Глава LXVII

Сообщение о внезапной тяжелой болезни Каупервуда, появившееся прежде всего в местных нью-йоркских газетах, выросло чуть ли не в международную сенсацию. Это событие затрагивало интересы и капиталовложения тысяч людей, не говоря уже о банках и банкирах. На следующий же день корреспонденты крупнейших газет Англии, Франции и всех стран Европы, через агентства Юнайтед Пресс и Ассошиэйтед Пресс, не только проинтервьюировали Джемисона и доктора Джеймса, но и обратились к известным американским финансистам с вопросом – каковы могут быть последствия смерти Каупервуда.

Некоторые акционеры проявляли столько беспокойства, высказывали столько опасений, что кое-кому из директоров лондонской подземки пришлось выступить с заявлением по поводу болезни Каупервуда и ее значения для дела. Например, передавали, что мистер Ликс, занимавший в то время пост председателя правления Районной дороги и слывший доверенным человеком Каупервуда, сказал, что «все необходимые меры на случай болезни мистера Каупервуда и появления каких-либо затруднений в делах приняты давным-давно. В совете директоров метрополитена по всем вопросам существует полное согласие. У огромной системы подземных железных дорог – блестящее будущее, в нашем предприятии нет и следа смятения или беспорядка».

А некто Уильям Эдмундс, директор лондонской компании по строительству железнодорожного оборудования и прокладке дорог, заявил: «Все идет как по маслу. Дело поставлено настолько хорошо, что болезнь или временное отсутствие мистера Каупервуда не могут на нем отразиться».

Лорд Стэйн сказал: «Строительство подземных дорог идет как нельзя лучше; мистер Каупервуд с самого начала так поставил дело, что, хотя он сейчас и вынужден временно отстраниться от управления им, это не вызовет никаких серьезных осложнений. Мистер Каупервуд слишком крупный организатор, чтобы ставить работу целого огромного предприятия в зависимость от какого-либо одного человека. Но, разумеется, мы надеемся, что он скоро выздоровеет и вернется к делам, – его присутствие нам всегда желательно».

Хотя доктор Джеймс и пытался оградить Каупервуда от всех этих пересудов, однако кое-кого ему все же пришлось допустить к больному, и это были люди, которых он не мог заставить молчать: дочь Каупервуда Лилиан и его сын Фрэнк Каупервуд-младший – он не видел их обоих много лет. Из разговора с ними Каупервуд узнал, как относится публика к его болезни, и нельзя сказать, чтобы это не польстило ему.

Вслед за детьми пришла Эйлин; она не на шутку встревожилась – таким слабым и больным выглядел Каупервуд, так плохо он себя чувствовал. Доктор Джеймс настоятельно просил Эйлин не говорить пока с больным ни о каких делах, хотя бы и неотложных; она послушно согласилась, и ее первый визит был очень коротким.

После ухода Эйлин Каупервуд волей-неволей задумался над различными практическими и финансовыми проблемами, возникшими в связи с его болезнью, – надо как-то их решить, а удастся ли? В частности, нужно подобрать себе заместителя – ведь сам он, разумеется, должен будет временно устраниться от дел. Естественно, первая мысль Каупервуда была о Стэйне; но нет, Стэйн не подходит, у него и так слишком много разнообразных и серьезных обязанностей. Есть еще та кой Гораций Олбертсон, президент Электротранспортной компании в Сент-Луисе и один из самых способных в Америке железнодорожных дельцов, – с ним Каупервуд не раз встречался на финансовом поприще. Вот Олбертсон, пожалуй, самый подходящий человек, на него можно положиться в такой критический момент. И Каупервуд немедленно поручил Джемисону съездить в Сент-Луис и повидаться с Олбертсоном: надо изложить ему суть дела, и пусть он сам назначит, какое ему нужно вознаграждение.

Однако Олбертсон отклонил предложение: он, конечно, очень польщен, но у него с каждым днем прибавляется забот, и он не может сейчас даже и подумать о том, чтобы расстаться с Америкой. Каупервуд был разочарован, но он мог понять и оправдать отказ Олбертсона. Впрочем, через некоторое время вопрос этот решился: Стэйн и директора лондонского метрополитена телеграммой известили его о том, что они поручили сэру Хэмфри Бэббсу, которого Каупервуд хорошо знал, временно занять его место и возглавить дело. Пришло и еще несколько телеграмм от лондонских компаньонов Каупервуда, в том числе от Элверсона Джонсона, – все они выражали свое величайшее сожаление по поводу его болезни и горячо желали ему скорее выздороветь и возвратиться в Лондон.

Но, несмотря на все их любезности, Каупервуд не мог не тревожиться: дела его принимали сложный и даже зловещий оборот. Прежде всего Беренис – его нежная и преданная возлюбленная – рискует очень многим ради того, чтобы изредка – поздно вечером или рано утром – потихоньку навещать его при содействии доктора Джеймса. И Эйлин… ох уж эта Эйлин, с ее необъяснимыми странностями и причудами и полным непониманием жизни – она тоже время от времени на вещает его, и не подозревая, что Беренис совсем рядом, здесь же в отеле. Да, надо собраться с силами, надо выжить… Но как ни старайся, а земля уходит из-под ног. Ощущение это было настолько явственным, что однажды, оставшись наедине с доктором Джеймсом, Каупервуд заговорил об этом:

– Послушайте, Джефф, я болен уже около месяца, а мне ничуть не лучше.

– Бросьте, Фрэнк, – поспешно перебил доктор Джеймс, – не надо так говорить. Вы должны поправиться, только надо как следует постараться. Ведь бывали у меня пациенты не в лучшем положении, чем вы, – и ничего, выздоравливали.

– Знаю, мой друг, – сказал Каупервуд, – и вы, разумеется, хотите подбодрить меня. Но только мне почему-то кажется, что я не встану. Так что вы, пожалуйста, позвоните Эйлин и попросите ее зайти ко мне: нам надо с ней поговорить о доме, об имуществе. Я уже и раньше думал об этом, но сейчас чувствую, что больше откладывать не стоит.

– Как хотите, Фрэнк, – сказал Джеймс. – Только выбросьте из головы, что вы не поправитесь. Так не годится. Я-то ведь другого мнения. Окажите мне такую услугу: попробуйте поверить, что вы выздоровеете.

– Попробую, Джефф, только вызовите Эйлин, хорошо?

– Ну конечно, Фрэнк, но помните: вам нельзя говорить слишком долго!

И Джеймс, вернувшись к себе, позвонил Эйлин и попросил ее зайти к мужу.

– Не могли бы вы прийти сегодня, скажем, часа в три? – спросил он ее.

Она помедлила с минуту, потом ответила:

– Да, конечно, доктор Джеймс.

И она пришла почти в назначенный срок, взволнованная, удивленная и огорченная.

При виде ее Каупервудом овладело знакомое ощущение усталости, которое он уже не раз испытывал за эти годы, – усталости не столько физической, сколько моральной. Как не хватало всегда Эйлин душевной тонкости – редкого качества, отличающего вот таких женщин, как Беренис! И все же Эйлин – его жена, и он должен позаботиться о ней, отнестись к ней с уважением, ведь она была так добра, так предана ему в те времена, когда он больше всего в этом нуждался. Воспоминания смягчили Каупервуда, и когда Эйлин подошла к его постели, чтобы поздороваться, он ласково взял ее за руку.

– Как ты себя чувствуешь, Фрэнк? – спросила она.

– Что ж, Эйлин, я здесь уже целый месяц, а силы у меня все убывают, хотя, по мнению доктора, дела мои не так плохи. Нам давно надо было поговорить, вот я и решил послать за тобой. Но может быть, ты сначала расскажешь мне, как там перестраивается дом?

– Да, кое о чем надо бы посоветоваться, – с заминкой сказала Эйлин. – Но по-моему, все это может подождать, пока тебе не станет лучше, как ты думаешь?

– Ну, видишь ли, мне едва ли когда-нибудь станет лучше. Вот почему я хотел видеть тебя сегодня же, – мягко сказал Каупервуд.

Эйлин промолчала, не зная, что ответить.

– Видишь ли, Эйлин, – продолжал он, – почти все мое имущество переходит к тебе, хотя я не забыл в завещании и о других, в частности о моем сыне и дочери. Но все заботы об имуществе падут на тебя. А ведь это не шутка, ты будешь распоряжаться огромными деньгами. Вот я и хочу знать, как ты сама считаешь – справишься ты? И скажи мне, выполнишь ли ты в точности все, что сказано в моем завещании?

– Да, конечно, Фрэнк, я сделаю все, что ты скажешь.

Он вздохнул с чувством внутреннего облегчения и продолжал:

– По завещанию я предоставляю тебе полное право бесконтрольного владения имуществом, но именно поэтому я хочу предостеречь тебя: никому нельзя слишком верить. Как только меня не станет, тебя, разумеется, начнут осаждать всякие прожектеры и просители, будут вытягивать у тебя деньги на одно, на другое, на третье, будут добиваться, чтобы ты жертвовала в пользу разных благотворительных учреждений. Правда, я принял меры, чтобы оберечь твое имущество, – душеприказчики ничего не смогут предпринять без твоего ведома и одобрения, а уж ты суди и решай, какой план принять, а какой – отвергнуть. Один из моих душеприказчиков – доктор Джеймс, на его суждение я вполне могу положиться. Он не только опытный медик, он человек добрый и глубоко порядочный. Я сказал ему, что тебе потребуется советчик, и он обещал во всем тебе помогать, насколько хватит опыта и умения. Помни, это человек на редкость верный и честный; я сказал, что оставлю ему кое-какие деньги в благодарность за все, что он для меня сделал, – и, представь, он отказался наотрез, хотя и согласился быть твоим советчиком. Так вот, если ты когда-нибудь попадешь в затруднительное положение и не будешь знать, как поступить, прежде всего обратись к нему и послушай, что он тебе скажет.

– Да, Фрэнк, я все сделаю, как ты говоришь. Раз ты веришь ему, то и я, конечно, буду верить.

– Должен сказать, – продолжал Каупервуд, – что в моем завещании имеются особые пункты, ими ты займешься, когда все наследники получат свою долю. Прежде всего надо довести до конца перестройку моей картинной галереи и позаботиться о ее сохранности. Наш дворец пусть будет музеем, открытым для публики. Я оставляю достаточно денег на его содержание, и ты должна будешь следить за тем, чтобы он всегда был в порядке. Право, не знаю, Эйлин, понимала ли ты когда-нибудь, как много значил для меня этот дом. Сколько больших замыслов, которым я отдал свою жизнь, родилось в нем. Когда я строил его, покупал для него картины и статуи, я пытался внести в мою и твою жизнь частицу той красоты, что не имеет ничего общего с городской суетой и бизнесом.

Слушая Каупервуда, Эйлин, пожалуй, впервые хотя бы отчасти поняла, как все это важно для него, и снова пообещала выполнить в точности все его пожелания.

– Еще одно, – продолжал он. – Ты знаешь, я уже давно хотел построить больницу. Для нее вовсе не обязательно покупать роскошный участок, – достаточно выбрать место поудобнее в районе Бронкс, я так и пишу в завещании. Это будет больница для бедных, а не для тех, у кого есть средства, чтобы устроиться получше, – и пусть в нее принимают всех, независимо от расы, вероисповедания или цвета кожи.

Он помолчал, переводя дух, – молчала и Эйлин.

– И еще одно, Эйлин. Я не говорил тебе об этом до сих пор, потому что не знал, как ты это примешь. Я начал строить склеп на Гринвудском кладбище, он уже почти готов, – это отличная копия древнегреческой гробницы. В нем два бронзовых саркофага – один для меня, а другой для тебя, если ты захочешь, чтобы тебя там похоронили.

При этих словах ей стало не по себе, и она невольно поежилась: он говорил о своей близкой смерти так же спокойно и деловито, как о постройке железной дороги.

– Ты говоришь, на Гринвудском кладбище? – спросила она.

– Да, – торжественно отвечал Каупервуд.

– И этот склеп уже почти готов?

– Меня можно будет похоронить там, если я умру в ближайшие дни.

– Право, Фрэнк, ты самый странный человек на свете! Что это ты вздумал строить самому себе склеп – и мне заодно, – как будто ты уже так уверен, что не выживешь…

– Но ведь этот склеп простоит тысячу лет, Эйлин, – сказал Каупервуд, слегка повысив голос. – Все мы когда-нибудь умрем, так почему бы тебе не быть и после смерти рядом со мной, – разумеется, если ты не против.

Она не ответила.

– Ну вот и все, – закончил он, – по-моему, нас обоих должны похоронить в этом склепе, раз уж он для того построен. Впрочем, если ты не хочешь…

Но тут Эйлин прервала его:

– Ох, Фрэнк, не будем сейчас об этом говорить. Раз ты хочешь, чтоб меня там похоронили, так и будет, ты же знаешь… – И голос ее дрогнул от еле сдерживаемого рыдания.

В эту минуту открылась дверь, и доктор Джеймс сказал, что больному не следует так много разговаривать; она может навестить его и в другой раз, только надо будет предварительно позвонить. Эйлин, сидевшая у постели Каупервуда, тотчас поднялась и взяла его за руку.

– Завтра я опять приду, Фрэнк, хоть ненадолго, – сказала она, – если тебе что-нибудь понадобится, попроси доктора Джеймса позвонить мне. Только поправляйся, Фрэнк. Ты должен поправиться, должен в это верить. Ведь ты еще столько хотел сделать. Постарайся…

– Ну хорошо, хорошо, дорогая, я постараюсь, – ответил Каупервуд и, помахав ей рукой, прибавил: – До завтра!

Эйлин повернулась и вышла в коридор. Она направилась к лифтам, невесело раздумывая о своем разговоре с Каупервудом, как вдруг из лифта вышла женщина. Эйлин в изумлении воззрилась на нее – это была Беренис. На несколько секунд обе оцепенели, потом Беренис пересекла холл, открыла дверь и исчезла на лестнице, ведущей в нижний этаж. Эйлин не помня себя повернула было назад, к номеру Каупервуда, но вдруг передумала и направилась обратно к лифтам. Но тут же остановилась и замерла на месте. Беренис! Значит, она в Нью-Йорке, и, очевидно, это Каупервуд ее вызвал. Ну, конечно же! А он-то притворяется, что умирает. Неужели вероломству этого человека не будет границ?.. И он еще просил ее прийти завтра! И толковал о склепе, где она будет погребена рядом с ним! С ним! Нет, хватит! Больше она не желает его видеть, – пусть ее вызывают к нему хоть тысячу раз в день! Она прикажет слугам не отвечать на звонки, если будет звонить ее муж, или этот его сообщник – доктор Джеймс, или кто-либо по их поручению!

Когда Эйлин вошла в лифт, в ее душе бушевала буря, ярость клокотала, словно волны морские. Она расскажет газетам об этом негодяе – о том, как он оскорбляет и унижает жену, которая столько для него сделала! Она ему еще отплатит!

Очутившись на улице, Эйлин бросилась в такси.

– Все равно куда – только скорее! – кинула она шоферу и принялась перебирать про себя, точно четки невиданной длины, все беды, какие она только могла придумать, чтобы обрушить их на Каупервуда! Так она ехала все дальше, дрожа от ярости, которая, словно электрический ток, устремлялась туда – к Беренис.