Черная задница на перекрестке дорог

Мы прибыли на перекресток дорог до полудня и по ошибке застрелили француза, мирного жителя. Он бежал через поле справа от нас, за фермерским домом, когда увидел первый подъехавший джип. Клод приказал ему остановиться, но он продолжал бежать через поле, и Рыжий застрелил его. Француз стал первым, кого Рыжий убил в этот день, и выглядел он очень довольным.

Мы все думали, что убитый – немец, переодевшийся в гражданское, но он оказался французом. Во всяком случае, документы были французскими, и в них значилось, что он из Суассона.

– Несомненно, он коллабо, – заявил Клод.

– Он бежал, правда? – спросил Рыжий. – Клод приказал ему остановиться на хорошем французском.

– Запишите его как коллаборациониста, – решил я. – Документы оставьте при нем.

– Что он делал здесь, если жил в Суассоне? – спросил Рыжий. – Суассон хрен знает где, в глубоком тылу.

– Он убегал от наших войск, потому что он коллаборационист, – объяснил Клод.

– У него злое лицо. – Рыжий смотрел на покойника.

– Ты его чуть подпортил, – указал я. – Послушай, Клод, положи документы на место и оставь деньги.

– Их возьмет кто-нибудь другой.

– Ты их не возьмешь. – Я покачал головой. – У краутов денег будет предостаточно.

Потом я показал им, куда поставить два джипа и где готовить позиции, и отправил Онесима через поле пересечь обе дороги, добраться до обшарпанного estaminet и узнать, кто успел отойти по этой дороге. Но я и так знал, что отойти если и успели, то немногие, и по дороге справа. И я знал, что другим только предстоит отходить, поэтому еще раз проверил расстояния от дороги до организованных мною двух засад. Мы использовали оружие краутов, чтобы грохот выстрелов не вызвал тревоги, если кто и услышал бы их, то только приближаясь к перекрестку. Засады мы устроили за перекрестком, чтобы не загромождать его и не вызвать лишних подозрений. Мы хотели, чтобы перекресток они проскакивали быстро и продолжали движение.

– Это прекрасная guet-apens, – прокомментировал Клод, и Рыжий спросил, что это за слово. Я ответил, что всего лишь засада. Рыжий сказал, что должен запомнить это слово. Теперь наполовину он говорил на – по его разумению – французском и, дай ему волю, на половину вопросов отвечал бы – как он это себе представлял – на французском. Это было смешно и нравилось мне.

Стоял отличный день для позднего лета, и не было сомнений, что такая погода продержится недолго. Мы лежали в засаде, а два джипа стояли за кучей навоза. Большой кучей и очень плотной, а мы лежали в траве за кюветом, и трава пахла как обычно летом, и два дерева отбрасывали тень на каждую из засад. Возможно, я разместил людей слишком близко от дороги, но, с другой стороны, невозможно определить, насколько ты близко, если располагаешь немалой огневой мощью, а скорость движения цели велика. Сто футов – нормально. Пятьдесят – идеально. Мы находились чуть ближе. Разумеется, в такой ситуации кажется, что ты слишком близко от дороги.

Некоторые могли не одобрить сделанный мною выбор места для засады. Но нам требовалось обеспечить себе пути отхода и сделать все, чтобы перекресток выглядел свободным. Конечно, автомобили мы убрать не могли, но водители других автомобилей подумали бы, что они уничтожены самолетами. В этот день, правда, самолеты не летали. Но никто, подъезжающий к перекрестку, не мог знать «наверняка», побывали здесь самолеты чуть раньше или нет. Да и любой, кто спешит эвакуироваться в тыл, воспринимает увиденное иначе.

– Mon capitaine, – обратился ко мне Рыжий. – Если появится головной дозор, не разнесут ли они нас в клочья, услышав оружие краутов?

– На дороге, на которой может появиться дозор, выставлены люди. Они его предупредят. Не бери в голову.

– Я и не беру, – ответил Рыжий. – Я застрелил настоящего коллаборациониста. Единственного, кого мы сегодня убили, но здесь мы убьем еще много краутов. Pas vrai, Онье?

– Merde, – ответил Онесим, и тут же мы услышали шум быстро приближающегося автомобиля. Я видел, как он мчится по обсаженной буками дороге. В перегруженном серо-зеленом армейском «Фольксвагене» были люди в стальных касках, и выглядели они так, будто опаздывали на поезд. На обочину дороги я положил два камня-ориентира, которые вытащил из стены у фермы, и как только «Фольксваген» миновал перекресток и покатил к нам по хорошей, прямой дороге, которая вела к вершине холма, приказал Рыжему:

– Убей водителя у первого камня.

Онесим получил от меня другой приказ:

– Стреляй на уровне тела сидящих в машине.

Водитель «Фольксвагена» потерял контроль над автомобилем после выстрела Рыжего. Я не видел выражения его лица – помешала каска. Пальцы расслабились. Не могли удержать руль. Пулемет загрохотал еще до того, как руки водителя ослабли, и автомобиль съехал в кювет, и из него, как в замедленной съемке, выбрасывались пассажиры. Некоторые остались на дороге, и вторая группа быстро с ними разобралась. Один мужчина покатился кубарем, другой пытался отползти, и, пока я наблюдал, Клод убил их обоих.

– Думаю, я попал водителю в голову, – похвалился Рыжий.

– Не выпендривайся.

– Винтовка на таком расстоянии бьет чуть выше. Я целился в самую нижнюю его часть.

– Бертран, – крикнул я второй команде. – Ты и твои люди, уберите их с дороги, пожалуйста. Принесите мне все документы, а деньги оставьте, чтобы потом разделить. Уберите быстро. Иди и помоги им, Рыжий. Сбросьте их в кювет.

Я наблюдал за дорогой западнее estaminet, пока убирали трупы. Я никогда не наблюдал за тем, как это делалось, если только не принимал участия в зачистке. Наблюдать за зачисткой – занятие не из приятных. Не только для меня – для каждого. Но я командовал и должен был делать это.

– Скольких ты уложил, Онье?

– Восьмерых, думаю. Убил, я хочу сказать.

– С такого расстояния…

– Шансы, конечно, были неравные. Но, в конце концов, пулемет-то их.

– Мы должны быстро подготовить площадку.

– Я не думаю, что автомобиль получил повреждения.

– Потом мы его осмотрим.

– Послушай, – крикнул мне Рыжий. Я послушал и дважды дунул в свисток. Все попрятались. Рыжий за ногу тащил последнего краута в кювет. Его голова волочилась по дороге. Но никто не появлялся, и меня это тревожило.

Нам поручили простую работу – убивать, перекрыв дорогу, по которой отступали крауты. Мы не могли ее перекрыть полностью, потому что у нас не хватало людей и мы не могли противостоять бронетехнике. Впрочем, каждая группа имела в своем распоряжении два немецких Panserfausten, более мощных и простых в обращении в сравнении с американской базукой: граната большего калибра и пусковая труба выбрасывались, но в последнее время немцы минировали их или намеренно выводили из строя. Нам требовались только целехонькие, насколько они могли быть таковыми, и на всякий случай мы всегда просили какого-нибудь военнопленного немца отстрелять пару штук, из тех, что мы отобрали наугад.

Немецкие военнопленные, которых обычно отлавливали партизаны, в стремлении помочь не уступали руководителям кооперативов или младшим дипломатам. По большей части мы воспринимали немцев переростками-бойскаутами. Другими словами, отличными солдатами. Мы таковыми считаться не могли. Мы выполняли грязную работу. Если по-французски, то у нас было «un metier très sale».

Мы знали из допросов военнопленных, что немцы, отступающие по этой дороге, направлялись в Аахен, и с теми, кого мы могли убить сейчас, нам не пришлось бы сражаться в Аахене или при штурме Западной стены. Простая арифметика. Мне всегда нравилась простота.

Немцы, которых мы видели, приближались к нам на велосипедах. Четверо. Они были жутко уставшими, но при этом заметно спешили. Не бойцы велосипедного отряда, а всего лишь немцы на украденных велосипедах. Ехавший первым заметил свежую кровь, потом повернул голову и увидел автомобиль в кювете, затормозил, перенеся вес на правую педаль. В это время мы открыли по ним огонь. Человек, пулей сброшенный с велосипеда, – всегда грустное зрелище, пусть и не такое, как подстреленная скачущая лошадь с всадником на ней или корова, которая получила пулю в брюхо, случайно попав на линию огня. Но когда в человека, едущего на велосипеде, стреляли с близкого расстояния – это брало за душу. Их было четверо, на четырех велосипедах. Да еще ты слышал жалкий звук, с которым велосипеды скатывались с дороги в кювет, и звуки тяжелого падения мужчин, и клацанье амуниции.

– Быстро их уберите, – приказал я. – И спрячьте их velos.

Когда я повернулся к дороге, дверь estaminet открылась, и из нее вышли двое гражданских в кепках и рабочей одежде, у каждого было по две бутылки. Они миновали перекресток и через поле направились к нам. В свитерах, старых куртках, штанах из рубчатого вельвета и сапогах.

– Держи их на прицеле, Рыжий, – приказал я.

Они приближались, а потом, когда подошли к траве, в которой мы прятались, еще и подняли бутылки над головой.

– Ради бога, ложитесь! – крикнул я, и они улеглись, поползли по траве, зажав бутылки под мышками.

– Мы ваши друзья, – просипел один пропитым голосом.

– Подползайте ближе, тупоголовые copains, чтобы мы вас получше разглядели, – ответил Клод.

– Мы ползем.

– И что вам здесь понадобилось? – спросил Онесим.

– Мы принесли маленькие подарки.

– Почему вы не отдали ваши подарки мне, когда я заходил к вам? – спросил Клод.

– Ах, ситуация изменилась, camarade.

– К лучшему?

– Rudement, – ответил первый подвыпивший camarade.

А второй, лежа и протягивая нам одну бутылку, спросил обиженным тоном:

– Разве нельзя поздороваться с новыми друзьями?

– Привет, – ответил я по-французски. – Ты хочешь сражаться?

– Если это необходимо. Но мы пришли спросить, можно ли нам взять velos?

– После боя, – ответил я. – Вы служили в армии?

– Естественно.

– Хорошо. Каждый берет по немецкой винтовке и по два подсумка с патронами. Отойдите по дороге на двести метров правее и убейте любого немца, который проскочит мимо нас.

– Мы не можем остаться здесь, с вами?

– Мы профессионалы, – ответил Клод. – Делайте, что говорит капитан.

– Идите вверх по дороге, найдите подходящее место и не стреляйте в нашу сторону.

– Наденьте эти нарукавные повязки, – Клод достал две из кармана, набитого нарукавными повязками. – Вы Franc-tireurs, – на том он и остановился.

– Потом мы сможем забрать velos?

– По одному на каждого, если сражаться не придется. По два, если кого-нибудь убьете.

– А деньги? – спросил Клод. – Они пользуются нашим оружием.

– Пусть забирают деньги.

– Они этого не заслуживают.

– Принесете деньги – и получите свою долю. Шевелитесь. Нищие вы мои.

– Они же паршивые пьянчуги, – пробурчал Клод.

– Алкоголиков хватало и при Наполеоне.

– Возможно.

– Точно. Можешь в этом не сомневаться.

Мы лежали в траве, и она пахла настоящим летом, и прилетели мухи, обычные и большие синие, закружили над кюветом, в который мы свалили мертвых, и бабочки садились у красных луж на черном асфальте. Желтые и белые бабочки теперь сидели около луж и полос крови оставшихся там, где тащили убитых.

– Не знал, что бабочки пьют кровь, – заметил Рыжий.

– Я тоже.

– Разумеется, когда мы охотились, бабочки не летали.

– Когда мы охотились в Вайоминге, суслики уже прятались по норам. Где-то с пятнадцатого сентября.

– Понаблюдаю, действительно ли они пьют кровь, – сказал Рыжий.

– Хочешь взять мой бинокль?

Какое-то время он наблюдал за бабочками.

– Так и не понял, пьют они ее или нет. Но она точно их интересует. – Тут он повернулся к Онесиму: – Паршивые крауты, Онье. Пистолет, бинокль. Чертовы rein.

– Хватит и без этого, – ответил Онье. – Денег предостаточно.

– Да только потратить их негде.

– Еще успеем.

– Je veux потратить maintenant, – вставил Рыжий.

Клод открыл одну из бутылок, выдернул пробку, ввинтив в нее штопор бойскаутского немецкого ножа. Понюхал и протянул мне.

– Это же водка, – сказал он по-французски.

Другая группа оприходовала свою долю. Они были нашими лучшими друзьями, до тех пор, пока нас не разделили. Поменялись они не в лучшую сторону. «Ты слишком легко делишься, – сказал я себе. – Поаккуратней с этим».

Я глотнул из бутылки. Очень крепкий самогон, обжигал, как огонь. Я вернул бутылку Клоду, который передал ее Рыжему. Когда он выпил, на глазах у него выступили слезы.

– Из чего они это делают, Онье?

– Думаю, из картофеля и из обрезков лошадиных копыт перед ковкой, которые они берут в кузне.

Я перевел Рыжему.

– Я чувствую вкус чего угодно, только не картофеля, – ответил он.

– Они настаивают эту отраву в ржавых бочках и для крепости добавляют гвоздей.

– Пожалуй, глотну еще, чтобы отделаться от этого привкуса во рту, – Рыжий посмотрел на меня. – Mon capitaine, мы умрем вместе?

– Здравствуй, новый мир, – ответил я. Была такая давняя шутка об алжирце, который ответил этой фразой, когда ему предложили сказать последнее слово перед тем, как отрезать голову.

– За бабочек. – Онесим выпил.

– За ржавые бочки с гвоздями. – Клод поднял бутылку.

– Послушайте. – Рыжий вернул бутылку мне. Мы все слышали шум гусеничной техники.

– Вот так сюрприз, – пробормотал Рыжий. – Только его нам и не хватало.

Говорил тихо, про самогон и думать забыл. Я глотнул еще, пока мы лежали и смотрели на дорогу слева от нас. Наконец он появился. Краутовский полугусеничный бронетранспортер, груженный под завязку.

Если устраивается засада на дороге, по которой отступает противник, в ход идут четыре или, если есть такая возможность, пять мини-тарелок, которые устанавливаются на дальней стороне дороги. Диаметром чуть больше суповой тарелки, как шашки, смертоносные, застывшие словно жабы. Они лежат полукругом, присыпанные срезанной травой, соединенные крепкой просмоленной веревкой, какую можно найти у любого торговца корабельными товарами. Один конец веревки закреплен на километровом столбе, называется он borne, или на камне, отмечающем каждые сто метров, или на чем-то прочно врытом в землю, а веревка свободно брошена на дорогу и одним или двумя кольцами касается первой или второй мины.

В приближающемся тяжело нагруженном бронетранспортере водитель смотрел на дорогу через прорези-бойницы в металле, а крупнокалиберный пулемет был направлен в небо, готовый отразить нападение самолетов. Мы пристально наблюдали за ним, и расстояние до него, тяжело груженного, все сокращалось. Вез он эсэсовцев, и мы уже ясно видели и лица, и воротники.

– Натягивай веревку! – крикнул я второй нашей команде, и, когда веревка начала натягиваться, полукруг, которым лежали мины, начал распрямляться.

Теперь водитель мог заметить мины и остановиться или продолжить путь. Атаковать движущийся бронетранспортер – идея не из лучших, а если бы он затормозил, я бы выстрелил в него из немецкой базуки с большой гранатой.

Гусеничный бронетранспортер ехал очень быстро, а теперь мы могли рассмотреть лица сидящих в нем людей. Они все смотрели на дорогу, около которой мы затаились. Клод и Онье побледнели, у Рыжего дергалась щека. Я, как обычно, ощущал внутри пустоту. Потом кто-то в бронетранспортере заметил кровь, и «Фольксваген» в кювете, и тела. Они закричали по-немецки, и водитель и офицер, который сидел рядом с ним в бронированной кабине, увидели перегораживающие дорогу мины. В скрежете тормозов бронетранспортер остановился, водитель попытался дать задний ход, и в этот момент ударила базука. Одновременно обе сидящие в засаде группы открыли огонь. Эсэсовцы в бронетранспортере тоже везли мины и спешили организовать свой блокпост, чтобы прикрывать отступавших, потому что после попадания краутовской базуки бронетранспортер взорвался, и мы пытались укрыть головы от фонтана осколков. Я посмотрел на Клода, Онье и Рыжего, и все они стреляли. Я тоже стрелял из «шмайсера» по прорезям кабины, и спина стала мокрой от пота, шея онемела, но я все видел. Я не понимал, почему бронетранспортер не вскрыло, как консервную банку, и почему он не перевернулся. Просто взрывом все подняло в небо. Работали пулеметы на наших джипах, и стоял такой шум, что никто не услышал бы ни слова. Никто не вылезал из бронетранспортера, и я уже подумал, что все кончено, и хотел дать команду прекратить огонь, когда кто-то бросил из бронетранспортера ручную гранату и она взорвалась у кювета.

– Они уничтожают своих мертвых, – прокомментировал Клод. – Может, бросить внутрь пару гранат?

– Я могу выстрелить фаустпатроном.

– Нет. Одного раза достаточно. И так спину обожгло.

– Ладно. Иди.

Он пополз вперед, не поднимая головы, чтобы не получить пулю – пулеметы продолжали стрелять, – выдернул чеку ручной гранаты, отпустил захват рычага, подержал гранату в руке пару секунд, а потом забросил в кузов бронетранспортера. Тут же прогремел взрыв, и осколки застучали по броне.

– Выходите! – крикнул он на немецком.

Немецкий пистолет-пулемет начал стрелять через правую прорезь-бойницу в кабине. Рыжий дважды выстрелил по ней. Пистолет-пулемет снова огрызнулся. Не было сомнений, что стреляют не целясь.

– Отходи, Клод, – приказал я. – Ты стреляй по этой щели, Рыжий. Онье, ты – по другой.

Когда Клод начал отползать, добавил: «Хрен с ним, с этим краутом. Поймаем другого. На наш век хватит. Все равно надо уходить».

– Это их арьергард, – заметил Онье. – Этот транспортер.

– Покончи с ним, – приказал я Клоду. Он выстрелил вторым фаустпатроном, и от кабины ничего не осталось, а они пошли за деньгами и расчетными книжками. Я глотнул самогона и махнул рукой в сторону джипов. Пулеметчики прыгали, вскинув руки вверх, как победители. Потом я сел, привалившись спиной к дереву, и глядел на дорогу.

Они принесли расчетные книжки, и я сунул их в брезентовый мешок, где лежали другие. Все влажные. Хватало и денег, тоже влажных, и Онье, и Клод, и парни из другой группы принесли эсэсовские нашивки и пистолеты, некоторые в рабочем состоянии, некоторые – нет, и сложил их в другой брезентовый мешок. С двумя красными полосами.

К деньгам я никогда не прикасался. Деньгами занимались другие, и я всегда думал, что прикасаться к ним – накликать беду. Но призовых денег хватало. Бертран передал мне Железный крест первой степени, и я положил его в карман формы. Какое-то время награды мы держали при себе, а потом отдавали. Мне не нравилось носить при себе трофеи. Они тоже могли накликать беду. Если я и оставлял их, то лишь по одной причине: думал, что мне удастся отослать их семье.

Мои солдаты, находившиеся в засаде, выглядели так, словно попали под дождь ошметков после взрыва на скотобойне, да и остальные не выглядели чистюлями после того, как слазили в бронетранспортер. Я не догадывался, как ужасно выгляжу я сам, пока не заметил множество мух, которые вились у моей спины, шеи и плеч.

Гусеничный бронетранспортер лежал посреди дороги, и любому транспортному средству пришлось бы затормозить, чтобы объехать его. Все уже обогатились, мы не потеряли ни одного человека, и для засады это место более не годилось. Назавтра нам снова предстояло воевать, и я не сомневался, что напоследок мы уничтожили арьергард и теперь нам могли достаться только те единицы, далеко отставшие от своих.

– Разрядите мины, соберите все, и мы возвращаемся на ферму, чтобы привести себя в порядок. Мы сможем перекрывать движение по дороге и оттуда.

Они вернулись к джипам тяжело нагруженные и в превосходном настроении. Оставив джипы на прежнем месте, за кучей навоза, мы помылись у колонки на ферме, и Рыжий смазал йодом и сульфамидной мазью все порезы и царапины, которые были у Онье, и Клода, и у меня, а потом Клод проделал то же самое с Рыжим.

– Неужели на этой ферме нечего выпить? – спросил я Рене.

– Не знаю, – ответил он. – Не до этого было.

– Пойди и посмотри.

Он нашел несколько бутылок красного вина, вполне пригодного для питья, а я сидел, проверял оружие и отпускал шуточки. Мы поддерживали жесткую дисциплину, но обходились без формальностей, кроме как в расположении дивизии или когда хотели покрасоваться.

– Encore un coup manqué, – повторил я шутку, которая бытовала у нас с давних пор. Обычно эту фразу произносил один прохвост, когда я пропускал какую-нибудь мелочовку, ожидая, что вскоре на дороге появится что-то более существенное.

– Это ужасно, – кивнул Клод.

– Это невыносимо, – согласился Мишель.

– Я так просто не могу идти дальше, – вставил Онесим.

– Moi, je suis la France, – продемонстрировал знания французского Рыжий.

– Ты сражаешься? – спросил его Клод.

– Pas moi, – ответил Рыжий. – Я командую.

– Ты сражаешься? – спросил меня Клод.

– Jamais, – ответил я.

– Почему твоя форма в крови?

– Я присутствовал при рождении теленка.

– Ты – повитуха или ветеринар?

– Я дал ему только имя, звание и личный номер.

Мы пили вино, наблюдали за дорогой и ждали появления головного дозора.

– Ou est la гребаный дозор? – спросил Рыжий.

– Они мне не докладываются.

– Я рад, что они не появились, пока мы вели этот маленький accrochage. – Онесим повернулся ко мне. – Скажите мне, mon capitaine, что вы чувствовали, когда позволяли всему идти своим чередом?

– Пустоту.

– И что вы об этом думали?

– Я надеялся, что им не удастся прорваться.

– Нам, конечно, повезло, что они взорвались.

– И в том, что они не дали задний ход и не вступили в бой.

– Не портите мне день, – попросил Марсель.

– Два краута на велосипедах, – объявил Рыжий. – Приближаются с запада.

– Смелые парни, – прокомментировал я.

– Encore un coup manqué, – покачал головой Онесим.

– Кому-нибудь они нужны?

Никого они не заинтересовали. Катили с одной скоростью, наклонившись вперед, в слишком больших для таких педалей сапогах.

– Я попробую завалить одного из «М-1», – решил я. Огюст протянул мне винтовку, и я подождал, пока первый немец на велосипеде проедет мимо гусеничного бронетранспортера и покажется из-за деревьев, чтобы ничто не мешало целиться. Повел ствол следом за ним и промахнулся.

– Pas bon, – посетовал Рыжий, и я предпринял вторую попытку. На этот раз повел стволом чуть опережая велосипедиста. Немец упал, явив собой, как и всегда, очень грустное зрелище. Лежал на дороге рядом с перевернувшимся велосипедом, одно из колес которого продолжало крутиться. Второй велосипедист прибавил скорости, и скоро copains открыли огонь. Мы слышали громкие хлопки их выстрелов, но попасть в цель им не удалось, и велосипедист нажимал на педали, пока не скрылся из виду.

– От copains никакого гребаного толку, – с досадой махнул рукой Рыжий.

Потом мы увидели copains, которые вышли на дорогу и направились в нашу сторону. Французы в моей команде выглядели пристыженными и злыми.

– On peut les fussiller? – спросил Клод.

– Нет. Мы не расстреливаем пьяниц.

– Encore un coup manqué, – вздохнул Онесим, и всем сразу полегчало.

Первый copain упрятал бутылку за пазуху. Я увидел ее, когда он остановился и протянул мне оружие.

– Mon capitaine, on a fait un veritable massacre.

– Заткнись! – рявкнул Клод. – И давай сюда оружие.

– Но мы обороняли правый фланг, – сипло заявил copain.

– Вы говно! – рявкнул Клод. – Вы настоящие алкоголики. Заткнись, и проваливайте.

– Mais on a battu.

– Сражались, – повторил Марсель. – Кто ж поверит!

– On peut fusiller les copains? – спросил Рыжий. Слова эти он запомнил, как попугай.

– Ты тоже заткнись, – предложил ему я. – Клод, я обещал им два velos.

– Это правда, – кивнул Клод.

– Мы с тобой сейчас пойдем к дороге, выдадим им самые худшие и уберем краута и его velo. Остальным следить за дорогой.

– В прежние времена было иначе, – пожаловался один из copains.

– Теперь все будет не так, как в прежние времена. А вы наверняка пьянствовали и тогда.

Сначала мы подошли к лежащему на дороге немцу. Он еще не умер, но пуля пробила ему оба легких. Мы, как могли осторожно, подняли его, перенесли в тень и устроили поудобнее. Я снял с него форму и нательную рубашку, и мы смазали его раны сульфамидной мазью, и Клод снова одел его. Этот симпатичный краут выглядел лет на семнадцать. Пытался заговорить, но не смог. Но пытался держаться, как полагалось держаться в такой ситуации.

Клод снял форму с двух трупов и подложил ему под голову. Потом погладил по голове, взял руку, пощупал пульс. Юноша все это время смотрел на него, но не мог произнести ни слова. Так и смотрел, когда Клод наклонился и поцеловал его в лоб.

– Уберите этот велосипед с дороги, – приказал я copains.

– Cette putain guerre, – пробурчал Клод. – Эта грязная шлюха-война.

Юноша не знал, что это я подстрелил его, поэтому особо меня и не боялся, и я тоже пощупал ему пульс и понял, почему Клод сделал то, что сделал. Мне следовало бы поцеловать его самому. Но я упустил момент, а теперь оставалось только об этом сожалеть.

– Я бы хотел побыть с ним. – Клод посмотрел на меня.

– Спасибо тебе, – ответил я и пошел к четырем велосипедам, спрятанным за деревьями, и двум copains, которые стояли рядом, как вороны.

– Возьмите этот и этот, и чтоб я вас больше не видел. – Я забрал у них повязки и сунул в карман.

– Но мы сражались, – запротестовал один. – Мы заслужили по два.

– Проваливайте, – бросил я. – Слышали меня? Проваливайте.

Они ушли, разочарованные.

Тут же подошел мальчишка лет четырнадцати из estaminet и попросил новый велосипед.

– Мой они этим утром забрали.

– Хорошо. Возьми.

– А как насчет двух других?

– Иди отсюда и держись подальше от дороги, когда будет проходить колонна.

– Но вы и есть колонна.

– Нет, – ответил я. – К сожалению, мы не колонна.

Мальчик уселся на велосипед, целый и невредимый, и покатил к estaminet. Я по жаре направился к ферме дожидаться передового дозора. Не знал, что на душе могло быть так дурно. Но выходит, могло. Еще как могло.

– Вечером мы направимся в большой город? – спросил меня Рыжий.

– Конечно. Они сейчас его занимают, наступая с запада. Ты не слышал?

– Конечно, слышал. Это хороший город?

– Увидишь, как только колонна доберется сюда и мы присоединимся к ней и пойдем по дороге мимо estaminet. – Я показал ему на карте. – До него чуть больше мили.

– Воевать еще будем?

– Сегодня нет.

– У тебя есть другая форма?

– Она еще хуже, чем эта.

– Не может она быть хуже. Эту я тебе постираю. Даже если придется надеть мокрой – в такой жаркий день это не беда. Настроение ужасное?

– Да.

– Почему задерживается Клод?

– Останется с пареньком, которого я подстрелил, пока он не умрет.

– Так это паренек?

– Да.

– Дерьмо, – выдохнул Рыжий.

Через какое-то время вернулся Клод, катя два velos. Протянул мне солдатскую книжку паренька.

– Давай я постираю и твою форму, Клод. Я постирал свою и Онье, так они практически высохли.

– Спасибо тебе, Рыжий, – ответил Клод. – Вино осталось?

– Мы нашли еще вина и колбасу.

– Хорошо, – кивнул Клод. Черная задница навалилась и на него.

– Мы направимся в большой город после того, как колонна пройдет мимо. До него чуть больше мили.

– Я там бывал, – ответил Клод. – Хороший город.

– Сегодня нам воевать уже не придется.

– Значит, повоюем завтра.

– Может, и завтра не придется.

– Может.

– Не унывай.

– Заткнись. Я не унываю.

– Хорошо, – кивнул Рыжий. – Возьми эту бутылку и колбасу, а я простирну твою форму.

– Спасибо тебе большое, – ответил Клод.

Мы разделили вино и колбасу пополам, и ни один из нас не был рад своей доле.