Пейзаж с фигурами

В этом доме все было очень странным. Лифт, разумеется, не работал. Стальная шахта, по которой кабина скользила вверх и вниз, погнулась, вылетело и несколько мраморных ступеней в шести лестничных пролетах, поэтому подниматься приходилось осторожно, дабы не провалиться. Некоторые двери открывались в комнаты, которых более не существовало, и, открыв крепкую, в идеальном состоянии дверь, человек рисковал сделать следующий шаг уже в пустоту: находящуюся за дверью часть дома на этом этаже и на трех нижних разнесло в щепки прямыми попаданиями артиллерийских снарядов. Но при этом на двух верхних этажах остались нетронутыми четыре комнаты, окнами выходящие на фасад, а в задних комнатах водопровод и канализация работали на всех этажах. Мы называли этот дом Старый особняк.

Линия фронта, в самый худший период, находилась прямо под этим многоквартирным домом, проходя по верхнему краю небольшого плато с бульваром по его периметру, и у дома еще оставались окоп и начавшие гнить под дождем мешки с песком. Они находились так близко, что, стоя на одном из уцелевших балконов, ты мог бросить в них обломком кафельной плитки или кирпичом. Но линия фронта отодвинулась от плато и находилась на другом берегу реки, высоко на склоне заросшего соснами холма, который поднимался за старой королевской охотничьей резиденцией, именуемой Каса дель Кампо. Теперь бои шли там, и мы использовали Старый особняк и как наблюдательный пункт, и как удачное место для съемок.

В те дни это было очень опасно, и всегда было холодно, и нам все время хотелось есть, и мы неустанно шутили.

Всякий раз, когда снаряд взрывается в доме, помимо прочего, возникает облако кирпичной и гипсовой пыли, которая, оседая, покрывает зеркальные поверхности тончайшим ровным слоем, как в новом доме окна закрашивают известковой краской. В одной из верхних комнат стояло высокое, неразбитое зеркало, и на его запыленной поверхности я большими печатными буквами написал «СМЕРТЬ ДЖОННИ», а потом мы под каким-то предлогом отправили в эту комнату Джонни, нашего оператора. Когда он открыл дверь – случилось это во время обстрела – и увидел надпись, которая смотрела на него из зеркала, его охватила дикая, безумная ярость, и прошло немало времени, прежде чем мы вновь стали друзьями.

На следующий день, когда мы грузили снаряжение в автомобиль перед отелем, я залез в салон и поднял боковое окошко, потому что стоял жуткий холод. Так на стекле кто-то написал большими красными буквами, вероятно позаимствовав у кого-то помаду: «ЭД ВША». Мы несколько дней ездили с этим загадочным для испанцев слоганом. Вероятно, они думали, что это аббревиатура какой-то голландско-американской революционной организации, вроде ИАФ или НКТ.

Потом настал день, когда в город приехал знаменитый англичанин, который заставил нас забыть обо всем. Во все экспедиции в сторону фронта он надевал огромную, похожую на немецкую, стальную каску. Этим предметом амуниции никто из нас не пользовался. Бытовало мнение, что каски, раз уж ощущался их дефицит, должны использоваться только в наступающих частях, и, разумеется, пристрастие Знаменитости к ношению каски вызвало у нас неприязненное отношение.

Как-то мы сидели в комнате американской журналистки, которая обзавелась отличным электрическим обогревателем. Знаменитости эта очень уютная комната понравилась, и он предложил называть ее Клубом. По его задумке, каждому следовало приносить спиртное и наслаждаться теплом и уютом. Американка много работала и не хотела, чтобы ее комната превратилась в Клуб, и всячески старалась это предотвратить, хоть и не всегда успешно, поэтому предложение Знаменитости стало для нее ударом.

На следующий день мы все работали в Старом особняке, прикрывая объектив камеры, чтобы нас не выдал отблеск послеполуденного солнца, когда Знаменитость прибыл в сопровождении американской журналистки. Он услышал, как мы обсуждали Старый особняк в Клубе, и решил нанести нам визит. Я использовал маленький восьмикратный цейссовский бинокль, который мог прикрыть руками от тех же отблесков, и наблюдал за передовой из той части полуразбитого балкона, которая находилась в тени. До начала атаки оставалось совсем немного времени, и мы ждали появления самолетов, которым предстояло нанести бомбовый удар, заменяющий столь необходимую артподготовку, поскольку тяжелой артиллерии у Республики не хватало.

Мы работали в доме тихо как мышки, потому что успех нашей работы и возможность дальнейшего наблюдения за передовой зависели от нашей скрытности: мы изо всех сил старались не привлекать внимания к этому заброшенному дому. Но теперь в комнату вошел Знаменитость, взял стул и уселся посреди открытого балкона, в стальной каске, с огромным биноклем и прочими атрибутами. Наша камера выглядывала из окна на балкон, тщательно замаскированная, как и пулемет. Я стоял на балконе в тени, невидимый для тех, кто мог смотреть на дом со склона холма, где находился противник. На освещенную солнцем часть балкона не выходил. Знаменитость уселся у всех на виду, ярко освещенный солнцем, в стальной каске, словно главнокомандующий, стекла бинокля пускали во все стороны солнечные зайчики.

– Послушай, мы тут работаем, – сказал я ему. – С того места, где ты сидишь, блики видны всем, кто сейчас на том склоне.

– Ты же не думаешь, что они могут причинить вред этому дому, – ответил Знаменитость с непоколебимым спокойствием и достоинством.

– Если ты когда-нибудь охотился на горных козлов, то должен знать, что они видят тебя так же хорошо, как ты их. Ты же четко видишь в свой бинокль людей на той стороне? Так они так же четко видят тебя.

– Ты же не думаешь, что они могут причинить вред этому дому, – повторил Знаменитость. – И где танки?

– Там, – указал я. – Под деревьями.

Оба оператора строили гримасы и в ярости трясли кулаками над головой.

– Пожалуй, я отнесу камеру в заднюю комнату, – процедил Джонни.

– Держись подальше от окна и балкона, дочка, – предупредил я американку. Потом повернулся к Знаменитости. – Они могут решить, что ты из чьего-то штаба, знаешь ли. Увидят эту жестяную шапку и бинокль и подумают, что мы руководим боем. Ты на это напрашиваешься.

Он в третий раз повторил свой комментарий.

Именно в этот момент в нас угодил первый снаряд. Прилетел со звуком бьющего из прорванной трубы пара в сочетании со звуком рвущегося брезента и взорвался, окатив нас волной из кусков штукатурки и кирпича и окутав облаком пыли. Я порадовался, что девушка успела уйти в дальнюю часть квартиры. Когда нырнул в дверь, увидел, как кто-то в стальной каске проскочил мимо меня к лестнице. Вы, наверное, думаете, что заяц бегает быстро, когда после первого прыжка начинает удирать зигзагом, но Знаменитость проскочил заполненный дымом и пылью коридор, слетел вниз по разбитой лестнице, выскочил из дома и помчался по улице быстрее зайца. Один из операторов сказал, что его «лейка» не способна заснять объект, движущийся с такой скоростью. Он, разумеется, лукавил, но тем не менее бежал Знаменитость быстро.

В любом случае обстреливали они дом с минуту. Разрывы следовали один за другим, и грохот с каждым последующим усиливался. После последнего разрыва мы выждали пару минут, чтобы убедиться, что обстрел прекратился, потом из-под крана над кухонной раковиной глотнули воды и нашли новую комнату, чтобы поставить камеру. До атаки оставалось совсем мало времени.

Американка очень злилась на Знаменитость. «Он притащил меня сюда. Сказал, что тут совершенно безопасно. А теперь удрал, даже не попрощавшись».

– Он – не джентльмен, – вынес я свой вердикт. – Смотри, дочка. Наблюдай. Сейчас. Началось.

Далеко под нами какие-то мужчины поднялись и, пригнувшись, побежали к каменному дому среди деревьев. Дом исчез в облаках пыли от разрывов снарядов, которые обрушились на него. Ветер сдувал пыль после каждого разрыва, и дом возникал вновь, словно корабль в тумане, танк полз опережая людей – жучок с круглой спиной и дулом-жалом, и вскоре скрылся среди деревьев. На наших глазах люди, которые бежали вперед, попа́дали на землю. Слева появился второй танк, продвигающийся к деревьям, с дула срывался огонь, и в дыму, который ветер гнал от дома, один человек поднялся с земли и побежал назад, к окопу, из которого поднимался в атаку. За ним последовал другой, с винтовкой в одной руке и прижатой к голове другой. Теперь уже бежала вся линия атакующих. Некоторые падали на бегу. Другие так и не поднялись – тут и там лежали на склоне.

– Что случилось? – спросила девушка.

– Атака не удалась, – ответил я.

– Почему?

– Ее отбили.

– Почему? Разве бежать назад не столь же опасно, как и наступать?

– Нет.

Девушка посмотрела в бинокль. Потом опустила.

– Ничего больше не вижу. – По щекам катились слезы, губы шевелились, не издавая звуков. Я никогда не видел ее плачущей, хоть нам частенько доводилось сталкиваться с тем, от чего наворачивались слезы. На войне время от времени плачут все, включая генералов. Это правда, что бы кто ни говорил, но, если этого надо избегать – делают это, и я никогда не видел, чтобы эта девушка плакала. – И это атака?

– Это атака, – кивнул я. – Теперь ты ее увидела.

– И что дальше?

– Возможно, атаку повторят, если осталось достаточно людей, чтобы провести ее. Я сомневаюсь. Потери, если хочешь, можешь оценить отсюда.

– Они все убиты?

– Нет. Некоторые тяжело ранены и не могут двигаться сами. Их унесут, когда стемнеет.

– А что с танками?

– Они вернутся, если повезет.

Но одному уже не повезло. В сосновом лесу начал подниматься столб грязно-черного дыма, который ветер тут же принялся сносить в сторону. Скоро он превратился в черное облако, и в масляном дыму появились красные языки пламени. Раздался взрыв, вверх взметнулся белый дым, потом его поглотил черный, столб увеличился у основания.

– Это танк, – пояснил я. – Горит.

Мы стояли и наблюдали. В бинокль я увидел двоих мужчин, которые вылезли из окопа с носилками и начали взбираться по склону. Двигались медленно, но решительно. Первый вдруг упал на колени. Потом сел на землю. Второй упал на живот, пополз вперед. Подхватил за плечи первого и ползком потащил обратно к окопу. Потом перестал ползти, застыл лицом вниз. Теперь оба лежали не шевелясь.

Орудия больше не стреляли, и воцарилась тишина. Большой фермерский дом и окруженный забором двор желтым пятном выделялись на зеленом склоне, теперь испещренном воронками и линиями окопов. Показались дымки и от маленьких костерков, на которых люди готовили еду. И на поднимающемся к фермерскому дому склоне лежали жертвы, напоминающие разбросанные по зеленой траве баулы. Над танком, горящим в лесу, по-прежнему клубился масляно-черный дым.

– Это ужасно! – воскликнула девушка. – Я такое вижу впервые. Это действительно ужасно.

– И всегда было.

– К этому можно испытывать только ненависть.

– Я ненавижу и всегда ненавидел. Но если ты должен это делать, то надо знать как. Это была фронтальная атака. Их просто послали на смерть.

– А разве есть другие способы атаковать?

– Конечно. Много. Но для этого нужны специальные знания, обученные солдаты, опытные командиры подразделений. И самое главное, эффект внезапности.

– Для съемки уже слишком темно. – Джонни закрыл крышкой объектив фотоаппарата. – Привет, старая вша. Пора возвращаться в отель. Сегодня мы хорошо поработали.

– Да, – кивнул второй оператор. – Сегодня мы отсняли хороший материал. Чертовски жаль, что атака не удалась. Но лучше об этом не думать. Когда-нибудь мы заснимем удачную атаку. Да только когда атака завершается успехом, идет дождь или снег.

– Я не хочу этого больше видеть, – твердила девушка. – Уже насмотрелась. Никто не заставит меня смотреть на это из любопытства или для того, чтобы заработать деньги на статьях, написанных об этом. Эти мужчины такие же, как мы. Посмотрите, как они лежат на склоне.

– Ты не мужчина, – указал Джонни. – Ты женщина. Не забывай об этом.

– А вот идет и мужчина в стальной каске. – Наш второй оператор выглядывал в окно. – Вышагивает с достоинством. Жаль, что у меня нет гранаты, чтобы бросить ему под ноги и создать эффект внезапности.

Мы укладывали камеры и снаряжение, когда вошел Знаменитость.

– Привет, съемка удалась? Моя машина в одном из переулков, я отвезу тебя домой, Элизабет.

– Я поеду домой с Эдвином Генри, – ответила девушка.

– Ветер стих? – спросил я, чтобы поддержать разговор.

Он пропустил мои слова мимо ушей и спросил девушку: «Так ты не поедешь?»

– Нет, – ответила она, – мы поедем домой вместе.

– Тогда вечером увидимся в Клубе, – доброжелательно сказал он, повернувшись ко мне.

– Ты больше не состоишь в Клубе, – отчеканил я с английским выговором. Уж не знаю, как мне это удалось.

Мы вместе осторожно спустились по лестнице. Переступая через дыры в мраморе – старые и новые. Лестница, похоже, стала длиннее – так долго мы спускались. Внизу я поднял расплющенный осколок снаряда, испачканный в штукатурке, и протянул девушке, которую звали Элизабет.

– Мне он не нужен, – ответила девушка. У двери мы остановились и пропустили вперед мужчину в стальной каске. Он с достоинством пересек улицу, которая иной раз простреливалась, и продолжил путь вдоль стены. Потом мы по одному быстро перебежали улицу под защиту стены. По опыту мы уже знали, что стрелять начинают по третьему или четвертому человеку, поэтому радовались, когда нам удалось живыми и невредимыми перебежать улицу именно в этом месте.

Далее пошли по улице под защитой стены, четверо в ряд, переступая через новые куски железа, новые обломки кирпичей, наблюдая за тем, с каким достоинством шагал впереди мужчина, который уже не принадлежал к Клубу.

– Не хочется мне писать об этом заметку. – Я вздохнул. – Непростая будет заметка. Атака провалилась.

– Ты должен написать только то, что необходимо, – мягко заметил второй оператор. – Конечно же, можешь что-то написать о событиях этого дня.

– Когда они вынесут раненых? – спросила девушка. Она обходилась без головного убора, широко шагала, и волосы, пыльно-желтые в угасающем дневном свете, падали на меховой воротник ее короткой куртки. Волосы разлетались на ветру, когда она поворачивала голову. Лицо девушки побледнело, словно ей нездоровилось.

– Я же сказал тебе: как только стемнеет.

– Бог поможет темноте наступить быстрее, – вырвалось у нее. – Так это война. На это я приехала посмотреть, об этом собиралась писать. Эти двое, которые вылезли из окопа с носилками, их убили?

– Безусловно.

– Они двигались так тяжело и медленно. – Девушка едва не плакала.

– Иногда очень трудно сделать шаг, – ответил я. – Все равно что идешь по глубокому песку или во сне.

Впереди нас мужчина в стальной каске шагал по улице. Слева дома серьезно пострадали от артобстрелов, справа тянулась кирпичная стена казарм. Его автомобиль стоял в конце улицы, там же где и наш, под прикрытием дома.

– Давайте примем его обратно в Клуб, – предложила девушка. – Я не хочу, чтобы сегодня вечером пострадал кто-то еще. Ни их чувства, ни что бы то ни было другое. Довольно. Эй! – крикнула она. – Подожди. Мы идем.

Он остановился и оглянулся. Его большая, тяжелая каска выглядела так же нелепо, как огромные рога у какого-то безобидного зверька. Он подождал, пока мы подойдем.

– Помочь вам что-нибудь донести? – спросил он.

– Нет. Наша машина рядом.

– Мы собираемся в Клуб. – Девушка улыбнулась ему. – Приходи и не забудь захватить бутылку чего-нибудь.

– С удовольствием, – ответил он. – Что мне принести?

– Без разницы, – ответила девушка. – Приноси что захочешь. Но сначала мне надо поработать. Заходи в половине восьмого.

– Поедешь со мной? – спросил он ее. – Боюсь, в другой машине будет тесновато со всем этим.

– Да, – ответила она. – С удовольствием. Спасибо.

Они сели в один автомобиль. А мы загрузили наши вещи в другой.

– В чем дело, парень? – спросил Джонни. – Твоя девушка едет домой с кем-то еще?

– Эта атака выбила ее из колеи. Она чувствует себя не вполне хорошо.

– Женщина, которую подобное не выбивает из колеи, не женщина, – произнес Джонни.

– Это была очень неудачная атака. – Второй оператор покачал головой. – К счастью, она не наблюдала за ней с близкого расстояния. Мы не должны подпускать ее близко, пусть даже это будет совершенно безопасно. Слишком сильные впечатления. Ведь она видела только картинку. Гравюру с изображением битвы, оставшейся далеко в прошлом.

– У нее доброе сердце, – ответил Джонни. – Не то что у тебя, старая вша.

– У меня тоже доброе сердце, – вставил я. – И наверное, правильно «вошь», а не «вша».

– Мне больше нравится «вша», – стоял на своем Джонни. – Звучит более решительно.

Но он поднял руку и стер слова, написанные помадой на стекле.

– Завтра придумаем новую шутку, – пообещал он. – И надпись на зеркале уже не кажется такой ужасной.

– Хорошо, – кивнул я. – Я рад.

– Ты старая вша. – И Джонни похлопал меня по спине.

– Правильно – вошь.

– Нет. Вша. Так звучит гораздо лучше. И намного решительнее.

– Пошел к дьяволу.

– Хорошо. – Джонни счастливо улыбнулся. – Теперь мы снова добрые друзья. В эту войну мы должны быть осторожны, чтобы не обидеть чьи-то чувства.