Книга: Екатерина Великая и Потёмкин: имперская история любви
Назад: Часть шестая. Соправитель
Дальше: 20. Англомания: Бентамы в России и император цветущих парков

19. Британские негры и чеченские боевики

 

А я, проспавши до полудня,

Курю табак и кофе пью;

Преображая в праздник будни,

Кружу в химерах мысль мою.

 

Г.Р. Державин. «Фелица»


Когда светлейший услышал, что Британия из-за войны с Америкой не может ввозить в свои колонии преступников, он решил, что для него это отличная возможность. Вероятно, ему об этом рассказал его друг принц де Линь, потому что Иосиф II сначала хотел разместить британских уголовников в Галиции, а потом передумал. Однажды к Семену Воронцову, который теперь был послом в Лондоне, пришел ирландский путешественник по имени Диллон, заявивший, что де Линь отправил его купить «преступников и арапов» для отправки в Крым. Воронцов, не любивший Потёмкина, «устыдился за свою государыню и отечество», так как вся Европа бы узнала, каких чудовищ была готова принять Россия. Он был уверен, что они заболеют, будут вынуждены содержать себя и вернутся «к грабежам и разбою».

Воронцов был крайне удивлен, когда в октябре 1785 года получил от Безбородко императорский приказ провести переговоры об отправке британских преступников в Ригу, а затем в Крым. Заплатить за их поездку должно было британское правительство. Воронцов увидел возможность подорвать авторитет Потёмкина и поэтому написал императрице письмо, предостерегая, что история дурно скажется на ее репутации в Европе. «Несмотря на необычайное влияние и власть князя Потёмкина», – хвастался Воронцов, императрица согласилась, что это может повлиять на представления о ней в Европе. «Князь Потёмкин никогда не простил мне этого», – повторял он несколько лет спустя [1].

Воронцов постоянно рассказывал об этом – а за ним повторяли и другие, – чтобы показать комичную некомпетентность Потёмкина и его неспособность к критическим суждениям. Но на самом деле идея не была такой уж глупой или никчёмной. Многие из этих «криминальных элементов» не были на самом деле закостеневшими преступниками – в то время люди, которым не повезло, могли оказаться депортированы из Европы в оковах на ужасных тюремных кораблях за кражу носового платка или ловлю кролика в частных лесах. Австралия – основная колония, ставшая местом ссылки для этих «преступников», – процветала. Императрица, де Линь и Безбородко, которые вовсе не были глупцами, поддержали идею Потёмкина. Кроме того, сама концепция была не нова, так как многие российские преступники таким же образом отсылались в Сибирь «на поселение».

Некоторые из поселенцев, впрочем, были почти что преступниками. В 1784 году из Ливорно отправился целый корабль людей, которых Сэмюэль Бентам назвал «итальянскими оборванцами», это были преимущественно корсиканцы. Во время плавания они взбунтовались, убили капитана, но в итоге их поймали и отправили в Херсон, где заставили трудиться на строительных работах. Последствием этих неприятностей стала весьма характерная история. Среди этих головорезов был один англичанин (в потёмкинских планах всегда был хотя бы один англичанин). Он считался шахтером, поэтому ему приказали искать уголь. Бентам обнаружил его «в лохмотьях, живущего на пять копеек в день», и рассказал о плачевном состоянии своего соотечественника князю, который пообещал тому «хорошую зарплату, а когда я сказал, что он одет в лохмотья, велел выдать ему триста рублей на одежду. Это как нельзя больше доказывает его великодушие и благорасположение к нам, англичанам» [2].

Примечателен также американский постскриптум к истории переселенцев. В 1784 году американцы, верные британской короне и желавшие покинуть Соединенные Штаты, обратились к Потёмкину с просьбой разрешить им поселиться в России. Потёмкин побоялся, что «они могут быть потомками тех, кто выехал из Англии во время революционных войн прошлого века, и придерживаться взглядов, никоим образом не приемлемых» в России [3]. Таким образом, добропорядочным американцам отказали, а вместо них стали искать британских преступников. Потёмкин, который считал Кромвеля, Дантона и Пугачева людьми одного сорта, был верен себе: политические волнения были опаснее обычных преступлений.

Светлейший дал губернаторам конкретные указания, как встречать переселенцев в конце их долгого пути. «Новые подданные ни языка, ни обычаев наших не ведущие, требуют всякой защиты и покровительства», – писал он крымскому губернатору Каховскому. Князь явно решал судьбу переселенцев, подчиняясь одному ему известному порыву: «Переведенных из Украйны ‹…› в наместничество Екатеринославское волохов и прочих иностранцев предлагал я поселить по левую сторону Днепра ‹…›, но, считая, что легче переместить их в пустых греческих деревнях в самой Тавриде, где, по крайней мере, каково ни есть находится строение, представляю вашему рассмотрению, в полуострове ли или на степи Перекопской их поселить» [4]. Он постоянно думал, как улучшить их жизнь. «Будьте добры раздать волов, коров и лошадей, оставленных ушедшими татарами, новым поселенцам, – писал он Каховскому. – Причем постарайтесь в первую очередь не раздать их поровну, но помочь бедным» [5]. Губернатору Екатеринослава Синельникову он приказал раздать каждой семье скот и по восемь десятин земли на человека. «В низовье Днепра прибывают еще сорок семей, встретьте их лично» [6]. Такое персональное приветствие от занятого губернатора больше похоже на современную сентиментальную социальную работу, а не на организацию военного поселения в российской степи.

Потёмкина часто обвиняют в том, что он оставил этих людей на произвол судьбы. Но князь не мог уследить за всем, а подчиненные часто ему лгали. Именно по этой причине он постоянно ездил по разным уголкам страны – чтобы убедиться, что от него ничего не скрывают. Тем не менее многие из этих людей наверняка пережили немало неприятностей. Потёмкин писал Каховскому, что отъезд некоторых поселенцев из Крыма «доказывает их несчастье». «Войдите в причины онаго и с твердостию исполните долг ваш, достав удовлетворение обиженным» [7]. Его распоряжение «войти в причины» демонстрирует противоречие – князь пытался привить своим подчиненным тонкое восприятие, отдавая военные команды.

Как бы то ни было, многие семьи были рады переселению. Архивы подтверждают, что если Потёмкин замечал какой-либо недочет, то реагировал мгновенно. Красноречива его записка Каховскому, в которой он предлагает пять способов преодолеть «великие лишения» переселенцев, связанные с тем, что правительство не смогло выдать им достаточно скота: «Только три пары волов, один плуг и одна телега на четыре или даже более семей» [8]. Примечательно, что соправитель империи действительно приказывал своим генералам исправлять подобные ошибки и выдать определенное число волов конкретным крестьянским семьям в деревне. И такое происходило постоянно.

Он решил проблемы безопасности, переместив целые нации – некоторые племена ногайцев были переселены на Урал, Таманский полуостров и на север Крыма, а затем в другие места. Проблема с ними была в том, что они были ненадежны и жили слишком близко к бурлящему Кавказу. Такие переселения определённо были тяжелы для простых людей, и за это Потёмкин несет ответственность, также как современные ему британские министры несли ответственность за работорговлю.

Потёмкин невероятно заботился о переселенцах и сделал все, что мог сделать государственный деятель в восемнадцатом веке. Позже, возможно, при строительстве последнего своего города, Николаева, он оставил Фалееву меланхолическую записку, описывающую положение простых людей: «Скажите мне правду. Я не могу знать наверняка, но вам должно быть стыдно скрывать от меня правду. Я нанял людей на работу, обещал платить им оклад, но дело превратилось в каторжный труд. К несчастию, моё имя напрямую связано с этим, поэтому могут начать думать, что я тиран» [9].

Князь планировал превратить Крым и южные части империи в цветущий сад. «Это чудесное и невероятно плодородное место», – писал он Екатерине. Судя по всему, князь был «зеленым» уже тогда – по крайней мере, он инстинктивно понимал те проблемы, которые сейчас называют экологическими. Посадить дерево для него означало сделать вклад в будущее своей родины, поэтому он часто приказывал «посадить райские деревья» или «каштаны». Пятого августа 1785 года Потёмкин публикует обращение к крымским землевладельцам, в котором, не признавая возражений, требует сажать сады: «Возделывание земли я считаю первым источником богатства». Это был не только надёжный бизнес, потому что армии постоянно нуждались в провизии, но и работа на благо государства. Незасеянная же земля – «позор для хозяина, свидетельство его нерадивости» [10].

Он и сам практиковал то, к чему призывал. Для того чтобы «ускорить заселение Перекопской степи и подать пример», Потёмкин сам взял леса и шесть тысяч десятин земли «для посадок сахарного тростнику» [11]. Он постоянно приказывал профессорам Ливанову и Прокоповичу (которые учились в Англии в числе отправленных туда Потёмкиным студентов) и ботанику Габлицу, ведавшим сельским хозяйством Крыма, путешествовать по полуострову и повышать качество во всех областях, какие придут им на ум. Он не только приказал Корсакову построить соляные мосты, чтобы сделать сбор соли эффективнее, но и отправил инженеров на разведку каменного угля в долину Донца и под Луганск. В Тавриде даже был свой эксперт по горному делу [12].

Князь мечтал использовать свои поместья и те поместья, которые он дарил другим, для торговли между севером и югом. «Барки, привозящие продовольствие и припасы для херсонского флота из [белорусских] имений и факторий князя Потёмкина, возвращаются груженные солью», – сообщал в Париж французский дипломат. После получения пустынных степей Крымского ханства и Запорожской Сечи Потёмкин собирался жаловать земели и таким образом поощрять торговлю и производство, особенно среди иностранцев – таких как Бентамы. В этой области он также благоволил англосаксам. «Русские мало способны к коммерции, – говорил он британскому посланнику, – и всегда придерживался мнения, что внешнюю торговлю империи должны обеспечивать исключительно» англичане [13].

Потёмкин приказал, чтобы земля не отдавалась без его ведома. Существовало много способов возделывать эти пустынные земли: он отдавал огромные территории богачам и чиновникам (например, своему секретарю и союзнику Безбородко, который был рад получить «почти королевское» поместье), иностранным друзьям (например, принцу де Линю), казакам и перешедшим на его сторону татарам. Себе он взял 73 000 десятин на материке и 13 000 на полуострове [14]. Если землевладельцы справлялись со своими обязанностями, светлейший снижал для них налоговое бремя. В частности, он даровал подобную льготу трем людям, изучившим английское сельское хозяйство, «за большие успехи» [15]. Если подарок не использовали разумно, Потёмкин склонялся к тому, чтобы отобрать его. Многие иностранцы, от генуэзских дворян до английских леди, забрасывали князя планами и просили землю – но получали ее только при наличии хорошего плана развития.

«Я имею, князь, большое желание приобрести здесь имение», – писала ему из Крыма соблазнительная и умевшая добиваться своего графиня Крейвен. Она была дочерью графа Беркли, обладала эффектной внешностью и роскошной кудрявой шевелюрой, постоянно попадала в скандальную светскую хронику Лондона, подобно герцогиням Кингстонской и Девонширской, была талантлива и независима, а кроме того, слыла отважной путешественницей и одной из первых написала очень хорошо продававшиеся путевые заметки. После невероятно короткого брака с пэром, имя которого она без зазрения совести использовала, её поймали in flagrante [на месте преступления (фр.). – Прим. перев.] с французским герцогом, посланником в Лондоне. Она была известна «демократичностью» своих вкусов и, вероятно, имела любовников даже из рабочего класса. Она отправилась в путешествие с молодым любовником, но по дороге писала яркие письма своему воздыхателю, маркграфу Анспаху, зятю Фридриха II. Позже она опубликовала эти письма в сборнике «Путешествие через Крым в Константинополь». Она закончила свое этнографическое, любовное и литературное путешествие в 1791 году, выйдя замуж за маркграфа, с которым Потёмкин также переписывался, и так вступила в ряды королевской семьи [16].

Элизабет Крейвен встретила князя в Петербурге и с его позволения отправилась в Крым. Там она увидела открывшуюся возможность. «Я создам здесь колонию из моих добропорядочных и предприимчивых соотечественников… – предлагала она. – Я была бы счастлива иметь собственный участок процветающей земли: признаюсь, князь, я мечтала бы иметь два поместья в разных местах Тавриды». Он обращалась к пресловутому романтизму Потёмкина, называя эту затею своей «прекрасной мечтой». При этом графиня подозрительно активно просила князя «не сообщать о ее пожелании г-ну Фицгерберту» (преемнику Харриса на посту английского посла в России) и «никому из ее соотечественников», вероятно, не желая увидеть эту новость в лондонских газетах. На случай, если бы Потёмкин оказался не заинтересован в ее предложении, графиня постаралась показать ему, кто она такая, подписав письмо «Элизабет Крейвен, супруга пэра Англии, née [урожденная (фр.). – Прим. перев.] леди Элизабет Беркли». Ответ Потёмкина нам не известен, но семья Крейвен в Крыму так и не оказалась. Возможно, князь, который уже не был новичком и пострадал от чар Джеймса Джорджа Семпла, решил, что «супруга пэра Англии» была слишком скандальной особой [17].

Князь мечтал, что его земли станут цветущими плантациями и на них будут построены промышленные фактории: на этот раз ему были нужны не солдаты, а эксперты в области сельского хозяйства. Екатерина писала своему немецкому другу доктору Циммерману, что Потёмкин говорил: «В Тавриде должно без сомнения… завести хлебопашество и шелковых червей, следовательно, и насадить шелковичных деревьев. Можно бы делать в Тавриде сукно… так же и сыры, коих не делают по всей России. И разведение садов, а особливо ботанических ‹…› Для всего оного люди знающие необходимы» [18].

Когда испанский офицер Антонио д’Эстандас попросил земли, чтобы устроить фарфоровые фактории недалеко от Симферополя, князь тут же приказал губернатору «отвесть ему земли сколько потребно, но с обязательством… что точно и без промедления сии фабрики учреждены будут» [19]. Он настаивал на сельскохозяйственном использовании земель, устройстве садов и овцеводстве, которое должно было прийти на смену крупному скотоводству [20], считая, что Крым идеален для производства шерсти. Он хвастался Екатерине: «Переменив шерсть в лутчую чрез способы верные и простые, превзойдет в количестве сукон все прочие государства. Из всех тех мест, где находятся лутчие бараны, я выписал самцов, которых и ожидаю на будущее лето» [21].

Князь и сам развивал многие отрасли – особенно виноделие и производство шелка. Он вел себя так, будто одновременно был и самодержцем, и банкиром, и предпринимателем, и клиентом. Решив производить шелк, как он уже успешно делал в Астрахани, Потемкин договорился с итальянским графом Пармой устроить фабрику на обширной территории. Князь предоставил двадцать крестьянских семей из своих российских поместий, обещая еще двадцать через пять лет, и одолжил графу 4000 рублей в качестве первоначальной инвестиции. Чтобы подстегнуть отрасль, он скупил весь шелк, который производился в Крыму, по заниженной цене [22]. Говоря об успехе Потёмкина, Мария Гатри в конце века сообщает, что шелк, производимый «усердным» графом, по-прежнему сохраняет свое высокое качество [23].

Князь хотел, чтобы Екатеринослав стал центром торговли шелком с его крымских плантаций. Была построена фабрика по производству шелковых чулок, стоившая 340 000 рублей, и очень скоро князь отправил императрице пару настолько тонких чулок, что их можно было хранить в скорлупе ореха. «Ты, милосердная мать, посещая страны, мне подчиненные, увидишь шелками устлан путь», – писал он [24].

Что же касается вина, то в четырех частях полуострова князь высадил тридцать тысяч лоз токайского винограда, импортированных из Венгрии с разрешения Иосифа. Он много лет разбивал в Астрахани сады и виноградники и теперь привез в Судак, на цветущее крымское побережье, своего французского виноградаря Жозефа Банка, чтобы устроить под стенами разрушенной Генуэзской крепости центр виноделия. Благодаря кипучей деятельности Потёмкина к сентябрю 1783 года, всего через несколько недель после присоединения Крымского ханства, у него уже был садовник, покупавший земли. Письма Жозефа Банка, хранящиеся в архивах Потёмкина, написаны явно в плохом настроении, неаккуратно и часто покрыты пятнами, как будто он писал их, поливая свои виноградники. Они живописуют сложности, с которыми виноградарь столкнулся, воплощая прожекты князя в реальность. Бедный Банк очень скучал по своей жене: «Без семьи я не могу оставаться в Судаке, даже если Ваша Светлость подарит мне весь мир». Работа была невозможна без двадцати работников – не солдат! Но работники были грубы с Банком, и он был вынужден снова жаловаться князю. Когда с виноградников был собран первый урожай, он с гордостью отправил светлейшему князю 150 бутылок красного судакского вина [25].

Работа Банка состояла в том, чтобы расширить виноградники, посадить фруктовые сады и плантации изюма и в качестве полезного дополнения «устроить производство водки на французский манер». Его зарплата за пять лет составляла 2000 рублей в год (больше, чем у среднего русского офицера), плюс квартира, пара лошадей и сорок бочонков вина [26]. По прибытии француз жаловался, что купленные для него сады «никудышные ‹…› за ними не ходили три года ‹…› и в этом году вина ждать не приходится» [27]. Наконец Потёмкин уволил несчастного, возможно, за воровство, потому что тот молил о прощении и ощущал «ужасное отчаяние». Дальнейшая судьба Банка неизвестна, его место занял другой француз [28]. «Судакские виноградники, – сообщал в Версаль французский посланник граф Сегюр, – очень недурны», – и с ним в конце века соглашалась Мария Гатри [29].

Даже в середине второй Русско-турецкой войны в 1789 году, продвигаясь по Османской территории, князь нашел время сообщить Фалееву: «Удобной земли вспахать прикажите… и заготовить достаточное число для посева будущим летом фасоли. Лучших семян я из Ясс пришлю, так как и чечевицы. Я намерен тут устроить школу хлебопашества…» [30]. Садовник и строитель в Потёмкине никогда не отдыхал и никогда не прекращал радоваться созиданию.



Потёмкинская империя внутри империи не ограничивалась Новороссией: он управлял военным фронтиром на Кавказе и на Кубани, где в течение 1780-х годов практически постоянно шла война, так как чеченцы и другие горцы сопротивлялись продвижению российских войск. Россия построила по всему Кавказу линию фортов – сторожевых застав, где жили выносливые казаки-поселенцы. Как только в 1770-х Потёмкин пришел к власти, он пересмотрел планы защиты Кавказа и решил отодвинуть пограничные заставы со старой Царицынской линии до новой линии Азов – Моздок.

Князь уже мыслил не только категориями оружия и сторожевых башен. Он писал, что линия «подает способ учредить виноградные, шелковые и бумажные заводы, размножить скотоводство; табуны, сады и хлебопашество. Она соединит Азовскую губернию с Астраханскою и во время войны… может удерживать стремлении их на наши земли» [31]. Новую линию начали укреплять летом 1777 года со строительства нескольких фортов в Екатеринограде, Георгиевске и Ставрополе. Кабардинцы, черкесы и ногайцы бунтовали, их бунты подавлялись. В 1780 году Потёмкин переселил первых гражданских жителей – часто это были государственные крестьяне из внутренних губерний – в города, которым предстояло стать крупными провинциальными центрами. Когда в 1782-м укрепления были почти готовы, императрица постановила, что Потёмкин должен обладать правом единоличного надзора за распределением земель в этих областях [32]. Князь переселил казаков вверх по линии из станиц на Волге. В 1784 году он основал крепость Владикавказ, названную так, чтобы бросить вызов горцам.

Георгиевский мирный договор 1783 года, подписанный с царем Ираклием, способствовал расширению российских границ, которые теперь перешли через Кавказ и добрались до Тифлиса. К этому времени проекты и территории Потёмкина были так обширны, что он рекомендовал императрице создать специальное Кавказское наместничество, в состав которого надлежало включить Кавказскую, Астраханскую и Саратовскую губернии, а руководить ими, разумеется, должен был сам Потёмкин. Наместником был назначен энергичный кузен князя Павел Потёмкин: после создания Военно-Грузинской дороги, шедшей через горы в Тифлис, он привез государственных и монастырских крестьян, чтобы населить новые города. Только в 1786 году из внутренних губерний князю были назначено 30 307 душ, которых надлежало переселить на Кавказ (и в Екатеринослав). Павел Сергеевич оправдал свою фамилию: он сделал Екатериноград столицей своего наместничества и устроил там себе двор в великолепном дворце [33].

Российское продвижение на Кавказе привело к волнениям среди чеченцев, аварцев и других исламских племен: в 1785 году в горах появился загадочный лидер в зеленом плаще, называвший себя Шейх Мансур («победитель») и проповедовавший идеалы суфийского братства Нашбанди. Он объявил газават – священную войну против русских. Неизвестно, кем он был на самом деле, – вероятно, чеченским пастухом по имени Ушурма, родившимся около 1748 года. Другие источники называли его сыном итальянского нотариуса из Монтеферрата, чье настоящее имя было Джованно Баттиста Боэтти: он сбежал из дома, чтобы стать доминиканским миссионером, затем перешел в мусульманскую веру, изучал Коран в бухарских медресе и стал воином ислама. Некоторые русские не верили в то, что он вообще существовал, и говорили, что это просто символ в зеленом плаще. Со своими горцами, предшественниками тех мюридов, которые под руководством Шамиля будут сражаться против русских в девятнадцатом веке, он сумел уничтожить колонну российских войск численностью шестьсот человек, но все же терпел поражения чаще, чем побеждал. Тем не менее отвага, с которой он командовал своими горцами, сделала его легендой.

Войну против Шейха Мансура возглавлял Павел Потёмкин из Екатеринограда, но архивы светлейшего князя подтверждают, что верховное командование военными действиями принадлежало именно ему и именно он держал Кавказский и Кубанский корпуса в постоянном движении. Перед возобновлением русско-турецкой войны в 1787 году побежденный Мансур бежал на османскую территорию, чтобы собрать там войско черкесов. Когда разразилась война, он опять был готов сражаться [34]. России так и не удалось навсегда утихомирить партизан, и так называемые мюридские войны продолжались всё следующее столетие. Не прекратились они и до сих пор.



Светлейший князь строил свои дворцы по всему югу, и дворцы эти были под стать наместнику, если не царю. У него был «большой дом» в Кременчуге, который посещали леди Крейвен и Франсиско де Миранда [35]; огромный дворец в Херсоне с двумя двухэтажными крыльями и центральным четырехэтажным портиком, который стал центром нового города. Известность приобрёл его «афинский» Екатеринославский дворец, спроектированный Иваном Старовым; у него были два крыла, расходившиеся на сто двадцать метров от портика с шестью колоннами, к которому вели две каменные лестницы. Садовник Потёмкина Уильям Гульд приехал на юг вслед за Старовым и сотнями его рабочих. Он разбил в Екатеринославе английский сад и поставил две оранжереи вокруг Потёмкинского дворца, которые, как он писал князю, подчеркивали «сочетание изящества и практичности» [36].

Как ни странно, Потёмкин не выстроил для себя в Крыму резиденции такого же масштаба, однако Старов создал для него в Карасубазаре дворец из розового мрамора, ныне исчезнувший [37]. Последний дворец был построен в Николаеве. Его возвели в те годы, когда Потёмкин, превращавшийся в османского султана, заказал местным архитекторам здание в молдавско-турецком стиле – собор с четырьмя башнями-минаретами, как у мечети. Он стоял на живописном утесе над слиянием двух рек, в солнечном, но прохладном месте. Построенное на берегу реки Ингул здание спереди двухэтажное, но сзади у него только один этаж. В последние месяцы жизни Потёмкин приказал Старову добавить баню и фонтан «как в Царском Селе» [38]. Эта работа стала последней, которую Старов выполнил для светлейшего князя.

Сам князь верил, что юг – это дело всей его жизни. В свои последние дни в Петербурге в июне 1791 года он произнес перед молчаливым английским посланником Уильямом Фокенером пламенную речь, показывавшую, что его энтузиазм не угас. Потёмкин продемонстрировал те самые возбуждение, энергию, воображение и напор, которые делали его отличным государственным деятелем. Он должен был вернуться на юг, чтобы продолжить свои великие проекты, успех которых, по его словам, зависел только от него. Там стоял флот, который он построил чуть ли не собственными руками, а население со времени назначения его губернатором «увеличилось с восьмидесяти тысяч до четырехсот тысяч солдат, а в целом составляет почти миллион…» [39].

Когда ложь еще не перевесила правду, французский посланник Сегюр, который отправлял в Версаль отчеты о невероятных достижениях Потёмкина, восклицал: «Когда он взял в свои руки бразды правления этим краем, здесь насчитывалось лишь двести четыре тысячи жителей, а под его управлением население всего за три года достигло восьмисот тысяч! Это греческие колонисты, немцы, поляки, отставные солдаты и матросы».

Потёмкин увеличил мужское население Крыма с 52 000 в 1782 году до 130 000 в 1795 году. В остальной Новороссии за тот же период мужское население выросло с 339 000 до 554 000, что означало, что Потёмкин сумел почти что удвоить население наместничества с 391 000 до 684 000 всего за десять лет. Другой авторитетный историк пишет, что мужское население выросло с 724 678 человек в 1787 году до 819 731 в 1793 году. Какими бы ни были реальные показатели, это в любом случае выдающееся достижение. «До того, как в девятнадцатом веке изобретение парохода и паровоза позволило начать коммерческое освоение… таких отдаленных районов, как центральная часть американского запада, – пишет современный исследователь, – эта российская экспансия была непревзойденной по масштабу и скорости» [40].

Потёмкин основал в буквальном смысле сотни мелких поселений («Один француз, – пишет Сегюр, – каждый год сообщал мне, что обнаруживает новые процветающие деревни там, где прежде была пустыня» [41]) – и несколько крупных. Большинство из них процветают до сих пор: в Херсоне 355 000 жителей, в Николаеве – 1 200 000, в Екатеринославе (ныне Днепропетровск) – 600 000, в Севастополе – 375 000, в Симферополе – 358 000, в Ставрополе – 350 000, во Владикавказе (столица Северной Осетии) – 300 000, в Одессе – 1 100 000. Почти во всех этих городах до сих пор работают судостроительные верфи и военно-морские базы.

Создание менее чем за десять лет Черноморского флота России и гребной флотилии стало невероятным достижением, последствия которого эхом отзывались не только во время Крымской войны, но и позднее. Создание флота и невероятное сельскохозяйственное развитие степей продолжают оказывать влияние на жизнь этих земель и по сей день. Россия впервые стала великой державой. «Поистине гигантское свершение, – пишет современный историк, – сделало Россию арбитром Восточной Европы и дало ей шанс затмить Австрию и Османскую империю» [42]. Любовь Потёмкина к югу не объясняется только лишь жаждой власти – в его отношении много романтизма. Иногда Потёмкин сочинял стихи. Вот что он написал императрице об основании Екатеринослава:

 

Из мертвых зданий разбросанные камни

Последуя твоему божественному гласу

В приятный легкий строй

Составят вновь Афины [43].

 

Назад: Часть шестая. Соправитель
Дальше: 20. Англомания: Бентамы в России и император цветущих парков