Глава 25
– Почему мы сегодня рано домой?
Они втроем в автобусе, возвращаются в Кварталы.
– Потому что это все было ошибкой, – говорит Инес. – Они для тебя слишком взрослые, мальчики в классе. А учитель этот, этот сеньор Леон, не умеет учить.
– У сеньора Леона волшебный глаз. Он умеет вынимать его и класть в карман. Один мальчик видел.
Инес молчит.
– Я завтра пойду в школу?
– Нет.
– Если точнее, – вмешивается он, – ты не пойдешь в школу к сеньору Леону. Мы с твоей мамой рассматриваем другой вариант школы. Может быть.
– Мы не рассматриваем никакую другую школу, – говорит Инес. – Школа с самого начала была скверной затеей. Не понимаю, почему я это допустила. Что там говорила эта женщина про дислексию? Что такое дислексия?
– Неспособность читать слова в правильном порядке. Неспособность читать слева направо. Вроде того. Не знаю.
– У меня нет дислексии, – говорит мальчик. – У меня ничего нет. Они меня шлют в Пунто-Аренас? Я туда не хочу.
– Что тебе известно про Пунто-Аренас? – говорит он.
– Там колючая проволока и спать надо в общей спальне, а домой нельзя.
– Никто тебя в Пунто-Аренас не пошлет, – говорит Инес. – Пока я жива.
– Ты собираешься умереть? – спрашивает мальчик.
– Нет, конечно, нет. Это просто так говорится. Ты не поедешь в Пунто-Аренас.
– Я забыл учебник. Учебник по письму. Он у меня в парте. Можно мы вернемся и заберем его?
– Нет. Не сейчас. Я заберу как-нибудь.
– И мой пенал.
– Карандашный пенал, который мы тебе подарили на день рождения?
– Да.
– Его тоже заберу. Не волнуйся.
– Они хотят послать меня в Пунто-Аренас из-за моих историй?
– Они не то что хотят тебя послать в Пунто-Аренас, – говорит он. – Скорее они не знают, что с тобой делать. Ты исключительный ребенок, а они не знают, что делать с исключительными детьми.
– Почему я исключительный?
– Не тебе об этом спрашивать. Ты просто исключительный, и тебе с этим жить. Иногда от этого будет проще, иногда труднее. Тут как раз случай, когда труднее.
– Я не хочу в школу. Мне не нравится школа. Я сам могу учиться.
– Не думаю, Давид. Мне кажется, ты последнее время слишком много учился сам. Смирения бы тебе чуточку больше, чуточку больше желания учиться у других – вот что нужно бы.
– Меня можешь ты учить.
– Спасибо. Какой ты добрый. Как ты помнишь, я предлагал тебя поучить – несколько раз, но ты меня отверг. Если бы ты дал мне тебя учить читать, писать и считать обычным способом, всей этой кутерьмы не случилось бы.
Ясно, что от силы этой отповеди мальчик робеет: он бросает на него взгляд обиженного удивления.
– Но это все позади, – добавляет он поспешно. – Мы с тобой начнем с чистого листа.
– Почему я не нравлюсь сеньору Леону?
– Потому что он слишком преисполнен чувства собственной важности, – говорит Инес.
– Ты сеньору Леону нравишься, – говорит он. – Просто ему весь класс нужно учить, и у него нет времени уделять тебе индивидуальное внимание. Ему нужно, чтобы дети какое-то время работали сами.
– Мне не нравится работать.
– Нам всем нужно работать, и тебе бы неплохо к этому привыкнуть. Работа – людская доля.
– Мне не нравится работать. Я люблю играть.
– Да, но нельзя же все время играть. Делу время, потехе час. Приходишь утром в класс – сеньор Леон предполагает, что ты будешь работать. И это резонно.
– Сеньору Леону не нравятся мои истории.
– Они ему не могут не нравиться, потому что он не в силах их прочесть. А какие истории ему нравятся?
– Про каникулы. Про то, что люди делают на каникулах. Что такое «каникулы»?
– Каникулы – это незанятые дни, когда не нужно работать. У тебя сегодня до конца дня каникулы. Тебе сегодня больше не нужно учиться.
– А завтра?
– Завтра ты будешь учиться читать, писать и считать, как нормальный человек.
– Я собираюсь написать в школу, – говорит он Инес, – уведомить их, что мы забираем Давида. Что сами будем заниматься его образованием. Согласны?
– Да. И, раз уж вы этим занялись, напишите и этому сеньору Леону. Спросите, чего он взялся учить маленьких детей. Скажите ему, что это не мужская работа.
Уважаемый сеньор Леон, – пишет он.
Спасибо вам за то, что познакомили нас с сеньорой Очоа.
Сеньора Очоа предложила перевести нашего сына Давида в специальную школу в Пунто-Аренас.
По зрелому размышлению мы решили этого не делать. Давид, по нашему суждению, слишком юн, чтобы жить отдельно от родителей. Также мы сомневаемся, что он получит в Пунто-Аренас нужное ему внимание. Таким образом, мы продолжим его обучение на дому. Мы от души надеемся, что трудности с его обучением скоро останутся в прошлом. Он, по вашему признанию, толковый, быстро обучаемый ребенок.
Со своей стороны благодарим вас за ваши усилия. Прилагаем письмо, которое направили директору школы, с уведомлением о прекращении обучения.
Ответа он не получает. Но прибывает письмо, в котором содержится трехстраничная анкета для поступления в Пунто-Аренас, а к ней приложен список одежды и личных вещей (зубная щетка, зубная паста, расческа), которые ученик должен привезти с собой, а также проездной билет на автобус. Все это они оставляют без внимания.
Далее следует телефонный звонок – не из школы и не из Пунто-Аренас, а, насколько может разобрать Инес, из какой-то городской административной конторы.
– Мы решили не возвращать Давида в школу, – уведомляет она звонящую женщину. – Ему никакой пользы от обучения. Он будет обучаться на дому.
– Ребенка разрешено обучать на дому только при условии, что родитель – дипломированный учитель, – говорит женщина. – Вы дипломированный учитель?
– Я мать Давида, и мне самой решать, как он будет получать образование, – отвечает Инес и кладет трубку.
Через неделю приходит письмо. Со штампом «Судебное уведомление». Оно повелевает непоименованному родителю (-ям) и/или опекуну (-ам) предстать перед следственной комиссией 21 февраля к девяти утра и предъявить причину, почему соответствующий ребенок не должен быть переведен в Центр специального обучения в Пунто-Аренас.
– Я отказываюсь, – говорит Инес. – Я отказываюсь ехать в этот их суд. Увезу Давида в «Ла Резиденсию» и спрячу его там. Если кто-нибудь спросит, где мы, скажете, что мы уехали вглубь страны.
– Пожалуйста, подумайте еще раз, Инес. Вы таким образом сделаетесь беженкой. Кто-нибудь из «Ла Резиденсии» – тот привратник, что вечно сует нос не в свое дело, к примеру, – доложит властям. Давайте съездим в это управление – мы с вами и Давид. Пусть посмотрят сами, что у этого мальчика нет рогов, что это обычный шестилетка, он слишком юн, он не может жить отдельно от матери.
– Игры кончились, – предупреждает он мальчика. – Если тебе не удастся убедить этих людей, что ты хочешь учиться, они вышлют тебя в Пунто-Аренас, за колючую проволоку. Тащи учебники. Будешь учиться читать.
– Но я умею читать, – терпеливо говорит мальчик.
– Ты умеешь читать только свою бессмыслицу. Будем учиться читать как следует.
Мальчик трусит в комнату, возвращается с «Доном Кихотом», открывает первую страницу.
– «В некоем селе Ламанчском, – читает он медленно, но уверенно, наделяя каждое слово должным весом, – которого название у меня нет охоты припоминать, не так давно жил-был один из тех идальго, чье имущество заключается в тощей кляче и борзой собаке».
– Очень хорошо. Но как проверить, что ты не выучил этот абзац наизусть? – Он выбирает случайную страницу. – Читай.
– «Одному Богу известно, существует Дульсинея на свете или же не существует, – читает мальчик, – вышмылена она или не вышмылена».
– «Вымышлена». Дальше.
– «В исследованиях подобного рода нельзя заходить слишком далеко. Я не порождал мою госпожу в воображении и не зачинал ее». Что такое «зачинал»?
– Дон Кихот говорит, что он не отец и не мать Дульсинеи. Зачатие – это то, чем отец помогает сделать ребенка. Дальше.
– «Я не порождал мою госпожу в воображении и не зачинал ее, однако все же представляю ее себе такою, какою подобает быть сеньоре, обладающей всеми качествами, которые способны удостоить ее всеобщего преклонения». Что такое «преклонение»?
– Преклонение – когда на кого-нибудь молятся. Ты почему не говорил мне, что умеешь читать?
– Я говорил. Ты не слушал.
– Ты делал вид, что не умеешь. Писать тоже можешь?
– Да.
– Неси карандаш. Запиши, что я тебе прочитаю.
– У меня нет карандаша. Я забыл карандаши в школе. Ты собирался их спасти. Ты обещал.
– Я не забыл.
– Можно мне лошадь на следующий день рождения?
– В смысле как Эль Рей?
– Нет, маленькую лошадь, чтобы спала со мной в комнате.
– Образумься, дитя. Лошадь нельзя держать в квартире.
– Инес держит Боливара.
– Да, но лошадь гораздо крупнее собаки.
– Можно лошадь-малютку.
– Лошадь-малютка вырастет в большую лошадь. Давай так. Будешь хорошо себя вести, покажешь сеньору Леону, что можешь прижиться в его классе, мы тебе купим велосипед.
– Я не хочу велосипед. На велосипеде людей не спасешь.
– Ну, лошадь ты не получишь – и все тут. Пиши: «Одному Богу известно, существует Дульсинея на свете или не существует». Покажи.
Мальчик показывает ему тетрадку. «Deos sabe si hay Dulcinea o no en el mundo», – читает он, цепочка слов смирно строится слева направо, между безупречно выведенных букв – равные промежутки.
– Поразительно, – говорит он. – Одно маленькое замечание: по-испански Бог пишется Dios, а не Deos. В остальном все очень хорошо. Первоклассно. То есть ты все это время мог и читать, и писать, а сам фокусничал – и с мамой, и со мной, и с сеньором Леоном.
– Я не фокусничал. Кто такой Бог?
– «Одному Богу известно» – это такое выражение. Его употребляют, когда хотят сказать, что, дескать, никому не известно. Нельзя…
– Бог – никомуня?
– Не уходи от темы разговора. Бог – не никомуня, он живет так далеко, что мы не можем с ним ни поговорить, ни что-то вместе сделать. Замечает ли он нас, Dios sabe. Что скажем сеньоре Очоа? А сеньору Леону что скажем? Как мы им объясним, что ты с ними дурака валял, что ты умел и читать, и писать? Инес, идите сюда! Давиду есть что вам показать.
Он показывает ей тетрадку. Она читает.
– Кто такая Дульсинея? – спрашивает она.
– Не важно. Это женщина, в которую влюблен Дон Кихот. Ненастоящая женщина. Его идеал. Образ в его уме. Посмотрите, как умело он выписал буквы. Он все это время умел писать.
– Конечно, он умеет писать. Он все может – правда, Давид? Ты все можешь. Ты ж мой сыночек.
С широкой и (как ему кажется) вполне самодовольной улыбкой на лице Давид забирается на кровать и протягивает матери руки, а та сгребает его в объятия. Он закрывает глаза; он погружается в блаженство.
– Мы возвращаемся в школу, – объявляет он мальчику, – ты, Инес и я. Возьмем с собой «Дона Кихота». Покажем сеньору Леону, что ты умеешь читать. А следом ты скажешь, как глубоко раскаиваешься, что устроил всю эту кутерьму.
– Не пойду я в школу. Мне не надо. Я уже умею читать и писать.
– Выбор у нас уже не между школой сеньора Леона и домом. Выбор – между школой сеньора Леона и школой за колючей проволокой. Кроме того, в школе учатся не только читать и писать. Там еще учатся ладить с другими мальчиками и девочками. Там становятся общественными животными.
– У сеньора Леона в классе нет девочек.
– Да. Но ты встречаешь девочек на переменках и после школы.
– Мне не нравятся девочки.
– Все мальчики так говорят. А потом в один прекрасный день влюбляются и женятся.
– Я не собираюсь жениться.
– Все мальчики так говорят.
– Ты не женат.
– Да, но я – особый случай. Я слишком старый для женитьбы.
– Может, женишься на Инес?
– У меня с твоей матерью особые отношения, Давид, которых ты не поймешь, потому что слишком мал. Говорить об этом я больше не буду, скажу только, что это не отношения женитьбы.
– Почему?
– Потому что внутри каждого из нас есть голос, иногда именуемый «зовом сердца», который говорит нам, какое чувство у нас к тому или иному человеку. И к Инес у меня скорее благая воля, а не любовь – не такая любовь, от которой женятся.
– А сеньор Дага на ней женится?
– Тебя это волнует? Нет, сомневаюсь, что сеньор Дага хочет жениться на твоей матери. Сеньор Дага – не из тех, кто женится. Кроме того, у него совершенно удовлетворительная девушка.
– Сеньор Дага говорит, что они с Фрэнни зажигают. Он говорит, они устраивают фейерверки под луной. Говорит, что мне можно прийти посмотреть. Можно?
– Нет, нельзя. Когда сеньор Дага говорит «фейерверки», он не имеет в виду настоящие фейерверки.
– Имеет! У него целый ящик фейерверков. Он говорит, что у Инес идеальные груди. Говорит, что это идеальнейшие груди на свете. Говорит, что женится на ней из-за ее грудей и детей с ней заведет.
– Прямо так и говорит, а? Ну, у Инес свои мысли на этот счет.
– Почему ты не хочешь, чтобы сеньор Дага женился на Инес?
– Потому что если бы твоя мать правда хотела выйти замуж, ей бы стоило поискать мужа получше.
– Кого?
– Кого? Не знаю. Я не знаю всех поголовно мужчин, которых знает твоя мама. Она, видимо, знает много мужчин из «Ла Резиденсии».
– Мужчины из «Ла Резиденсии» ей не нравятся. Она говорит, они все слишком старые. Зачем нужны груди?
– Грудью женщина кормит своего ребенка молоком.
– У Инес в грудях есть молоко? У меня тоже будет молоко в грудях, когда я вырасту?
– Нет. Ты вырастешь в мужчину, а у мужчин нет грудей – полновесных грудей. Только у женщин в грудях есть молоко. У мужчин в грудях сухо.
– Я тоже хочу молоко! Почему мне нельзя молоко?
– Я тебе сказал: у мужчин молоко не делается.
– А что у мужчин делается?
– У мужчин делается кровь. Если мужчина хочет отдать что-то из своего тела, он сдает кровь. Идет в больницу и сдает кровь больным людям и тем, кто попал в аварию.
– Чтобы они поправились?
– Чтобы они поправились.
– Я буду сдавать кровь. Можно мне поскорее сдать кровь?
– Нет. Придется подождать, пока сделаешься постарше, чтобы у тебя в теле стало побольше крови. И я еще вот что хотел у тебя спросить. Тебе труднее в школе из-за того, что у тебя нет обычного отца, как у всех остальных детей, а есть только я?
– Нет.
– Ты уверен? Потому что сеньора Очоа, дама из школы, сказала нам, что тебя может беспокоить отсутствие настоящего отца.
– Меня не беспокоит. Меня вообще ничего не беспокоит.
– Рад это слышать. Потому что, ну, знаешь, отцы не очень важны по сравнению с матерями. Мать приводит тебя в мир из своего тела. Она дает тебе молоко, как я уже говорил. Она тебя держит на руках, защищает. А отец иногда бывает такой вот скиталец, как Дон Кихот, – он не всегда рядом, когда нужен. Он помогает тебя сделать, в самом начале, а потом уходит. Когда тебе пора явиться на свет, он, может, вообще исчез с горизонта – ушел искать новые приключения. Поэтому у нас есть заступники – верные, здравомыслящие заступники, а также дяди, чтобы кто-то занимал его место, на кого можно полагаться, пока отец далеко.
– Ты мне заступник или дядя?
– И то и другое. Можешь считать меня кем хочешь из двух.
– Кто мой настоящий отец? Как его зовут?
– Не знаю. Dios sabe. Возможно, это было в письме, которое ты вез, но письмо потерялось, его съели рыбы, и лей не лей слезы – его не вернуть. Как я уже говорил, часто бывает так, что мы не знаем, кто отец. Даже мать не всегда знает наверняка. Так вот: ты готов повидаться с сеньором Леоном? Готов показать ему, какой ты умный?
