На этот раз нечто личное

Как я уже писал, понедельник — мой самый загруженный день: я выполняю до трех операций. Иногда их бывает две, но тогда одна непременно по-настоящему большая. Обычно я заканчиваю работу не раньше восьми часов вечера, но у меня всегда есть время заглянуть в спортзал до возвращения домой. Кажется, что тренировка после долгого и трудного рабочего дня — последнее, чего можно хотеть. Но хирургу, несмотря на большие физические нагрузки, приходится долго стоять у стола почти не двигаясь и часто в неудобном положении, когда мышцы статически напряжены. И это при том, что операции неизбежно связаны с сильным стрессом. Это означает, что хирург частенько отходит от операционного стола абсолютно закостеневшим, а несколько упражнений могут снять это напряжение и отвлечь уставший от переживаний ум.

По понедельникам я обычно хожу в спортзал с другом и коллегой Стивом Ларджем. Мы вместе снимаем стресс и, занимаясь на тренажерах, обсуждаем свежие случаи, обмениваемся новыми идеями и сплетничаем о начальстве. Немножко побыв правильными спортсменами, мы отправляемся в Kingston Arms — чудесный кембриджский паб, чтобы пропустить по пинте светлого эля Jaipur и закусить его бургером со всеми положенными приправами и соусами. Конечно же, это сводит на нет всю пользу, полученную в тренажерном зале.

Аэробные упражнения надоедают мне своим однообразием и действуют отупляюще на такого прирожденного лентяя, как я. Но кроссворд, составленный Руфусом для Guardian (обычно его кроссворды можно найти в газете как раз по понедельникам), творит чудеса, и обязательные 20 минут на велотренажере пролетают абсолютно незаметно. Тренажеры для бега в этом зале снабжены большими дисплеями, на которых отображаются данные о скорости, нагрузке, наклоне дорожки, калориях, продолжительности упражнения, частоте сердечных сокращений и так далее. Все эти электронные чудеса меня совершенно не интересуют. Самое лучшее свойство экрана заключается в том, что это превосходный пюпитр и на него можно положить газету с кроссвордом. Причем под экраном есть и мелкий лоток, куда очень удобно класть ручку. И именно поэтому мой любимый тренажер — беговая дорожка.

В тот вечер мы со Стивом как обычно послушно перебирали ногами на соседних тренажерах и каждый решал кроссворд, лежавший на экране. Истекала последняя минута упражнения, и мне почему-то захотелось увеличить скорость, утешая себя тем, что скоро эта пытка наконец кончится. Я прибавил темп, и в этот момент в груди появилось очень неприятное ощущение. У меня получилось проигнорировать его, но, к несчастью, оно не проигнорировало меня и, мало того, усилилось. Двадцать минуть истекли, машина напомнила мне, что пора сбавить скорость, и я это сделал. Дискомфорт в груди исчез, не прошло и минуты. Тем не менее я был слегка озадачен и решил продлить аэробное упражнение и немного усилить нагрузку. Как я и опасался, дискомфорт вернулся. Стив уже шел к силовым тренажерам, и сказал, что мы не успеем в Kingston Arms до закрытия, если я сейчас не присоединюсь. Я замедлил бег, и дискомфорт снова немедленно исчез. Я ускорился, и неприятное ощущение вернулось. Оно было таким ужасным, что я прекратил дальнейшие попытки. То, что я испытывал, вполне соответствовало приведенному в учебниках классическому определению стенокардии напряжения.

Вот черт-черт-черт!

Я мастер отрицания. Я ничего не стал говорить Стиву. Две пинты эля и чизбургер сгладили неприятное впечатление от пережитого. В конце концов, что может значить какой-то единичный приступ, который неизвестно откуда взялся? Это ведь просто пустяк. Я превосходно себя чувствовал и очень скоро забыл обо всем до следующего посещения тренажерного зала. А потом подумал, что из чистого любопытства мне стоит еще раз попробовать пробежаться чуть быстрее. Стеснение в груди возникло сразу, причем при меньшей нагрузке. На следующий день все повторилось, когда я ехал на велосипеде по дороге с очень небольшим уклоном вверх, и на этот раз я решил поделиться с кем-нибудь своими новыми ощущениями. В тот же вечер я сообщил об этом моей жене Фрэн. Я сказал, что у меня стенокардия и, кажется, она довольно быстро прогрессирует. Это был диалог двух разумных людей, и мы сошлись на том, что надо немедленно обратиться за медицинской помощью. Я решил при первой же возможности посоветоваться с Питером Шофилдом, моим добрым другом и великолепным кардиологом.

Следующим вечером приступ начался прямо на лестнице, когда я поднимался на второй этаж. Это сильно меня встревожило. Такой тип стенокардии называется прогрессирующим, и ее исходом, если ничего не предпринимать, станет инфаркт миокарда. На следующий день я поймал Питера в коридоре и попросил принять меня как обычного пациента на амбулаторном приеме после обеда.

На консультации он подтвердил диагноз, сказав, что у меня нестабильная прогрессирующая стенокардия, при которой показано срочное обследование. Питер сказал, что, возможно, поражена только одна коронарная артерия и можно будет обойтись ангиопластикой и стентом. Но если вдруг поражены все, то придется прибегнуть к доброму старому аортокоронарному шунтированию. Питер посоветовал, чтобы я для начала сделал КТ, ведь, если она покажет поражение одной коронарной артерии, меня, возможно, направят на ангиографию с последующей установкой стента. И еще, в зависимости от того, что покажет КТ, Питер посоветовал заранее выбрать хирурга, которому я доверю сделать операцию. Ну, так, на всякий случай.

«Да что за чертовщина! Нет, это происходит не со мной! Такого просто не может быть, ведь это я обычно делаю АКШ другим людям! Как же так, кардиохирург вдруг стал пациентом» — эта мысль не давала мне покоя.

Питер назначил пригоршню антиангинальных (предназначенных для лечения стенокардии) лекарств и большие дозы двух антитромбоцитарных лекарств. Нестабильная стенокардия часто означает, что бляшка в стенке коронарной артерии потеряла устойчивость и постепенно разрушается. Когда тромбоциты прилипают к дефекту в стенке артерии, возникает маленький сгусток крови. Этот сгусток называется тромб. Он растет и в конце концов полностью закупоривает артерию, что приводит к инфаркту миокарда. Антитромбоцитарные лекарства — аспирин и некоторые другие — могут снизить риск. Я начал принимать таблетки и постарался забыть о неприятности. В конце концов, на свете существовали настоящие больные, которым надо было делать операции. Отрицание снова возобладало.

В тот вечер мне позвонила Дипа, наш рентгенолог. Она спросила, чем я занят в понедельник.

— У меня три операции, Дипа, а что?

— Видите ли, Питер хочет, чтобы мы сделали вам КТ. Похоже, в понедельник вы сильно заняты. Ну, хорошо, нет проблем. Мы откроем отделение раньше — только для вас. Приезжайте в семь утра.

Отрицание перестало работать. Все происходившее было суровой реальностью.

Утро понедельника выдалось солнечным, хотя и довольно холодным. Я подъехал к госпиталю в половине седьмого. Войдя в вестибюль рентгенологического отделения, я первым делом увидел большой плакат, на котором симпатичный доктор в белом халате и галстуке-бабочке благожелательно улыбался сидевшей напротив него за столом пожилой женщине. Только со второй попытки рассмотреть плакат мне удалось понять, что врач на плакате — это я сам. В этом было что-то сюрреалистическое. Потом я вспомнил, что несколько недель назад руководство госпиталя попросило меня сфотографироваться, потому что мое лицо «вызывает доверие у пациентов». Я разыскал дома старый галстук-бабочку, сфотографировался и забыл об этом. Пока я читал текст плаката об «индивидуальном и заботливом подходе к каждому пациенту Пэпуорта», в вестибюль вышла Дипа и любезно попросила пройти в кабинет и лечь на стол компьютерного томографа.

— Вам надо расслабиться, — сказала она. — Снимки получатся плохо, если частота пульса окажется выше 80 ударов в минуту.

— Это не проблема, Дипа, — бодро ответил я. — Я в хорошей физической форме и хожу в тренажерный зал. Пульс просто не бывает выше 60.

Она подключила меня к монитору ЭКГ, и действительно частота пульса оказалась 56 ударов в минуту.

— Отлично, — сказала Дипа. — Сначала мы посмотрим, есть ли отложения кальция на стенках коронарных артерий. Если их нет, то едва ли вы страдаете ишемической болезнью сердца. А если отложения обнаружатся, мы сделаем прицельные снимки пораженных участков. Первый снимок не займет много времени.

Она вышла из кабинета, чтобы защититься от излучения, и дальше разговаривала со мной по телефону из соседней комнаты, сидя перед большим стеклянным окном. Аппарат зажужжал, и стол, на котором я лежал, медленно втянулся в тоннель сканера. Первый снимок действительно был сделан очень быстро, и я уже увидел снимки на мониторе в углу кабинета, едва сойдя со стола. Мои коронарные артерии, как богато украшенная рождественская елка, светились белыми точками кальция. Эти точки были везде.

Дипа вошла в кабинет, держа в руке большой шприц.

— Это что такое? — поинтересовался я.

— Бета-блокатор. Надо его ввести, чтобы ваш пульс стал реже. Частота сердечных сокращений у вас сейчас 130 ударов в минуту. Пульс участился, когда вы посмотрели на снимок.

После введения бета-блокатора она продолжила исследование, а я вдруг подумал о том, что не менял завещание в течение 30 лет. Последний раз, когда я делал это, мне было чуть больше 30 — тогда родился мой первый сын. Теперь я знал, что у меня ишемическая болезнь сердца, от которой я могу умереть. Всего год назад мне вдруг, без всякой видимой причины, пришло в голову, что я уже 30 лет работаю в системе Национальной службы здравоохранения и за все это время ни разу не пропустил работу по болезни. Тогда мне стало очень страшно, что как раз в 30-летнюю годовщину работы подцеплю какую-нибудь заразу, которая испортит безупречный послужной список. Но юбилей наступил и прошел, а с моим здоровьем вроде бы ничего не случилось. Не пришла ли теперь пора считать цыплят? Ужасный семейный анамнез и 20 сигарет, которые я с большим удовольствием выкуривал ежедневно до 40-летнего возраста, внесли свою лепту, и пора было платить по счетам. Как мне нравилось чуть ли не каждую минуту прикуривать очередную сигарету!

Исследование завершилось. Дипа пригласила меня в свой кабинет, чтобы посмотреть и проанализировать снимки. Да, в моих артериях было полно отложений кальция. Да, у меня нездоровые коронарные артерии, но большая часть солей кальция расположена в толще стенок и не блокирует просвет, то есть не мешает кровотоку, за исключением одной артерии — передней левой нисходящей коронарной. Это очень важный сосуд, но поражен был только он — во всяком случае если судить по компьютерной томограмме.

Питер Шофилд согласился с выводами Дипы и предложил в четверг сделать коронароангиографию с последующей коронарной ангиопластикой и установлением стента. Великое множество кальциевых отложений Питеру не понравилось, так как в этом случае расширение ригидных стенок раздувным баллоном весьма затруднительно, что снижает эффективность процедуры. Питер еще раз предложил на всякий случай поискать хорошего хирурга. Я уже думал над этим вопросом и решил, что обращусь к Дэвиду Дженкинсу, если возникнет такая необходимость. Дэвид делал АКШ нечасто, но он был опытным, добросовестным хирургом и очень не любил рисковать понапрасну — как и я (во всяком случае мне хочется так думать). Я отправился в его кабинет.

— Дэвид, хочу попросить тебя об одном одолжении, — сказал я. — В четверг мне поставят стент, ты не побудешь рядом на случай, если понадобится АКШ?

По-валлийски светлокожий Дэвид стал еще белее.

— Конечно, почему нет? — ответил он.

Я поблагодарил коллегу и пошел в операционную, на первую операцию из запланированных на понедельник. Настроение мое улучшилось. У меня была конкретная, неоспоримая проблема, но были определены шаги ее решения, и, что еще важнее, вечером я поднялся на три лестничных пролета без приступа, хотя за несколько дней до этого боль появлялась после первого же пролета. По крайней мере мне не стало хуже.

На четверг я взял выходной по болезни, нарушив безупречную чистоту моих медицинских документов.

Быть пациентом в собственном госпитале — это событие, вызывающее странные ощущения. Со сменой ролей я справился довольно легко, но, конечно, не мог не заметить перемену. Несмотря на все попытки быть послушным, образцовым пациентом и делать все, что мне велели, я заметил, что медсестры приберегли для меня удобную и широкую койку, а девушка-интерн заметно нервничала, когда брала кровь на анализы и заполняла историю болезни с бланком информированного согласия. Когда с формальностями было покончено, оставалось только ждать. Мне даже пришло в голову проскользнуть в кабинет, написать пару выписок и заполнить истории болезни нескольких пациентов.

Очень немногие в госпитале знали, что я нахожусь в нем в качестве больного, но те, кто знал, пришли поздороваться и поддержать меня. Пришла Фрэн и села у моей постели. Когда подошло время сесть на кресло-каталку и ехать в ангиографическую лабораторию, я был настолько спокоен, насколько вообще можно было не волноваться в такой ситуации.

Питер за свою карьеру сделал десятки тысяч ангиографий и установил несколько тысяч стентов, включая стент, поставленный принцу Филиппу, герцогу Эдинбургскому. Он работал красиво и эффективно. Сначала мой коллега ввел иглу в бедренную артерию, а затем провел проводник через иглу по направлению к сердцу. По проводнику он продвинул к коронарным артериям ангиографический катетер, конец которого поочередно подвел сначала к устью левой, а затем и правой коронарной артерии, вводя контрастное вещество. Были сделаны снимки, и на мониторах я в режиме реального времени видел, как контраст распределяется по коронарным артериям.

Глядя на ангиограммы, я испытывал ни с чем не сравнимую радость. Правая и огибающая коронарные артерии были полностью проходимы. Причина стенокардии находилась в передней левой нисходящей артерии: я увидел кратер разрушенной бляшки, сужавший артерию не более чем на 20%, то есть не так сильно. Стало ясно, что проблема находится в процессе самопроизвольного разрешения. Антитромбоцитарные лекарства растворили сгусток или во всяком случае препятствовали его росту, а это значило, что разрушенная бляшка со временем заживет и сужение станет очень небольшим, если вообще сохранится.

— Думаю, мы можем оставить все как есть, — с улыбкой сказал Питер, снимая маску и перчатки.

Я с готовностью согласился, испытывая чувство огромного облегчения. Чтобы полностью насладиться внеплановым выходным, мы с Фрэн отправились в близлежащую деревню, отпраздновать чудесное исцеление в местном уютном ресторанчике.

Стенокардия постепенно отступила, но потребовались еще почти два года, прежде чем приступы прошли полностью. Я до сих пор настороженно жду появления дискомфорта в груди, когда еду на велосипеде в гору или работаю в тренажерном зале. Теперь я точно знаю, что у меня, как у многих представителей моего поколения, есть ишемическая болезнь сердца и что в один прекрасный день стенокардия может возобновиться. Теперь я испытываю намного большую эмпатию к своим пациентам со стенокардией и с особенным пониманием отношусь к тревогам по поводу диагноза. Кроме того, я знаю, что если когда-нибудь потребуется стент или АКШ, то я без особого энтузиазма отнесусь к этой перспективе, но охотно соглашусь на операцию. Если я проживу достаточно долго, это все-таки лишь вопрос времени.

Инсайдерское знание может быть пугающим. Парадоксально, но оно в то же время вселяет уверенность.

Отправить