Они собрались в замке с первыми лучами солнца, встававшего из бушующего моря.

Ее верные слуги оделись в соответствии с ролью английских джентльменов – сорочка с галстуком, пальто реглан, котелок. Оба мужчины были очень высокими, так что одежду им пришлось шить на заказ.

Из-за своего высокого роста Бектатен предпочитала элегантным европейским нарядам восточные одежды свободного кроя. У нее был большой сундук модной одежды на все случаи жизни, современный гардероб, подобающий члену королевской семьи, пребывающему в долгосрочном отъезде. Но когда она находилась в относительном одиночестве, у нее не хватало терпения на все эти костюмы и комплекты, ей было недосуг облачать в эти дорогие наряды свою стройную фигуру, которая не нуждалась в приукрашивании.

Котелки на головах ее слуг смотрелись довольно забавно. Слишком маленькие для них, они выглядели на их головах как помятые, неподходящие по размеру короны. Пока они вспоминали, что видели в городе, она прошла между ними, сняла с них шляпы и положила их на красивый консольный столик, стоявший у каменной стены.

Теперь ничто не будет отвлекать ее от их рассказа.

Из них двоих Энамон был более горячим и деятельным. В противоположность ему Актаму был спокойным и вдумчивым, а образ его уравновешенной натуры дополняло круглое и немного мальчишеское лицо. Видимо, Энамон казался более агрессивным из-за своего сломанного носа – память об одной смертельной схватке, – а может быть, все дело было в возрасте: он был на несколько лет старше Актаму, когда их сделали бессмертными.

«Однако никакая разница в возрасте в смертной жизни уже не имеет для них значения», – подумала Бектатен.

Оба прожили много столетий, и сейчас они сравнялись по жизненному опыту и обретенной мудрости. И все же эти различия в темпераменте время от времени проявлялись, особенно когда она просила их выполнить миссию большой важности. Похоже, эта разница, существовавшая в каждой клеточке их существа, теперь навеки была зафиксирована действием эликсира.

– Он точно бессмертный, этот мистер Рамзи, – сказал Энамон. – Я в этом убежден. Глаза у него того самого особенного синего оттенка, к тому же он никогда не спит. Свет в окнах их дома в Мейфэре горит круглыми сутками, и он занимается любовью со своей невестой всю ночь напролет.

– А что его невеста? – спросила она.

– Почти все время она носит темные очки. В газетах пишут, что в Египте она переболела какой-то болезнью, в результате чего у нее изменился цвет глаз. Мы практически уверены, что она тоже бессмертна.

– Но есть и еще кое-что, – добавил Актаму; его низкий голос казался мягким шепотом по сравнению с раскатистым баритоном Энамона. – Мы были там не одни.

– Что ты хочешь этим сказать? – насторожилась Бектатен.

– За домом следили и другие люди, – продолжал Актаму. – Они нас не видели, но зато мы видели их. Я пошел за ними, а Энамон остался наблюдать за домом в Мейфэре всю ночь, как вы нас инструктировали.

– Это были существа-«фрагменты» Сакноса? Неужели снова они?

– Этого мы не знаем. Но, может, и не они.

– Что ты видел, когда проследил за ними?

– Сначала появился один мужчина, который вывел меня к остальным. Он несся на машине на большой скорости. Я проследовал за ним до богатого поместья, которое находится на полпути от Лондона до территории, которая ныне называется у них Йоркшир.

Знание географии этого острова, которым мог похвастаться Актаму, было сейчас весьма полезно. Несколько раз в далеком прошлом, надолго погружаясь в сон, она отпускала своих любимых помощников путешествовать по свету. Так что, в отличие он нее самой, Энамон и Актаму уже бывали в этих краях. Это могло пригодиться.

– А этот человек бессмертный? – спросила она.

– Дело было ночью, темно, – ответил Актаму. – Но это поместье – место известное. Называется оно Парк Хэвилленд. Красивое место, огромная огороженная территория с высокими воротами. И остальные прибывали именно туда.

– Прибывали? Что ты имеешь в виду, Актаму?

– За воротами мне удалось заметить подъездную дорожку к дому, которая была забита машинами самых различных марок. Во всех окнах на фасаде дома горел яркий свет, несмотря на глубокую ночь. Вскоре за мужчиной, за которым я следил, подъехал еще один автомобиль. В нем были мужчина и женщина, оба элегантно одетые. Они были слишком далеко, чтобы я мог рассмотреть их лица. Если бы не такая активность в доме, я бы взобрался по стене и узнал бы больше. Но это показалось мне рискованным, и поэтому я решил сначала посоветоваться с вами. Возможно, вы захотите выбрать другой подход.

Актаму покосился на изящную серую кошку, которая терлась о ноги Бектатен.

– Ты все сделал правильно, Актаму, – ответила она. – Мудрое решение.

Подхватив кошку на руки, Бектатен ноготком нежно почесала ей спину по всей длине; кошка от удовольствия замурлыкала и принялась лизать ей пальцы другой руки. Как же любила Бектатен это ласковое создание!

– Эти люди из Парка Хэвилленд, – продолжал Актаму. – Мы опознали в них тех, кого видели на улицах Лондона, когда они шпионили за Рамзи и его возлюбленной. Собираются они поздно ночью. Так что это либо бессмертные, либо люди, настолько увлеченные идеей какого-то дела, что спать им некогда.

– А возможно, и то и другое, – предположил Энамон.

– Конечно.

Наступило молчание, которое долго никто не нарушал. Звук волн, разбивающихся о скалы под окном, напоминал монотонный медитативный напев, под который Бектатен могла неспешно обдумать все, что она только что услышала.

– Он вор и убийца, – наконец заявила она. – Рамзес Великий украл эликсир. Теперь я это знаю наверняка. Клинок, убивший мою любимую подругу Марупу, был дорогим, сделанным из бронзы. Я должна была догадаться. Напрасно я так опасалась Сакноса. Нужно было давно понять, что почти столетняя жизнь Рамзеса Великого – это было только начало.

– Вы знали это, моя царица, – ободряюще заметил Актаму. – Поэтому мы сегодня здесь.

Итак, Рамзес пустил в ход эликсир. И сделал это недавно.

А значит, наверняка появились и другие бессмертные.

– Мы узнаем все, что возможно, об этих людях из Парка Хэвилленд, – сказала Бектатен своим слугам. – Но сначала – мой сад. Пришло время возделать мой сад.

Они молча кивнули и удалились.

Бектатен наблюдала за ними со второго этажа замка, из комнаты, которую выбрала лично для себя. Одно окно в ней выходило на неспокойное море, а второе – в расположенный внизу внутренний двор, где Энамон и Актаму сажали семена на широкой прогалине голой земли среди некогда мощеного пола. Несколько дней назад они подравняли края этого участка выбитых булыжников так, чтобы сделать его прямоугольным. Сверху темное пятно почвы можно было принять за дыру в поверхности земли в рамке из выложенных камней, если бы не согнутые фигуры работающих мужчин.

Семена, которые некогда путешествовали в переметных сумках у них за плечами, сейчас хранились в разукрашенной шкатулке тонкой работы, которую они принесли из ее новой библиотеки, размещенной в соседней башне.

Энамон тщательно записывал расположение каждого растения, несмотря на то что их легко будет узнать, когда они зацветут.

А зацветут они в считаные мгновения.

Бастет, растянувшись на предплечье Бектатен, сладко мурлыкала. Ах, какое божественное наслаждение!

Закончив посадку растений, оба мужчины выпрямились и посмотрели в окно.

Кивком головы она разрешила им продолжать. Актаму взял чашу с эликсиром, который она выделила для сада, слегка наклонил ее и прошел по центру засаженного участка, аккуратно разбрызгивая эликсир налево от себя. Затем он повторил свой путь в обратном направлении, снова брызгая налево.

Она уже очень давно научила их, что в такой момент нельзя торопиться. Они не должны позволять бурному течению своей бесконечной жизни притуплять свое трепетное отношение к волшебству эликсира. Поэтому сейчас двое мужчин, точно по команде, замерли на краю участка, спокойно наблюдая, как из предварительно вскопанной почвы появляются первые зеленые ростки. Вот распустились первые листочки, а вскоре среди мягко шелестящей зелени грядок появились и первые цветы.

«Жизнь, – подумала она. – В эликсире кроется сама жизнь. Он не дает нам умереть и обновляет нас. Он дает нам свободу. И делает саму жизнь бескрайней и нескончаемой».

Через несколько минут мужчины поднялись в ее комнату. Актаму держал в руке один цветок: пять плотных оранжевых лепестков, загибающихся внутрь, пучок желтых тычинок. Принимая этот дар, Бектатен устроилась в кресле и положила на колени кошку. Она отщипнула кончики тычинок и растерла их между пальцами в однородную пасту.

Для этого теста требовалось совсем крошечное количество вещества.

Как только Бастет почувствовала запах цветка, она вдруг села, широко открыв глаза, и замерла, как это бывало у нее при виде только что пойманной рыбы. Бектатен искренне сожалела, что не может знать, что в настоящий момент чувствует ее кошка.

Бектатен поднесла два пальца, выпачканных в цветочной пыльце, к лицу и быстро провела ими по своим губам и вниз по подбородку.

Кошка немедленно принялась слизывать пыльцу с губ и подбородка хозяйки, пока Бектатен гладила ее по шерсти.

Через несколько минут этого необычного ритуала, когда пыльца впиталась в кожу их обеих, Бектатен начала видеть себя глазами кошки. Это явление всегда неизменно шокировало ее, приводило в благоговейный трепет. Они вдвоем проделывали это уже многократно, и всякий раз это мурлыкающее создание становилось все более понятливым и внимательным к людям. И еще острее чувствовало настроение и желания Бектатен. Это очень напоминало сердечную любовь, искреннюю любовь ближайшего друга. В действительности, благодаря чудесам этих цветов, «ангельского соцветия», Бектатен превратила многих грозных животных в своих любящих и внимательных компаньонов.

Бектатен прогнала кошку со своих колен, отдав ей безмолвный мысленный приказ. Когда та повиновалась, она глазами кошки увидела свои ноги, ноги Энамона, а потом и ноги Актаму, который, пятясь, уступал дорогу ее любимому животному. Она направила кошку к окну на выступ в стене, чтобы ей можно было лучше рассмотреть уже вовсю цветущий сад внизу.

Даже в глазах кошки разросшиеся растения представляли собой прекрасное зрелище – мощные стебли и пышные соцветия, колышущиеся под океанским бризом.

Все так же молча она скомандовала кошке вновь взобраться к ней колени.

Когда та вернулась и Бектатен посмотрела на свое нестареющее лицо ее глазами, она вытерла пыльцу со своих губ и щек. Странно было видеть себя со стороны, от этого немного кружилась голова. Потребуется еще какое-то время, чтобы ее организм полностью избавился от действия пыльцы, и тогда их сверхъестественная связь с Бастет оборвется.

Теперь же кошка просто сидела у нее на коленях и ждала, когда эти чудеса закончатся. Бектатен приказала ей сменить положение, чтобы она не могла смотреть на себя как в зеркало. Животное повиновалось.

– Это животное по-прежнему такое же умное? – наконец нарушил молчание Энамон.

– Да, Энамон. Очень умное. И со временем она еще поведает нам много интересного.

И кто знает, сколько всего еще сможет сделать Бастет в будущем. Кто знает, сколько открытий еще предстоит совершить им вместе с Бектатен.

Когда они пришли к ней, она как раз закончила читать свои дневники о тех временах, когда Рамзес II правил Египтом.

Это всколыхнуло в ней огромный пласт воспоминаний, связанных с тем периодом. Тогда она повсюду разыскивала Сакноса, но редко бывала в Египте, поскольку ничто не указывало на то, что он мог находиться там. Могла ли она упустить в своих записях какие-то важные детали или знаки? Это следовало хорошенько обдумать. Но не теперь. Сейчас пришло время для наложения матримониального благословения на это новое жилище.

Когда появились ее мужчины, молчаливые и решительные, она была к этому готова.

Она изголодалась по ним.

Бектатен отвела их в свою спальню, вид которой не оставлял никаких сомнений относительно ее намерений: постель была усыпана лепестками цветов, а в лампадках курился фимиам, наполняя воздух запахом благовоний.

В последний раз они занимались этим втроем много лет тому назад, так что казалось удивительным, насколько легко и непринужденно они пришли к этому сейчас.

Она позволила им снять свой тюрбан и разгладить свои темные волосы. Потом позволила им снять с себя всю одежду, а затем раздеться самим.

Их прекрасные нетленные тела нежно обнимали друг друга в мерцающем тусклом свете горящих свечей, готовые опуститься на ложе из подушек и лепестков цветов.

Всего за несколько минут до этого она читала о том, как занималась любовью три тысячи лет тому назад. И нашла, что в этом ничего не изменилось. «Когда ты бессмертен, – писала она, – ты уже не жаждешь так лихорадочно прикосновений другого человека. Ты не боишься потерять этих ощущений и поэтому не стараешься замкнуться, сдерживаться или пытаться выразить это языком, который тебя обязательно подведет».

– Возьмите меня, – прошептала она, закрывая глаза. – Возьмите меня и заставьте забыть мучительную страсть моих смертных любовников, забыть вкус смерти, всегда сопровождавший их поцелуи, и вкус потерь, омрачавших сладость их объятий.

Они подняли ее и уложили на благоухающую постель.

Актаму целовал ее, проникая языком сквозь ее губы, в то время как его пальцы ласкали сначала ее соски, а потом и ее грудь. И сразу она почувствовала, как по телу разливается жар, наслаждаясь тем, как мужчина своим весом придавил ее бедра и как его член вдавливается через другие ее губы.

Она полностью отдалась его воле, когда он ритмично извивался на ней, пока не закричала в сладостной агонии, которая всегда смешивалась у нее с болью.

– Мой Энамон, – сказала она, не открывая глаз и рукой нащупывая второго мужчину.

Вот они, эти знакомые руки, намного грубее, чем у Актаму; такие же грубые поцелуи, а потом и ладони Энамона под ягодицами, когда он приподнял ее, чтобы глубже в нее войти; его неровное дыхание, его срывающийся шепот: «Моя повелительница, моя царица, моя возлюбленная, прекрасная Бектатен».

Вновь возбудившись и не в силах сдерживаться, Актаму взял ее лицо в свои ладони и отвернул от своего напарника; но и Энамон не собирался отказываться от нее, и вскоре Бектатен почувствовала прикосновение его губ сначала к своему животу, а затем к груди. Его язык теребил ее соски, а пальцы ласкали ей волосы. Актаму все крепче прижимал ее к себе, а Энамон довел ее до чувственного пика.

Она упивалась восторгом от сплетения их тел, полностью вовлеченная в их борьбу за обладание ею, в их яростные усилия покорить ее новыми наслаждениями, окончательно завоевать ее, чего они никогда не могли сделать в смертной жизни. Ее возбуждало собственное бессилие в руках тех, кем она изо дня в день командовала, ее безоговорочная капитуляция перед теми, кто буквально боготворил ее с благоговейным трепетом, чего она никогда по-настоящему не понимала.

Актаму поставил ее на колени и, обхватив сзади, подставил Энамону, который целовал ее грудь; она в изнеможении растаяла между ними, потеряв ощущение места и времени, и все заботы отступили куда-то очень далеко.

Вся наша суть именно в этом, в этом экстазе, до которого плоть одного человека может довести плоть другого.

С каждым последующим оглушительным оргазмом к ней начали приходить видения – раскинувшегося внизу сада, возрожденного к жизни ее эликсиром, сочных побегов и цветов, которые превратили то, что когда-то было для нее болезненным и формальным ритуалом, в настоящий праздник, в необузданное торжество души и тела.

Эти бессмертные любовники знали географию ее тела и карту чувственных зон лучше любого божества, которое могло бы претендовать на то, что является ее создателем. Эти бессмертные любовники понимали ее жажду наслаждения и границы ее выносливости так, как этого не смог бы почувствовать ни один смертный любовник.

«Жизнь, – снова подумала она, – сделалась нескончаемой. И не нуждающейся в раскаянии».

И все благодаря эликсиру.

Это стало для нее еще одним напоминанием о том, почему тайну эликсира нужно хранить вечно и почему нельзя допустить, чтобы это волшебное средство снова было похищено.

Но вот все закончилось. Они лежали рядом, притихшие, выдохшиеся, чувствуя себя божественно опустошенными. Через некоторое время они вместе искупаются, потом оденут друг друга. Но сейчас они, пребывая в состоянии полного изнеможения, говорили друг другу на древнем языке Шактану ласковые слова, обменивались клятвами вечной преданности и поцелуями чистой любви, тихо смеялись и не сдерживали благодарных слез.

– Скреплены печатью экстаза, – пробормотал Актаму своим чарующим баритоном.

– Навеки связаны друг с другом, – добавил Энамон.

Внезапно она заплакала, содрогаясь от всхлипываний, и уткнулась лицом в шею Энамона.

– Любимые, любимые, любимые, – шептала она, в то время как ее рука обнимала за шею Актаму.

– Драгоценная моя, – сказал Актаму. – Я весь ваш, без остатка.

Энамон поцеловал ее закрытые веки:

– Ваш раб, всегда и навечно. Истинный раб, преданный вам всей душой.

Через некоторое время ее любовники снова превратятся в ее слуг.

Но пока после долгого и лениво-неторопливого принятия ванны они занялись ее волосами.

Собрав в небольшие пучки упругие вьющиеся пряди, они заплели их в длинные тонкие косы, аккуратно вплетая в них изящные золотые цепочки, усеянные мелкими жемчужинами. Таких кос было много, и это была очень непростая работа, но эти двое мужчин выполняли ее с таким же терпением и такой же любовью, как и ее служанки-женщины много лет назад. И когда они поднесли к ней зеркало, чтобы она могла взглянуть на результат их трудов (ах, какую четкость отражения дают эти идеальные современные зеркала!), ей показалось, что она смотрит на египетскую царицу, правившую задолго до Рамзеса, когда многие женщины благородного происхождения носили такие прически. В самом конце они водрузили ей на голову венец из кованого золота, своего рода невесомую царскую корону.

А затем пришел черед последних нежных поцелуев, после чего они отступили назад в ожидании ее приказов.

Она снова заплакала. Улегшись на мягкие подушки, она самозабвенно рыдала. Она оплакивала их, себя, все тела и души, живущие в узах разлуки и вечно ищущие соединения, союза, который снова и снова может закончиться лишь этой сладкой и жгучей болью.