Сторожук Владимир Адамович

В.А. Сторожук в годы войны

Я родился 4 августа 1925 года в селе Белогородка Изяславского района Каменец-Подольской области Украинской ССР в семье учителей.

Мой отец принимал участие в Гражданской войне, с 1919 года воевал в составе 1-й Конной армии, был уполномоченным особого отдела 45-й дивизии 1-й Конной армии. После войны он был военным комиссаром Дедеркальской области, заведующим отдела Бахмутского горисполкома, секретарем Ляховетского райисполкома, а в тридцатых был директором сельскохозяйственного техникума в поселке Новая Чартория Винницкой области.

Моя мать родилась в г. Острог, который в 1921 году, по Рижскому договору, отошел к Польше, и моему деду, Александру Лукичу, с большим трудом удалось забрать ее из-за границы. После окончания педагогического техникума она работала учительницей русского и украинского языков.

В 1935 году отца перевели на работу в Винницу, вначале руководителем областного библиотечного коллектора, затем директором полеводческого техникума. Через два года, 28 ноября 1937 года, он был оклеветан, арестован, осужден на 15 лет тюрьмы и выслан в г. Дудинку Красноярского края. Умер 18 января 1951 года в возрасте 54 лет.

Мать арест отца считала ошибкой, веря в то, что завтра муж возвратится, и жизнь снова потечет по-старому. Но когда на следующую ночь пришли арестовывать и ее, то инстинкт самосохранения подтолкнул ее к обману: она имитировала сердечный приступ, при этом еще и с кровотечением, сильно прикусив губу. Этого было достаточно, чтобы агенты пришли в замешательство и не посмели ее арестовать. К утру созрел план – бежать из города в село Сокиринцы в 12 км от Винницы, где жила ее сестра Матрена. С большим трудом мы добрались до дома тети и только к вечеру успокоились, что никто не появился арестовывать мать.

Около месяца мы, затаившись, жили в этом селе. Мать, узнав через знакомых, что аресты в городе поутихли и к нам на нашу квартиру больше никто не приходил, решила возвратиться и начать поиски отца. Побывала она в органах МВД в Виннице и Киеве, но все старания были напрасны. Мы были вынуждены освободить квартиру, на время нас приютил завхоз техникума Куровский. Мать уволили из школы и направили в с. Ситковцы.

Беда и горе не сломили мать, она мужественно перенесла этот удар судьбы; преподавая в старших классах русский, украинский языки и литературу, быстро завоевала хорошие отзывы по работе. Жили мы втроем – мама, я и маленький брат. Спустя несколько месяцев матери предложили работу в с. Красненькое, в 15 км от райцентра, снова вспомнили о «пятне» в биографии. В Красненьком мама снова добилась уважения начальства и родителей учеников, и спустя год нам предоставили квартиру в доме рядом со школой.

В Красненьком я с отличием окончил шестой и седьмой классы и в 1940 году, по настоянию матери, поступил в фельдшерско-акушерское училище в городе Виннице.

Об учебе в училище у меня остались смутные воспоминания, но помню, что все боялись практических занятий в морге. В Виннице я начал встречаться со своими братьями-студентами: Ростиславом Козачком (он учился на 4-м курсе энергического техникума) и Василием Бондаруком (студентом строительного техникума). Тогда у меня созрел план перехода из медицинского училища в энергетический техникум, но этот переход из медицины в технологическую сферу держался в секрете от матери. В 1941 году я окончил первый курс Винницкого энергетического техникума и 22 июня был разбужен разрывами немецких бомб.

Через несколько дней после начала войны я вернулся в Красненькое, где меня застал приказ об эвакуации детей мужского пола старше 14 лет. Были организованы отряды, назначены старшие, выделен гужевой транспорт (на каждый отряд по 15 мальчиков – одна подвода для личных вещей и провизии на 10 дней). Определен маршрут пути – за Днепр, считалось, что еще до нашего прихода на место враг будет разбит. Чтобы избежать бомбежки, маршрут предполагался в обход городов и железнодорожных узлов.

Из нашего села на десяти подводах в путь отправилось сто пятьдесят человек, включая детей и сопровождающих взрослых. Днепр мы перешли в г. Кременчуг и прибыли в распоряжение Кишеньковского района Полтавской области. Общий путь от дома составил около 500 км. Моим первым днем пребывания в этом селе было 28 июля 1941 года. Поселили нас в семьях колхозников.

За наш путь от дома, а он вместо 10 дней растянулся на 20 дней, мы здорово проголодались. В маршруте пути были указаны пункты ночлегов и мест питания, но уже через несколько дней все смешалось. Параллельно с нами двигались подобные отряды и путали наши планы. Были случаи, когда на ночлег располагались в коровниках и спали в яслях (скот был уже эвакуирован), а то и в стогах сена или соломы. Иногда продвигались ночью, чтобы быстрее обойти города, которые немцы бомбили; мы слышали разрывы бомб, видели зарево пожаров над городами. Где-то через месяц после начала войны по районам Херсонской области прошла команда – собрать мальчишек в возрасте от четырнадцати лет и отправить их в тыл. Надо сказать, мы тогда не думали, что война такая тяжелая будет, думали, что до Днепра немцы не дойдут и скоро их погонят назад.

Группа эвакуируемых, в которую я попал, направлялась в Полтавскую область. Когда мы прошли полпути до Днепра, немцы стали бомбить наши колонны, там не только мы шли, вообще беженцев было много. Но в конце концов наша группа добралась до Днепра, и там нам приказали рассыпаться по колхозам. Я попал в село Озера Полтавской области. Где меня и застал приход немцев. Первые немцы на меня очень странное впечатление произвели – я ожидал увидеть их нормально одетых, как солдат, а увидел грязных, обросших вояк. Их немного было, так что наши их быстро выбили из деревни, а потом немцы снова начали наступать. Наши войска сменили несколько позиций и в конце концов ушли. Я мечтал уйти с нашими войсками, но не получилось.

В колхозе нас использовали на разных работах, но чаще всего отвозили к Днепру – рыть противотанковые рвы. Но когда в августе немецкие войска подошли к Днепру и начали обстреливать наш берег, нас перестали туда отвозить.

До конца августа немцы не пытались захватить село, но постоянно обстреливали его, а наши артиллеристы им отвечали. Однажды после артподготовки с участием авиации немцы начали наступление, наши части дрогнули, началось отступление.

На улицах все смешалось – рядом с конными упряжками, тащившими орудия, бежали люди. Я тоже бросился бежать. В этот момент вражеский снаряд угодил в один из артиллерийских расчетов.

Добежав до конца села, я не стал бежать в открытое поле, а свернул в ближайший двор. Здесь меня окликнули из щели, вырытой посередине двора, в которой прятались хозяйка и ее сын, в которой спрятался и я.

Спустя некоторое время во дворе послышался незнакомый говор, и мы поняли, что пришли немцы. Они не стали обращать внимания на нас, а начали хозяйничать самостоятельно, – наловили кур, собрали в курятнике яйца и стали готовить еду. Мы, не вылезая из укрытия, украдкой наблюдали за ними. Надо сказать, что меня очень удивило, что они были очень грязные и небритые. Поев, они стали приводить себя в порядок: мыться и бриться.

Ночью снова начался бой, и утром в село вошли красноармейцы. Мы обрадовались, однако спустя несколько часов они покинули деревню, оставив несколько убитых и раненых. Несколько дней было безвластие: ни наших, ни немцев.

В конце концов в деревне появился немец с переводчиком, который объявил, что колхоз остается и крестьянам следует избрать правление, председателя.

В этой деревне я прожил полгода, а потом решил вернуться в Красненькое, где оставались мама и брат. Фронт к тому времени ушел далеко на восток, но передвижение гражданского населения по железной дороге запрещалось, переходить по уцелевшим мостам через Днепр так же запрещалось. Через еще не замерзший Днепр можно было переправиться только тайком, на лодке.

Несколько дней понадобилось на сборы: найти теплую одежду, обувь, запастись едой. В колхозе я получил справку, что трудился здесь с 28 июля по 21 ноября 1941 года. Тихонюки, у которых я жил, достали мне шитые валенки с галошами, шапку-ушанку, насушили сухарей, отрезали большой кусок сала и благословили в путь. Нашелся и попутчик – такой же паренек, как и я, но с соседнего села, расположенного недалеко от с. Красненького.

Ранним утром, попрощавшись с добрыми и отзывчивыми людьми, мы вдвоем отправились к Днепру искать перевозчика. Спустя несколько часов мы вышли на берег Днепра и увидели, что хотя часть реки и во льду, но еще одна треть реки не замерзла, и в той части идет стремительный поток воды. В небольшой деревеньке на берегу нашли перевозчика и еще трех человек, желающих переправиться на другой берег. Упросили перевозчика – он назвался лоцманом – перевезти нас бесплатно, вначале он отказывался, но потом согласился, потому что легче управлять нагруженной лодкой.

Мы вручную дотолкали лодку до чистой воды, и как только сели в нее и отцепились от ледяного края, нас понесло по течению. Только благодаря умению нашего лоцмана, переправа закончилась благополучно.

Через несколько дней после переправы мы сумели добраться до Кременчуга, ближайшей железнодорожной станции. Кременчуг тогда был весь забит немцами, румынами и венграми. Мы постарались проникнуть на вокзал, но с первой попытки это не удалось – нас остановили румыны, которые вытрясли наши вещмешки, забрали остатки сала и не пустили в здание. Со второй попытки нам все же удалось пройти в комнату вокзала, где разместились венгерские солдаты. Они нас не прогнали, так что мы скоротали ночь хоть и на полу, но в тепле.

Утром в поселке у вокзала мы выпросили еды и узнали о товарных поездах, которые отправляются в сторону Фастова и Винницы. У местных жителей-железнодорожников узнали о порядках, введенных немецкой властью, о комендантском часе, когда при появлении на улице в неурочное время, а также за нахождение на железнодорожных путях стреляют без предупреждения. От добрых людей узнали и о том, как можно проникнуть в тормозную будку вагона товарного поезда.

Нам удалось забраться в тормозную будку товарняка, который шел в сторону Фастова. Поезд шел всю ночь и наконец остановился на какой-то станции. Выбираться из будки, чтобы определить, на какой станции мы остановились, было опасно, однако под утро стало невтерпеж от холода, и уже думали рискнуть, как услышали топот патрулей и выстрелы, вероятно, кто-то тоже пытался пробраться в поезд. Мы, затаив дыхание, вжались в узкое пространство будки, боясь малейшим звуком обнаружить себя. Солдаты начали обыскивать тормозные будки, но поезд быстро отправился, что нас и спасло. Ближе к вечеру поезд прибыл на место назначения – станцию Погребище, от нее до дома было еще километров 80. Карты у нас не было, и мы решили идти от деревни до деревни, расспрашивая местных жителей.

В одном селе учительница подарила нам старую карту Винницкой области, по которой мы наметили путь. Погода нам благоприятствовала – небольшой мороз, дороги не были занесены. В день мы проходили по 15–20 километров. Когда пришли в с. Ильинцы, были очень удивлены тем, что многие дома были помечены надписями – еврейский дом, еврейская улица. В этом селе нас остановили полицаи и тщательно допросили, кто мы и куда идем. Здесь понадобилась справка, полученная мною в колхозе с. Озера, где я трудился. Дальше наши пути расходились: я отправляюсь в Красненькое, а мой друг-попутчик – в Дашев. Остальной путь протекал однообразно – из села я выходил рано утром, независимо от погоды, и старался к вечеру добраться до следующего селения.

Добравшись домой, я узнал, что мать тоже эвакуировалась. Что делать, как быть? Помогли соседи. Оказалось, что мать переехала в Ситковцы, где работала учительницей украинского языка в той же школе, в которой преподавала в 1937 году. В конце концов я добрался до Ситковцев, и Новый, 1942 год мы уже встречали втроем – я, мать и мой младший брат.

После воссоединения с семьей я поселился в квартире, которую матери выдали немцы. Правда, место было очень неудачное – окна квартиры выходили на комендатуру, перед которой немцы вешали партизан. Мама устроила меня чернорабочим на газовый завод, а сам я все хотел уйти в партизаны, но мама не разрешала – она осталась в селе как связная с партизанским отрядом, и когда я сказал о своем желании, ответила: «Нет, нет, нет. Ты только беду навлечешь, все будут знать, куда ты делся. Мне нельзя засвечиваться». Но в 1943 году, после того как партизаны напали на сахарный завод и убили немца, она меня отпустила.

После нападения партизан немцы устроили облаву. В первую группу я, к счастью не попал, немцы ее расстреляли, но попал во вторую. Мать не знала, где я, а когда ей сказали, что я попал в облаву, она отдала свое обручальное кольцо немцу-охраннику, чтобы тот отвернулся. Мне дали сигнал, я перепрыгнул через забор и спрятался, а группу увели. К счастью, из этой группы никого не расстреляли, просто до ночи продержали, а потом отпустили. И вот в ту же ночь мать решила отправить меня в партизаны.

Когда я встречаюсь с детьми или студентами, очень многих интересует: «А как же попасть в партизаны?» Мама назвала мне пароль и адрес явки в селе Джуринцы. Со мной пошел и сын соседей, Григорий Левкович.

Мы огородами вышли из села, спустились к оврагу и по нему вышли на дорогу в сторону Джуринец. Очень опасались, что нас могут увидеть, так как вокруг было светло, как днем, и очень тихо. Через два часа мы уже стучались в дом, где жила знакомая матери, учительница Лоевская. Нам не сразу открыли дверь, пришлось долго объяснять, кто мы и почему пришли в такое время. После того как мы назвали пароль, нас впустили в дом, обогрели, выслушали просьбу от моей матери и, не ответив ни да, ни нет, положили спать.

Лоевская послала к партизанам связного, чтобы получить разрешение провести нас в отряд. А нам сказали сидеть тихо и никуда не выходить из дома. Ждали мы до вечера. Партизаны, хорошо зная мою мать, сделали исключение, мы же без оружия были, и разрешили провести нас в отряд. На следующий день, до рассвета, мы с проводником вышли из села. Наш проводник спокойно шел по засыпанному снегом лесу, однако, пройдя какой-то участок, вдруг забеспокоился, начал тщательно осматривать местность – дал нам знак остановиться, а сам осторожно пробрался к небольшому оврагу. Осмотрев его, он возвратился к нам. Сказал, что в этом месте должен быть пост охраны, а его нет, поэтому нужно изменить направление нашего движения.

Наконец мы приблизились к месту партизанского лагеря, расположенному в большом глубоком овраге. Еще на подходе мы поняли, что лагерь партизанами покинут. Наш проводник быстро определил направление, куда отправились партизаны. Мы втроем, надеясь нагнать отряд, прошли по этим следам еще несколько километров, но в конце концов проводник остановился и сказал, что не имеет права идти дальше, ведь он получил приказ довести нас только до лагеря, поэтому он должен возвращаться домой. Мы тепло попрощались, обнялись и разошлись.

Командир взвода пешей разведки В.С. Есауленко, 1945 год

Пройдя еще несколько километров, мы натолкнулись на поляну, через которую проходила лесная дорога. Там, видимо, бой был, потому что мы насчитали человек восемь убитых немцев.

Еще где-то часа через полтора мы вышли из леса и услышали шум машин – по дороге двигались люди, конные упряжки, тащившие орудия, машины. Мы долго не решались идти через поля к той дороге, еще не верилось, что это наша Красная армия. Но, победив страх, мы прошли через поля и оказались в расположении Красной армии. Нас отправили в село Жаданы, где уже работал полевой военкомат.

С первого захода меня в армию не приняли, так как мальчики 1925 года рождения не призывались, а Григория взяли сразу, он 1924 года был. Но все-таки, посоветовавшись со знающими людьми, я попал в армию. Свидетельство о рождении не спрашивали, так что я солгал, что 1924 года рождения.

Нас направили в село Трубиевку, где находился 8-й запасной стрелковый полк. Там нас распределили по ротам и батальонам. Я попал во 2-ю роту 1-го батальона. 10 января 1944 года я принял присягу и начались занятия – строевые, изучение винтовки. Однако занятия эти длились недолго. Спустя дней десять прибыли «купцы» и начали разбирать людей по частям. Я и еще несколько ребят попали в 545-й стрелковый полк, который размещался тогда в селе Скоморошки. Там меня определили во взвод пешей разведки.

Это очень интересно, как я попал в разведку. В нашем запасном полку были не только мобилизованные, но и солдаты после госпиталей. Среди них был один артиллерийский разведчик, который много нам рассказывал о своей службе, и я захотел попасть в артиллерийскую разведку.

Первым отбирал командир взвода разведки, он отобрал самых высоких, крепких ребят, в том числе Гришу, а меня не взял. Что делать? Я ведь так мечтал побывать в роли того рассказчика – корректировать огонь пушек по врагу, и я решился сказать командиру о своей мечте. Самовольно вышел из строя и, приблизившись к нему, чуть не со слезами на глазах, попросил взять меня в разведку. Командир, а это был лейтенант Есауленко Василий Сергеевич, осмотрел мою фигуру, ухмыльнулся, мол, такой большого фрица не одолеет, но ребята стали за меня просить: «Такой парень хороший, хорошим солдатом будет. А то, что там сам немца не возьмет, мы ему поможем». И вот я с того времени служил во взводе полковой разведки.

1 марта 1944 года мы получили приказ на погрузку в вагоны, и 3 марта начался переезд через Фастов, Бердичев, Шепетовку, Ровно, далее пешком около 100 км до села Млынов, где сменили мы другую часть. Наш взвод разведки разместился в с. Пидлостье Острожского района Ровенской области.

Впервые в поиске я принял участие 11 марта, но «языка» тогда взять не удалось, немцы нас быстро обнаружили, и нам пришлось возвратиться. На следующий день, в районе с. Марков, мы сами попали в засаду немцев, пришлось отступать, при этом я отстал от группы, но, поблуждав в темноте, все же нашел своих. Наконец-то 16 марта в селе Бакивцы нам удалось захватить «языка», при этом был ранен разведчик Рубин.

24 марта, во время обильного снегопада и сильного ветра, у села Остров наша группа столкнулась с конной разведкой немцев. В схватке были убиты пять немецких солдат. Оставшийся в живых шестой немец, под прикрытием убитой лошади, отстреливался. Одним из выстрелов был убит сын полка Коля Коваленко. В 1943 году его подобрали наши разведчики и уговорили командира полка оставить при взводе разведки. Он был помощником нашего старшины Божко, ухаживал за лошадьми, помогал на кухне. Мы его очень любили. Возвращаемся из разведки, кого убило, кого ранило, а тут он навстречу: «Дядя Коля, ты что, ты как?» И вот эта теплота детская раскрепощает то железо, которым ты наполнен… Брать его в разведку запрещалось, но в тот вечер он подождал, когда группа уйдет подальше от нашего расположения, и, не спросив разрешения у старшины, догнал группу. Так как было темно и начинался снегопад, мы побоялись, что он сам не найдет дорогу назад и взяли его с собой. Вот и получилось – «языка» не взяли, хотя и убили немцев, а своего человека потеряли.

Каждую ночь мы отправлялись на разведку в населенные пункты Угранов, Нивы и другие. 15 апреля устроили удачную засаду в селе Марковичи – убили одного немца, в плен взяли двух солдат-«власовцев».

Были раненые и среди нас: Барокко, Рубин. 19 апреля по болезни ушел от нас командир взвода лейтенант Есауленко, а ему на смену пришел младший лейтенант Гуськов. Он, будучи командиром пехотного взвода, показал себя очень смелым и находчивым, однако был мало знаком с ведением ночных разведывательных поисков. Несколько раз предпринимались неудачные попытки взять «языка» в селах Звинячье, Софиевка; однажды попали под обстрел орудий немецкого танка, в другой раз – под пулемет нашего солдата из первого батальона.

Остановлюсь на самых удачных поисках.

Однажды на протяжении нескольких недель на фронте было затишье. В таких случаях особо нужны разведывательные данные о противнике. В нашем полку побывал заместитель командира дивизии подполковник Ташмухамедов, и мы получили приказ во что бы то ни стало взять «языка». И это несмотря на объяснение нашего командира о том, что наше положение очень невыгодное: необходимо преодолеть болотистую местность с речкой перед противником, немецкие окопы расположены по насыпи железной дороги и т. п. Подполковник, посочувствовав, заявил, что плохому танцору многое мешает, и приказ не отменил. Нам дали два дня на подготовку.

С окраины села Мыслины 2 и 3 мая мы вели наблюдение за обороной немцев. Намечали, где мы можем пройти через болото и приток реки Свирь, вновь болото и выбраться в небольшой лесок, где начинаются окопы немцев, и там взять «языка». До войны здесь предпринимались работы по осушению болота и были прорыты глубокие канавы, что служило для нас большим препятствием. Чтобы преодолеть эти канавы и речку, нам понадобилось найти в деревне две длинные лестницы и несколько широких досок.

В ночь на 4 мая в операции приняли участие 11 разведчиков во главе с командиром взвода Гуськовым. Обычно в поиск мы выходили после двух часов ночи, но на этот раз время не было изменено. Предупредив солдат-пехотинцев, мы подошли к болоту. Оно оказалось неглубоким, 20–30 см. Рвы преодолевали с помощью досок, которые забирали с собой. При переходе через речку возникло затруднение, так как ширина речки оказалась около 8 метров и одной лестницы, чтобы перекинуть через речку, было недостаточно. Для того чтобы связать две лестницы, веревки не оказалось, но выручила солдатская смекалка – у некоторых разведчиков были не сапоги, а ботинки с обмотками, так что мы взяли одну эту обмотку, связали лестницы и перекинули их через речку. Ползком перебрались через речку, лестницы и доски спрятали рядом в траве.

От речки мы прошли небольшой участок болота и вошли в лесок, росший около железнодорожной насыпи. На насыпи рос большой куст шиповника, который, по нашему мнению, мог служить для маскировки окопов, следовательно, там могли быть немецкие солдаты. В группу захвата были выделены я и Михаил Ефименко. Мы распределились так: я ползу слева, а Михаил справа. Когда мы подползли к кусту, как вдруг оттуда вылетела сорока. Это дало нам знать, что там людей нет.

Поднялись на насыпь и обнаружили за кустом хорошо оборудованный окоп. В нем нашли солдатские перчатки, остатки еды. На ночь немцы ушли отдыхать в более комфортное место. Что делать? Есть два варианта: идти вдоль насыпи к другим окопам, где солдаты бодрствуют, но нас могут обнаружить, прежде чем мы тихо возьмем «языка», или пройти дальше в тыл, где нас никто не ждет, и мы сможем взять «языка» без особого труда.

Мы выбрали второй вариант и взяли курс на хозяйство лесника, которое располагалось километрах в двух от железной дороги. К сожалению, там немцев тоже не обнаружили. И вот кому-то пришла шальная мысль – а не взять ли «языка» на железнодорожной станции Горохов, что в 10 км от фронта? Никто не обратил внимания на время…

Путь до поселка преодолели бегом. На окраине, не обнаружив присутствия каких-либо воинских частей, продолжили путь к железнодорожной станции. Зашли в ближайший дом у вокзала, хозяином которого был поляк. Он нам сказал, что сейчас на вокзал должен прийти воинский эшелон, а в школе, мимо которой мы проходили, разместился отряд «власовцев». Тут наступил рассвет, и нам ничего не осталось, как остаться в этом доме. Командир с пятью разведчиками разместился на чердаке дома, я с тремя разведчиками на чердаке коровника, и еще два разведчика – в амбарчике. Для безопасности командир держал возле себя то хозяина, то его дочь.

Когда полностью рассвело, по дороге через площадь началось движение машин с немцами, прошел взвод солдат, а на вокзал прибыл состав с войсками. Возле нашего двора появилось несколько повозок с солдатами, которые пытались раздобыть сена для лошадей. Несколько солдат зашли в наш двор, а двое – в наш коровник, и попытались найти сено на чердаке, где мы затаились. Мы, когда на чердак залезли, лестницу утащили с собой, так что один солдат постарался добраться до люка по столбу. Но сорвался и упал на пол, выпачкавшись в навозе. В это время хозяйка вынесла немцам сала, яйца, после чего, не найдя сена, эти повозки уехали.

Дождавшись вечера, мы собрались в доме, чтобы наметить план действий. От хозяина дома мы узнали о размещении воинских частей в поселке, ближайших селах, о ночном патрулировании поселка и многое другое. Из всей информации выбрали самое ценное для нас – адрес дома, где ночует комендант железнодорожной станции, а также то, что в 6 км от станции находится дом отдыха немецких офицеров. Мы считали, что в этих местах «языков» было взять достаточно легко.

Чтобы пройти к дому, где ночевал комендант, нужно было пересечь довольно большую площадь. Но ночь, как и прошлая, была светлая, и нас могли заметить патрули. Поэтому площадь мы решили проходить строем, будто идет какая-то группа немецких солдат.

Подойдя к дому коменданта, мы окружили его и постучались. Нам открыла хозяйка, которая, увидев незнакомых вооруженных людей, испугавшись, сообщила, что комендант уехал и будет только через день. Обыскав дом и убедившись, что хозяйка не врет, мы решили идти к дому отдыха. Хозяйку предупредили о больших неприятностях, если она выйдет из дома до утра. После чего, так же строем, мы направились в сторону села Цехув, где находился дом отдыха. Выйдя из поселка, мы уже двигались в боевом порядке – впереди, в полсотни шагов от основной группы, шли два разведчика, два других наблюдали по сторонам.

По информации поляка мы знали, что дом отдыха немецких офицеров находится рядом с церковью. А также что по улицам ходят патрули. Мы начали приближаться к церкви задворками. В одном из дворов у двух стариков мы выяснили, в каком доме находятся немцы.

С большой осторожностью мы приблизились к дому. Вблизи мы уже смогли рассмотреть, что у дома со стороны дороги разбит цветник, у стены стоит кресло-качалка, и два больших окна выходят на дорогу. Далее у дома со стороны церкви глубоко врыта в землю санитарная машина, вероятно, для маскировки с воздуха. Когда примерно определили пути подхода, то приняли такое решение: я и Григорий Левкович обходим дом слева, Дмитрий Мельник с напарником – справа и у входа в дом встречаемся, остальные разведчики прикрывают нас. Условились, что если мы возьмем часового без шума, без выстрелов, то входим в дом и тихо берем «языков». Однако если будут выстрелы, то остальные разведчики, прикрывающие нас, бросают гранаты в окна и хватают тех, кто будет выскакивать из дома.

Я ползком добрался до кресла-качалки, отодвинул его от стенки, чтобы меня не заметили с окна. Здесь я заметил свежевырытый бруствер, что-то вроде окопа-капонира, где стояла санитарная машина на гусеничном ходу, припаркованная вплотную к стенке дома. Чтобы меня не заметили, я залез под машину, откуда мне было хорошо виден вход в дом и Дмитрий, который уже притаился возле крыльца. Часового у дома не было.

Когда мы уже были готовы войти в дом, послышались шаги в доме. Дверь отворилась, и на веранду вышел высокий и крепкий солдат в немецкой форме, в руках у него был автомат. Судя по его поведению, он что-то услышал, насторожившее его, и прежде чем выйти, он внимательно посмотрел в окошки веранды. Убедившись в отсутствии опасности, он вышел во двор. Его ноги, обутые в кованые ботинки, оказались в полуметрах от моего лица. Тут я увидел, как Дмитрий, выпрямившись, ударил автоматом по голове солдата и механически нажал на спусковой крючок, и автоматная очередь всполошила весеннюю ночь. Удар Дмитрия не свалил солдата, он истошно закричал и бросился бежать. Я выскочил из-под машины, чтобы помочь Дмитрию. Как только послышался крик часового и выстрелы, то, как было условлено, в окна полетели гранаты.

Когда я обежал машину, чтобы там встретить Дмитрия с немцем, то на одно мгновение заметил летящий огонек, и промелькнула мысль – это след трассирующей пули патруля. В этот момент раздался взрыв, и я потерял сознание. Очнулся я от ударов по лицу, как в розовом тумане разглядел лицо своего командира, Гуськова. Он что-то говорил, но от сильного шума в голове я не понимал смысла его слов. Наконец-то я понял: «Где часовой?» Я пытаюсь с трудом подняться, но у меня кружится голова, меня мутит, и командир помогает мне подняться. Когда я возвратился к своему прежнему месту, еще не совсем придя в себя, то увидел убегающего человека. Я по нему выстрелил, но он успел скрыться за сараем. В этот момент из горящего дома выбежало два человека. Я приказал им остановиться, но они не послушались, так что мне пришлось стрелять. Когда появился еще один, я сгоряча чуть и его не убил, но меня остановил командир. Немец временами поднимал обе руки, мол, сдаюсь, а затем только одну руку. Я вначале сомневался, не прячет ли он оружие, но оказалось, что этот обер-лейтенант поддерживает сползающие штаны. Когда мы привели его за дом, там нас уже ждали остальные разведчики с обезвреженным часовым. В это время небо заполыхало от ракет, послышался шум моторов танков, следовательно, нужно было срочно уходить из села. Состояние мое улучшилось, только остались шум в ушах, головная боль и тошнота.

Возвращались мы полями, по кратчайшему маршруту, обходя населенные пункты. Еще до рассвета мы прошли мимо знакомого куста шиповника на насыпи. Спустились к речке, перебросили лестницы и переправились через болото без потерь. Всю дорогу мне пришлось идти, опираясь на свой трофей – первого плененного мною немецкого офицера.

Друзья-однополчане – Н.И. Филатов и В.А. Сторожук

За этот поиск меня и Дмитрия наградили первой медалью «За отвагу», командира – орденом «Красная Звезда», кроме того, я взял у немца блокнот, который позже использовал как дневник.

Следующий поиск был менее удачным. После пяти дней отдыха нам было приказано взять нового «языка», чтобы уточнить данные, которые сообщил пойманный обер-лейтенант. По его сообщению, в селе Цехов находился танковый батальон, и нужно было узнать, находится он все там же или его перебросили в другое место.

Командование дивизии решило организовать показательный поиск с участием представителей разведок всех трех полков, входящих в дивизию. Группу из семнадцати разведчиков возглавил наш командир Гуськов. Вышли в поиск в ночь на 12 мая с села Галичан. Шли по тому же пути по болоту, переправились через речку при помощи вспомогательных средств, испытанных в прошлом поиске, и добрались до известного куста шиповника. Сороки в кусте не оказалось, но снова были обнаружены следы пребывания в окопах солдат, ушедших совсем недавно. Это нас обрадовало: следовательно, немцы не обнаружили следов нашего пребывания здесь.

На этот раз мы не стали углубляться в тыл к немцам, а пошли по железнодорожной насыпи, где размещены окопы основной обороны. Оказалось, что немцы так были уверены в непроходимости болота и переправы через речку, что на ночь солдат отводили из окопов. Так мы прошли около 200 метров и только тогда услышали немецкую речь. В темноте мы различили группу из пяти солдат. Подпустив их как можно ближе, на немецком языке предложили бросить оружие и сдаться. Немцы ответили выстрелом, который многим из них стоил жизни – в перестрелке четыре солдата были убиты, обер-ефрейтора взяли живым.

Собрав документы убитых, мы двинулись назад. Удивительно было, что нас никто не преследовал, так немцы были уверены в прочности своей обороны. Однако, как только мы в спокойном темпе переправились через речку, и вышли на болото, небо заполыхало от ракет. Нас не обнаружили только благодаря опустившемуся на болото туману.

Когда до берега болота оставалось метров двадцать, раздался негромкий хлопок, за ним оглушающий взрыв и крики раненых. В первый момент все были в шоке. Снаряд ли залетел сюда? Но выстрелов из пушек мы не слышали! Ко всему, если до взрыва, немцы ракетами освещали болото, то вдруг перестали. Оказалось, мы подорвались на мине, установленной нашими саперами. Как только наша группа разведчиков вышла в поиск по ранее проверенному маршруту, то командир пехотного батальона дал приказ саперам установить мины на краю болот. Он расценил так: если через болото прошли наши разведчики, то и немцы тоже смогут. Таким образом решил обезопасить своих солдат, а для указания прохода через минное поле оставил дежурных. Однако по неизвестной для нас причине никто нас не встретил, и мы подорвались на одной из мин. Был убит Гриша Левкович, тяжело ранен наш командир Гуськов, ранены разведчики других полков. Сложную проблему эвакуации тяжело раненных пришлось решать с помощью упряжек санитарных собак. Немец хотел бежать, но после моего крика «мины» остановился. Мы с большой осторожностью, внимательно осматривая почву под ногами, перебрались на берег.

В январе 1945 года наш полк преследовал немцев. Командованию полка было неизвестно местоположение немцев, так что перед нашим взводом была поставлена задача обнаружить противника. Эту задачу возложили на мое отделение, к тому времени я был командиром отделения.

Я с помощником, Михаилом Ефименко, шел на расстоянии 5–6 километров от передового батальона, за нами, километрах в двух – еще двое разведчиков, а за ними, в зоне прямой видимости, остальные разведчики группы. Цель такого распределения на дистанции в том, чтобы иметь возможность передавать нужные сигналы без особого шума.

Надо сказать, что при взятии г. Кельцы мы нашли более десятка исправных велосипедов, которыми мы и воспользовались при выполнении этого задания.

На рассвете полк вышел на марш, и наша группа рассредоточилась, как было намечено. Погода нам благоприятствовала: был небольшой мороз, снега на полях и дорогах было мало, а поземка вовсе очистила шоссе. Вскоре показались дома небольшого городка. Остановились у крайнего дома. Осмотрели двор, постройки снаружи: никаких повозок или машин не было. Тогда постучали в окно. На стук вышел хозяин дома. На мои вопросы он ответил по-польски, что немецкие части еще были вчера в городке, но ночью ушли.

Однако во время нашего разговора раздались три орудийных выстрела. Прозвучали они примерно в одном километре от нас, в центре города. К этому времени подъехали еще два наших разведчика. Нужно было немедленно решать – останавливать движение полка или продолжать путь. Я принял решение – полку продолжить движение и, чтобы проинформировать о происшедшем, послал разведчиков назад. Сам с Михаилом продолжил путь.

Так проехали несколько минут, как вдруг нас по-немецки окликнули. Не останавливаясь, я посмотрел направо и увидел у дороги, за небольшим забором, в 10–15 метрах от нас, группу немцев, одетых так, как и мы, в белые маскхалаты. Я крикнул Михаилу: «Падай в ров у шоссе!» и сам свалился туда. Растерялись и мы, и немцы. Белый цвет одежды смутил противников. Этих секунд замешательства нам хватило, чтобы прийти в себя и приготовить автоматы для стрельбы. Каждый из нас дал нескольких коротких очередей вверх, показывая, что мы готовы обороняться, а также чтобы дать сигнал нашим разведчикам. Однако немцы не стали ввязываться в бой.

Через несколько минут я выглянул и увидел вдалеке перебегающих дорогу пятерых немцев. Стрелять в них не было смысла, наши выстрелы уже не причинят им вреда. Возникло еще больше вопросов. Кто стрелял из пушек? Почему немцы так поспешно бежали? О нахождении здесь наших войск нам не было известно, но теперь появилась надежда. Я решил следовать дальше, а Михаил будет прикрывать меня. Подъезжая к площади, я увидел наши танки и с радостью стал приближаться к ним, но тут же был сбит на землю танкистами, которые приняли меня за немца. Пока меня поднимали, подъехал Михаил, и все выяснилось.

Как оказалось, поздно вечером танковый батальон, приданный нашей дивизии, вошел в этот городок. Сообщить о своем местонахождении в штаб дивизии не успели. Чтобы обеспечить круговую оборону на ночь, танки были расставлены так, чтобы иметь под обстрелом все въезды на площадь. На рассвете часовые услышали шум приближающихся машин и подняли по тревоге экипажи танков. Когда первая машина показалась, по ней был сделан выстрел из орудия, затем еще два – по остальным машинам. Эти выстрелы и были услышаны нами. Первые две машины загорелись, остальные развернулись и уехали. Преследовать или осматривать горящие машины танкисты не стали, а солдат пехоты для прикрытия на этот раз с ними не было.

Узнав о происшедшем, я решил послать разведчиков, которые к этому времени присоединились к нам, и сообщить, что городок свободен от врага и можно продвигаться на марше колоннами. Этим сообщением было подтверждено выполнение первой главной задачи, поставленной перед нашей группой.

Перед нашим разведвзводом стояла задача в отыскании спиртзаводов и принятии их под охрану, чтобы не допустить разграбления спирта. В том районе Польши было размещено более десятка спиртзаводов, и немцы, зная слабость русских к спиртному, отступая, не разрушали их. Они предполагали, что русские солдаты, добравшись до спиртного, напьются и не смогут наступать. Действительно, нарушения дисциплины были, и поэтому мне было поручено отыскать такой завод, выставить часовых до прибытия тыловой команды и передать ей этот «опасный» объект.

Кроме того, в связи с быстрым продвижением наших войск доставка бензина для автотранспорта задерживалась. Так что для заправки машин использовали запасы спирта. Моторы хотя и работали с некоторыми перебоями, но темп наступления не снижался.

Мы осмотрели сгоревшие машины. В них лежало несколько убитых немцев. Сообщили об этом танкистам и продолжили поиски завода. Примерно в ста метрах от горящих машин обнаружили каменную ограду какого-то предприятия. Недалеко от ограды находился маленький домик. Между домиком и оградой мы заметили какое-то движение. Михаил перепрыгнул через небольшой деревянный заборчик и устремился туда. В это время раздался выстрел. Я тоже перескочил заборчик и присоединился к Михаилу.

Я решил оставить Михаила, чтобы он сторожил проход, а сам постарался обойти домик. В это время немцы перекинули через домик гранату, осколок которой попал Михаилу в живот. Тогда и я одну за другой бросил две гранаты. Услышал крики раненых. Я двинулся в обход домика. Пройдя до конца стены и заглянув за угол, наткнулся на очень крупного немца, который двигался мне навстречу. Мы одновременно выстрелили. Немец стрелял из карабина, а я из автомата. Я был в таком состоянии, что смог остановиться, только когда в рожке закончились патроны.

На выстрелы прибежали другие разведчики, мы перевязали Михаила и отправили его в санроту. Позже я узнал, что Михаил выжил, после излечения продолжил воевать, но уже в других частях. Как-то прислал мне письмо и фото, но в дальнейшем его след затерялся.

С другими разведчиками я продолжил поиск спиртзавода, который оказался рядом, – каменная ограда и была стеной завода. На заводе мы нашли двух местных рабочих, которые указали нам помещение с емкостями со спиртом. Мы проверили, нет ли здесь мин, заправили свои фляжки спиртом и, оставив двух разведчиков дежурить до прихода хозяйственной команды, я отправился докладывать о выполнении заданий.

Окончание войны ознаменовалось ожесточенными боями нашей дивизии в предместьях Берлина. 1 мая капитулировал берлинский гарнизон. 2 мая был отдан приказ о переброске нашей дивизии на юг, в сторону Чехословакии. Там еще оставались немецкие части, стремившиеся сдаться союзникам. В пути мы узнали о капитуляции Германии, но бои продолжались до самой Праги и затихли только 13 мая.

Наш 545-й полк был размещен в 25 километрах от Праги. В связи с решением о сокращении войск 6 июня 1945 года он был расформирован, старший возрастной состав демобилизован, а кто остался служить, переведен в другие части. Некоторое время я служил в должности старшего писаря оперативного отдела штаба 389-й дивизии, помощником командира комендантского взвода, затем секретарем комсомольской организации 133-го отдельного танкового батальона.

Спасибо, Владимир Адамович. Еще несколько вопросов. Какова была численность разведвзвода?

По штатному расписанию общая численность взвода составляла 26 человек, два отделения по 12 бойцов, старшина и командир.

Когда приходило пополнение, командир разведвзвода первый отбирал себе сильных, молодых солдат.

Какая-нибудь специальная подготовка в разведвзводе была? Рукопашный бой, изучение стрелкового оружия.

Да, в группе уже и зарядка была, и борьба, и оружие изучали.

Каково было вооружение разведчиков?

Обычно разведчики вооружены в основном автоматом «ППШ» с диском на 71 патрон, двумя ручными гранатами. При продолжительном поиске выдавались по два диска и четыре гранаты. Гранаты без запалов находились в карманах фуфайки, а сами запалы – в нагрудном кармане, и вставлялись в гранаты только при обнаружении противника. В основном мы использовали гранаты наступательного действия, а противотанковые и оборонительные гранаты нам выдавали лишь в особых случаях. Правда, у меня не «ППШ» был, а «ППС». Он облегченного типа, ими вооружали танкистов, десантников. Вместо громоздкого диска для «ППШ» он был снабжен магазином рожкового типа на 32 патрона. До четырех штук таких рожков я носил, прикрепив к поясному ремню. Рядом с рожками – большой нож в ножнах.

Зимой мы носили ватные фуфайки, байковое нижнее белье, сапоги с портянками, шапку-ушанку. Летом гимнастерка и пилотка. У каждого разведчика в нагрудном кармане, на случай ранения, имелся индивидуальный санитарный пакет, а в потайном карманчике – маленький мешочек с сахаром, две-три ложки, чтобы уменьшить чувство голода и подкрепить организм.

Трофейным оружием пользовались?

Да. У меня все время трофейные пистолеты были, «Вальтер» или другие, маленькие. Маленькие мы в том числе и для подарков использовали.

Маскхалаты использовали?

Да. Летом камуфляжные, а зимой белые. Мы же когда в Кельцы были, почему по нам немцы не стреляли? Они в белых куртках были, а мы в белых маскхалатах, да еще на немецких велосипедах. Вот они и растерялись.

Какой был средний возраст во взводе?

20—30 лет. Только старшина Бушко был более старшим.

А уровень образования?

Три – пять классов, я чуть ли не самым грамотным был со своим первым курсом техникума.

Как на фронте относились к замполитам?

Нормально, все от человека зависело. Я вот секретарем комсомольской организации был.

Со СМЕРШем сталкивались?

Слушай, это целая история. После конца войны наш полк расформировали. Разведчиков куда? Так как я все-таки уже первый курс техникума окончил и зубы чистил, то есть какая-то интеллигенция как бы проснулась, то меня направили в штаб дивизии старшим писарем.

Мы тогда в Австрии стояли, и офицерам, которые служили в штабе, разрешили поселиться в гостинице. А нам, сержантам, дали одну комнату при штабе, там мы и жили. Но мы же разведчики! Так что сняли номер в гостинице, там жили, там хранили кителя, ордена, трофейные пистолеты и все остальное, правда, пистолеты без патронов были.

А в это время произошел грабеж, и командование решило, что диверсанты. Устроили облаву, стали проверять гостиницы. В нашу гостиницу приходят, им и говорят: «Да, два русских здесь есть». Открывают нашу комнату, смотрят – наши кителя висят, оружие. Явно диверсанты. Все, оставили в номере засаду…

Нас там взяли и в СМЕРШ направили.

И вот там я ощутил все эти прелести, что такое пройти эту ступеньку. Это три человека тебя обслуживают, то есть не дают ни спать, ничего. Не мучают, не бьют, ничего, просто спать не дают и постоянно: «Пишите автобиографию». И так раз за разом, а потом сверяли, ошибки, значит, искали.

Плюс еще мой дневник нашли. «Ах, дневники, разведчики?! Как это так? Да запрещено!» Ну, одновременно запросы послали.

Но повезло, отпустили. Причем дело наше женщина вела, так она меня все укоряла за плохое поведение, за частые выпивки с друзьями, я об этом в дневнике писал.

Правда, за такое нарушение дисциплины меня из штаба убрали, отправили в 51-й механизированный полк, он недалеко от Маутхаузена стоял.

Владимир Адамович, Вы награждены медалью «За отвагу», двумя орденами Славы. В разведвзводе награждали за конкретные подвиги или по совокупности?

По-разному. Вот «Отвагу» мне за поиск дали, а Славы уже по совокупности.

А вообще, по вашему мнению, как награждали? Скупо или нормально?

Нормально. Меня же еще к «Красной звезде» представили, потом еще к польскому ордену «Виртути Милитари», но полк расформировали и представления затерялись. Я потом уже пытался уточнить, не получилось.

Как кормили на фронте?

По-разному. Когда в тыл выводили – там хуже было, а на фронте нормально кормили.

В.А. Сторожук в наши дни

Сто граммов выдавали?

Не всегда. Если затишье, движения на фронте нет – тогда регулярно выдавали, а в наступлении хуже было.

А вши были?

Были.

Как с ними боролись?

Когда без движения стояли – каждые десять дней все обмундирование прожаривали в бочках, баня. А когда наступали, – там не до этого было.

Женщины в полку были?

У нас во взводе одна женщина была. Римма Решетникова. Она к нам во взвод в конце декабря 1944 года попала.

Девушка, а какая еще! Красиво одета. Форма обычная, но все по фигуре подогнано. Санинструктором была. Мы для нее отдельную землянку копали, спать же ей надо где-то, но особенно не роптали.

Она себя со всеми очень корректно вела. К нам офицеры со всех рот ходили, за ней пытались ухаживать, но она всех их отшивала. Воевать хотела. А потом она погибла из-за глупейшего приказа…

Наши тогда здорово наступали, прорвались, перекрыли немцам пути отхода, а мы немного сзади шли. И вот однажды наш начальник штаба, Шабардин фамилия его, решил проскочить деревню на фаэтоне. Его обстреляли, он оттуда вернулся, сказал: «Да подумаешь, там один пулеметчик сидит» – и приказал нам прочесать местность. Собрали всех, кто рядом был – взвод разведки, взвод связи, еще кого-то, – и начали. А ни разведки, ничего… Деревню даже в бинокль не осмотрели. Да и вообще можно было разведчиков послать, они бы скрытно этого пулеметчика взяли, а тут цепью. Ну нас подпустили и дали очередь… Я за дерево упал, я привык всегда укрытие искать, а Римма погибла…

Дурацкий приказ был… Шабардин думал, что пулеметчик, увидев эту цепь, испугается… А там не только пулеметчик был, там и танки были…

Владимир Адамович, Вы прошли Польшу, Германию, Чехословакию. Какое было отношение местного населения к Красной армии?

В Польше двояко было – в одних населенных пунктах хорошо встречали, а в других враждебность к русским была. Вообще, я даже когда в СЭВ работал – всегда получалось, что поляки чем-то недовольны были.

А в Германии как относились к советским войскам?

Население, конечно, очень запугано было. Боялись они. Потом уже отношение потеплело, особенно в Австрии.

А как красноармейцы относились к местному населению?

Такого, чтобы мы в них плевали, – не было. По-человечески относились. Люди есть люди.

Трофеи брали?

Конечно, брали.

В Австрии с союзниками встречались?

Да. Полк, куда меня перевели из штаба дивизии, как раз на границе с американцами стоял. Я был в комендантском взводе, выставлял посты, в том числе на переправе. Нам не разрешалось контактов с американцами иметь, но они сами приходили, говорят: «Русский, хочешь шампанское? Хочешь кожу?» – на той стороне кожзаводы были. Ну наши офицеры и покупали и кожу, и спиртное. Опять же через меня. Дадут мне деньги, я потом часовому: «Вот тебе деньги. Если что будет, надо столько-то».

Спасибо, Владимир Адамович.

Благодарим сотрудников Южнобутовского районного совета ветеранов г. Москвы за неоценимую помощь в деле организации встреч с ветеранами района.

Интервью и лит. обработка: Н. Аничкин