Противоречивые чувства

В 1963 году Шэрон Розиа, беременная своим первым ребенком, вернулась домой и обнаружила на крыльце двух агентов ФБР. Представившись, они объяснили, что ее муж не тот, за кого себя выдавал. Он жил под вымышленным именем и находился в розыске в семи других штатах по обвинению в растратах и мошенничестве. Шэрон была не единственной его женой.

Новость потрясла ее. Родственники настаивали, чтобы она отдала ребенка на усыновление. Они убеждали ее полностью порвать с прошлым. Но Шэрон не согласилась. Ей был всего двадцать один год, у нее не было источника дохода, и ресурсы ее были ограничены, однако она твердо решила оставить ребенка.

Следующие несколько лет были для них тяжелым временем. Шэрон подала на развод, оформила банкротство и устроилась на работу, чтобы прокормить себя и дочку. Позже она снова вышла замуж, переехала в округ Ориндж и стала социальным консультантом по вопросам усыновления. Но воспоминания о внезапном исчезновении первого мужа продолжали преследовать ее всю жизнь. “Я знаю, о чем говорю, когда утверждаю, что утрата близкого человека сказывается на всей дальнейшей жизни, – рассказывала она в интервью в 1995 году. – Я отдаю себе отчет в том, что все, чему я учу, вся моя работа – прямое следствие моего собственного опыта”.

Сегодня Шэрон Розиа – один из ведущих мировых экспертов по усыновлению. Ее книги имеют большой резонанс, ей было вручено несколько наград, и сотни семей воспользовались ее консультациями в вопросах усыновления. Но самую большую известность ей принесла готовность честно и открыто говорить, как трудно быть родителем. (“Даже самые малые трудности в этом деле огромны”, – утверждает она.) В середине 1980-х Шэрон опубликовала важную статью, где привела собственную модель усыновления как “социального института, в основе которого лежит потеря близкого человека”. Вместе с соавтором Деборой Сильверштейн она описала семь основных проблем, возникающих при усыновлении, включая чувство неприятия и страх близких отношений. У этой модели нашлись свои критики: многие организации по усыновлению утверждали, что Шэрон Розиа “подает усыновление как патологию” и запугивает потенциальных приемных родителей. Однако Шэрон убеждена, что она всего лишь говорит правду, что глупо и опасно скрывать трудности, которые могут возникнуть в приемной семье. “Я не торговый агент, – говорит она. – Моя цель – помогать людям, и они должны понимать, что такое растить ребенка в семье”.

Шэрон говорит на основании собственного непростого опыта. Во втором браке, когда ее родной дочери было шесть лет, Шэрон взяла в семью мальчика и девочку, брата и сестру. Им выпала незавидная судьба: их мать умерла от передозировки наркотика, отец исчез в неизвестном направлении. Мальчик страшно заикался, девочка боялась мужчин. Возможно, детям давали наркотики, чтобы утихомирить их. Девочка видела, как умирала ее мать. “Я занималась консультированием приемных родителей для детей с непростым прошлым, поэтому решила, что справлюсь, – сказала Шэрон в нашей беседе. – Кроме того, у этих детей не было никакой другой надежды. Я знала, что будет трудно, но верила, что готова ко всему”.

Она ошиблась. Очень скоро Шэрон поняла, что не справляется. Дети постоянно устраивали скандалы и “истерики”. Они отвергали все ее попытки сблизиться, и ей стоило немалого труда удовлетворять их эмоциональные потребности. “Теперь-то я понимаю, что вела себя с ними совершенно неправильно. И еще очень долгое время я не могла себе этого простить”, – говорит она.

Шэрон рассказала мне, как однажды приемный сын сломал ей нос игрушечным грузовиком. “Это было спустя всего несколько месяцев, как он поселился с нами. В тот день все шло чудесно. Он позволил мне взять его на руки и покачать. Потом мы играли с его игрушками, и мне казалось, что все наконец-то хорошо, что у меня получается. Потом он ненадолго вышел в туалет, вернулся и окликнул меня. Я подняла голову – и он запустил металлической машинкой мне прямо в лицо. Да так, что сбил меня с ног”.

Шэрон страшно разозлилась. “Кажется, я накричала на него и отобрала что-то. С тех пор так и пошло: дети как-нибудь пакостили, я сердилась и отсылала их в детскую. А ведь вместо того, чтобы отталкивать их, надо было идти навстречу”. Но игрушечный грузовик и правда сломал Шэрон нос. Как прикажете идти навстречу, когда кровь заливает вам лицо? “Честно скажите ребенку, что вы чувствуете. Скажите: «Мне обидно, я зла, но я не сделаю тебе больно». Возьмите свой гнев и станьте вместе с ним маленькими, как дети. Опуститесь до их уровня, посмотрите на ситуацию их глазами. Они ведь наверняка напуганы. Они не знают, что такое привязанность, не умеют быть вместе – так покажите им это на собственном примере”.

Сейчас Шэнон все это понимает. А тогда она просто барахталась, изо всех сил пытаясь сдерживать свой гнев. “Однажды я ворвалась домой к подруге и сказала, что чувствую себя обманщицей. Что я не могу любить всех своих детей одинаково. Что родную дочь я люблю больше. И при этом я ведь была консультантом по вопросам усыновления, вот что самое страшное”. Подруга выслушала Шэрон, а потом обняла ее и сказала, что все родители проходят через это. “Я никогда не забуду ее слова. Она сказала: «Я тоже не люблю всех своих детей одинаково. А бывают дни, когда я вообще никого из них видеть не могу»”.

Трудности, с которыми столкнулась Шэрон, заставили ее пересмотреть подход к своей работе консультанта. Обычно ее коллеги уверяют пары, решившиеся на усыновление, что их приемный сын или дочь будут чувствовать себя в семье так, будто родились в ней, особенно если их усыновят в младенчестве. Однако Шэрон поняла, что пора открыть правду: “Вам может быть нелегко принять, что ребенок не похож на вас. Или что он пахнет иначе. Или что ему не нравятся блюда, которые вы готовите по семейным рецептам. Возможно, это звучит глупо, однако подобные «глупости» могут серьезно усложнить жизнь”. Даже родные дети не во всем похожи на своих родителей, а с приемными детьми различия особенно бросаются в глаза. “Я бы сказала, что, когда воспитываешь приемных детей, все краски как бы чуть сгущаются. Поэтому, если что-то удается, вы парите на седьмом небе от счастья (когда подстройка наконец происходит, это кажется настоящим чудом), но в случае неудачи падать с небес гораздо больнее. Надо быть готовым к этому”.

Вместе со своим вторым мужем Шэрон продолжала заботиться по системе патронажа о двенадцати детях разного возраста, от совсем малышей до подростков. “У нас были дети всех рас и религий. И чернокожие, и вьетнамцы – кого только не было”. Шэрон не боится говорить о сложностях, с которыми столкнулась. Она рассказывает, как всякий раз с ужасом ждала Дня матери, потому что в этот праздник как нарочно всплывали все проблемы: дети дрались из-за игрушек, а ее саму одолевали сомнения и обида. “Когда в семье растут приемные дети, все по-другому. Если ребенок закатил истерику два раза за день, а не десять – уже повод для радости. Удалось благополучно пережить праздники – счастье”. Конечно, все так говорят, замечает Шэрон, но в семьях с приемными детьми это особенно верно. Приходится радоваться мелочам, ведь чтобы в такой семье случилась радость побольше, нужны годы труда. Или даже вся жизнь.

Шэрон потому так хорошо удается помогать советом людям, которые решились на усыновление, что она не боится говорить обо всех этих сложностях, о том, как смешиваются в душе родителя любовь, злость и чувство вины, гнев и угрызения совести. Она не пытается делать вид, будто воспитание детей – сплошное удовольствие и трогательные моменты, которые так хорошо смотрятся в инстаграме. Она не скрывает, что привязанность состоит не только из добрых и нежных чувств. Ненависть – слишком сильное слово, говорит Шэрон, однако все дети порой выводят родителей из себя. “Однажды дочь забралась в мою шкатулку с украшениями и спутала все цепочки и бусы в узлы. Я застала ее за этим занятием и тут увидела в зеркале себя. Никогда не забуду, какое у меня было лицо в эту минуту. Как будто я вот-вот придушу дочь. Иногда злость так и брызжет из нас. Но это тоже часть жизни родителей. Это то, с чем надо научиться справляться, особенно если дети пережили эмоциональную травму в раннем возрасте”.

О таких противоречивых чувствах много писал Фрейд. Хотя родители, как правило, скрывают гнев и раздражение по отношению к детям, он утверждал, что подобные переживания – нормальная составляющая жизни людей, воспитывающих ребенка. “Можно сказать, что самыми чудесными проявлениями любви мы обязаны своей реакции на враждебность, которую ощущаем в глубине души, – писал он. – Эти две противоположности [любовь и ненависть] – способ, изобретенный природой, чтобы любовь не притуплялась”.

Много лет спустя Джон Боулби продолжил эту мысль Фрейда: каждая мать испытывает негативные эмоции по отношению к ребенку. (Это совершенно естественно, когда приходится заботиться о маленьком человеке, который все время плачет.) Боулби даже высказывал предположение, что родителям стоит иногда давать волю своим чувствам – тогда дети увидят, что и взрослым порой бывает нелегко совладать с собой. Мы тоже можем злиться, грустить и пугаться. И взрослые и дети всего лишь люди.

Смешанные в правильной пропорции, эти двойственные переживания могут стать важной составляющей отношений между родителями и детьми. Сильные чувства по отношению к детям – разве есть на свете родители, которым не случалось проклинать расплакавшегося среди ночи ребенка, а через несколько минут, когда он уснет, глотать слезы умиления, глядя на его кроткую мордашку, – порождают в нас стремление лучше их понимать. “Когда вас рвут на части противоречивые чувства, это заставляет задуматься, – пишет феминистка и психотерапевт Роззика Паркер в своей полной глубоких мыслей книге «Материнская любовь, материнская ненависть». – А вдумчивый подход к детям, возможно, самое важное в материнстве”. Чтобы проиллюстрировать свою точку зрения, Роззика Паркер предлагает читателю представить себе мать, которой знакома лишь “безоблачная любовь”. С чего бы такой матери задумываться над проблемой воспитания детей? Что заставит ее размышлять, как стать лучшей матерью, и не упускает ли она чего-то важного? По мнению Паркер, двойственные чувства лишь углубляют наши привязанности, служат им дополнительным стимулом. Мы задумываемся о том, что сломалось, потому что хотим починить это. Мы обращаем внимание на то, какие мы разные, потому что хотим преодолеть эти различия и сблизиться. И даже если противоречивые чувства останутся с вами навсегда – двойственность чувств, или, как это называют психологи, амбивалентность, не болезнь, которую можно вылечить, – это ничего, потому что они заставляют вас думать о тех, кого вы любите.

Это напомнило мне о замечательной книге Мориса Сендака “Там, где живут чудовища”. В этой книге говорится о многом: о полете фантазии, о ночных кошмарах, о наказании. Но еще там очень точно описано противоречивое поведение родителей. Все начинается с того, что мама (которую мы не видим), разозлившись на мальчика по имени Макс, называет его чудовищем. Он злится в ответ и говорит ей: “Я тебя съем!”, и его отправляют спать без ужина. Потом детская превращается в лес, и Макс знакомится с племенем зубастых чудищ, любителей танцевать при луне. В конце концов Макс возвращается домой, в свою комнату, где его ждет ужин.

В том-то и секрет книги: Сендак показывает нашу темную сторону – только поглядите, как далеко она может нас увести! – а потом возвращает домой, где нас простили, где всегда тепло. Эта книга вселяет в нас надежду, потому что говорит: смотрите, в каждом живет чудовище, но мы все равно любим друг друга.

Это вдохновляющая книга. И в то же время сказка для детей. В жизни все куда сложнее, куда неприятнее, ее уроки не такие ясные. Я понял это, выслушав историю Шэрон. Когда она говорила о своих первых приемных детях, мальчике и девочке, чья мать умерла от передозировки, ее голос дрожал от горя: “Я не сумела помочь им. Они пошли по стопам своих биологических родителей”. Девочка в семнадцать лет сбежала из дома, пристрастилась к наркотикам. Оказалась в тюрьме за проституцию, вышла, снова села и т. д. У мальчика дела шли не лучше, Шэрон много лет отказывалась говорить о нем. Но когда я спросил ее, не жалеет ли она, что приняла их в семью, она ответила не задумываясь: “Нисколько не жалею. Все пошло далеко не так, как я мечтала, но я сделала все, что было в моих силах исходя из того, что знала”. И она рассказала мне о своих внучках.

Все началось в 1994 году. Шэрон выступала с лекцией по открытому усыновлению в городе Бойсе, Айдахо. Ей было известно, что ее приемная дочь родила двух девочек, но отказалась от них из-за того, что была наркоманкой. Несколько лет назад Шэрон узнала, что девочек удочерила семья из Айдахо. После лекции в разговоре с директором местного центра опеки она спросила, не слышал ли он случайно о ее внучках. Директор ответил, что помнит их, и познакомил Шэрон с социальным работником, курирующим приемную семью, – так уж вышло, что эта сотрудница опеки тоже присутствовала на лекции.

Шесть месяцев спустя в доме Шэрон зазвонил телефон. Звонила социальный работник: внучки Шэрон хотят с ней познакомиться. В первый момент Шэрон испугалась: “А если они примут меня в штыки? А вдруг приемная семья хочет перепоручить их мне или им нужны деньги?” Но она взяла себя в руки и набрала номер. Трубку взяла старшая внучка. Шэрон могла бы принять ее за свою приемную дочь: тот же голос, те же интонации, те же грубоватые манеры. “Я назвала свое имя, и она крикнула куда-то в сторону: «Это наконец-то бабушка Шэрон из Калифорнии!»”

Так они и познакомились. Шэрон отправилась в Айдахо, и приемная семья с радостью пригласила ее в дом. Ей пришлось отвечать на много непростых вопросов: младшая внучка хотела узнать все о своей матери и допытывалась, почему Шэрон не смогла помочь ей. Но потом все наладилось, и между ними сложились крепкие отношения, которые продолжаются и по сей день. Они оказались очень разные, но эти три женщины сумели найти общий язык, несмотря на различия. “Я иудейка, а мои внучки принадлежат к консервативной баптистской церкви, – рассказывает Шэрон. – Я социальный работник, а они ненавидят социальных работников за то, что те всюду суют свой нос. Наверное, можно сказать, что наши взгляды на жизнь прямо противоположны. Но знаете что? От этого нам только интереснее общаться друг с другом”. Внучки катали Шэрон “по грязюке” в кузове грузовика и поили ее своим любимым коктейлем из томатного сока с темным пивом. Теперь, когда артрит не дает Шэрон много путешествовать, они каждую неделю общаются по скайпу.

“Наше воссоединение заставило меня уже не в первый раз осознать, что принять в семью чужого ребенка означает связать себя странными родственными отношениями, – пишет о своих внучках Шэрон в недавно опубликованном эссе. – Что в усыновлениях и воссоединениях важную роль играет умение приспосабливаться. Что наследственность – великая сила. Что родственные отношения всегда приносят нам благо, неважно, как они выглядят. Что жить можно по-разному, и любой образ жизни по-своему ценен, и нам всегда будет чему поучиться друг у друга”.

Когда мы закончили интервью, Шэрон показала мне свой дом. Мы словно изучали выставку семейных фотографий. Я запутался в этом множестве улыбающихся лиц. Но вскоре понял одну важную вещь. Шэрон воплотила в своей жизни модель, которую она сама называет “расширенной версией семьи”. В этой модели степень родства определяется не генами, а близостью отношений, тем, как много люди дают и получают друг от друга. “Родственные чувства в конечном счете сводятся к признательности и благодарности между членами семьи”, – говорит она. Потому что, посвятив своему делу всю жизнь и многому научившись, Шэрон поняла главное: больше всего на свете она любит тех, кого вырастила, и жертвы, на которые приходится идти ради детей, всегда сдобрены радостями. Если вы решили стать родителем, вам неизбежно придется мучиться противоречивыми чувствами. Вас ждут долгие периоды сожалений. Вы будете обзывать детей чудовищами, а то и кем похуже. Но самое главное останется за пределами сомнений.

В то утро, когда я пришел поговорить с Шэрон, у нее разрывался телефон. Ее родная дочь позвонила, чтобы рассказать, что у нее умирает кошка. Потом внучка, живущая в Бойсе, оставила сообщение на автоответчике. Прислала смс племянница. “Когда-то мне бы и в голову не пришло сказать такое, но с годами общество детей и внуков стало для меня милее любого другого, – призналась Шэрон. – Они мои духовные наставники. Я стала совершенно другим человеком благодаря им. И пусть мой жизненный путь принес мне немало горя, я не променяю его ни на что. Моя семья – лучшее, что дала мне жизнь”.