систем морали так называемых демократических государств, которые также являются империалистическими военными державами. Возможно, то, что писал Киган о современном призывнике, станет актуальным для оператора дрона, то есть он, в свою очередь, начнет «думать, что с учетом тех видов вооружения, которые дает ему государство, его кодекс гуманного поведения говорит либо об отталкивающем лицемерии, либо о психотической неспособности увидеть связь между своими действиями и их последствиями»³¹³.

Что и начинает происходить на самом деле. Брендон Браянт, оператор дронов на протяжении пяти лет, решил покинуть ряды ВВС. Сегодня он говорит об этом открыто. Одно воспоминание особенно не идет у него из головы:

До попадания остается шестнадцать секунд.

– Секунды тянутся еле-еле, – вспоминает сегодня Брендон…

В этот момент он все еще может повернуть ракету. Три секунды. Брендон изучает каждый пиксель на экране. Внезапно к углу дома подбегает ребенок… Брендон видит вспышку на экране – взрыв. Стены дома обваливаются. Ребенок исчез. Брендону скручивает живот.

– Мы только что убили мальчишку? Спрашивает он у коллеги, который сидит рядом.

– Да, я думаю, это был мальчишка, отвечает ему пилот…

Именно в этот момент вмешивается кто-то, кого они не знают, находящийся на командном посту в штабе армии и следящий за их атакой:

– Нет, это была собака.

Они еще раз просматривают запись. Собака на двух ногах?..

– На протяжении шести лет я видел, как умирали мужчины, женщины и дети, – рассказывает он. Я никогда не мог представить, что убью столько людей. На самом деле, я никогда не мог представить, что убью хотя бы одного.

В те дни, когда выдавалась свободная минута, он вел свой походный дневник: «На поле боя не было солдат, только кровь повсюду, тотальная война. Я просто обмирал. Я хотел, чтобы мои глаза перестали видеть».

А потом, в какой-то момент, он перестал получать удовольствие от встреч с друзьями. Девушка, с которой он тогда встречался, жаловалась на его приступы хандры. «Нет никакого рубильника, я не могу просто взять и переключиться», – отвечал он ей. Когда он возвращался домой, то не мог заснуть и начинал качать мышцы. Он начал спорить с начальством…

В один прекрасный день он рухнул на пол кабинета, свернувшись в три погибели и харкая кровью…

И тогда он понял, что не будет подписывать новый контракт, который ему предлагали. Именно в тот день, когда он вернулся в кокпит и услышал со стороны, как говорит своим коллегам: «Эй, кого из этих сукиных детей мы разнесем сегодня?» ³¹⁴

Подобные свидетельства крайне редки. Намного чаще от действующих операторов можно услышать совсем иные рассуждения: «Я не чувствую никакой эмоциональной привязанности к противнику <…> У меня есть долг, и я его выполняю» ³¹⁵. Это «очень сдержанный» военный, поясняет журналист.

Военный психолог Эрнандо Ортега настаивает на важности подобных процедур самоизоляции: «На базе ВВС, кажется, в Биле у них на двери есть табличка “Добро пожаловать в зону ответственности”, сама табличка окрашена в цвет пустынного камуфляжа. Как только они проходят через эту дверь, начинается игра, они теперь в зоне боевых действий. Когда они выходят наружу, они снова дома. Даже простые ритуалы вроде этого могут им помочь, но есть и критерии отбора, которые мы можем выработать, точно так же, как мы разработали медицинские стандарты для отбора пилотов за одиннадцать лет до изобретения самолета»³¹⁶. В процессе отбора на службу стоит отдавать предпочтение тем, кто спонтанно проявляет выраженные способности к разделению, к «переключению рубильника “работа” и переходу в режим “дом”» ³¹⁷. Отбирать на службу тех, кто способен изолировать, развести по сторонам, больше не думать, не думать вообще.

Поэтому психопатология дрона была совсем не там, где ее искали, то есть не в непосредственном травматизме операторов, а, напротив, в производстве в промышленных масштабах психозов разгораживания, иммунитета против любой попытки рефлексии над своим собственным насилием, ведь их тела находятся вне возможной досягаемости для противника.

Я задался вопросом, в чем может состоять доблесть современных Гигов? Военная психология дает нам ответ. Это практическая способность разгораживать, разводить по сторонам.

В самый темный час XX века Симона Вейль предложила замечательную интерпретацию платоновского мифа и одновременно возможность его принципиально новой формулировки сегодня. Невидимым остается не носитель кольца, а оно само: «Кольцо Гига стало невидимым, это сам акт разведения по сторонам. Развести по сторонам своя Я и преступление, которое совершаешь. Не видеть между ними никакой связи»³¹⁸. Гиг: «Я стал королем, а прежний король убит. Между этим нет никакой связи. Вот кольцо». Мы разводим по сторонам и забываем, что именно «эта способность разводить по сторонам делает возможным любое преступление»³¹⁹.

* * *

283 Martin Sasser. Op. cit. P. 85

284 Harun Farocki, “Phantom Images”, Public 29 (2004), p. 12–17. Кинематографисты двадцатых годов, чтобы снять сцены с невозможных для человека ракурсов (например, под несущимся поездом), придумали так называемые фантомные планы (phantom shots). Камера-дрон, закрепленная в носовой части машины, не является эквивалентом того, что обычно видят пилоты, сидящие перед панелью управления. Она перпендикулярно фокусируется на земле, а на горизонте. Ее вертикальная, всеохватывающая перспектива совершенно не стремится воспроизвести горизонтальную перспективу пилота или же стрелка, сидящего в застекленной кабине внутри самолета. Поэтому она не является эквивалентом использованной раннее субъективной точки зрения. Для обозначения этой новой и весьма двусмысленной формы Фароки предлагает новый термин: «Мы можем интерпретировать фильмы, которые показывают точку зрения бомбы как субъективные фантомные образы» (Ibid. Р. 13). Это выражение адекватно описывает тип изображений, получаемых дронами: это слишком «субъективные фантомные образы».

285 Предложение Фароки позволяет внести важный нюанс в наблюдение Поля Вирильо о том, что «для людей на войне функция оружия соответствует функции глаза», при этом, добавляет он, «военная машина представляется… инструментом репрезентации». Paul Virilio, Guerre et cinema. Logistique de la perception, Cahiers du cinema, Paris, 1984, p. 26.

286 Mathieu Triclot, Philosophie des jeux video, “Zones”, La Decouverte, Paris, 2011, p. 94. Вместе с этим безразличием интерактивный знак основан на некоем подобии инструментального реализма, потому что как только он становится интерактивным, то взаимодействует со всем миром.

287 “Staca”, Ancient laws and institutes of England, II, Glossary, Eyre & Spottiswoode, Londres, 1840, n. p.

288 Ibid. P. 59.

289 Ibid. P. 107.

290 Ibid. P.118.

291 Dave Grossman, On Killing: The Psychological Cost of Learning to Kill in War and Society, Back Bay Books, New York, 1995, p. 98.

292 Я хотел бы прибавить более развернутый теоретический комментарий к концепту прагматического соприсутствия, который я здесь развиваю. Тогда как локальное присутствие определяется через отношение сущности к месту (отношение локализации), соприсутствие определяется исключительно через отношения между сущностями (существами или событиями). Разумеется, соприсутствие, как правило, подразумевает колокализацию, чтобы соприсутствовать, существа обычно должны находиться в одном месте, но это не всегда так, и введение технологий дистанционного контроля означает важный разрыв. Если соприсутствие не означает «присутствие в», оно теперь не является «присутствием для». Мы регулярно получаем подобный опыт, не зная об этом. Кто-то был здесь, но я его еще не увидел. Иными словами, соприсутствие не означает соприсутствия на сознательном уровне. Оно несводимо к субъективному ощущению. Вещи, материальные неодушевленные объекты могут соприсутствовать. Но соприсутствие также не является простым сосуществованием. Чтобы две сущности могли сосуществовать, достаточно, чтобы они существовали в одно время, в синхронном режиме. Но соприсутствие требует чего-то куда большего, а именно возможности для одной стороны влиять на другую или испытывать ее влияние (отношение причинности). Иными словами, соприсутствие определяется непосредственной, но не обязательно актуализированной возможностью реального отношения. Если сформулировать иначе, соприсутствие определяется доступностью одной стороны для другой. Чтобы соприсутствовать, необходимо быть в досягаемости друг для друга. Две армии присутствуют одна напротив другой, когда они находятся на расстоянии выстрела, даже если ни одного выстрела произведено не было. Именно это понятие досягаемости отличает прагматический концепт соприсутствия от простого сосуществования. Соприсутствие предполагает, помимо простого одновременного существования двух сущностей, включение одной в пределы досягаемости другой. Определенные сферы соприсутствия можно разделить на неопределенной основе объективного существования, которое достигается, как только одновременно имеются разные сущности. Поле прагматического соприсутствия определяется включением одной сущности в каузальное поле другой. Для людей или животных это каузальное поле соответствует полю действия или восприятия, или же кинестетическому полю. Оно определяется включением одной из двух сторон в периметр как минимум одной из частей кинестетического или каузального поля другой стороны. Прагматический периметр соприсутствия определяется зоной аффективного восприятия (воспринимать, быть воспринимаемым) или же возможного действия (производить воздействие или подвергаться ему). Есть столько же полей досягаемости, сколько возможных аспектов соприсутствия. Можно быть достигаемым на расстоянии взгляда, улавливаемого ухом звука, на расстоянии руки… Поля досягаемости, соответствующие различным аспектам или различным измерениям, имеют различную протяженность. Как правило, чем меньше дистанция, тем полнее соприсутствие по отношению к своему возможному диапазону. Существуют зоны покрытия или наложения между различными измерениями.

Таким образом, возникает более или менее насыщенный опыт соприсутствия, в зависимости от того, сколько его измерений он сочетает или же полей досягаемости, которые они покрывают. По отношению к «стратам проживаемого мира» дистанция является не просто количественной, у нее появляются качественные пороги, соответствующие исчезающей разнице кинестетической досягаемости. С этой точки зрения именно насыщенность сочетаемых измерений соприсутствия отличает близость двух тел и значительную дистанцию между ними. Он был на платформе, я мог с ним поговорить и обнять его в последний раз, но поезд тронулся, и теперь я могу видеть его только на расстоянии. Соприсутствие, бывшее столь насыщенным и многомерным, поблекло и оказалось сведено к чисто оптической досягаемости. Понятие определенной досягаемости, в известных отношениях ограниченное, определяет наши понятия об удалении и близости. Максимальная близость имеет место, когда различные ее виды совпадают.

Но по мере различных изменений, когда я удаляюсь, я выхожу за пределы различных полей соприсутствия.

Я пересекаю определенные границы, чувствуя, как по мере моего удаления постепенно ослабевает эффект их соприсутствия в различных измерениях. Расширение сферы соприсутствия от одного аспекта к другому: например, поле оптического восприятия обычно шире, чем поле восприятия тактильного. Глаз обычно может видеть дальше того, куда может дотянуться рука. На самом деле, кинестетическое поле распадается на определенное число полей различной протяженности, которые определенным образом ограничены той или иной концентрической средой. Отношение прагматического соприсутствия более или менее насыщенно, более или менее завершено в зависимости от его досягаемости. Удаленность и близость являются не просто метрическими понятиями: они не просто прагматически соответствуют времени, которое требуется для пересечения разделяющего пространства, но внутри самой зоны соприсутствия обусловлены пороговыми значениями, которые соответствуют более или менее полной совокупности измерений соприсутствия.

А это зависит от того, находимся ли мы в зоне досягаемости другой сущности или другая сущность находится в нашей досягаемости (и подобные совокупности соприсутствия могут быть столь же многочисленны, сколь и способы отношений, возможных между телами, включая живые тела). Поэтому полный спектр измерений соприсутствия не ограничен палитрой различных чувств. Например, он включает измерение, которое имеет ключевое значение для текущего контекста и может быть названо либо летальной зоной, либо, напротив, зоной уязвимости. Это зона, которая изначально могла быть определена досягаемостью для когтей, конечностей или зубов в отношениях между добычей и хищником, а также соответствующих скоростей, движений и сил. Другими словами, на прагматическом уровне необходимо заменить количественное понятие дистанции понятием досягаемости или доступности, объем которого определяет граница и протяженность области возможного соприсутствия.

Диапазон соответствующей досягаемости различных лиц или сущностей также может быть различен. Как правило, визуальное поле одного может быть шире поля другого. В результате, как ни парадоксально, если передо мной открывается лучший вид, то я могу быть в присутствии другого до того, как он будет в присутствии меня. Этот результат будет парадоксальным, так как вынуждает нас сказать, что соприсутствие не обязательно является взаимным. Добыча и крадущийся в тени хищник соприсутствуют, даже если первая еще этого не осознает (и даже если добыча пока не может видеть хищника). В этом случае все, что необходимо для соприсутствия, это нахождение одной из сторон в поле досягаемости другой. В этом случае складывается парадоксальная форма одностороннего соприсутствия, в которой сущность А может воздействовать на сущность Б или ощущать ее воздействие, тогда как сущность Б не находится в схожей позиции. Поэтому приставка «со-» означает здесь не взаимность отношений, а просто общую вовлеченность. Соприсутствие возникает тогда, когда всего лишь одна из сторон включена в одно и то же перцептивное или оперативное поле. Быть соприсутствующим означает быть включенным в одну и ту же прагматическую сферу. Но одной стороны может быть недостаточно. В таком случае можно говорить об одностороннем соприсутствии, которое определяется как невзаимное включение одной из сторон в поле досягаемости другой. Поэтому соприсутствие может включать не только различные поля досягаемости как результат различных измерений, но также различные морфологические структуры, в зависимости от того, является ли это отношение взаимным или нет. Под структурой соприсутствия я здесь понимаю отношения взаимного или невзаимного включения сущности в поле досягаемости другой. Структура соприсутствия определяет, что для каждой сущности возможно или невозможно сделать в этом отношении. Структура фиксирует конститутивные прагматические правила отношения (например, можно увидеть другого, не имея возможности с ним разговаривать, но, если мой голос раздается дальше, чем твой, я могу тебе что-то говорить, не имея возможности тебя слышать).

Структуры и поля соприсутствия могут сочетаться самыми разнообразными способами, и на этом основании, используя различные комбинации, будет несложно создать сетки различных конфигураций соприсутствия, типологию его возможных форм, которая позволит выделить редкие или непредвиденные случаи. Например, вымышленный случай человека-невидимки займет свое место в подобной типологии: это будет случай невзаимного соприсутствия в визуальном поле, но взаимного в поле тактильном или летальном. Подобные конфигурации могут быть предметом споров, в котором каждый постарается изменить правила ради своей выгоды. Как животный мир, так и истории войн и различных видов оружия изобилуют примерами подобной тактики. Например, кто-то может попытаться увеличить досягаемость своего удара, тогда как его противник не в состоянии на это ответить, не имея аналогичного оснащения. Также возможно, даже если кто-то включен в перцептивное поле и оперативную зону противника, попробовать стать незаметным, используя камуфляж или другие хитрости, чтобы сделаться невидимым. Но существует разница между этими простыми схемами, с одной стороны, которые не затрагивают общую структуру соприсутствия, всего лишь пытаясь изменить ее условия и, с другой стороны, попытками радикального изменения структуры соприсутствия, сделав ее односторонней.

Как правило, в случае тел при отсутствии всяких орудий соприсутствие подразумевает колокализацию.

Но это не обязательно так в том случае, если используются технологии дистанционного управления. На фундаментальном уровне они делают возможным развести прагматические условия соприсутствия с условием телесной колокализации.

Однако технологии дистанционного управления названы так не совсем удачно. Вопреки своему названию, они не являются техникой действия, которое осуществляется на расстоянии. Разумеется, можно позвонить кому-то на другом конце света, но это также могут сделать люди, находящиеся близко друг от друга, стоящие на тротуаре и говорящие друг с другом по мобильному телефону. Основной чертой технологий дистанционного управления является то, что они прекрасно действуют как на большом, так и на малом расстоянии. Именно это принципиально отличает их от предшествующих технологий, которые базировались на иных принципах. Можно наблюдать удаленные объекты в бинокль, но все становится размытым, едва объект приближается. Точно так же телефон – не рупор. Попробуйте общаться при помощи громкоговорителей в одной комнате… Хотя технологии дистанционного управления создали возможность сократить расстояние, они не перестают работать вблизи, используя те же самые инструменты, поэтому их отличает не столько дистанция, сколько тот факт, что они все так же функционируют на короткой дистанции. Разница между мобильным телефоном и рупором, равно как между биноклем и видеокамерой, в следующем: с одной стороны, у нас есть техника, созданная для расширения пространственной протяженности зоны колокализации (это дистанционная техника в смысле протяженности дистанции, которая непосредственным образом использует физическое пространство в качестве материального медиума); с другой стороны, у нас есть техники делокализации прагматического соприсутствия, которое упраздняет возможность телесной колокализации. Необходимо четко различать эти разновидности техники: с одной стороны – процедуры расширения поля досягаемости за счет амплификации феномена (усилить звук, увеличить картинку, распространять шире и т. д.); с другой – процедуры соприсутствия, основанные на принципе передачи сигнала из одной точки в другую (запись-передача-воспроизведение).

Во второй схеме величина физической удаленности или близости между двумя точками не имеет значения для успешного создания эффекта соприсутствия. При использовании технологий дистанционного управления сфера соприсутствия определяется скорее зоной покрытия сигнала, чем досягаемостью сенсомоторных полей самого тела или предлагающихся к нему орудий. Важны лишь отношение между каждой точкой и передающая сеть. Технологии дистанционного управления отличает то, что они освобождают соприсутствие от условия колокализации различных сторон на одном и том же протяженном участке пространства, который используется в качестве физического медиума для операций: требуется, чтобы каждая из сторон находилась в зоне, покрываемой сетью. Соответственно, дистанционное присутствие будет определяться не столько как присутствие на расстоянии, сколько как соприсутствие, независимое от колокализации различных сторон: соприсутствие осуществляется через соединение таким образом, что континуум непосредственного кинестетического поля не обязательно имеет место.

Было бы справедливо сказать, что главным эффектом технологий дистанционного управления является разделение соприсутствия и колокализации, которая была его условием. Они производят модифицированные прагматические эквиваленты обыденного соприсутствия, но оно больше не обусловлено физической колокализацией тел. Стороны больше не соприсутствуют в смысле колокализации в одном непрерывном участке пространства. Они соприсутствуют только в смысле связанной одновременности. Воздействие, которое технологии дистанционного управления производят на своих операторов, может быть описано как нарушенный опыт [experience disloquee] в обоих смыслах этого выражения. Во-первых, соприсутствие и колокализация разъединены. Нарушить означает отсоединить, отключить, отменить, расчленить. Происходит разделение присутствия и физической колокализации тел. Присутствие больше не связано тесным образом с местом, где находится тело, и не помещено исключительно в тело. Возникает своеобразный феномен соприсутствия вне территории. Больше нет необходимости физически находиться на каком-то ограниченном участке, чтобы иметь возможность говорить друг с другом. Физическая колокализация и прагматическое соприсутствие до этого были привязаны друг к другу, находясь в отношении взаимного обуславливания. Но это больше не так: в результате чего вопрос места действия, который раньше был элементарным, становится куда сложнее. Где происходит это действие? Где осуществляется телефонный звонок? Действие разворачивается в одно и то же время в разных местах. Это происходит и там, и здесь. Событие больше не является атомарным. Оно разделено между разными концами, в которых оно осуществляется.

Во-вторых, это нарушение в смысле разрыва, разъединения различных измерений соприсутствия, которые соединены в обыденном опыте. Теперь появляется опыт частичных, расчлененных соприсутствий. В начале двадцатого века, когда обычные телефоны стали получать все большее распространение, многие описывали телефонный разговор как «уменьшенное» или «частичное присутствие». Идея заключалась не в том, что говоривший частично присутствовал на другом конце телефонной линии (всем было известно, где они находились, когда звонили). Они скорее чувствовали, что соприсутствие между двумя собеседниками уменьшалось, было лишь частичным, потому что сводилось лишь к одному из его измерений (вы могли слышать и говорить, но не видеть, трогать или чувствовать; это были всего лишь голоса, лишенные лиц и тел). Представление об уменьшенном присутствии было связано с феноменом сокращенного соприсутствия, то есть сокращения способности оказывать воздействие и подвергаться ему, сведения лишь к одному из измерений при потере остальных, которые и делали соприсутствие, бывшее столь полным и насыщенным при общении лицом к лицу. В этом смысле элементы, которые обычно связаны в непосредственном опыте, теперь были радикально оторваны друг от друга, разделены, разбиты на части. Вы можете слышать, но не видеть друг друга. Вы можете бить, не получая удара в ответ, видеть, оставаясь невидимыми. Теперь нарушаются аспекты, которые изначально были неотделимы от телесного присутствия, аспекты, всегда сочетавшиеся в теле, но теперь представленные по отдельности. Если обобщать в виде схемы, можно сказать, что существует как минимум четыре аспекта присутствия, которые раньше в одном месте соединяло в себе тело, не оснащенное дополнительным снаряжением: тело действует, и, если кто-то хочет действовать, он делает это через тело прямо на месте; это тело воспринимает, опять же здесь, при отсутствии снаряжения, тело находится именно здесь со всеми своими способами восприятия; тело также является воспринимаемым (оно, видимо, источает запахи…); наконец, тело уязвимо, может получать ранения и быть убито – именно потому, что оно является живым телом. Тело активно, восприимчиво, воспринимаемо и витал истинно; все эти аспекты зафиксированы в одном месте, которые мы и называем телом. «Тело» – это название для непосредственного и кажущегося неразрывным синтеза этих четырех измерений опыта, которые отсылают друг к другу и которые буквально идут рука об руку. В этом непосредственном единстве, которое радикально нарушают технологии дистанционного управления, заменяя непосредственный синтез чем-то другим – синтезом техническим, который радикальным образом перестраивает отношения между этими четырьмя аспектами. Раньше они были связаны, но теперь в некотором смысле стали самостоятельными, разъединенными. Это тело стало расчлененным, и, частично воспроизводя тело органическое, стало возможным разъединить фрагменты тела, которые оно, в своем непосредственном единстве, ранее сочетало.

Таким образом, эти устройства затрагивают как разнообразные характеристики измерений соприсутствия, так и их структуру, поэтому, в зависимости от выбора, определяющего их техническую архитектуру, они производят новые формы опыта: опыт ущербного присутствия, слепого присутствия, невзаимного присутствия и т. д. Они преобразуют формы соприсутствия, делая определенные формы не просто возможными, а необходимыми, конфигурации, которых в недавнем прошлом не существовало.

Да будет нам позволено еще раз использовать пример с телефоном. Разумеется, в обычном опыте возможно говорить, не видя друг друга при этом (закрыв глаза, через закрытую дверь или в темноте), но подобная ситуация обычно не считается необходимой для структуры опыта. Но именно это изменяется с появлением телефона: подобное устройство не позволяет видеть друг друга, даже если оно используется для общения. Структурно изменяется сама форма опыта. Конкретная модель технических устройств определяет возможные формы соприсутствия. Эти устройства позволяют ввести неизвестные ранее реконфигурации в структуру опыта. Как им это удается? Как правило, двумя путями. Во-первых, дистанционные технические устройства могут «фильтровать» различные измерения соприсутствия, которые они могут ретранслировать. Они могут выбирать в богатой феноменальной гамме и остановить свой выбор на том или ином аспекте. Например, они могут производить только картинку или только звук. Однако, при наличии соответствующего оборудования на другом конце линии, они могут добавить к гамме наших ощущений измерение, которое было недоступно при взаимодействии с обычным человеческим телом (например, наблюдение в инфракрасном спектре). Все зависит от доступного технического выбора. Во-вторых, подобные устройства могут определять параметры структуры соприсутствия, варьируя ее характер, который может изменяться от полной односторонности до абсолютной взаимности. Дистанционные средства связи, как правило, воспроизводят структуры взаимного характера, но делают это по мере необходимости. И в этом случае это проблема решения модели дистанционно-технического устройства. Структурный выбор для устройств, которые используются дронами, напротив, является совершенно односторонним.

Дистанционные технические устройства одновременно нарушают и заново синтезируют возможности тела или того, что оно представляет собой в непосредственном единстве.

Эти новые синтезы изменяют именно конститутивные формы структур опыта, которые также являются условиями интерсубъективного опыта. Именно в этом смысле дистанционные технологические устройства радикально изменяют отношения насилия, совершая революцию в способах соприсутствия и одновременно в структуре интерсубъективности.

293 Elisabeth Bumiller, “A Day Job Waiting for a Kill Shot a World Away”, New York Times, July 29, 2012.

294 Ibid.

295 Scott Lindlaw, “Remote Control Warriors Suffer War Stress: Predator Operators Prone to Psychological Trauma as Battlefield Comrades”, Associated Press, August 7, 2008.

296 В философии войны можно найти классическую формулу соотношения между дальнобойностью оружия и эмоциональной вовлеченностью солдата. Она оформлена и существует в виде закона, который мы могли переименовать в закон Клаузевица – Гегеля. Клаузевиц пишет следующее: «Оружие, при помощи которого противник может атаковать, когда он находится на расстоянии, дает нам больше для понимания; оно позволяет чувствам, “боевому инстинкту”, оставаться практически незатронутым в зависимости от того, насколько велика дальнобойность его оружия. Мы можем себе представить, что бросок камня сопровождается гневом; выстрел из мушкета требует меньше эмоций, а выстрел из пушки – меньше выстрела из мушкета». Clausewitz, “Guide to Tactics, or the Theory of the Combat,” On War, London, Kegan, 1918, p. 250. Жестокость отдельной схватки, которая оставляет запачканными руки и души, воспринимается по контрасту с туманной иллюзией артиллерийского огня. В этом великом повествовании история оружия идет рука об руку с триумфом разума. Гегель добавляет: «Огнестрельное оружие – это открытие общей, безразличной и безличной смерти». Hegel, “System der Sittlichkeit”, цитируется no: Schriften zur Politik und Rechtsphilosophie, Leipzig, Meiner, 1923, p. 467. Удивительная похвала смерти, которую хладнокровно несут беспристрастные субъекты, в режиме общей абстракции. Если мы не готовы слышать это сегодня, когда дроны парадоксальным образом возвращаются к подобному представлению, то именно потому, что двадцатый век показал нам ее темную сторону. Там, где берлинский философ видел триумф телеологии, которая указывала путь рационализации государственного насилия, двадцатый век, ужаснувшись, обнаружил нечто совсем иное. Когда Джон Ульрик Неф в конце Второй мировой войны затронул эту тему, он был куда менее в этом уверен: «Прогресс по большей части освободил современную войну от гневных страстей, которыми сопровождались битвы прежних времен.

За исключением пехоты, убийство стало настолько безличным, что убийца напоминает мальчугана с игрушечным пистолетом или человека, давящего тараканов в своей ванной».

John U. Nef, “The Economic Road to War”, Review of Politics 11, no. 3 (July 1949): 330.

Помимо «прогресса» дистанционного насилия, мы можем говорить о варварстве эмоционально стерильного убийства. Теперь возникает сомнение, является ли механизированное убийство или убийство, совершенное из офиса, менее ужасным, чем страстное кровопролитие.

297 Теперь возможно получить одновременно оптическую «близость» и абсолютную «дистанцию» от происходящего во всех остальных отношениях. Что стоит сравнить с перцептивным опытом войск на поле боя. В убийстве, совершенном в бою, задействованы все чувства, и ужас является синтетическим чувством: оно переживается куда сильнее, когда воздействует на все чувства.

298 Dave Grossman, On Killing: The Psychological Cost of Learning to Kill in War and Society, New York, Back Bay Books, 1995, p. 128.

299 Jane Mayer, “The Predator War”, New Yorker, October 26, 2009.

300 William Saletan, “Joystick vs. Jihad: The Temptation of Remote-Controlled Killing”, Slate, February 12, 2006.

301 Мильграм добавляет: «Очевидно, приговоренному, стоящему перед расстрельной командой, разрешают надеть повязку на глаза, чтобы снизить его стресс, но менее явная функция состоит в том, чтобы снизить стресс приводящего приговор в исполнение». А также: «Многие выражения обыденного языка описывают дискомфорт или задержки, возникающие во время атаки лицом к лицу. Часто говорят, что человека легче критиковать у него за спиной, чем столкнуться с ним напрямую». Stanley Milgram, Obedience to Authority: An Experimental View, New York, Harper & Row, 1974, p. 39.

302 Grossman. Op. cit. R 128.

303 Milgram. Op. cit. P. 38.

304 Matt J. Martin with Charles W. Sasser, Predator: The Remote-Control Air War over Iraq and Afghanistan, Minneapolis, MN: Zenith, 2010, p. 31.

305 Об эффекте «моральных амортизаторов», который производит интерфейс дистанционных операций, см.: Mary Cummings, “Creating Moral Buffers in Weapon Control Interface Design”, Technology and Society Magazine 23, no. 3 (Autumn 2004): 28–33; Mary Cummings, “Automation and Accountability in Decision Support System Interface Design”, Journal of Technology Studies 32, no. 1 (Winter 2006): 23–31. См. также связанное с ним понятие «нравственной невовлеченности»: Albert Bandura, “Moral Disengagement in the Perpetration of Inhumanities”, Personality and Social Psychology Review 3, no. 3 (August 1999): 193–209.

306 Наиболее близкой оператору дрона фигурой, возможно, является снайпер. Для него также существует разница между оптической близостью и физической дистанцией. Но, в отличие от снайпера, оператор дрона больше не присутствует в зоне конфликта.

307 В этом месте я должен внести уточнение относительно феноменологического измерения смысла «переключения» или кувыркания, характерных для дистанционного присутствия. Разновидность «инструментального опыта», переживаемого операторами дронов, является довольно странной: это чувство нахождения между.

Его сложно описать, оно, скорее всего, является разновидностью смущения в чьем-то присутствии. Рассуждения американского философа Дэниела Деннетта могут стать нашей отправной точкой: «Работники лабораторий и заводов, которые имеют дело с опасными материалами, при помощи управляемых по обратной связи механических рук и кистей производят переключение точки зрения, которая значительно острее и ярче любого эффекта, который можно вызвать при помощи Синерамы. Они могут почувствовать тяжесть и скольжение контейнеров, которыми управляют при помощи своих металлических пальцев. Они прекрасно знают, где находятся, и у них не возникает ложного убеждения за счет данных опыта, и тем не менее они чувствуют, как если бы находились в изолированном помещении, к которому прикован их взгляд. При определенном мыслительном усилии они могут переключать свою точку зрения туда и обратно, как если бы у них на глазах становился прозрачным куб Неккера или менял направление рисунок Эшера. Представляется весьма экстравагантной идея о том, что занятия этой ментальной гимнастикой перемещают их туда и обратно». Daniel Dennett, “Where Am I?”, цитируется по: Brainstorms: Philosophical Essays on Mind and Psychology, Hassocks, Sussex, Harvester, 1978, p. 315. Сфокусировав свое внимание на движениях механической руки, оператор до известной степени может принять точку зрения машины, которая выполняет эту работу, и полагать, что сам находится там. Однако на самом деле он верит, что находится где бы то было вне своего тела, которое пребывает в сидячем положении. Поэтому он не переживает опыт обмана или ложного убеждения, порожденного сенсорной иллюзией.

Но все же это «как если бы» он был в том месте, где осуществляются операции. Именно это ощущение «как если бы» требуется прояснить.

Оно не является ни убеждением, ни иллюзией. Итоговая аналогия Деннетта является весьма изощренной: он приводит довольно специфический пример парадоксальных объектов. Когда кто-то смотрит на куб Неккера, он может видеть его то с лицевой стороны, то с тыльной, когда его тыльная сторона становится лицевой и наоборот, в зависимости от того, что кто-то мысленно переходит от одного к другому. В этой аналогии с оператором дистанционного управления важна идея не интерпретативной неразрешимости, а вариативности объективной конфигурации феномена в зависимости от ментальной фокусировки субъекта. Из этого следует не то, что ощущение дистанционного присутствия является или должно быть иллюзорным, как только оно возникает, а нечто иное. Что важнее: предмет фокусировки внимания оператора, количество вариантов выбора или же дифференциальный приоритет переднего или заднего плана в одном и том же перцептивном поле? Как мы можем объяснить этот опыт переключения точек зрения?

Что за феноменологические операции его обеспечивают? Лумис предоставляет убедительное объяснение этого феномена. Он считает, что операторы дистанционного управления «часто сообщают о сильнейшем ощущении “дистанционного” или “удаленного присутствия”». Jack М. Loomis, “Distal Attribution and Presence”, Presence, Teleoperators and Virtual Environments l,no. 1 [1992]: 113.

Для него опыт операторов дистанционного управления не сильно отличается от того, что происходит, когда кто-то использует трость или палку, чтобы почувствовать поверхность: он чувствует, как если бы это был конец палки, а не рукоятка, которую сжимает его рука. В этом случае он принимает точку зрения палки. Проще говоря, операторы испытывают то же самое, когда принимают точку зрения механических рук, которые контролируют. Эта разновидность феноменального переключения, которая также может быть описана как феномен проецирования или транслокации данных восприятия, не является чем-то специфическим для подобного рода устройств или вообще для использования каких-либо инструментов. Общим основанием подобных операций является то, что в психологии называется «проекцией».

Это самый общий феномен, свойственный самим органам восприятия, который называется «транслокацией», «экстернализацией» или «периферической атрибуцией».

Подобные ощущения, хотя они воспринимаются здесь, в моем теле, могут распределяться повсюду, отсылая к другому месту. Для описания того, что происходит в сознании субъекта в подобных случаях, Лумис использует концепты фокального сознания и вспомогательного сознания. Первое означает внимание, которое уделяется тому, что происходит на переднем плане сознания, а второе – незначительным перцепциям, которые остаются на его заднем плане. Когда использование инструментов приводит к тому, что «вспомогательное осознание опосредующих звеньев цепи ослабевает настолько, что практически исчезает», субъект может выработать «фокальное сознание периферического». Но даже если ему больше не требуется концентрация для совершения действия, ощущение контакта его руки с палкой сохраняется в приглушенном виде. Даже если инструментальное опосредование стало, как и раньше, очевидным, что-то остается на заднем плане, хотя бы в виде мимолетных ощущений где-то глубоко во вспомогательном сознании оператора. Но достаточно того, что я, к примеру, пораню мою ладонь о занозу, о существовании которой на поверхности палки я забыл, она немедленно ворвется в поле моего фокального сознания, одновременно отправляя камень, который уткнулся в диапазон моего вспомогательного сознания. Именно в этом состоит «переключение точки зрения», о котором говорит Деннетт: объект переводится из фокального во вспомогательное сознание в зависимости от того, фокусируется ли мое Я на контактной зоне между моим телом и опосредующим инструментом, например на палке или комнате, в которой я управляю рычагами или же перевожу их задний план, чтобы перевести внимание на объект, на который я нацеливаюсь при помощи опосредующего инструмента.

Это подразумевает, что я определенно должен забыть об опосредовании, но это забывание является чисто прагматическим, о нем не нужно думать для совершения определенного действия. Мы его не осознаем, но не потому, что неспособны признать его роль или само существование (эпистемическое незнание), а именно в том смысле, что мы можем не обращать на него внимания при совершении действия (прагматическое забывание). Это прагматическое забывание опосредования совершенно не подразумевает ослабления восприятия субъекта или же неспособности почувствовать или понять свою роль; напротив, это результат длительных усилий по присвоению инструмента с целью сделать его частью самого себя, как если бы мы вообще о нем не задумывались. Подобная моментальная забывчивость инструментального опосредования является состоянием, которого требуется достичь.

Это не эпистемический провал, а, напротив, прагматический успех.

Чтобы получить опыт острого ощущения дистанционного присутствия, субъект должен успешно перевести на задний план инструментальное опосредование, но не только в своем сознании, но и в своем собственном локальном присутствии, а также на уровне всех чувственных раздражителей, которые воздействуют на него в его непосредственной среде (кресло, которое врезается в его спину, раздающиеся вокруг него звуки и т. д.).

Лумис пишет: «Когда стимуляции недостаточно для поддержания “дистанционного присутствия” (осознания себя где-то еще), наблюдатель переживает “второстепенное осознание” удаления или симулированной среды… Примером чего является разговор с кем-то по телефону, когда у нас одновременно есть вспомогательное осознание того, что мы находимся в одном месте и общаемся посредством определенного устройства, и фокальное осознание лица на другом конце линии». Ibid. Р. 117.

Это переведение на задний план является трудной работой, которая требует существенных усилий.

Эта проблема преследует специалистов по эргономике, работающих над интерфейсами, и психологов, изучающих работу операторов дистанционного управления, чтобы понять, как поддерживать фокальное внимание после многих часов наблюдения или, как они сами выражаются, как облегчить и поддерживать «ситуационное сознание» операторов дистанционного управления, которое всегда находится под угрозой: оно подразумевает концентрацию на одной среде, хотя воспринимаются одновременно две; это вопрос внимания и ментальной фокусировки. В случае с кубом Неккера вам не требуется воспринимать одновременно два образа.

Когда вы воспринимаете один, другой исчезает. В данном случае существует строгая альтернатива: один образ стирает другой. Переключение точки зрения является полным. Хотя в случае оператора дистанционного управления имеет место переключение между фокальным и вспомогательным сознанием, проблема в том, что одно продолжает безотчетно создавать помехи для другого, являясь непосредственной рамкой, в которую оно вписано. Его требуется отделить, выбрать и постараться забыть о другом, которое при всем при этом остается здесь и не полностью стерто.

Для операторов проблема не в том, что, столкнувшись с чем-то вроде совершенной иллюзии дистанционного присутствия, они больше не будут знать, где находятся, что реально, а что, возможно, нет. Напротив, столкнувшись с наложенными друг на друга видами опыта одновременно близости и удаленности, они испытывают проблему с тем, чтобы последовательным образом соединить горизонты опыта этой пестрой реальности.

Они не принимают одну реальность за другую, но воспринимают их одновременно. Это не столько их смешение, сколько обрамление, частичное наложение или проблематичное сочленение. Их опыт состоит не в том, что они застревают в определенном присутствии, а скорее в наличии двух присутствий, наложенных друг на друга. Об онтологической и феноменологической дискуссии о дистанционном присутствии см. также: Luciano Floridi, “The Philosophy of Presence: From Epistemic Failure to Successful Observation”, Presence: Teleoperators and Virtual Environments 14, no. 6 (2005): 546-57.

308 Dave Lara, цитируется no: Colonel Hernando J. Ortega Jr., “Combat Stress in Remotely Piloted/Unmanned Aircraft System Operations”, лекция, прочитанная в январе 2012 года в Брукингском институте совместно с Питером В. Сингером, запись доступна по ссылке: www.brookings.edu/events/2012/02/03-military-medical-issues

309 Martin. Op. cit. P. 85.

310 Blake Morlock, “Pilot Is in Tucson; His Aircraft’s over Iraq Battlefield”, Tucson Citizen, August 30, 2007.

311 Форум военного сообщества на сайте: , “Thread: UAV Operators Suffer War Stress”, May 2011.

312 Война является «официальной отменой цивилизованных стандартов», во время которой не просто поощряют, а принуждают усваивать формы поведения, которые при других обстоятельствах вызвали бы отторжение по эстетическим и нравственным соображениям, поэтому солдаты «проходят через существенное изменение своих установок и стандартов поведения… Их прежние стандарты нравственности, чистоты, а также эстетическое чувство и отношение к ближнему подвергаются существенному изменению». Они живут в соответствии с двойными стандартами. Ernest Jones, “War Shock and Freud’s Theory of the Neurosis”, цитируется no: Psycho-Analysis and the War Neuroses, ed. Ernest Jones (London: International Psycho-Analytical Library Press, 1921), p. 48.

313 John Keegan, The Illustrated Face of Battle, New York, Viking, 1989, p. 284.

314 Nicola Abe, “Dreams in Infrared: The Woes of an American Drone Operator”, Spiegel Online, December 14, 2012.

315 Bumiller, “A Day Job”.

316 Ortega, “Combat Stress”.

317 Ibid.

318 Simone Weil, La Pesanteur et la grace, Plon, Paris, 1948, p. 139.

319 Ibid.