Рана Чандауры, не перевязанная вовремя, воспалилась и начала гноиться. Король бредил и в горячке рвался в бой. Когда он приходил в сознание, то был так слаб, что малейшее усилие давалось ему с трудом. У его постели денно и нощно сидела Ваймути, готовая прийти на помощь в любой момент. Лечил его Хуанако, лучший лекарь в стране. Травы первосвященника и скабиоза приносили больному заметное облегчение. Несмотря на это, его болезнь затянулась на недели. Король был нетерпелив, возмущался, но ему приходилось повиноваться Хуанако и оставаться в постели. Единственным его утешением были беседы с Атахуальпой о ходе сражения и погоне. Коварное нападение черных итонган, приведенных Маранкагуа, несмотря на дьявольский обман, не удалось и закончилось их полным поражением. В результате они оставили на поле боя двести убитых и пятьдесят тяжело раненных. Во время двухдневного преследования, которое продолжалось и после пересечения границы государства и остановилось только в ущельях с другой стороны горного хребта, снова погибло около сотни врагов. Светлые, кроме шестидесяти убитых во время ночного нападения — в основном пьяных или безоружных — потеряли лишь шестерых, а несколько получили легкие или тяжелые раны. Боевая способность племени, несмотря на предательство, оказалась на высоте. Особо отличились отряды под личным командованием короля и Атахуальпы, вооруженные новым видом режущего и колющего оружия — саблями и шпагами. Этому оружию, изготовленному местными кузнецами и оружейниками, под личным надзором белых, из отличной стали, не было равного в ближнем бою. Меднокожие воины, благодаря урокам фехтования, проведенным королем и Атахуальпой, овладели им блестяще.

Несмотря на болезнь и слабость, Чандаура приказал собрать всех солдат «белого оружия» перед его толдо и, опершись на подушки, обратился к ним с краткой, похвальной речью. Они приняли ее с восторженными возгласами в его честь и начали, тесня друг друга, пробиваться к постели больного, так что Атахуальпе и Хуанако пришлось их удерживать. Среди верной дружины не хватало только Изаны и Ксингу, потому что после окончания погони они не вернулись в селение, а остались в горах, чтобы там, в проходах и ущельях, следить, подобно горным орлам, за безопасностью рубежей.

Успешное отражение атаки черных итонган и удачные «военные реформы» еще более усилили позицию Гневоша среди туземцев. Они смотрели на него как на полубога. Успех, которым отметились его первые шаги на этой девственной земле, заставил Гневоша поверить в нее и связал с ней крепче, чем он ожидал.

Но наиболее сильным связующим звеном между ним и итонгами была жрица Руми. Расположение, оказанное ему этой экзотической красавицей уже в первые дни их знакомства, вылечило его от апатии и безволия. Желание покрасоваться перед ней мужеством и рыцарством было одним из главных стимулов, побудивших его к действию. Если бы кто-нибудь обратил на это его внимание, он бы решительно все отрицал. Но иногда он сам ловил себя на том, что мысли его во время болезни и выздоровления были постоянно заняты беспокойством о судьбе Руми. Его опасения усугубляла также Ваймути. Его потрясло полученное от старой опекунши известие, что у Руми во время похищения был на пальце сапфировый перстень с сильным ядом — кураре, являвшимся единственной ее защитой от насилия. Если бы Маранкагуа удалось снять перстень с ее пальца, это уменьшило бы вероятность самоубийства, но зато грозило бы ей бесчестием. В противном случае несчастная девушка могла бы в любую секунду воспользоваться своим ужасным оружием. При одной только мысли о таком исходе сердце Чандауры разрывалось от беспомощной злости и страдания. В такие минуты он срывался с постели, хватал саблю и кричал, чтобы ему привели коня. И Хуанако приходилось применять всю свою обстоятельность и авторитет, чтобы загнать Гневоша обратно в постель.

Наконец, по истечению четырех недель, рана затянулась и Чандаура настолько окреп, что мог без вреда для здоровья сесть на коня и отправиться в поход. Нетерпеливость короля разделяли вожди и воины, давно ждавшие этой минуты. Поэтому ответные военные действия начали развиваться с головокружительной быстротой. Они в тридцать часов добрались до подножия Красной Турни, там переночевали, а на следующее утро, на перевале Коксайала, соединялись с таившимися там уже много недель высокогорными отрядами Изаны и Ксингу. Сведения, полученные от обоих вождей, были обнадеживающими. Вот уже четыре недели черные итонгане не давали о себе знать. Разбитые и понесшие огромные потери, они отступили в глубь своих владений, к югу от остроконечных вершин горного хребта, и там залечивали нанесенные им раны. Расставленные на горных седловинах пикеты и патрули все как один сообщали, что никто из врагов не отважился войти в ущелья и проходы. Высланный неделю назад на разведку хитрый и гибкий, как змея, Помаре добрался уже до главного логова врага и даже проскользнул ночью в шатер, в котором Маранкагуа держал жрицу. У нее Помаре узнал, что Тармакоре, хотя и вылечил рану, но даже и не помышляет о новом нападении. В целом среди черных итонган царило всеобщее уныние и страх перед нападением. Они окружили свое главное селение защитным валом и на каждом шагу поставили стражников. На подходе к лагерю рыщут бесчисленные патрули и разъезды.

Руми исхудала и осунулась, но не пала духом и не тратит надежды на то, что скоро придет помощь. Через Помаре она посылала Хуанако поклон, а королю письмо на свитке из таппы, в котором якобы сообщала важные сведения о силе и расположении войск черных.

Чандаура внимательно выслушал донесение, взял письмо и созвал военный совет. Было решено, что Изана и Ксингу останутся на месте и будут дальше охранять перевалы, а король с остальными воинами ранним утром следующего дня спустится в долины Юга. Подробный план атаки Чандаура собирался разработать сам, после того как ознакомится с содержанием письма Руми. Это письмо, спрятанное на груди под солдатским пончо, ускоряло биение его сердца и вызывало сладкое волнение. Наконец, поздним вечером, он остался один в своем полевом шатре. При свете коптилки он развернул старательно склеенный смолой каучукового дерева рулон и обнаружил внутри него слова, начертанные красивыми, с художественным вкусом выполненными пиктограммами:

«Доверяй и будь спокоен! Я под опекой бога Ману и твоей звезды».

Он улыбнулся.

Значит, она помнила о нем и чувствовала, как ему близка. Эти несколько слов и невинная ложь, которые были предлогом для письма — сколько же они скрывали в себе чудесных для него откровений. Как укреплялись между ними тайные узы! Разве не содержалось в этих словах признание того, что, кроме важных вопросов, касающихся веры и народа, решается еще один важный вопрос — вопрос, касающийся их обоих?

Взволнованный и полон восхищения перед женской изобретательностью, он прижал письмо к сердцу и долго ночью услаждал им свою душу.

Столица черных итонган была отдалена от северных склонов горного хребта на десять миль. С севера ее окружали девственные леса, берущие начало у самых склонов огромного горного массива, который пересекал остров поперек, с востока на запад, и с обеих сторон нависал над морем крутыми, почти вертикальными базальтовыми стенами. Эти дикие, первобытные леса были теперь единственной натуральной защитой государства Тармакоре, но и для врага представляли немалую ценность, поскольку в них можно было укрываться и незаметно перемещать отряды. Атахуальпа, воодушевленный успехом, настаивал на проведении однодневного кавалерийского рейда, целью которого было бы, преодолев пущу, штурмом взять лагерь черных. Нгахуэ, осторожный и мнительный, предостерегал перед возможными засадами, на которые легко наткнуться в малознакомой, бездорожной и полной болот лесной глуши.

Старого вождя поддержал Помаре, единственный несомненный знаток тех мест. По мнению этого опытного разведчика не могло быть и речи о том, чтобы в течение одного дня пересечь пущу. Дорог в собственном смысле этого слова там не было, а извилистые тропинки, размокшие и заболоченные из-за ливней, значительно утруднили бы продвижение конных групп. В связи с этим Чандаура разделил воинов на три отряда. В авангарде шли Нгахуэ с Помаре в качестве проводника, потом — король с главным корпусом, а замыкала поход тыловая охрана под командованием Атахуальпы.

Предположения Нгахуэ оправдались. Они продвигались очень медленно. Лошади с навьюченным на них боевым снаряжением и мешками с провиантом глубоко увязали в болотистой жиже. Людям приходилось в основном идти пешком и вести лошадей под узду. Предполагаемый «однодневный рейд» превратился в тяжелый, полный неожиданных преград, трехдневный поход. Только на рассвете четвертого дня пуща начала редеть и сквозь деревья стал проглядывать зеленый простор равнины. Чандаура остановил продвижение и приказал всем отдыхать перед атакой. Меры предосторожности были удвоены, потому что в любую минуту можно было наткнуться на разведывательные отряды противника. Отправленный с разъездом Помаре принес известие, что на расстоянии полуверсты он встретил расположившихся лагерем воинов. Главное сосредоточение сил черных было уже близко. Заслонял их только небольшой холм, поросший кустарником мульги — видом карликовых акаций с ядовитыми шипами.

Этот холм Чандаура решил захватить. Они переждали на окраине леса до вечера, а в сумерках быстро переместились к подножию холма. Лошадям они обмотали копыта тряпками, чтобы шли тихо, без топота. У подножия холма они спешились и привязали коней к заранее приготовленным кольям. Нгахуэ отрядил сорок воинов, чтобы те томагавками прорубили проход сквозь густые, ощетинившиеся ядовитыми шипами заросли мульги. Через час были готовы три прохода. При свете луны три отряда тремя проходами проникли на вершину холма. Селение черных лежало перед ними на расстоянии четверти мили. В свете костров четко выделялись контуры хижин и вигвамов. На одном из них, в самом центре, слегка трепетал в дуновениях ночного ветра королевский бунчук, сделанный из перьев страуса эму.

Чандаура подозвал к себе Помаре.

— Где вигвам, в котором держат Руми?

— Рядом с королевским, первый направо.

— Можешь идти.

Король еще раз окинул взглядом свои войска. Все было в полном порядке. Холм, занятый светлыми, тянулся длинным полукругом на несколько километров и подковой окружал лагерь черных. Расположение отрядов на вершине холма в километровых промежутках позволяло совершить одновременную атаку с трех сторон.

Вся трудность заключалось в том, что нельзя было использовать коней. Местность между холмом и селением была болотиста, а оборонительный вал перед самым лагерем довольно высок. Им пришлось подойти пешком, взобраться на вал и преодолеть палисад.

Пользуясь тем, что луна на несколько секунд зашла за тучу, Чандаура подал знак белым платком. Воины, проворные, как ящерицы, начали стекать тремя потоками с вершины холма. Едва оказавшись вне спасительного прикрытия мульги, у подножия холма, они припали к земле. Теперь, кроме осоки и тихо шелестящих болотных камышей, ничто не защищало их перед взорами вражеских стражников. Ползли на животах, как змеи, укрываясь за тростниками плавней, за початками рогоза. Каждая поросшая осокой кочка, каждый островок болотной травы казались желанным прибежищем, где на секунду можно было оторвать лицо от зловонного болота и глотнуть свежего воздуха. Почва прогибалась под ногами. По ней, как по воде, расходились волны. Иногда люди по колено проваливались в густую, ржавую жижу. Тучи москитов жалили беспощадно.

По мере приближения к шанцу почва становилась все более твердой. Через полтора часа они доползли до сухой земли. От шанца их отделяли только несколько километров каменного, покрытого дерном пространства и заросли бамбука, шумящие по берегам трясины. Там они присели на корточки, чтобы перевести дух. Чандаура, командующий центральным отрядом, оказался напротив одних из ворот. Прочные, изготовленные из буковых стволов, скрепленных железными скобами, ощетинившиеся остриями гвоздей, они скалились, словно готовый к прыжку хищник. Из деревянных оборонных башен по обе ее стороны то и дело высовывались фигуры стражников. Из-за шанца доносился приглушенный шум голосов, криков или конское ржание. Черные были начеку.

Король вытер пот со лба и сел на подвернутом пончо. Через некоторое время к нему за приказами приполз посланец от Нгахуэ. Его люди тоже уже были напротив одних из ворот. Чандаура наклонился к уху воина.

— Скажи вождю, чтобы ждал, когда ударит Атахуальпа. Тогда пусть попытается поджечь восточные ворота.

Солдат приложил руку ко лбу и груди и пополз, как змея, назад вдоль линии камышового прикрытия.

Чандаура послал Помаре с приказом к Атахуальпе, находящемуся на западном фланге.

В это время огромное облако заслонило луну и земля погрузилась в непроглядный мрак. Только, подобно кровавящим ранам ночи, горели в селении костры. Чандаура велел вынуть из мешков паклю и пучки сухой травы и сам, с двумя крепкими молодцами, пополз из зарослей к шанцу. Остальные должны были в случае атаки обстрелять защитников шанца. Король и два его товарища затаились в углублении между воротами и выступающей стеной, уложили груду из хвороста и пропитанной смолой пакли и ждали.

Чандауре казалось, что время ползет медленно, словно улитка. Он ощущал нервное беспокойство и возбуждение, какое испытывает игрок перед решающей партией. Чем же было волнение, которое он когда-то испытывал на родине во время соревнований по боксу или фехтованию, по сравнению с тем, что он чувствовал сейчас, в этой игре, где ставкой были судьбы двух племен, жизнь Руми и его собственная жизнь? Но несмотря на все, он, кажется, впервые в жизни был в своей стихии — он был в движении, он действовал и сражался. Было в этом что-то прекрасное, что-то рыцарское, что-то, что он считал важной, подлинной целью своей жизни, в то время как все остальное в нем, казалось ему иррациональной, до смешного глупой ошибкой. В нем запоздавшим эхом отозвалась какая-то атавистическая черта европейского конквистадора и требовала от него осуществления своих захватнических прихотей. Как обычно, в минуты душевного напряжения у него появилось непреодолимое желание закурить. Абсолютная невозможность его удовлетворить вызвала у него состояние нервного нетерпения. Усилием воли он удерживал себя перед тем, чтобы встать и начать прогуливаться перед воротами.

Какой же впечатляющий контраст составляло его поведение с поведением обоих туземцев! Они сидели неподвижно, как статуи, окаменевшие в ожидании сигнала от правителя. Ни один беспокойный жест, ни одно быстрое движение не выдавали внутреннего состояния этих людей.

«Они словно послушные, дисциплинированные манекены, — удивлялся Гневош. — Неужели они полностью лишены нервов? А может, это всего лишь проявление восточного стоицизма старой, вымирающей расы? Что за необыкновенное спокойствие и выдержка! А может быть… это только покорность судьбе?»

С западной стороны селения послышалось уханье филина, протяжное и жалобное. Гневош вздрогнул и выпрямился. Это Питерсон дал сигнал к атаке. Не прошло и минуты, как с той же стороны донесся шум боевых криков и лязг оружия. Тут же загорелось розовым светом зарево огней. Атахуальпа приступил к диверсионным действиям.

Чандаура кивнул своим. Они высекли огонь и зажгли костер. Огромное пламя взметнулось в небо и начало лизать красными языками ворота и сторожевые башни. В ответ донесся дикий рев черных и посыпался град стрел. Король вырвал из-за пояса томагавк и с криком «Вперед, во имя Ману!» бросился в ворота. Его крик повторили сотни воинов и одним прыжком оказались рядом с ним под шанцем. Стук топоров перемешался со свистом стрел и лязгом железа. Черные яростно защищались. Подвергшись нападению одновременно с трех сторон, они не растерялись и мужественно отражали атаки. Наиболее яростная битва разыгралась у главных ворот, которые штурмом брал Чандаура. Вскоре враги поняли, что воинами командует сам король, и поэтому оказывали в этом месте самое сильное сопротивление. Было мгновение, когда казалось, что светлые, на которых сверху сыпался град камней и нещадно лился кипяток, отступят перед яростью защитников. Ситуацию спас Чандаура. Нахмурившийся, с развивающимися, словно у бога грозы, Тавхири, волосами, с кровоточащим шрамом на щеке, он бесстрашно поднялся по приставной лестнице и первым поднес факел к частоколу. И хотя черным удавалось погасить огонь в одном месте, то тут же разрушительная стихия, направленная рукой короля, взвивалась в другом и венчала огненными перьями вершину палисада. Воодушевленные героизмом белого, краснокожие воины с удвоенным мужеством приступили к новой атаке.

Тогда сопротивление ослабло. В рядах черных чувствовалось подавленность. Сквозь разрушенные восточные ворота в селение прорывался Нгахуэ, который угрожал защитником с левой стороны.

— Да здравствует король Чандаура! — проревели сотни глоток, и под ударами топоров рухнули обугленные главные ворота.

Они ворвались внутрь лагеря. Но с западного фланга уже несся в дикой панике поток черных воинов. Атахуальпа в час победы также не хотел оставаться позади. И именно он оказался главным героем наиболее знаменательного события той решающей ночи. После долгой, упорной битвы он повалил Тармакоре замертво. Смерть короля завершила бой. Черные, дезорганизованные и окруженные со всех сторон, в знак капитуляции вывесили кусок красного сукна.

— Да здравствует Чандаура, король острова Итонго! — кричали победители.

— Да здравствует! — подхватили этот крик побежденные.

Но взгляды вождей и воинов напрасно искали того, кто был виновником торжества. Раздались голоса беспокойства.

— Где король? Где Чандаура?

Атахуальпа, хотя был ранен и бледен от потери крови, въехал конем в толпу пленных и, ругаясь по-английски, кричал:

— Эй вы, черные шельмы, где король Чандаура? Я прикажу вас вырезать всех до одного, если хотя бы один волос упадет с его головы!

Наконец его, качающегося уже в седле, успокоил Помаре, сказав вполголоса:

— Король пошел освобождать жрицу Руми.

Почти сразу после этого из улицы между вигвамами на белом коне выехал Чандаура. Перед ним на седле, заслонив зеленым платком лицо, сидела Руми. За ними, мрачно глядя исподлобья, шел с наброшенным не шею лассо Маранкагуа.

Их приветствовали восторженные крики и стук копий, ударяющих в щиты.

Так закончился поход, в результате которого оба племени и обе земли были объединены под скипетром Чандауры. Первые несколько дней после победы король посвятил осмотру завоеванных территорий и знакомству с новыми подданными.

С точки зрения климата, фауны, флоры и природных богатств южная часть острова мало чем отличалась от северной. Только кони у черных итонган были намного красивей. Оба белых были ими восхищены и уже во время битвы раздобыли себе по одному породистому скакуну.

Первой заботой Чандауры после окончания ознакомительной поездки по новой территории было назначение наместника, который от его имени управлял бы южной частью острова. Лучше всех на эту должность подходил бы Атахуальпа, но тот решительно отказался. Ему не хотелось расставаться с королем.

Чандаура не настаивал. Ведь и ему не легко бы было расстаться с другом и единственным белым человеком на острове. Наместником стал Нгахуэ. Для быстрого обмена сообщениями между ним и королем Чандаура назначил своим личным курьером Помаре. Отныне он должен был стать постоянным связным между обеими частями страны. Для лучшей коммуникации между Югом и Севером король решил провести через пущу к югу от горного хребта широкую, твердую дорогу для пеших и конных. За работу взялись тотчас, и еще до возвращения Чандауры в северную столицу в столетних лесах раздавались стуки топоров. Волей человека непроходимые леса расступались и через их сердце прокладывалась просторная и прямая дорога.

Итонгане безропотно выполняли распоряжения молодого правителя. Окружал его двойной ореол — вождя-победители и итонгуара. Гул возражений раздался только тогда, когда к отрядам, возвращающимся на Север, Чандаура присоединил две тысячи храбрейших воинов из числа черных итонган. Но решительная позиция короля и его воинов усмирила бунт в зародыше и черные воины, покорные, как овечки, пошагали в сторону гор. В бывшей столице, кроме Нгахуэ, остался гарнизон из тысячи прекрасно вооруженных светлых. Уезжая, Чандаура попрощался с ними, произнеся короткую, сердечную речь, и в утешение обещал вскоре прислать им их женщин и детей. Он также выразил надежду, что во время ближайшего визита встретит здесь уже не одну молодую чету, состоящую из храброго воина Севера и прелестной дочери Юга. А наконец он публично заявил, что граница между обеими странами перестала существовать и что каждому разрешено свободно переходить с одной стороны гор на другую. Под овации гарнизона, оставшегося под командованием Нгахуэ, Чандаура вскочил на коня и подал знак к отправлению. Они отправились на север, а оставшиеся еще долго провожали их взглядами.