Глава 26

Они целый час терпеливо ждут у кабинета директора, пока не раздается последний звонок и последний класс не пустеет. Мимо проходит сеньор Леон с портфелем в руке – направляется домой. Он явно не рад их видеть.

– Всего пять минут вашего времени, сеньор Леон, – молит он. – Мы хотим показать вам, каких успехов Давид добился в чтении. Пожалуйста. Давид, покажи сеньору Леону, как ты читаешь.

Сеньор Леон жестом приглашает их в классную комнату. Давид открывает «Дона Кихота».

– «В некоем селе Ламанчском, которого название у меня нет охоты припоминать, не так давно жил-был один из тех идальго, чье имущество заключается в тощей кляче…»

Сеньор Леон резко обрывает его:

– Я не готов слушать выученное наизусть. – Он шагает к книжному шкафу, достает книгу, возвращается с ней, открывает ее перед ребенком. – Читай.

– Откуда?

– Сначала.

– «Хуан и Мария едут к морю. Сегодня Хуан и Мария собираются на море. Отец говорит им, что их друзья Пабло и Рамона могут поехать с ними. Хуан и Мария радуются. Мать делает им бутерброды. Хуан…»

– Стоп! – говорит сеньор Леон. – Как тебе удалось выучиться читать за две недели?

– Он много времени провел с «Доном Кихотом», – встревает он, Симон.

– Пусть мальчик сам скажет, – говорит сеньор Леон. – Если ты две недели назад читать не мог, как тебе удается сейчас читать?

Мальчик пожимает плечами.

– Это же просто.

– Отлично. Раз чтение – это так просто, расскажи мне, про что ты читал. Расскажи мне какую-нибудь историю из «Дона Кихота».

– Он падает в яму, и никто не знает, где он.

– Да?

– А потом он убегает из нее. По веревке.

– А еще?

– Они его запирают в клетку, и он какает в штаны.

– И почему же они его запирают?

– Потому что они не верят, что он – Дон Кихот.

– Нет. Потому что нет такого человека – Дона Кихота. Потому что Дон Кихот – вымышленное имя. Они хотят отвезти его домой, чтобы он пришел в себя.

Мальчик бросает на него, Симона, неуверенный взгляд.

– У Давида свое прочтение этой книги, – говорит он сеньору Леону. – У него живое воображение.

Сеньор Леон не удостаивает его ответом.

– Хуан и Пабло идут на рыбалку, – говорит он. – Хуан ловит пять рыб. Пиши на доске: пять. Пабло ловит три рыбины. Пиши под пятью: три. Сколько рыб поймали вместе Хуан и Пабло?

Мальчик стоит у доски, глаза крепко зажмурены, словно он слушает, когда произнесено будет издалека некое слово. Мелок не движется.

– Считай. Считай «один-два-три-четыре-пять». Теперь еще три. Сколько получается?

Мальчик качает головой.

– Мне их не видно, – говорит он тихонько.

– Не видно чего? Тебе не надо видеть рыбу, нужно видеть числа. Смотри на числа. Пять и еще три. Сколько всего?

– На этот раз… на этот раз… – говорит мальчик тем же тихим, безжизненным голосом, – это… восемь.

– Хорошо. Проведи черту под тремя и запиши восемь. Значит, ты все время притворялся, что не умеешь считать. Теперь показывай, как ты умеешь писать. Пиши: «Conviene que yo diga la verdad» – «Я должен говорить правду».

Слева направо, медленно, но ясно, мальчик пишет: «Yo soy la verdad» – «Я есть правда».

– Видите, – говорит сеньор Леон, обращаясь к Инес. – Вот с чем мне ежедневно приходилось иметь дело, когда ваш сын был у меня в классе. Я настаиваю: в классе может быть только один начальник, не два. Вы не согласны?

– Он исключительный ребенок, – говорит Инес. – Что это за школа такая, если вы не справляетесь с единственным исключительным ребенком?

– Отказ слушать учителя не равносилен исключительности ребенка – это означает лишь то, что ребенок непослушен. Если вы настаиваете, что ребенку требуется особое обращение, отправьте его в Пунто-Аренас. Они там знают, как обращаться с исключительными детьми.

Инес вскакивает, глаза горят.

– В Пунто-Аренас он поедет через мой труп! – говорит она. – Идем, дорогой мой!

Мальчик осторожно укладывает мелок в коробку. Не глядя по сторонам, он выходит за матерью из класса.

В дверях Инес оборачивается и мечет в сеньора Леона последнюю стрелу.

– Вы не годитесь учить детей!

Сеньор Леон безразлично пожимает плечами.

К концу дня ярость Инес только нарастает. Она часами висит на телефоне с братьями, строит и перестраивает планы их отъезда из Новиллы и начала новой жизни где-нибудь в другом месте, вне досягаемости образовательных властей.

Он же, осмысляя встречу в классе, понимает, что все испортить еще хлеще можно было бы, да некуда. Ему не нравится властный сеньор Леон, он согласен с Инес, что ему нельзя руководить маленькими детьми. Но почему мальчик противится обучению? Врожденный бунтарский дух в нем возгорается, раздуваемый матерью, или у этих скверных отношений между учеником и учителем есть более отчетливая причина?

Он отводит мальчика в сторону.

– Я понимаю, что сеньор Леон может иногда быть очень строг, – говорит он, – и вы с ним не всегда ладили. Я пытаюсь понять, почему. Сеньор Леон, может, говорил тебе что-нибудь неприятное, а ты нам не рассказывал?

Мальчик бросает на него растерянный взгляд.

– Нет.

– Как я уже сказал, я никого не виню, я просто хочу понять. Есть ли какая-нибудь причина, по которой тебе не нравится сеньор Леон, – кроме того, что он строгий?

– У него стеклянный глаз.

– Я осведомлен об этом. Вероятно, так получилось из-за несчастного случая. Вероятно, его этим легко уязвить. Но мы не враждуем с людьми лишь потому, что у них стеклянный глаз.

– Почему он говорит, что Дона Кихота нет? Дон Кихот есть. Он в книге. Он спасает людей.

– Это правда, в книге есть человек, который называет себя Доном Кихотом и спасает людей. Но некоторые люди, которых он спасает, вообще-то не нуждаются в спасении. Им все нравится и как есть. И они злятся на Дона Кихота, кричат на него. Они говорят, он не понимает, что делает, говорят, что он нарушает общественный порядок. Сеньору Леону нравится порядок, Давид. Ему нравятся покой и порядок в классе. Ему нравится порядок в мире. В этом нет ничего плохого. Хаос бывает очень неприятным.

– Что такое «хаос»?

– Я тебе уже объяснял. Хаос – это когда нет порядка, нет законов, за которые держатся. Хаос – когда все подряд просто вихрится вокруг. Лучше описать я не могу.

– Это как числа расползаются и ты падаешь?

– Нет, не так, вообще не так. Числа никогда не расползаются. На числа можно полагаться. Числа скрепляют мироздание. С числами нам стоит дружить. Дружи ты с ними, они бы к тебе тоже прониклись. И тогда тебе бы не пришлось бояться, что они уйдут у тебя из-под ног.

Он говорит изо всех сил серьезно, и мальчик вроде слышит это.

– Почему Инес дерется с сеньором Леоном? – спрашивает он.

– Они не дерутся. Они повздорили и, возможно, оба пожалеют об этом, поразмыслив на досуге. Но это не то же самое, что драка. Крепкие слова – еще не драка. Бывает, нам приходится отстаивать тех, кого мы любим. Твоя мать отстаивала тебя. Так поступает хорошая мать – смелая мать – по отношению к своим детям: она отстаивает их, защищает, пока дышит. Тебе следует гордиться, что у тебя такая мама.

– Инес не моя мама.

– Инес твоя мама. Истинная мама. Она твоя истинная мать.

– Они меня заберут?

– Кто «они»?

– Люди из Пунто-Аренас.

– Пунто-Аренас – это школа. Учителя из Пунто-Аренас не похищают детей. Образовательная система действует по-другому.

– Я не хочу в Пунто-Аренас. Дай слово, что вы не дадите меня забрать.

– Даю. Мы с твоей матерью никому не позволим отправить тебя в Пунто-Аренас. Ты видел, какой тигрицей делается твоя мать, когда нужно тебя защитить. Она никого не подпустит.

Слушания проходят в новилльской штаб-квартире Управления просвещения. Они с Инес прибывают к назначенному времени. После краткого ожидания их проводят в громадную, гулкую залу, в ней – ряды пустых стульев. Во главе залы на приподнятой скамье сидят двое мужчин и женщина – судьи или экзаменаторы. Сеньор Леон уже на месте. Никто никого не приветствует.

– Вы родители мальчика Давида? – спрашивает судья посередине.

– Я его мать, – отвечает Инес.

– А я его заступник, – говорит он. – У него нет отца.

– Отец скончался?

– Отец неизвестен.

– С кем из вас проживает мальчик?

– Мальчик проживает со своей матерью. Мы с его матерью вместе не проживаем. У нас нет брачных отношений. Тем не менее мы трое – семья. В некотором роде. Мы оба привержены Давиду. Я вижу его каждый день – ну, почти.

– Насколько мы понимаем, Давид впервые посетил школу в январе, и его записали в класс сеньора Леона. Затем через несколько недель вас вызвали на консультацию. Все верно?

– Верно.

– И что сеньор Леон сообщил вам?

– Он сказал, что у Давида плохая успеваемость, а также что он нарушает субординацию. Сеньор Леон рекомендовал нам изъять ребенка из класса.

– Сеньор Леон, все верно?

Сеньор Леон кивает.

– Я обсудил этот случай с сеньорой Очоа, школьным психологом. Мы сошлись во мнении, что Давиду пойдет на пользу перевод в школу в Пунто-Аренас.

Судья смотрит по сторонам.

– Присутствует ли сеньора Очоа?

Судебный служитель шепчет ему на ухо. Судья говорит:

– Сеньора Очоа не может присутствовать, но подала отчет, который… – он перебирает бумажки, – который, как вы говорите, сеньор Леон, рекомендует перевод в Пунто-Аренас.

Вступает судья слева:

– Сеньор Леон, не могли бы вы объяснить, почему этот перевод необходим? По отношению к шестилетнему ребенку перевод в Пунто-Аренас видится довольно жесткой мерой.

– Сеньора, у меня двенадцатилетний учительский стаж. И за все это время у меня не было ни единого подобного случая. Мальчик Давид не бестолков. Он не инвалид. Напротив, он одарен и умен. Но он не воспринимает наставления и не учится. Я посвятил ему лично многие часы – в ущерб другим детям в классе, я пытался научить его основам чтения, письма и арифметики. Он нисколько не продвинулся. Он ничего не усвоил. Вернее, делал вид, что ничего не усвоил. Я говорю «делал вид», потому что на самом деле к приходу в школу уже умел и читать, и писать.

– Это правда? – спрашивает старший судья.

– Читать и писать, да, с перебоями, – отвечает он, Симон. – У него бывают хорошие и плохие дни. С арифметикой у него есть определенные трудности – философские трудности, я бы сказал, – которые препятствуют его успехам. Он исключительный ребенок. Исключительно умный и исключительный много в чем еще. Он сам научился читать – по книге «Дон Кихот», пересказанной для детей. Я сам узнал об этом совсем недавно.

– Дело не в том, – говорит сеньор Леон, – умеет ли мальчик читать и писать, и не в том, кто его научил, а в том, может ли он приспособиться к обычной школе. У меня нет времени работать с ребенком, который отказывается учиться и чье поведение мешает нормальному обучению класса.

– Ему едва исполнилось шесть! – взрывается Инес. – Что вы за учитель вообще, если не в состоянии управиться с шестилетним ребенком?

Сеньор Леон подбирается.

– Я не сказал, что не могу управиться с вашим сыном. Я не могу одного: выполнять свой долг перед другими детьми, пока он у меня в классе. Ваш сын нуждается в особом внимании того рода, какое мы в обычной школе не можем ему обеспечить. И поэтому я рекомендую Пунто-Аренас.

Воцаряется тишина.

– Вам есть что добавить, сеньора? – спрашивает старший судья.

Инес сердито мотает головой.

– Сеньор?

– Нет.

– Тогда прошу вас покинуть зал – и вас тоже, сеньор Леон, – и подождать нашего решения.

Они втроем выходят в приемную. Инес не может заставить себя даже взглянуть на сеньора Леона. Через несколько минут их приглашают вернуться.

– Решение суда, – говорит старший судья, – таково: рекомендация сеньора Леона, поддержанное школьным психологом и директором школы, принята к действию. Мальчик Давид будет переведен в школу в Пунто-Аренас, и перевод следует осуществить как можно скорее. Это все. Спасибо за присутствие на заседании.

– Ваша честь, – говорит он, – могу я спросить, имеем ли мы право на апелляцию?

– Вы можете передать дело в гражданский суд, разумеется, это ваше право. Но процедура апелляции не может быть причиной отсрочки приведения в исполнение решения этого суда. Иными словами, перевод в Пунто-Аренас в любом случае в силе, обратитесь вы далее в суд или нет.

– Диего заберет нас завтра вечером, – говорит Инес. – Обо всем договорено. Ему нужно закончить кое-какие дела.

– И куда вы собираетесь ехать?

– Откуда я знаю? Куда-нибудь подальше от этих людей и их преследований.

– Вы правда собираетесь позволить шайке школьных начальников выгнать вас из города, Инес? Как вы жить будете – вы, Диего и ребенок?

– Не знаю. Как цыгане, видимо. Лучше бы помогли, а не возражали, а?

– Что такое «цыгане»? – встревает мальчик.

– «Жить как цыгане» – это так говорят, – отвечает он. – Мы с тобой были вроде цыган, когда жили в лагере в Бельстаре. «Быть как цыган» означает, что у тебя толком нет дома, места, где голову преклонить. Быть цыганом не очень здорово.

– А мне придется ходить в школу?

– Нет. Цыганские дети не ходят в школу.

– Тогда я хочу быть цыганом – с Инес и Диего.

Он обращается к Инес:

– Лучше бы вы это все обсудили со мной. Вы и впрямь собираетесь ночевать под забором и питаться ягодами, скрываясь от закона?

– Вам-то что, – отвечает Инес ледяным тоном. – Вам наплевать, что Давид окажется в исправдоме. А мне нет.

– Пунто-Аренас – не исправдом.

– Это отстойник для правонарушителей – для правонарушителей и сирот. Мой ребенок туда не поедет ни за что и никогда.

– Я с вами согласен. Давид не заслуживает отправки в Пунто-Аренас. Не потому, что это отстойник, а потому, что он слишком юн, чтобы жить отдельно от родителей.

– Тогда почему вы не воспротивились тем судьям? Почему кланялись, расшаркивались и все повторяли «Sí señor, sí señor»? Вы не верите в мальчика?

– Конечно, я в него верю. Я верю, что он исключительный и заслуживает исключительного обращения. Но за этими людьми – закон, а мы не в том положении, чтобы спорить с законом.

– Даже если закон скверный?

– Дело не в том, хорош закон или нет, Инес, а в том, что это власть. Если вы убежите, они пошлют за вами полицию, и полиция вас поймает. Вас лишат родительских прав и ребенка заберут. Его отправят в Пунто-Аренас, а вам останется биться за свое же родительское право.

– Они никогда не отберут у меня ребенка. Я умру раньше. – Грудь ее вздымается. – Почему вы не помогаете мне, а все время за них заступаетесь?

Он тянется к ней, чтобы успокоить, но она отталкивает его, падает на кровать.

– Оставьте меня в покое! Не трогайте меня! Вы не верите в ребенка. Вам неведомо, что такое верить.

Мальчик склоняется над ней, гладит по волосам. На губах у него улыбка.

– Тш-ш, – говорит он, – тш-ш. – Ложится рядом, сует большой палец в рот, взгляд стекленеет, взгляд отсутствующий; через несколько минут он засыпает.