Глава 27

Альваро сзывает грузчиков.

– Друзья, – говорит он, – нам нужно кое-что обсудить. Как вы помните, наш товарищ Симон предложил нам перестать разгружать вручную и воспользоваться механическим краном.

Люди кивают. Кто-то поглядывает на него. Эухенио улыбается ему.

– Ну и вот, сегодня у меня для вас новость. Товарищ из Отдела дорожного строительства сообщает, что у них на складе есть кран, он уже много месяцев простаивает. Если мы хотим его попробовать, говорит он, можем взять… Как поступим, друзья? Примем предложение? Проверим, изменит ли кран нашу жизнь, как утверждает Симон? Кто хочет сказать? Симон, ты?

Он совершенно ошарашен. Голова его занята Инес и ее планами побега, он уже несколько недель не думал ни о кранах, ни о крысах, ни об экономике перевозки зерна. Разумеется, он привык полагаться на то, что неизменно тяжкий труд изматывает его и одаряет глубоким сном без сновидений.

– А я что? – говорит он. – Я уже все сказал.

– Кто еще? – спрашивает Альваро.

Эухенио подает голос.

– Я скажу. Нам стоит попробовать кран. На плечах у нашего друга Симона толковая голова. Кто знает, может, он прав. Может, нам и правда стоит двигаться в ногу со временем. Никогда не узнаем наверняка, если не попробуем.

Слышен рокот одобрения.

– Что ж, попробуем кран? – говорит Альваро. – Сказать нашему товарищу из Отдела дорожного строительства, чтоб подогнал его?

– Я за! – говорит Эухенио и вскидывает руку.

– Я за! – говорят грузчики хором, поднимая руки. Даже он, Симон, поднимает руку. Принято единогласно.

Кран прибывает наутро в кузове грузовика. Когда-то он был выкрашен в белый, но краска облупилась, а металл проржавел. Похоже, кран долго простоял на улице под дождем. И он меньше, чем ожидалось. Он ездит по лязгающим рельсам, водитель сидит в кабине над рельсами и управляет ручками, которые вращают стрелу и задействуют лебедку.

Почти час они снимают машину с грузовика. Друг Альваро из Отдела дорожного строительства торопится уехать.

– Кто будет управлять краном? – спрашивает он. – Я быстро научу его, что куда, и мне пора ехать.

– Эухенио! – зовет Альваро. – Ты высказывался за кран. Хочешь управлять им?

Эухенио озирается по сторонам.

– Если больше никто не хочет, буду я.

– Хорошо! Тогда будешь ты.

Эухенио и впрямь быстро учится. Вот он уже катается туда-сюда по пристани и вращает стрелой, на конце которой весело болтается крюк.

– Чему смог – научил, – говорит крановщик Альваро. – Пусть первые несколько дней работает осторожно, и все у него получится.

Стрелы крана хватает, чтобы дотянуться только до палубы судна. Грузчики вытаскивают мешки из трюма, как и прежде, но теперь им не нужно спускать их по трапу: они сваливают их на брезентовую растяжку. Когда растяжка наполняется в первый раз, они кричат Эухенио. Крюк подцепляет растяжку, стальной трос напрягается, растяжка поднимается над леерами – и вот уж Эухенио лихо тащит груз по широкой дуге. Работники ликуют, но их ликование сменяется тревожными криками: тюк бьется о пристань и начинает неуправляемо крутиться и раскачиваться. Грузчики разбегаются – все, кроме него, Симона, который либо слишком задумался и не видит, что происходит, либо замешкался. Краем глаза он замечает, как Эухенио глядит на него из кабины, губы шевелятся, но Симон не слышит. И тут мотающийся груз бьет его в грудь и сшибает с ног. Он налетает на стойку, спотыкается о канат и падает в зазор между причалом и стальным бортом. На миг он застревает, стиснутый так, что больно дышать. Он отчетливо понимает: если судно сдвинется хоть на дюйм, его раздавит, как насекомое. Но тут давление ослабевает, и он падает ногами в воду.

– Помогите! – выкрикивает он. – Помогите мне!

Спасательный круг, выкрашенный в ярко-красный с белыми полосами, плюхается в воду рядом с ним. Сверху раздается голос Альваро:

– Симон! Слышишь? Держись, мы тебя вытащим.

Он хватается за круг. Его, как рыбу, волочет вдоль пристани в свободные воды. Опять слышно Альваро:

– Держись крепче, мы тебя вытащим.

Но когда круг начинает подниматься, боль вдруг делается невыносимой. Хватка ослабевает, и он снова падает в воду. Он весь в масле – глаза, рот. «Вот так оно все и кончится? – говорит он себе. – Как у крысы? Какой срам!»

Но вот уж Альваро рядом, бултыхается в воде, все волосы в масле, облепили голову.

– Расслабься, старина, – говорит Альваро. – Я тебя держу. – Он благодарно обмякает в руках у Альваро. – Тащи! – кричит Альваро, и их двоих в тесном объятии поднимают из воды.

Он приходит в себя, ничего не понимая. Он лежит на спине, смотрит в пустое небо. Вокруг смутные фигуры, шум разговоров, но он не может разобрать ни слова. Глаза у него закрываются, и он вновь отключается.

Просыпается он от бухающего шума. Этот шум, похоже, исходит изнутри его самого, из головы.

– Очнись, viejo, – говорит голос. Он открывает глаза, видит над собой толстое, потное лицо. «Я очнулся», – хочет он сказать, но голос в нем умер.

– Посмотри на меня! – говорят толстые губы. – Слышишь? Моргни, если слышишь.

Он моргает.

– Хорошо. Я вколю тебе обезболивающее, и потом мы тебя заберем отсюда.

Обезболивающее? «Мне не больно, – хочет сказать он. – Почему мне должно быть больно?» Однако что бы за него ни разговаривало, сегодня оно говорить не будет.

Поскольку он член союза грузчиков – о чем он не догадывается, – ему в больнице полагается отдельная палата. За ним в этой палате ухаживает бригада милых медсестер, и к одной из них, женщине средних лет по имени Клара, у которой серые глаза и тихая улыбка, он за следующие недели несколько привязывается.

Все сходятся во мнении, что он легко отделался. У него сломано три ребра. Кусок кости проткнул легкое, и потребовалась небольшая хирургическая операция, чтобы ее извлечь (не желает ли он сохранить косточку на память? – она в склянке у его кровати). На лице и верхней части тела порезы и ушибы, он содрал кожу, но мозг, похоже, не поврежден. Несколько дней под наблюдением, несколько недель бережного обращения с собой – и будет как новенький. Тем временем самое главное – утишать боль.

Чаще всего его навещает Эухенио – он глубоко раскаивается за свою безалаберность с краном. Он изо всех сил старается успокоить молодого человека: «Как же можно освоить новый механизм так скоро?» – но Эухенио безутешен. Когда он, Симон, выплывает из дремы, обычно именно Эухенио оказывается у него в поле зрения, Эухенио сидит с ним.

Альваро тоже навещает, и остальные товарищи из порта. Альваро поговорил с врачами, у него новость: хоть полное выздоровление и вполне возможно, ему, в его возрасте, толковее было бы не возвращаться к жизни грузчика.

– Может, я смогу крановщиком, – предлагает он. – Хуже Эухенио точно не будет.

– Если хочешь крановщиком, тебе придется перевестись в Отдел дорожного строительства, – отвечает Альваро. – Краны слишком опасны. У них в порту никакого будущего. Краны – всегда скверная затея.

Он надеется, что его навестит Инес, но нет, не навещает. Он опасается худшего: что она привела свой план в исполнение, забрала ребенка и сбежала.

Он рассказывает о своих беспокойствах Кларе.

– У меня есть подруга, – говорит он, – я очень люблю ее сыночка. По некоторым причинам, в которые я не стану вдаваться, образовательное начальство пригрозило отобрать его и отправить в особую школу. Можно попросить вас об одолжении? Вы не могли бы ей позвонить и выяснить, как идут дела?

– Конечно, – говорит Клара. – Но, может, сами с ней поговорите? Я могу принести телефон вам к постели.

Он звонит в Кварталы. Удается дозвониться только соседу, он уходит, возвращается, докладывает, что Инес нет дома. Он перезванивает позже – опять безуспешно.

Рано поутру назавтра, где-то в безымянном просвете между сном и бодрствованием, ему случается сон или видение. В воздухе у изножья кровати он с необычайной ясностью видит двухколесный фаэтон. Фаэтон сработан из слоновой кости или металла, отделанного слоновой костью, его влекут два белых коня, ни тот, ни другой – не Эль Рей. Одной рукой держа поводья, а другой царственно помавая, на облучке стоит мальчик, совершенно нагой, если не считать тряпичной набедренной повязки.

Как фаэтон и два коня помещаются в больничной палате – загадка. Фаэтон словно висит в воздухе без всяких усилий со стороны коней или возницы. Кони вовсе не замерли – время от времени они бьют копытами, мотают головами и фыркают. А у мальчика, похоже, рука, которую он вскинул, совсем не устает. Выражение его лица знакомо: оно довольное, даже торжествующее.

В некий миг мальчик смотрит прямо на него. «Читай по глазам», – словно говорит он.

Сон или видение длится минуты две-три. Потом блекнет, и палата вновь та же, что и прежде.

Он рассказывает об этом Кларе.

– Вы верите в телепатию? – спрашивает он. – У меня было такое чувство, что Давид пытается мне что-то сообщить.

– И что же это?

– Не могу точно сказать. Быть может, им с матерью нужна моя помощь. А может, и нет. Послание – как бы это сказать? – смутно.

– Ну, не забудем, что обезболивающее, которое вы принимаете, – опиат. От опиатов бывают сны – опийные сны.

– То был не опийный сон. Все по-настоящему.

После этого он отказывается от болеутоляющих и, соответственно, мучается. Хуже всего по ночам: малейшее движение пронзает его электрическим ударом боли в груди.

Ему не на что отвлечься, нечего читать. В больнице нет библиотеки, одни старые номера популярных журналов (рецепты, увлечения, дамская мода). Он жалуется Эухенио, и тот приносит ему учебник своего философского курса («Я знаю, что ты серьезный человек»). Книга, чего он и опасался, – о столах и стульях. Он ее откладывает.

– Прости, не мой сорт философии.

– А какую философию ты бы предпочел? – спрашивает Эухенио.

– Которая потрясает. Которая меняет жизнь.

Эухенио смотрит на него растерянно.

– А что не так с твоей жизнью? – спрашивает он. – Если не считать увечий.

– Чего-то не хватает, Эухенио. Я знаю, что так быть не должно, однако вот же. Мне моей жизни недостаточно. Я хотел бы, чтобы кто-то, какой-нибудь спаситель, сошел с небес, взмахнул волшебной палочкой и сказал: «Вот, прочти эту книгу и получишь ответы на все вопросы». Или: «Вот тебе совершенно новая жизнь». Ты, небось, таких разговоров не понимаешь, верно?

– Нет, не могу сказать, что понимаю.

– Не бери в голову. Просто настроение такое. Завтра буду опять самим собой.

Пора готовиться к выписке, говорит ему врач. Есть ли ему где жить? Есть ли кому готовить для него еду, приглядывать за ним, помогать, пока он поправляется? Не желает ли он поговорить с социальным работником?

– Никаких социальных работников, – отвечает он. – Я обсужу этот вопрос с друзьями и решу, как все устроить.

Эухенио предлагает ему комнату у себя в квартире, которую они снимают с еще двоими товарищами. Он, Эухенио, с удовольствием поспит на диване. Он благодарит Эухенио, но отказывается.

Альваро по его просьбе собирает данные о домах престарелых. В Западных кварталах, сообщает он, имеется учреждение, в котором проживают и выздоравливающие, хоть оно и рассчитано в основном на пожилых. Он просит Альваро записать его в список ожидания того учреждения.

– Совестно от таких слов, – говорит он, – но я надеюсь, что там вскоре появится свободное место.

– Если ты без злого умысла в душе, – успокаивает его Альваро, – эти слова можно считать допустимой надеждой.

– Допустимой? – уточняет он.

– Допустимой, – подтверждает Альваро.

И тут вдруг печалей его как не бывало. Из коридора доносятся звонкие юные голоса. В дверях появляется Клара.

– У вас посетители, – объявляет она. Отходит в сторону, и в палату врываются Давид и Фидель, а за ними – Инес и Альваро.

– Симон! – кричит Давид. – Ты правда свалился в море?

Сердце у него подпрыгивает. Он робко протягивает руки.

– Иди ко мне! Да, произошел небольшой несчастный случай, я упал в воду, но почти не намок. Мои друзья меня вытащили.

Мальчик карабкается на высокую кровать, толкается, по всему телу впивается боль. Но боль – ничто.

– Мой драгоценный мальчик! Мое сокровище! Светоч моей жизни!

Мальчик выбирается из его объятий.

– Я сбежал, – заявляет он. – Я же говорил тебе, что сбегу. Я прошел сквозь колючую проволоку.

Сбежал? Прошел сквозь проволоку? Он теряется. О чем мальчик говорит? И что на нем за странное облачение: плотная водолазка, короткие (очень короткие) штанишки, туфли и белые носки, едва ему до щиколоток.

– Спасибо, что пришли, – говорит он, – но, Давид, откуда ты сбежал? Ты про Пунто-Аренас говоришь? Они тебя забрали в Пунто-Аренас? Инес, вы позволили им забрать его в Пунто-Аренас?

– Я им не позволяла. Они приехали, когда он играл на улице. Увезли его на машине. Как я могла их остановить?

– Мне и в голову не приходило, что это может случиться. Но ты сбежал, Давид? Расскажи. Расскажи, как ты сбежал.

Но встревает Альваро.

– Пока до этого не дошло, Симон, давай обсудим твой переезд. Когда, по твоему мнению, ты сможешь ходить?

– А он не может ходить? – спрашивает мальчик. – Ты не можешь ходить, Симон?

– Еще некоторое время мне будет нужна помощь. Пока все боли не уйдут.

– Будешь ездить на коляске? Можно я тебя буду катать?

– Да, можно, катай, но не очень быстро. Фиделю тоже можно.

– Я вот почему спрашиваю, – говорит Альваро, – я еще раз связался с домом престарелых. Сказал им, что ты, скорее всего, полностью поправишься, и специальный уход тебе не потребуется. Тогда, сказали они, тебя примут сразу – если ты не против жить еще с кем-то в одной комнате. Как тебе такое? Одним махом решили бы уйму вопросов.

Жить в одной комнате с еще одним стариком. Который храпит по ночам и харкает в носовой платок. Который жалуется на свою дочь, которая его бросила. Который дуется на новенького – захватчика его территории.

– Конечно, я не против, – говорит он. – Это большое облегчение, что теперь есть куда податься. У всех гора с плеч. Спасибо, Альваро, что все устроил.

– И за все платит профсоюз, конечно, – говорит Альваро. – За твое проживание, питание и за все, что тебе потребуется, пока ты там.

– Это хорошо.

– Ну, теперь мне пора на работу. Оставляю тебя с Инес и мальчишками. Уверен, им есть что тебе рассказать.

Он себе что-то придумывает, или Инес и впрямь бросает на Альваро взгляд исподтишка? «Не оставляй меня с ним, с человеком, которого мы собираемся предать!» Засунуть в обеззараженную комнату в дальних Западных кварталах, где он ни единой души не знает. Бросить плесневеть. «Не оставляй меня с ним!»

– Садитесь, Инес. Давид, расскажи мне все с самого начала. Ничего не позабудь. У нас куча времени.

– Я сбежал, – говорит мальчик. – Я тебе говорил, что сбегу. Я прошел сквозь колючую проволоку.

– Мне позвонили, – говорит Инес. – Совершенно чужой человек. Женщина. Она сказала, что нашла Давида на улице, он бродил без одежды.

– Без одежды? Ты сбежал из Пунто-Аренас, Давид, без одежды? Когда это произошло? Тебя никто не ловил?

– Одежда осталась на колючей проволоке. Я же обещал тебе, что убегу, ну? Я могу убежать откуда угодно.

– И где же та дама тебя нашла – которая звонила Инес?

– Она нашла его на улице, в темноте, замерзшего и голого.

– Я не замерз. И не был голый, – говорит мальчик.

– На тебе не было одежды, – говорит Инес. – Это означает, что ты был голый.

– Это все не важно, – перебивает ее он, Симон. – Как дама связалась с вами, Инес? Почему не со школой? Это ж очевиднее всего было сделать.

– Она не выносит ту школу. Ее все терпеть не могут, – говорит мальчик.

– Это правда настолько ужасное место?

Мальчик энергично кивает.

Впервые заговаривает Фидель:

– Тебя там били?

– Тебе должно исполниться четырнадцать, чтоб они могли тебя бить. Если тебе четырнадцать, они могут тебя бить, если ты не слушаешься.

– Расскажи Симону про рыбу, – говорит Инес.

– Каждую пятницу они нас заставляли есть рыбу. – Мальчик театрально содрогается. – Терпеть не могу рыбу. У нее глаза, как у сеньора Леона.

Фидель хихикает. Мгновенье – и мальчишки уже заливаются смехом.

– И что же еще такого ужасного в Пунто-Аренас – помимо рыбы?

– Они нас заставляли носить сандалии. Не пускали Инес навещать меня. Сказали, что она мне не мать. Сказали, что я подопечный. Подопечный – это у кого нет матери или отца.

– Чушь какая. Инес – твоя мать, а я твой заступник, а это считай что отец, иногда лучше даже. Твой заступник приглядывает за тобой.

– Ты за мной не приглядывал. Ты дал им забрать меня в Пунто-Аренас.

– Это правда. Я был плохой заступник. Я спал, а должен был бдеть. Но я усвоил урок. Дальше я буду лучше о тебе заботиться.

– Ты будешь с ними драться, если они опять придут?

– Да, изо всех сил. Одолжу меч. Скажу им: «Попробуйте-ка еще раз украсть у меня моего мальчика, и вам придется иметь дело с Доном Симоном!»

Мальчик сияет от удовольствия.

– И Боливар, – говорит он. – Боливар может охранять меня по ночам. Ты приедешь к нам жить? – Он оглядывается на мать. – Можно Симон будет жить с нами?

– Симону надо пожить в доме престарелых и там выздороветь. Он не может ходить, не может взбираться по лестницам.

– Может! Ты можешь ходить, Симон, правда?

– Конечно, могу. Обычно нет, потому что все болит. Но ради тебя я готов на все: лазать по лестницам, ездить верхом – что угодно. Скажи лишь слово.

– Какое слово?

– Волшебное слово. Слово, которое меня исцелит.

– А я его знаю?

– Конечно, знаешь. Скажи!

– Слово… Абракадабра!

Он отбрасывает простыню (к счастью, на нем больничная пижама) и спускает бесполезные ноги с кровати.

– Мне нужна помощь, мальцы.

Опершись на плечи Фиделя и Давида, он осторожно встает, делает первый шаткий шаг, затем второй.

– Видишь? Ты знаешь слово! Инес, подкатите, пожалуйста, кресло. – Он опускается в кресло-каталку. – Теперь пошли погуляем. Хочу глянуть, как выглядит белый свет, я так долго сидел взаперти. Кто покатит?

– Ты разве не поедешь с нами домой? – спрашивает мальчик.

– Пока нет. Пока не верну себе силы.

– Но мы же будем цыгане! Если останешься в больнице, не сможешь быть цыганом!

Он глядит на Инес.

– Что это? Я думал, вы отказались от цыганщины.

Инес подбирается.

– Ему нельзя обратно в ту школу. Я не допущу. Братья поедут с нами – оба. На машине.

– Четыре человека в той старой крысоловке? А если она сломается? И где вы будете ночевать?

– Не важно. Будем работать, где подвернется. Фрукты будем собирать. Сеньор Дага одолжил нам денег.

– Дага! Так это он все придумал!

– Ну, в ту ужасную школу Давид не вернется.

– Где их заставляют носить сандалии и есть рыбу. По мне, это не ужасно.

– Там мальчики курят, пьют и носят при себе ножи. Это школа для преступников. Если Давид туда вернется, его искалечит на всю жизнь.

Мальчик заговаривает.

– Что это значит – «искалечит на всю жизнь»?

– Это просто так говорится, – объясняет Инес. – Это значит, что школа на тебя плохо подействует.

– Как рана?

– Да, как рана.

– У меня уже много ран. Это от колючей проволоки. Хочешь посмотреть на мои раны, Симон?

– Твоя мама имела в виду нечто другое. Она про твою душу. Эти раны не затягиваются. Это правда, что мальчики в школе ходят с ножами? Ты уверен, что это не всего один мальчик?

– Там много мальчиков. И там есть мама-утка и утята, и один мальчик наступил на утенка, и внутренности у него вылезли из попы, а я хотел обратно их засунуть, но учитель мне не дал, он сказал, пусть утенок умрет, а я сказал, что хочу в него подышать, но мне тоже не дали. И нам велели ухаживать за садом. Каждый вечер после учебы нас заставляли копать. Ненавижу копать.

– Копать – это полезно. Если никто не захочет копать, у нас не будет ни урожаев, ни еды. Когда копаешь, делаешься сильным. От этого мышцы растут.

– Можно проращивать семена в промокашке. Нам учитель показал. Копать не нужно.

– Одно-два семечка можно. А если нужен настоящий урожай, если нужно вырастить столько пшеницы, чтобы хватило на хлеб всем людям, тогда семя должно попасть в землю.

– Ненавижу хлеб. Хлеб – это скучно. Мне нравится мороженое.

– Я знаю, что ты любишь мороженое. Но на одном мороженом не проживешь, а на хлебе – да.

– Можно прожить на мороженом. Сеньор Дага на нем живет.

– Сеньор Дага делает вид, что живет на мороженом. А когда один, я уверен, он ест хлеб, как все остальные. И вообще не надо брать пример с сеньора Даги.

– Сеньор Дага дарит мне подарки. Вы с Инес никогда не дарите мне подарков.

– Это неправда, мой мальчик, неправда и к тому же неблагодарность. Инес любит тебя и заботится о тебе, я тоже. А сеньор Дага в глубине души вообще тебя не любит.

– Он меня любит! Он хочет, чтобы я с ним жил! Он говорил Инес, а Инес говорила мне.

– Я уверен, она никогда на это не пойдет. Ты должен жить со своей матерью. Мы за это и боремся все время. Сеньор Дага, может, и кажется тебе чарующим и восхитительным, но станешь постарше и поймешь, что чарующие восхитительные люди не всегда хороши.

– Что такое «чарующий»?

– Чарующий – это кто носит серьги и имеет при себе нож.

– Сеньор Дага влюблен в Инес. Он будет делать ей детей в животе.

– Давид! – взрывается Инес.

– Это правда! Инес сказала, чтоб я тебе не говорил, потому что ты заревнуешь. Это правда, Симон? Заревнуешь?

– Нет, конечно, не заревную. Меня это все совсем не касается. Я тебе пытаюсь втолковать, что сеньор Дага – нехороший человек. Он может звать тебя в гости и давать тебе мороженое, но в глубине души он не действует тебе во благо.

– Что такое «действовать во благо»?

– Главное благо, к которому тебе стоит стремиться, – вырасти хорошим человеком. Как хорошее семя, семя, которое зарывается глубоко в землю, пускает сильные корни, а потом, когда приходит время, вырывается к свету и родит сторицей. Вот каким тебе надо быть. Как Дон Кихот. Дон Кихот спасал девиц. Он защищал бедных от богатых и сильных мира сего. Вот с кого надо брать пример, а не с сеньора Даги. Защищай бедных. Спасай униженных. И уважай мать.

– Нет! Это моя мать должна меня уважать! И вообще – сеньор Дага говорит, что Дон Кихот устарел. Он говорит, что на лошадях уже больше никто не ездит.

– Ну, если б захотел, ты бы легко доказал ему, что он ошибается. Садись на коня и высоко поднимай меч. Тут-то сеньор Дага и замолчит. Садись на Эль Рея.

– Эль Рей умер.

– Нет, не умер. Эль Рей жив. И ты это знаешь.

– Где? – шепчет мальчик. Глаза у него внезапно наполняются слезами, губы дрожат, ему этого слова и не вымолвить.

– Я не знаю, но где-то Эль Рей тебя ждет. Если поищешь – наверняка найдешь.