Глава пятьдесят вторая

Окна в фургонах, в которых в холода перевозили рабов, были то не чтобы непозволительной роскошью, а гораздо хуже – они представляли собой смертельную опасность. И дело вовсе не в том, что рабы могли попытаться сбежать через эти окна или попытаться сговориться с соседями по каравану и устроить бунт. Даже в фургонах хозяев через оконный проем могла бы сбежать разве что кошка, а шум, издаваемый поселением работорговцев во время движения, делал практически невозможным общение даже внутри фургона.

Дело в другом. Окна – второй по силе источник потери тепла, после двери, конечно, но без двери обойтись никак нельзя.

А вот без окон вполне можно. Плохо без них, конечно, но не смертельно. Поэтому небольшие иллюминаторы – по-другому и не скажешь – заделывались наглухо специальными затычками и конопатились. То же происходило с… кхм… санитарными отверстиями в полу.

И вот так четверо мужиков оказываются в замкнутом пространстве, в вечной полутьме, посреди прохладной влажной затхлости. Казалось, будто это путешествие проходит сквозь поток ужасного смрада, который только усугублялся… кхм… санитарными ведрами, норовящими опрокинуться во время хорошей тряски. Но это было в корне неверное чувство: ведь смрад – это и есть они, рабы. Не рабы движутся сквозь смрад, это смрад движется вместе с рабами, оставляя за собой, должно быть, отравленную полосу, на которой не осталось ничего живого.

Хотя и это ложь. Живое привыкает ко всякому, и вонь – не самое худшее, что может быть.

Алексей осторожно повернулся с одного бока на другой. Необходимая процедура (можно даже сказать – необходимый ритуал) – в одной позе затекало тело. Как обычно жалобно звякнула цепь, тянущаяся от его правой щиколотки к стене. Боли почти не было, он хорошо научился поворачиваться так, чтобы почти не тревожить цепь. Стальная колодка неплотно обхватывала ногу, и на щиколотке очень быстро образовался синяк, потом – ссадина, а та уже со временем превратилась в незаживающую рану. К счастью, не инфицированную, несмотря на всю антисанитарию, царящую в фургоне. Впрочем, вскоре рана должна покрыться струпом – Алексей практически ее не тревожил последнее время.

Лежать вот так, вытянувшись во весь рост, было жизненной необходимостью. Во-первых, сидеть слишком долго тоже невозможно. Во-вторых, печка-буржуйка, отапливающая фургон, находится в центре, а стены в первые холодные дни промерзли насквозь. И это даже без окон. Вот и приходилось вытягиваться и, кутаясь в дырявое одеяло, лежать, время от времени переворачиваясь, словно пытаешься сам себя прожарить со всех сторон.

Впрочем, для прожарки печь давала достаточно тепла только два раза в день – утром, за четверть часа до того, как караван двинется в дорогу, и вечером, через полчаса после того, как движение останавливалось. Изо дня в день проклятая дверь открывалась, мгновенно выпуская из фургона все остатки тепла, но давая обитателям сделать хотя бы пару вдохов свежего воздуха, и в фургон заходил работорговец. Он приносил с собой два ведра – с едой и водой – и ставил их у входа. Но кормил не сразу. Поставив еду, работорговец уходил, и хорошо, если он догадывался хотя бы прикрыть чертову дверь. Возвращался через минуту, занося охапку дров. Потом выносил все «санитарные» ведра (закрытая дверь – опционально). После проходил по фургону с ведрами и черпаком, разливая в миски либо жидкую кашку, либо суп. И воду – по кружкам. Затем заталкивал все дрова в печь, поджигал их и уходил. Жители фургона в этот момент буквально молились, чтобы дрова разгорелись с первого раза, ведь повторный приход истопника означал в очередной раз открытую дверь.

Будь воля Алексея, он бы и дверь законопатил к чертовой матери.

Но этого он не мог. Поэтому землянину приходилось в очередной раз поворачиваться с одного бока на другой и замирать, стараясь сохранить под одеялом как можно больше тепла.

Возможно, будь у него настоящие суперспособности, стрелок бы выдрал волосок со своей задницы, вскрыл бы им замок, затворяющий его колодку, и, сделав из куска драного одеяла одежду, сбежал бы в заснеженную пустыню. Там бы охотился на зайцев, пингвинов или белых медведей, потом, весь такой красивый в шубе из медвежьей шкуры и шапке из пингвиньих перьев, вышел к людям… Хотя зачем ему люди? Он и сам хорошо справлялся бы. А окончательно осуровев от жизни такой по весне грохнул бы всех Продавцов грез, их Представителей и гребаного Предтечу в придачу, оживил бы Орайю и зажил с ней долго и счастливо.

Но – вот незадача – из сверхсил у него только ярость берсеркера, смахивающая на биполярное расстройство в особо запущенном состоянии, а когда ты прикован к цепи, прока от нее никакого. Нет, один раз Алексей даже «включал» ее во время утренней кормежки (думал, хоть работорговца задушит), но только рассадил себе еще больше ногу и остался без ужина – истопник даже не стал подходить, пока Представитель второго клана извивался на полу, тянул к нему скрюченные пальцы и от ярости пускал пену изо рта. Поэтому от подобных экспериментов решено было отказаться.

Чего уж греха таить, мысли о том, чтобы расковырять поджившую рану на руке и достать оттуда Слепок Орайи, возникали постоянно. И с каждым днем они приходили все чаще, и все сложнее было от них избавиться. Но собственноручно убить во второй раз любимую Алексей не мог.

Он просто не мог себе это позволить. Ведь так… намного ли он будет лучше работорговцев?

Иногда стрелку даже снилось это. Как он берет Слепок, вставляет его в левый глаз, приказывает истопнику открыть замок и засунуть голову в горящую печь. А потом Алексей бродил по каравану и убивал всех – мужчин, стариков, женщин, детей… Кого-то заставлял покончить с собой, кого-то – вроде Хаза – душил сам. Когда умирал последний работорговец, он останавливался и оглядывал мертвый караван. И каждый раз среди мертвецов он видел команду «Непобедимого» – Короса, Эмену, Крога… Иваллу. Беременную Иваллу. Она лежала поодаль, сложив руки на животе, и Алексей понимал – это он задушил ее. Потом что-то тяжелое оттягивало его руки, он смотрел вниз, и видел на своих руках мертвую Орайю. У нее была сломана шея, а из окровавленной раны на месте левого глаза стекала кровь.

Проснувшись, он гнал этот сон прочь вместе с мыслями взять Слепок зеленоглазой. Ненадолго, но они уходили.

Алексей тяжело вздохнул и осторожно перевернулся.

– Не греми, – пробурчал один из трех его сокамерников, Кроми.

– Пошел ты, – беззлобно ответил Алексей.

– Ох, говнюк, дотянись я до тебя, задушил бы этой цепью.

– Заткнитесь оба! – рявкнул Косматый.

А Говорун только что-то промычал – у него не было языка.

Подобные диалоги происходили по нескольку раз на дню. Тоже своего рода ритуал.

Также к ритуальным действиям можно было отнести гадания. Или, скорее, гадание, но с разными вариациями. Когда фургон в очередной раз начинало трясти по бездорожью, рабы спорили, чье санитарное ведро опрокинется первым. А потом условия могли быть любые – дотечет ли содержимое до хозяина ведра или его соседа, сколько раз перевернутое ведро подпрыгнет на следующих кочках или ямах, в какую стену врежется…

На самом деле, эти гадания были настоящим развлечением – ведра стояли в специальных углублениях и опрокидывались далеко не каждый день, для этого нужна была по-настоящему хорошая тряска. Иначе четверка рабов давным-давно захлебнулась бы в собственных испражнениях.

Алексей давно уже потерял счет дням. Хотя, быть может, и не так давно – он же мог посчитать, когда именно счет дней потерялся. Единственное, что он мог сказать уверенно – уже настоящая зима. Воздух, врывающийся в их фургон вместе с истопником, промораживал до костей в первые же мгновения. Возможно, Отражение помогло бы ему хоть как-то понять, сколько времени прошло, но оно появлялось во снах настолько мутными и невнятными видениями, что на утро ничего не удавалось вспомнить.

Вот так, посреди смрада, потеряв счет времени и маясь от скуки, они ехали куда-то в глубь материка. И единственным плюсом этого путешествия было то, что оно, как и любые другие путешествия, имело конечную цель. Плюс это, впрочем, сомнительный – если другие рабы надеялись на зимовку и продажу весной, то для Алексея окончание их пути сулило только смерть. Хотя за Говоруна он не ручался – тот был себе на уме и не особо распространялся о своих планах и ожиданиях. Однажды стрелок спросил его напрямую, а тот только промычал в ответ что-то невразумительное. Скорее всего, проклятье.

В конце концов, в один из дней караван остановился посреди дня. Моторы заглохли, а голоса работорговцев стали куда более оживленными, даже – радостными.

«Приехали», «дом» расслышал Алексей и, перевернувшись на другой бок, облегченно выдохнул. Это однообразие хуже смерти.

Несколько секунд Представитель в очередной раз смаковал мысль о том, чтобы использовать Слепок Орайи, однако делать этого не стал. Для достижения цели он готов идти по трупам, но только не по трупам любимых.

«Надеюсь, так будет всегда», – сумрачно подумал Алексей, прекрасно зная: «всегда» может закончиться уже этой ночью.

– Приехали, – с облегчением в голосе проговорил Кроми. – Как же мне осточертел этот фургон и ваши рожи.

– И что? – фыркнул Алексей. – Меня хотя бы убьют, а тебе еще несколько месяцев лежать здесь.

– Может, нас переведут в другое помещение? – без особой надежды в голосе предположил Косматый.

Даже такая короткая фраза вызвала у него тяжелый приступ кашля. Алексей, уже собирающийся сказать что-то вроде «надейся-надейся» прикусил язык. Ни на что другое Косматый надеяться не мог, если их оставят здесь, он не жилец.

Чей-то голос раздался прямо под дверью их фургона. Алексей слышал его лишь однажды, но узнал того старика, распознавшего в нем «пса Продавцов грез».

– Да, того самого, – говорил старик гнусавым из-за насморка голосом.

Дверь открылась, впуская волну холодного воздуха. Косматый и Кроми как всегда отреагировали на это проклятиями, а Говорун недовольно замычал. Алексей же пристально уставился на проход.

Со стариком пришло четыре здоровенных мужика, один из которых без лишних разговоров направил на Представителя двустволку. Другой нес наручники, к которым была прикована длинная цепь, заканчивающаяся наручником. Как бы то ни было, его выпустят, пусть, очевидно, прикуют в другом месте. Хотя бы на время можно будет избавиться от этого запаха…

– Если дернешься, я прикажу ему убить тебя, – прогнусавил старик. – Ритуалы ритуалами, но своей жизнью ради них я рисковать не буду.

Алексей растянул губы в самой паскудной улыбке, на которую был способен, и тихо проговорил:

– Хорошо, я не буду дергаться, обещаю. По крайней мере, до того, как не увижу Хаза.

– О, ты его увидишь. Хаз будем последним, что ты увидишь в своей жизни, пес.

Один из сопровождающих старика работорговцев открыл замок его оков, второй грубо ухватил за руки, а третий надел на них наручники. Алексея грубо выволокли на улицу. Ему в глаза ударил яркий свет, заставивший крепко зажмуриться. За долю мгновения Представитель успел разглядеть циклопическое здание, закрывающее половину горизонта. Оно словно состояло из серого непрозрачного стекла, местами выбитого и зияющего глубокими провалами. Именно туда его и повели.

Уже буквально через несколько шагов снег под его голыми ступнями сменился на ледяной пол, усыпанный мелкой каменной – или бетонной – крошкой. Алексей рискнул раскрыть глаза. Здесь царила полутьма. Его вели по абсолютно голому коридору к неработающему эскалатору.

– Это очередной стадион для ваших игрищ? – спросил он старика.

– Ритуалов, пес, – грубовато ответил тот. – Ритуалов, а не игрищ. Ты смотришь на нас свысока, тебе кажется, будто ты служишь властелинам Нейи. Но ты ошибаешься. Они – лишь пережиток прошлого и вскоре умрут все до последнего. И свысока на тебя должен смотреть я, живой человек. Настоящий, не лишенный души.

– Как хочешь, – пожал плечами Алексей.

На том разговор закончился. Шли они долго, минуя абсолютно пустые залы и коридоры с голыми стенами и потолками. Постепенно становилось все теплее, но источник этого тепла был не ясен. Наконец, стрелка завели в какую-то подсобку, в которой стояла только скамья, рядом с которой в стену была вбита железная петля.

– Что со мной будет? – спросил Алексей, когда его грубо усадили и приковали другой конец цепи к петле. Скамья оказалась на удивление мягкой и теплой, так что он сразу вытянул ноги, наслаждаясь.

– Ты умрешь, – хмыкнул старик.

– А поподробней?

– Тебя убьет Хаз в ритуальном поединке.

– Очередной поединок? – фыркнул Представитель. – Я прошел уже два, не боишься за своего вождя?

– Нет, – оскалился в ответ работорговец. – Раньше ты участвовал в поединках равных. Это же будет скорее ритуальное убийство. Ты будешь в чем мать родила, а у Хаза помимо боевой экипировки будет специальный нож, которым мы перерезаем глотки быкам. Он длиной в локоть. Ты животное, и мой сын забьет тебя на мясо, как животное. До вечера, пес.

Работорговцы ушли, захлопнув дверь.

– До вечера, – хмыкнул Алексей и улегся на скамью.

В этой каморке было тепло, сухо и пахло пылью, поэтому он блаженствовал. Поесть бы еще чего, но абсолютно счастья не бывает. Поэтому Алексей просто уставился в потолок и принялся ждать.