В деревню похоронная процессия вернулась около девяти часов вечера. Прежде чем Совет Десяти успел собраться в совещательном доме, поднялся переполох.

Яркий, кроваво-красный свет пронзил темноту, раздался глухой рокот и затряслась земля. Взгляды всех машинально направились вверх, где над вершинами деревьев, на безоблачном, звездном небе бушевали вырвавшиеся из кратера священной горы плюмажи огня, клубы дыма и пепла. Толпа всколыхнулась.

— Ротовера проснулся! Богиня Пеле гневается на своих детей! Горе нам! Вулкан! Вулкан!

Прикрывая лица руками, люди беспорядочно бросились бежать в сторону моря. У некоторых от страха подгибались колени и они беспомощно падали на землю, другие шатались, словно пьяные или оторопело смотрели на огненные водопады, низвергавшиеся со священной горы. С ситуацией совладал Изана. Громким, но спокойным голосом он велел женщинам и детям замолчать и терпеливо ждать на площади посреди деревни, когда вернутся их мужья, которых он созвал в совещательный дом. Хотя Пеле и разгневана, но присутствие итонгуара действует на нее успокаивающе и Совет Старейшин надеется, что удастся найти способ отвести беду.

Слова вождя подействовали на людей, как масло на волны. Люди опомнились, утихли и неспешно стали сходиться на площадь. Словно в подтверждение того, что сказал Изана, вулкан успокоился. Подземные толчки и грохот прекратились, земля перестала трястись под ногами и только столбы огня, перемешенного с пеплом, взмывали вверх и нарушали прозрачность темно-синего неба.

В совещательном доме началось собрание под руководством Хуанако. Неожиданное пробуждение Ротоверы повлияло на порядок дня. Первым выступил Маранкагуа. Колдун требовал незамедлительно выслать братьев-просителей, чтобы они смягчили гнев богини Пеле, бросив в жерло вулкана несколько золотых монет. Затем поднялся шаман и заявил, что запас тонги уже на исходе и надо выбрать «тонгалеров», которые на рассвете следующего дня направились бы в горы на поиски чудодейственной травы.

Оба предложения были приняты и награждены громкими аплодисментами. Потом встал Хуанако и сказал так:

— Братья жрецы, старейшины и вожди! С радостью и глубоким волнением я хочу теперь призвать вас к участию в испытании силы нового, чудесным образом присланного нам волею Ману итонгуара. Это испытание одновременно будет первым после многолетнего перерыва обращением за советом к нашим умершим предкам, которое возобновит связь с духами отцов. Изана, дай итонгуару кубок тонги, которая наглухо закроет перед миром врата его чувств и распахнет для него двери на другую сторону. А ты, Атахуальпа, объясни белому брату, о чем идет речь, и убеди его, что напиток, который мы ему даем, не лишит его жизни.

Первосвященник сел, а Изана подошел к Гневошу с кубком отвара, приготовленного из семян красного дурмана, своего рода опиума, который должен был помочь ему войти в состояние транса. Гневош, ободренный Питерсоном, выпил. Результат был почти мгновенный. Инженер побледнел и начал шататься. Капитан окинул Изану сердитым, испытывающим взглядом. Но вождь улыбнулся и, беря Гневоша под руку, сказал:

— Будь спокоен, Атахуальпа! Душа итонгуара пересекает сейчас порог действительности и переходит на другую сторону. Поэтому он качается и проваливается в сон. Помоги мне отвести его в вигвам духов.

Им с трудом удалось довести Гневоша до шатра из звериных шкур, стоящего в нескольких шагах от совещательного дома. Когда они подняли полог пустого вигвама и усадили Гневоша на лавке у стены, тот находился уже в полном трансе. Изана довольно улыбнулся:

— Итонгуар уже спит сном праведника, а его душа предстала лицом к лицу перед умершими и разговаривает с духами. Пусть он останется здесь один, Атахуальпа. Обычным людям нельзя находиться в вигваме, когда в нем спит толкователь потустороннего мира.

Они вышли, опустив за собой полог. Тем временем вокруг шатра духов собралась толпа. Толчея была такая, что Изана был вынужден расставить стражу. На пространстве у вигвама, окруженном кордоном воинов, заняли места вожди и жрецы во главе с Хуанако. Свет факелов, которые держали стражники, падал на возбужденные ожиданием, сосредоточенные, любопытные или недоверчивые лица. То и дело из тьмы человеческих масок выглядывало лицо искаженное чувством страха или искривленное иронической усмешкой. Только взгляды жрецов, спокойные и невозмутимые, старательно скрывали их истинное состояние души. Один лишь Маранкагуа, стоя рядом с первосвященником, не силился сохранять даже видимости спокойствия. Его мрачное, темно-коричневое лицо то и дело кривилось от издевательской улыбки.

Несмотря на тесноту, царило торжественное молчание. В тишине было слышен треск горящего костра и далекий шум моря.

Когда Питерсон с Изаной вышли из вигвама и сообщили старейшинам, что итонгуар погрузился в «священный сон», напряжение присутствующих усилилось. Все, затаив дыхание, уперлись взглядом в шатер…

Вдруг сорвался вихрь. Со свистом подобным вою голодных шакалов он пронесся над головами толпы, затряс остроконечной верхушкой вигвама, заполоскал пологом и растаял в пространстве. А ведь на пальмах и фиговых деревьях, растущих вокруг совещательного дома, не дрогнул ни один лист и не качнулась ни одна ветвь. Маранкагуа перестал улыбаться.

И снова прилетели ниоткуда второй и третий порывы ветра, затрясли шатром, завыли, как волчья стая и исчезли без следа. И опять наступила идеальная тишина. Вдруг стены вигвама затрепетали и вздулись, как воздушный шар. Заскрипели жерди и стропила, а пространство внутри шатра наполнилось невнятными голосами. Из гомона выделялись время от времени отдельные слова, фразы и предложения на незнакомом языке. Обрывки эти сливались снова с сумбуром звуков в мутный и опьяняющий хаос. Но отдельные голоса звучали все отчетливее и все сильнее выделялись из шума других голосов. И наконец два из них решительно вырвались на поверхность и заглушили остальные — один звучал резко, как боевая труба, другой был низкий и гулкий. Слова, которые произносили невидимые уста, стали понятными. Они принадлежали языку итонган. Голоса, кажется, о чем-то спорили и препирались. Жадные уши слушателей улавливали ноты гнева и угрозы. Наконец, более низкий голос замолчал и тогда волной чистых и громких звуков поплыли напоминавшие колокольный звон слова:

— О, наш народ! По прошествии многих лет мы снова пришли, чтобы дать тебе совет и предостеречь. Итонгане! Один из вас замышляет против братьев своих измену, и скоро придет тот час, когда он присоединится к вашим врагам на погибель страны. Будьте бдительны и стерегите границы Юга! Готовьтесь к битве! Это время скоро наступит! Табераны, злые духи крови и железа, покинули уже свои логова и вооруженные до зубов, жаждущие человеческих жизней, возносятся сейчас над вашими головами. Будьте осторожны, как змея, и отважны, как ягуар. В бой, братья, в бой!..

Голос внезапно умолк, заглушенный адским гулом других, требующих своей очереди голосов. Вигвам весь трясся от распирающей его энергии, которая не находила выхода. Дикие крики, чудовищные оскорбления и проклятия метались в закрытом пространстве шатра, словно летающие дротики и томагавки. В конце концов все успокоилось и в шатре стало тихо как в могиле.

И среди итонган также наступила гробовая тишина. Они все еще стояли, прислушиваясь к давно замершему эху голосов. Первым очнулся Хуанако. Он дрожащей рукой приподнял полог вигвама и показал Изане на лежащее поперек шатра тело итонгуара.

— Отнеси его в толдо, он сильно изнурен духами.

Старик сказал, словно снял заклинание. В толпе загудело, как в улье. Под шум и крики расступающихся с благоговением и трепетом людей Питерсон и Изана вынесли безжизненно свисающее с их рук тело Гневоша и положили на циновках в хижине, предназначенной для итонгуара. Слабый огонек коптилки освещал изменившееся лицо инженера, который по-прежнему лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал. Струи пота текли по его лицу. Он глухо хрипел. Капитан положил голову друга себе на колени и пробовал влить ему в рот водку из фляжки. Гневош скривился, выплюнул водку и открыл глаза.

— Оставьте меня одного, — сказал он слабым голосом.

Когда они вышли, он оперся спиной о стену и задумался. События последних дней мелькали перед его глазами, словно миражи, с невероятной быстротой. До момента «испытания силы» он был в состоянии психического опьянения. Удар судьбы, который отнял у него жену, оглушил его, притупив чувствительность ко всему, что наступило позже. Он двигался и действовал как автомат, понуждаемый волей капитана. Скудные остатки инстинкта самосохранения полностью растворились в ледяном море безразличия. Один лишь раз в его голове мелькнула сонная мысль, что по странному стечению обстоятельств он снова служит другим людям в качестве посредника между двумя мирами. Эта мысль на мгновение пробудила в нем внутренний протест. Но и этот импульс угас, погрузившись в серую, густую как мазь трясину инерции. Теперь, после «испытаний», в нем наступил какой-то перелом. Словно какие-то таинственные токи, пройдя сквозь него, оставили след в виде фермента, разбудившего в нем инициативу. Пробудился интерес к новому окружению. Помогла в этом и молодость. Он был всего лишь тридцатилетним мужчиной. Духовное выздоровление ускорило процесс выздоровления физического. После часа размышлений он стряхнул с себя остатки оцепенения и посмотрел на мир глазами полными разбуженной жизненной энергии.

В это мгновение дверь толдо открылась и внутрь бесшумно проскользнула Руми. Она улыбнулась и приложила палец к губам. Потом подала ему оловянный кубок с пальмовым вином, приправленным соком гуавы.

Он выпил, с благодарностью глядя ей в глаза. Напиток заметно его взбодрил.

Он взял в ладони ее руку и прижал к губам. Она, приятно удивленная, медленно ее отвела. Похоже, что целовать в руку на острове не было принято. Но она поняла его намерение.

— Маранкагуа! — предупреждающе шепнула она и показала ему на томагавк, висевший над постелью.

— Маранкагуа! — повторила она более четко, когда он, вместо того чтобы двинуться с места, любовался профилем ее головы с красной розой, воткнутой в волосы.

— Маранкагуа! — торопила она и тянулась за висящим на стене оружием.

Наконец он понял. Он протянул руку за топором, но опоздал. Прежде, чем он успел схватить за рукоять, какая-то фигура с заслоненным до самых глаз лицом ворвалась в хижину и набросилась на него с ловкостью пантеры. Блеснуло лезвие ножа. Инженер нагнулся, уклонился от удара и, змеиным движением набросившись на противника, обхватил его талию. Во время борьбы соскользнуло черное пончо, закрывавшее лицо непрошеного гостя, и глаза Гневоша встретились с разъяренным взглядом колдуна.

— Ты, паршивый пес, — процедил Гневош сквозь зубы, выбивая ему из руки нож. — Я научу тебя уважать итонгуара!

И он со всей силы ударил колдуна кулаком между глаз. Маранкагуа зашатался, обливаясь кровью отскочил на несколько шагов назад, и с глухим восклицанием исчез за дверями.

— Руми, — сказал победитель. — Уходи отсюда, пока не пришли другие. Я отведу тебя в святилище.

Девушка, которая наблюдала за борьбой сжав губы и побледнев от волнения, теперь смотрела на него с нескрываемым восхищением. И хотя она не понимала смысла слов, произносимых на неизвестном ей языке, но по его жестам догадалась, что он хотел ей сказать. Она кивнула и, предусмотрительно сняв со стены томагавк, подала его Гневошу. Он принял его с улыбкой и, открыв задние двери толдо, пропустил ее вперед. В молчании, держась за руки, они шли в непроглядной темноте. Деревня спала. Было уже далеко за полночь. Соколиные глаза дочери лесов внимательно всматривались в ночную тьму в поисках дороги. Через десять с небольшим минут они уже стояли у дверей святилища. Руми подняла каменный молоток, лежавший у входа, и негромко ударила им в дверь. Отодвинулись задвижки и в дверном проеме, освещенная алым светом никогда не гаснущего пламени, появилась Ваймути, наставница Руми и вторая хранительница святилища. Она обняла прижавшуюся к ней девушку и испытующе посмотрела на мужчину.

— Это друг, Ваймути, — успокоила ее Руми. — Это наш итонгуар.

Старуха наклонила голову и коснулась пальцем его груди. Женщины быстро обменялись короткими фразами. После этого Ваймути вынесла из глубины святилища тусклую лампу с горящей внутри нее масляной ампулой и передала ее Гневошу. Он поблагодарил Руми взглядом и, поклонившись обеим, ушел.

Лампа пришлась как нельзя кстати. Вскоре он оказался на тропинке, ведущей к его дому. Когда он проходил мимо густых зарослей неподалеку от своего толдо, ему показалось, что в темноте дико блеснула пара глаз. Он громко рассмеялся, грозно потряс томагавком и напевая арию из какой-то оперы, вошел в хижину. Там он застал Питерсона, курящего трубку и разглядывающего брошенный на полу нож.

— Сувенир, оставленный этим негодяем Маранкагуа, — коротко объяснил Гневош. — Но и он тоже достал по заслугам.

Гневош зевнул и потянулся.

— Я чертовски устал. Сегодня мне полагается честно заслуженный отдых.

— Well, — ответил капитан, заперев оба входа. — Значит, ложимся спать. Завтра нас ждет тяжелая работа. Спокойной ночи, Джон!

— Спокйной ночи, Уилл!