Сибил слишком боялась повторения того неприятного приступа в поезде, поэтому избегала питаться со всеми в зале столовой первого класса. Но остальные пассажиры тем не менее приветствовали ее теплыми улыбками и вежливыми кивками головы, встречаясь с ней на палубе, как будто она была их близкой приятельницей уже только потому, что села с ними на один корабль.

Кое-кто из них, в основном британские аристократы, возвращавшиеся домой после отдыха в США, интересовались, почему она не появляется в ресторане. Специально для них Сибил сочинила историю о том, что, собираясь в поездку, в самый последний момент забыла положить в чемодан одежду, приличествующую для обеда в обществе. Возможно, будь ее спутники американцами, они настояли бы на том, что ей можно и слегка нарушить этикет, однако для чопорных англичан ее якобы нежелание появляться на публике в виде, не соответствующем случаю или ее положению, казалось вполне объяснимым.

Она не могла рассказать им о своих настоящих страхах и о том, что после того жуткого наваждения в вагоне экспресса «Двадцатый век Лимитед» ей казалось разумным совершать только короткие прогулки или даже перебежки, не отдаляясь далеко от своей каюты, где Люси всегда была наготове со стаканом воды и какими-то таблетками, в которых обычно Сибил нуждалась крайне редко.

Поэтому она приспособилась в основном питаться у себя в каюте. Это давало ей дополнительное время на то, чтобы подумать над своими дневниками, а также восстановить связную хронологическую последовательность тех странных ментальных нарушений, которые уже начали менять весь ход ее жизни.

Эта мистическая связь буквально изводила ее. Другого слова и не подберешь.

Она чувствовала мощный и необъяснимый контакт с той другой женщиной, красавицей с волосами цвета воронова крыла, носившей знаменитое имя последней царицы Египта. Она считала вполне возможным, что какая-то часть происходящего – это плод ее фантазии, что ее одержимость Клеопатрой на протяжении всей жизни привела к некоему ментальному сбою в тот момент, когда она пыталась осмыслить свое последнее видение. Однако та женщина, кем бы она ни была, жила все-таки в современности, как и сама Сибил. И даже если все это было лишь просто цепочкой необъяснимых галлюцинаций – что вряд ли, поскольку в одном из своих ночных кошмаров она видела совершенно реального человека, мистера Реджиналда Рамзи, – суть каждого из сновидений сводилась к тому, что она внезапно и явственно видела мир глазами другого человека. И по каким-то причинам связь с этой женщиной набрала достаточно сил, чтобы вырваться из снов в действительность.

Все это, будучи изложенным на бумаге, казалось, приобретало пусть загадочный, но глубокий и законченный смысл. Но когда она шептала эти же слова вслух для себя, она чувствовала, что крыша у нее окончательно поехала.

Именно в такие моменты она шла на риск, отправляясь на прогулку по палубе «Мавритании».

Ее излюбленное время для выполнения этого ритуала наступало ближе к вечеру, когда садящееся солнце эффектно подсвечивало силуэты четырех высоченных дымовых труб парохода, отчего те становились похожими на древние монолиты, дружно устремившиеся ввысь.

Она быстро проходила мимо группок пассажиров первого класса, вышедших глотнуть свежего воздуха перед ужином.

Иногда она перегибалась через поручни, наклоняясь достаточно низко, чтобы увидеть внизу, на более низкой палубе третьего класса детей, которые прыгали через скакалки и увлеченно играли в какие-то шумные игры. Но ее восторг их раскрепощенностью постепенно сменялся горечью. Ей не нравилась классовая система, разделявшая людей на группы, одни из которых считались выше других. Ее злило, что дети, находящиеся на борту, не могли свободно передвигаться, бегать, наворачивая по всему пароходу нескончаемые круги, воображая себя пиратами или викингами, или какими-то великими мореплавателями, населявшими их богатое воображение. Но хуже всего было другое: она была убеждена, что ее братья, ее покойная мать и даже, вероятно, ее покойный отец наверняка стали бы рьяно защищать эту систему, несмотря на то что именно из-за классовых предрассудков детям здесь был предоставлен лишь небольшой клочок палубы, на котором им позволялось бегать, играть и фантазировать.

Когда ее злость грозила подавить все хорошее, что было в ней, – а в последнее время такое с случалось с ней все чаще и чаще (наверное, это был какой-то побочный эффект ее переживаний), – она устремляла свой взгляд на серые волны океана и молилась за вечный покой пассажиров «Титаника», погибших в этих водах два года тому назад.

Но лишь только этот ритуал завершался – обычно это происходило, когда она находилась на северной стороне корабля, где солнце пряталось за дымовыми трубами, и когда большинство пассажиров уже уходили на ужин, – она начинала заниматься опасными экспериментами.

Сибил всеми силами пыталась установить связь с женщиной, глазами которой видела мир в своих галлюцинациях.

Крепко вцепившись обеими руками в поручни, так что суставы ее пальцев становились мертвенно-белыми, она восстанавливала в памяти каждый свой сон, каждый кошмар, каждую деталь последнего видения, посетившего ее в вагоне экспресса. Она видела палубу другого корабля, не такого большого, как этот. Он плыл через море – может, через это же самое, а может, и нет. Наверняка узнать она не могла, но старалась вспомнить все до самой мельчайшей подробности.

«Кто ты, Клеопатра? Поговори со мной. Расскажи мне, где ты сейчас. И пока ты со мной, прошу тебя, объясни мне, как получилось, что ты носишь такое величественное имя?»

Несколько дней прошли в безуспешных попытках – ответа не было.

Она чувствовала себя совершенно беспомощной, и это разочаровывало ее. Однако это же разочарование привело ее к гораздо более важному результату.

Оно доказало ей самой, что она больше не боится этого контакта. Что это мало-помалу разбудило какую-то часть ее натуры, которая слишком долго находилась в глубокой спячке. Эта ее часть была способна противостоять ее глупым братьям; она же придала ей отваги, чтобы самостоятельно отправиться в путешествие через Северную Атлантику, в Лондон. В определенном смысле это было необъяснимо и столь же невероятно, как и ее способность видеть другие страны глазами таинственной Клеопатры.

Кем бы ни была та женщина, могло ли случиться так, что Сибил набирается этих новых и мощных сил у нее?

Или они обе черпают силы друг у друга?

Возможности выяснить это у нее не было. Было лишь смутное ощущение, что ответы на какие-то из этих вопросов может знать тот самый мистер Рамзи. А до встречи с ним ей оставалось довольствоваться своими дневниками, а также замечательным и шикарным уединением в своей каюте.

На третий день путешествия через океан Сибил, едва начав свою послеполуденную прогулку, заметила мужчину, который читал ее книгу, изданную пять лет тому назад.

Называлась она «Гнев Анубиса» и, как и большинство ее романов, была навеяна ее яркими снами про Древний Египет.

Мужчина сидел совсем один и читал с такой жадностью, что, проходя мимо, она с трудом сдержала улыбку.

В этой книге могущественная царица пробуждает от мертвого сна царя Египта из прошлых времен, который обрел бессмертие в результате наложенного богами заклятия. Царь этот соглашается быть ее советником. Вскоре между этими двоими вспыхивает безумная страсть. Но любовь их пошатнулась, когда царица приходит к нему с невыполнимой просьбой: чтобы он использовал то же заклятие, сделавшее его бессмертным, для ее собственной армии, даровав ей тем самым свое неистребимое войско.

Царь отказывается и оставляет ее. В отчаянии она бросается в Нил, который кишит крокодилами.

Ее редактор настаивал на таком нелепом финале и в этом своем стремлении дошел до того, что требовал, чтобы Сибил добавила пространные описания того, как кровожадные рептилии откусывают несчастной царице одну за другой руки и ноги. Но она умудрилась даже немного позабавиться в этих сценах, подключив к описанию этих страстей все свое воображение, хотя после каждой написанной строчки ее мутило.

Для усиления всеобщего впечатления она использовала только самые яркие эпизоды реальной истории Египта. Так, для создания образа своей мифической царицы Актепшан Сибил объединила самые драматические истории из жизни Клеопатры и Хатшепсут, хотя на самом деле этих женщин разделяли тысячи лет.

Уже очень давно она отказалась от попыток сделать свои книги исторически достоверными – суровые стычки с собственным редактором по этому поводу были слишком уж изнурительными.

«Читатели хотят от тебя увлекательного повествования, Сибил. А не уроков истории!»

Хотя она так не считала ни единой секунды. Но подобные споры отнимали массу сил и энергии, и в результате ее романы представляли собой адскую смесь из античной истории и истории династии Птолемеев, где, как она порой с оттенком невеселой иронии признавалась себе, имена были умышленно изменены, чтобы защитить по-настоящему интересные персонажи. В каком-то смысле это было для нее благом: освобождение от обременительной необходимости придерживаться исторической точности позволяло ей давать волю детским снам про Египет со всей их странной абстракцией и единолично править собственным творческим процессом, как настоящей царице.

Она уже написала столько романов, что иногда их сюжеты путались в ее голове. Однако по каким-то причинам «Гнев Анубиса» стоял в этом ряду особняком. Вероятно, связано это было с тем, что в основе его лежал один отличный от других необычный сон.

Отложив оставшуюся часть своей прогулки на потом, она вернулась к тому месту, где сидел мужчина.

Теперь рядом с ним сидела его жена.

Сибил не могла точно сказать, на что рассчитывает, подсаживаясь к ним. Было любопытно, позволит ли вновь обретенная ею сила первой протянуть им руку и представиться как автор этой книги. В большинстве изданий не было ни ее фотографии, ни рисованного портрета. До сих пор она никому на борту не говорила о своей профессии и ее пока никто не узнал. Сейчас она сделала вид, что любуется морем, но периодически искоса поглядывала в их сторону.

– Уф, – наконец выдохнул мужчина и захлопнул книгу. – Эта Сибил Паркер, пожалуй, в какой-то степени социалистка.

– С чего ты взял, дорогой? – спросила его жена совершенно равнодушным тоном.

– Роман по большей части отличный. Но в самый разгар событий вдруг вставлена лекция, без которой я определенно обошелся бы.

– Лекция? Какого толка?

– Некая египетская царица смертельно влюбляется в одного бессмертного мужчину, который, в свою очередь, сам когда-то правил Египтом. С ними происходят всевозможные приключения, и тут однажды вечером он является к ней в покои одетый как простолюдин и требует от нее последовать его примеру, чтобы они могли прогуляться по своему городу неузнанными. Как обычные люди.

Вот оно что!

Даже явное пренебрежение, с каким этот человек пересказывал ее вымышленный сюжет, не могло ослабить силу и мощь того сна. Еще с детских лет ее не покидало ощущение, что когда-то она была египетской царицей и что ее бессмертный компаньон как-то провел ее, одетую в простые одежды, по улицам и переулкам какого-то царственного города, только она не знала какого. Возможно, это была Александрия. А может быть, Фивы. Этого уже никогда не узнать, поскольку приметы того города она помнила слишком туманно.

Сон тот представлял собой не какой-то визуальный опыт, а скорее походил просто на определенное знание, пришедшее к ней во сне. В ходе него она вдруг с волшебной определенностью понимала некоторые конкретные вещи, что может происходить только во сне: например, она точно знала, что идущий рядом с ней и держащий ее за руку мужчина – бессмертный; она знала, что была царицей Египта. Она знала, что его любовь к ней приняла форму такой экскурсии по собственному царству с целью увидеть его глазами ее подданных. Но это знание сопровождалось также и картинками. В целом же сон казался туманным и незавершенным. Она никогда не видела лица шедшего рядом с ней мужчины, и поэтому, описывая его в своей книге, она позаимствовала его черты у одного из самых красивых театральных актеров Чикаго.

– Думаю, что небольшая прогулка никак не говорит о ее социалистических взглядах, – пробормотала жена того человека.

– А ты можешь представить себе нашего короля, который наряжается нищим и шатается по лондонским улицам?

– Это как раз я представить могу, – ответила его жена. – Зато не могу представить, чтобы он много чего узнал из такой прогулки.

– Да и зачем это ему? Грязь – она и есть грязь. С ней нужно бороться, вот и все. Он должен заниматься только тем, чем ему положено заниматься для эффективного правления страной. А разыгрывание из себя нищего этой цели никак не служит.

И тут неожиданно ее новая сила опять дала о себе знать; даже не успев сообразить, что делает, Сибил внезапно обратилась к мужчине спокойным и уверенным голосом:

– А ведь, наверное, ни один король не может быть эффективным правителем, если он по-настоящему не знает свой народ, весь свой народ.

Мужчина смерил ее презрительным взглядом. Отложив книгу в сторону, он встал.

– Что, дорогой? – с изумлением спросила его жена. – Тебе нечего на это сказать?

Повернувшись к Сибил спиной, мужчина заявил:

– Если я с человеком не разговариваю, ему вряд ли стоит рассчитывать, что я отвечу, когда он что-то говорит в мой адрес.

С этими словами он встал и удалился, успев напоследок пробормотать себе под нос что-то насчет «этих идеалистов-американцев».

Его жена с извиняющимся видом улыбнулась Сибил и поднялась, чтобы последовать за ним.

– Простите моего мужа. Он с большим трудом выносит, когда приходится спорить с другими мужчинами. И должны пройти еще годы, прежде чем он будет чувствовать себя комфортно в споре с женщиной. Если такое вообще случится.

Но грубость мужчины нисколько не задела Сибил; он сам произнес слова, побудившие ее к действию, это был его выбор. Поэтому, когда его жена тоже ушла, она встала и подошла к перилам палубы.

«Если я с человеком не разговариваю, ему вряд ли стоит рассчитывать, что я отвечу, когда он что-то говорит в мой адрес».

С того момента как «Мавритания» покинула Нью-Йорк, она уже много раз пыталась наладить контакт между собой и той Клеопатрой; каждый раз она зажмуривала глаза и искала какой-то глубокий потаенный уголок внутри себя. И каждая такая попытка напоминала старания найти путь через комнату, погруженную в кромешную темноту и полную тишину, где ей не могло помочь ни одно из чувств.

Да, раньше она обращалась к той женщине мысленно, иногда – тихим шепотом. Но чтобы по-настоящему пообщаться с ней, делать это нужно было в редкие моменты их связи. А до тех пор как вообще можно было рассчитывать на какой-то ответ?

Сибил поспешила обратно в свою каюту. Она стала намекать Люси, чтобы та прошлась по палубе, подышала свежим морским воздухом. Люси сначала заартачилась, но быстро сообразила, что это, собственно, не предложение, а приказ.

Оставшись в одиночестве, Сибил долго сидела и мучилась над точной формулировкой своего послания и в конце концов, выбросив в корзину для мусора несколько смятых листов бумаги, остановилась на одном варианте, который, с ее точки зрения, мог сработать.

Послание должно быть простым и четким. Если следующий эпизод их контакта будет таким же, как предыдущий, у нее будет всего одна-две минуты на то, чтобы донести свое сообщение до женщины, которая в тот момент сверхъестественным образом видит мир глазами Сибил.

Записав свое послание, она еще некоторое время сидела, глядя на него.

Нужно ли ей постоянно носить его с собой, чтобы вытащить из кармана при первых признаках потери ориентации? Был ли этот лист бумаги достаточно большим? А может быть, ей следовало бы написать эти слова помадой на зеркале в ванной комнате, рискуя тем самым, выставить себя перед Люси окончательно свихнувшейся?

Вероятно, если ее первая попытка провалится, она поищет другие способы, но в настоящее время она просто оставила записку на комоде, чтобы та всегда была под рукой.