Наверное, все напоминает человеку о чем-то

– Это очень хороший рассказ. – Отец мальчика кивнул. – Ты знаешь, как он хорош?

– Я не хотел, чтобы она посылала его тебе, папа.

– Что еще ты написал?

– Только этот рассказ. Честное слово, я не хотел, чтобы она посылала его тебе. Но когда он получил приз…

– Она хочет, чтобы я тебе помог. Но тебе не нужны помощники, если ты пишешь так хорошо. От тебя требуется только одно – писать. Сколько времени ушло у тебя на этот рассказ?

– Немного.

– Где ты узнал о таком виде чаек?

– На Багамах, наверное.

– Ты не бывал ни на Дог-Рокс, ни на Элбоу-Ки. Ни чайки, ни крачки не гнездились на Кэт-Ки или Бимини. На Ки-Уэст ты мог видеть только гнездовья крачек.

– Киллеп Питерс. Конечно. Гнездятся на коралловых скалах.

– Только на низком берегу. Откуда ты знаешь о чайках так много, как персонаж в твоем рассказе?

– Может, ты рассказывал мне о них, папа.

– Это очень хороший рассказ. Напоминает мне один из тех, что я читал давным-давно.

– Наверное, все напоминает человеку о чем-то, – ответил мальчик.

Тем летом мальчик читал книги, которые отец подбирал ему в библиотеке. Когда мальчик приходил в особняк на ланч, если не играл в бейсбол и не стрелял в тире, он часто говорил, что пишет.

– Покажи мне, что ты пишешь, если у тебя появится такое желание, или скажи, если возникнут какие-то проблемы, – предложил ему отец. – И пиши о том, что знаешь.

– Я так и делаю, – ответил мальчик.

– Я не хочу стоять у тебя над душой и дышать в затылок. Если хочешь, конечно, я могу помочь тебе разобраться с маленькими проблемами, о которых мы оба знаем. Тебе это пойдет только на пользу.

– Думаю, у меня и так получается.

– Ничего мне не показывай до тех пор, пока сам не захочешь. Как тебе понравилась «Далеко и давно»?

– Очень хорошая книга.

– Я вот о каких проблемах: мы можем пойти вместе на рынок или на петушиный бой, а потом каждый напишет о том, что видел и что из увиденного действительно осталось с тобой. Как, к примеру, владелец открывает клюв петуха и дует ему в горло, когда судья разрешает забрать петухов и настроить их перед тем, как они вновь вступят в бой. Такие мелочи. Чтобы понять, что каждый из нас увидел.

Мальчик кивнул и уставился в тарелку.

– Или мы можем пойти в кафе, сесть неподалеку от стола, за которым играют в покер, и ты запишешь услышанные разговоры. Не надо пытаться записать все. Только то из услышанного, что будет понятным тебе.

– Боюсь, я к этому еще не готов, папа. Думаю, пока мне лучше все делать, как и раньше.

– Хорошо. Я не хочу вмешиваться или давить на тебя. Это всего лишь разминка. Я с радостью составил бы тебе компанию. Знаешь, это как разучивать гаммы. Одному скучно. Вдвоем интереснее.

– И все-таки пока я хотел бы делать все, как и прежде.

– Как скажешь, – пожал плечами отец.

Я не мог писать так хорошо в его возрасте, думал отец. И не знал никого, кто мог бы. Но я не знал никого, кто в десять лет стрелял так же метко, как мальчик. Стрелял не просто так, но соревнуясь со взрослыми и профессионалами. В двенадцать лет он точно так же стрелял на охоте. Стрелял, словно в него был встроен радар. Никогда не стрелял в цель за пределами досягаемости и не позволял птице подлетать слишком близко. Стрелял в наилучший момент и точно, как в высоко летящих фазанов, так и жмущихся к земле уток.

На соревнованиях в стрельбе по живым голубям, когда, повернув вертушку, он выходил на бетонную площадку и шагал к металлической табличке, отмечающей требуемое расстояние до цели, профессионалы замолкали и наблюдали. Только перед его стрельбой мертвая тишина нависала над толпой. Некоторые профессионалы улыбались, словно знали какой-то секрет, когда он прислонял ружье к плечу, поворачивал голову, чтобы посмотреть, правильный ли упор у приклада, прижимался щекой к ложу, выставлял левую руку далеко вперед, переносил вес на левую ногу. Мушка опускалась, поднималась, смещалась вправо-влево, возвращалась к центру. Пятка правой ноги мягко приподнималась, словно он всем телом надавливал на пару патронов в стволе.

– Готов, – возвещал он низким, хриплым голосом, не свойственным маленькому мальчику.

– Готов, – вторил ему дверовой.

– Открывай! – командовал грубый голос, и из одной из пяти клеток взлетал серый почтовый голубь, и по какой бы траектории ни спешил бы он, отчаянно махая крыльями в стремлении добраться над зеленой травой до невысокой белой изгороди, первый патрон настигал его, а второй уже следовал за первым. Птица умирала в полете, головка падала на грудь, и только самые зоркие видели, как второй патрон пронзает в воздухе уже мертвую птицу.

Мальчик открывал ружье и уходил с бетонной площадки к павильону. С бесстрастным лицом, опустив глаза, не откликаясь на аплодисменты и отвечая: «Спасибо» – тем странным хриплым голосом, если кто-то из профессионалов хвалил его: «Отличная птица, Стиви».

Он ставил ружье на стойку и наблюдал, как стреляет его отец, а потом они вместе пошли в бар.

– Могу я выпить кока-колу, папа?

– Только не пей больше половины стакана.

– Хорошо. Сожалею, что не скоро выстрелил. Не следовало мне так далеко отпускать птицу.

– Голубь летел низко и быстро, Стиви.

– Никто бы этого не узнал, если бы я не помедлил.

– У тебя все получилось.

– Я верну прежнюю скорость. Не волнуйся, папа. Немного колы не повредит.

Следующая птица умерла в воздухе, едва открылась дверца, и пружинный рычаг подбросил голубя из темного окопа в воздух. Все видели, как второй патрон попал в него до того, как он упал на землю. От окопа он не пролетел и ярда.

Когда мальчик уходил с бетонной площадки, кто-то из местных стрелков сказал: «Тебе попалась легкая добыча, Стиви».

Мальчик кивнул, открытое ружье лежало на плече. Он посмотрел на список стреляющих следом за ним: до отца еще четверо. Он пошел найти его.

– Ты вернул прежнюю скорость, – похвалил его отец.

– Я услышал, как отщелкнулась дверца. До тебя мне, конечно, далеко, папа. Ты слышишь каждую. Но сейчас дверца клетки номер два отщелкивается в два раза громче, чем остальные. Ее надо смазать. Я думаю, никто этого не заметил.

– Я всегда поворачиваюсь на шум дверцы.

– Конечно, но на это раз шумно слева. Учти это.

Три следующих круга птица, по которой стрелял отец, вылетала не из второй клетки. А когда все-таки вылетела, скрипа дверцы он не услышал и подстрелил голубя только вторым выстрелом. Падая, он ударился о забор, но упал все-таки перед ним.

– Папа, извини. – Мальчик поник головой. – Они смазали дверцу. Не следовало мне раскрывать рта.

Разговор этот происходил вечером после большого международного турнира, в котором они оба участвовали, и мальчик выразил свое удивление: «Не понимаю, как кто-то может не попасть в голубя».

– Никому такого не говори, – предупредил отец.

– Нет, я серьезно. Причин для промаха нет. В одного я не попал первым, но уложил вторым, правда, он упал за забор.

– Так ты и проиграл.

– С этим ясно. Так я и проиграл. Но я не понимаю, как настоящий стрелок может не попасть в голубя.

– Может, поймешь лет через двадцать.

– Папа, я не хотел нагрубить.

– Все нормально, – ответил его отец. – Только не говори это другим.

Он помнил об этом, когда размышлял о рассказе и о писательстве мальчика. При всем невероятном таланте мальчик не стал бы таким отменным стрелком, если б его не обучали и не направляли. Он забыл все тренировки. Он забыл, как отец снимал с него рубашку и показывал синяки от неправильно приставленного к плечу ружья, когда он начал промахиваться. Этого больше не случалось, после того как он начал смотреть за плечом, чтобы убедиться, что ружье упирается туда, куда нужно, и лишь потом сообщал, что готов к стрельбе.

Он забывал о том, что надо перенести вес на выставленную вперед ногу, опустить голову и покачать ею. Как узнать, что вес перенесен на выставленную вперед ногу? Приподняв правую пятку, а уж потом опускать голову. Для меня не важно, какой ты показал результат. Я хочу, чтобы ты сшибал их, как только они покидают клетку. Не смотри ни на какую часть тела птицы. Кроме клюва. Двигайся за клювом. Если не видишь клюва, повернись так, чтобы видеть. Что мне от тебя нужно, так это скорость.

Мальчик обладал врожденным талантом к стрельбе, но отец тренировал мальчика, чтобы сделать из него идеального стрелка, и к тому моменту, когда он начал уделять внимание скорости стрельбы мальчика, тот попадал в шесть или восемь птиц из десяти. Потом в девять из десяти и, наконец, в двадцать из двадцати, но по счастливой случайности, которая в конце концов выбирает самого лучшего стрелка.

Он не показал отцу второй рассказ. Не успел закончить его к окончанию каникул. Сказал, что должен отшлифовать его. Пообещал прислать отцу, как только убедится, что все в порядке. Он сказал, что отлично провел каникулы, они стали для него чуть ли не лучшими, прочитал много хороших книг и поблагодарил отца, что тот не давил на него в вопросе писательства, поскольку каникулы – это прежде всего каникулы, и они удались на славу, и возможно, будут одними из лучших в его жизни, и у него точно останутся о них самые радужные воспоминания.

Через семь лет отец снова прочитал рассказ, выигравший приз. Нашел его, когда просматривал книги, стоявшие на полке в прежней комнате мальчика. Как только увидел книгу, сразу понял, откуда взялся этот рассказ. Вернулось забытое ощущение чего-то давно знакомого. Пролистал книгу и нашел рассказ с тем же названием в сборнике очень хороших рассказов одного ирландского писателя. Мальчик переписал его слово в слово и даже оставил оригинальное название.

В прошедшие пять из семи лет между летом, когда рассказ получил приз, и днем, когда отец наткнулся на ту самую книгу, мальчик совершил все возможные глупости. Так думал отец. Но исключительно из-за болезни, говорил себе отец. Все его прегрешения от болезни. До того все было хорошо. И началась болезнь через год или чуть позже того лета.

Но теперь он знал, что хорошим мальчик никогда не был. И он часто об этом думал, оглядываясь назад. Как это грустно, осознать, что меткая стрельба еще ничего не значит.