Тонкости подстройки

На моей совести есть пятно: первые шестнадцать месяцев жизни дочери я не укладывал ее спать. Ни разу. Даже близко не подходил. Даже днем.

Я старался обернуть это в шутку. Я делал вид, что мой ребенок и так отлично засыпает, что достаточно от случая к случаю менять ей пеленки, чтобы быть хорошим папой. Однажды эти отговорки перестали работать: оказалось, что я не умею заботиться о дочери, потому что меня никогда не было рядом. Но и тогда я не одумался, а решил, что ничего страшного, она ведь все забудет. А я как-нибудь потом, когда будет время, исправлюсь и наверстаю упущенное.

Как же я ошибался! Отец очень много значит для новорожденного и младенца. Исследуя поведение детей, появившихся на свет через кесарево сечение, ученые обнаружили, что младенцы, которых в первые же часы жизни отцы берут на руки, плачут значительно меньше, чем те, кто лежит в кроватке возле родителей. И засыпают вдвое быстрее. Другое исследование показало тесную связь умственного развития младенцев с тем, насколько активно отцы участвуют в уходе за ребенком: меняют пеленки, кормят из бутылочки, укладывают спать. Дети, окруженные вниманием отцов, раньше начинают гулить и играть с игрушками. Этот положительный эффект длится долго: по результатам еще одного исследования оказалось, что если биологический отец много заботится о ребенке, это на 43 % повышает вероятность того, что в школе ребенок станет отличником.

Вторая причина, заставившая меня сожалеть о том, что я так мало внимания уделял дочери в первые месяцы ее жизни, – личная. Потеряв работу, я столкнулся с последствиями своего легкомыслия. Горькая правда заключалась в том, что я не знал, как быть, когда мы с дочкой оставались дома одни, а она не хотела быть со мной вдвоем. Однажды жене пришлось задержаться на работе допоздна, и я стал укладывать дочку спать. Я сказал: все нормально, у меня получится. Я отлично знал, что нужно делать. Я в точности воспроизвел ежевечерний ритуал: просмотр “Улицы Сезам”, стакан молока, чтение целой стопки книжек в кроватке. Но ничего не вышло. Я просил и умолял. Я пытался объяснить, что мама скоро придет. Но дочь не слушала. Да и с чего бы ей слушать? Когда я почувствовал, что внутри закипает злость, я выставил себя в коридор. Я сидел под дверью детской и слушал, как моя дочь плачет, чтобы заснуть. Она плакала, потому что я был для нее чужим. Потому что она не чувствовала себя в тепле и безопасности, оставшись наедине со мной. И тогда я тоже заплакал.

В такие минуты жизнь испытывает нас, заставляя осознать, какое же это нелегкое дело – безусловная любовь. Я хотел стать хорошим отцом. Я хотел стать им прямо сейчас, не сходя с места. А вместо этого увидел, что между взаимной привязанностью, о которой я мечтал, и реальностью лежит пропасть.

Перемены не происходят мгновенно. Мне отчаянно не хватало родительского опыта. Но в том-то и штука, что нельзя научиться быть родителем, кроме как путем проб и ошибок. И каждую мою ошибку дочь замечала и чувствовала. Что еще хуже, двухлетние дети не лгут: дочь бесстрашно сообщала мне обо всех моих промахах. Мои сказки были скучные, я целую вечность возился, пристегивая детское кресло в машине, и забыл дома еду и плюшевую игрушку, которую дочь хотела взять с собой на качели. Когда я делал что-то не так: неосторожно попадал ей в глаз, размазывая крем от солнца, забывал срезать корочки с хлеба, – она плакала, а я терял терпение. Я мог и накричать. Дочь, должно быть, думала, что я сержусь на нее. Но на самом деле я злился на себя.

Однако детям свойственно прощать. Никто так не умеет прощать, как они. Со временем наши отношения стали меняться, поначалу в мелочах. Когда мы шли гулять в парк, дочери стало важно всегда знать, где я. Столкнувшись с чем-то незнакомым или пугающим, она оглядывалась на меня, чтобы убедиться, что я тоже это заметил. (Выражаясь в терминах теории привязанности, я наконец стал для дочери “надежным тылом”.) Мы постепенно отобрали новые книжки для чтения. То, как я изображаю голоса персонажей, перестало раздражать малышку. Мы стали вместе смотреть ее любимые телепередачи. Досмотрев, дочка внимательно слушала придуманные мной продолжения смешных монологов Элмо из “Улицы Сезам” и серий My Little Pony. Я научился смешить ее, не прибегая к щекотке. Научился замечать, как она мнется, когда ей надо в туалет. Понял, как легче всего помочь ей успокоиться, если у нее случается истерика. На бумаге все эти умения выглядят такими примитивными, что читать смешно, но без них невозможно растить детей. Ты либо умеешь все это, либо нет, и я стал учиться.

То, что происходит с нами, когда мы проводим с детьми бесконечно много времени и постепенно находим общий язык, по-научному называется эмоциональной подстройкой. В конце 1970-х психолог Эд Троник и его коллеги приступили к серии экспериментов, чтобы лучше понять механизмы взаимодействия детей и родителей. В то время большинство ученых считало, что суть этого взаимодействия лежит на поверхности: ребенок старается привлечь внимание, родители реагируют. Однако Троник полагал, что все гораздо сложнее и интереснее. В одном своем эксперименте он просил мать с младенцем сесть в кресло и общаться с ребенком, как обычно. Матери говорили с малышами на всем знакомом “мамском” языке, растягивая гласные и “сюсюкая”. Малыши показывали пальчиками на предметы, которые привлекали их внимание, но находились слишком далеко, и мамы откликались: пытались догадаться, что малыш имеет в виду, и подсказать, как это называется. Потом ученый просил маму сделать “каменное лицо”. Что бы ни делал ребенок, она не должна была никак реагировать. Результат не заставил себя долго ждать. Сначала дети начинали пуще прежнего размахивать ручками, тыкать пальчиком, улыбаться и гулить. Когда это не помогало, они пытались теребить мам, а когда и тут терпели неудачу, то меньше чем через минуту впадали в “истерику”: теряли способность сидеть или стоять ровно, ложились и принимались молотить руками-ногами. Кто эта чужая тетя? Куда подевалась мама?

Психиатр Дэниел Стерн в книге “Межличностный мир ребенка” описывает другой пример подстройки и того, как ее можно сбить. Девятимесячный малыш ползет от матери к новой игрушке. Добравшись до нее, хватает и начинает увлеченно трясти. Мама подходит сзади, оставаясь вне поля его зрения, и несколько раз ласково похлопывает ребенка по попке. Но похлопывает не как попало – ритм и интенсивность ее движений соответствуют ритму движений малыша и степени его возбуждения от игрушки. То, как мать отражала в похлопываниях действия ребенка, и было, по словам Стерна, моментом подстройки.

Потом экспериментаторы попросили мать этого младенца делать то же, что и обычно, но намеренно “недооценивать” или “переоценивать” степень его возбуждения, т. е. похлопывать слишком медленно или слишком быстро. Малыш тут же перестал играть и в растерянности обернулся к маме: что случилось? И только когда она вновь подстроила похлопывания под его ритм, он успокоился и вернулся к игре.

Самое удивительное, что подстройка происходит как бы сама собой. Матерей не нужно учить, в каком ритме и с какой интенсивностью поглаживать ребенка, как отыскивать глазами, что привлекло его внимание, – эти проявления любви случаются сами собой, будто бы рефлекторно. Малыш, со своей стороны, ждет, что мама в ответ на его действия будет строить определенные гримасы или касаться его в определенном темпе, но пока действительность соответствует его ожиданиям, он не осознает своих ожиданий. Только когда что-то идет не так, он поднимает глаза на мать. А пока все хорошо, он принимает это как данность. Троник утверждает, что мать и ребенок постоянно взаимодействуют при помощи подобной сложной системы сигналов. То, что кажется обычной игрой, на самом деле осмысленное общение на тончайшем языке ласковых слов, гуления, прикосновений и взглядов.

Психиатры Томас Льюис, Фари Амини и Ричард Ланнон считают, что подстройка – это проявление так называемого лимбического резонанса, когда наши чувства синхронизируются с чувствами наших близких. Мы привыкли считать человека замкнутой системой, сосредоточенной на удовлетворении собственных нужд. Однако тонкости подстройки доказывают, что на самом деле человек – система открытая, предназначенная улавливать чувства окружающих и откликаться на них. Когда мы подстраиваемся под кого-то, наши тела тоже подстраиваются: мы начинаем, сами того не замечая, дышать в одном ритме, наше сердцебиение выравнивается в соответствии с пульсом близкого человека, даже биохимический состав крови становится похожим. А дети – наиболее открытые системы. Вот почему отсутствие подстройки в первые несколько лет жизни может самым печальным образом сказаться на человеческой психике.

Воздействие общения с близкими на развивающийся мозг можно измерить. Недавно в журнале Psychological Science была опубликована работа группы ученых под руководством Дилана Ги, Лорел Габард-Дернэм и Ним Тоттенхем. Они провели функциональную магниторезонансную томографию мозга пятидесяти трех детей и подростков. (Чтобы младшие дети не пугались томографа, с ними провели “репетицию”, прежде чем приступать к эксперименту, кроме того, использовались надувные подушки под голову.) Пока томограф сканировал мозг ребенка, испытуемому показывали фотографии его родителей и незнакомых людей той же расы. Детей просили нажимать кнопку всякий раз, когда они видят улыбающееся лицо.

Анализируя результаты функциональной томографии, ученые обращали особое внимание на отображение таких зон, как амигдала правого полушария и префронтальная кора головного мозга. Обе эти зоны отвечают за обучение и решение задач, к какой бы области эти задачи не относились. Однако ученые давно заметили, что амигдала правого полушария реагирует преимущественно на стресс и угрозы. Это хранилище негативных эмоций. Префронтальная кора, напротив, помогает регулировать неприятные ощущения, позволяя нам взять себя в руки и успокоиться. К несчастью родителей, префронтальная кора относится к тем областям мозга, которые развиваются позже всех, поэтому у детей часто доминирует амигдала. Когда малыш с криком катается по полу, потому что не желает надевать ботинки, идти спать или есть брокколи, можете винить во всем его незрелые фронтальные доли. Внутренний мир ребенка – это еще большей частью то, что в психоанализе называют “оно”, или “id”. В этом все дело.

У детей старше десяти лет не наблюдалось существенной разницы между активностью амигдалы и префронтальной коры, независимо от того, показывали им фотографии родителей или незнакомцев. Однако для детей помладше имело большое значение, кого им показывают. Когда они видели маму, их мозг реагировал практически так же, как у старших детей: префронтальная кора гасила активность амигдалы. Более того, насколько зрело реагировали дети, зависело от их отношений с родителями: дети, у которых сформировалась надежная привязанность к отцу или матери, демонстрировали более зрелую реакцию при виде родительской фотографии. Ученые утверждают, что это доказывает “смягчающее воздействие” родителей. Присутствие любящего родителя существенно влияет на то, как ребенок справляется со своими чувствами.

Детский психиатр Дональд Уинникот в эссе “Умение быть одному” пишет, что родители должны стремиться привить ребенку способность быть самому по себе в присутствии родителей. Звучит странно, не правда ли? Однако, по словам Уинникота, противоречия тут нет, ведь одно из прекраснейших свойств любви заключается в том, что мы воспринимаем ее как данность и не нуждаемся в постоянных ее подтверждениях. С точки зрения Уинникота, суть процесса взросления заключается в том, что внешние привязанности проецируются внутрь, интернализируются, и в результате ребенок обретает способность “не думать, присутствует ли рядом мать или фигура, замещающая мать”. Уинникот, разумеется, понимал: чтобы научить ребенка быть одному, надо сначала бесконечно долго пробыть с ним вместе. Ребенок только потому перестает беспокоиться, есть ли рядом мама или “фигура матери”, что привыкает к ее постоянному присутствию: она всегда с ним, всегда подстраивается по него, снижает действие амигдалы и в прямом смысле слова делает мир менее страшным.

Возможно, после моего описания вам показалось, что подстройка – дело сугубо практическое, всего лишь еще один способ успокоить хнычущего малыша, или поддержать развитие его умения различать эмоции, или вообще ускорить развитие его нервной системы. Но в действительности подстройка – процесс куда более глубокий. Когда мы подстраиваемся под объект привязанности, мы учимся преодолевать разделяющее нас расстояние, учимся слушать и смотреть с таким вниманием и вовлеченностью, что уже не важно, где кончается один человек и начинается другой. Это ярчайшее проявление эмпатии – способности к сопереживанию. Как пишет Дэниел Стерн, “от этого зависит нечто очень важное: какой частью своего внутреннего мира ребенок сможет когда-либо поделиться с другим человеком”.

Кроме того, подстройка – единственный общий язык, который мы можем найти с маленькими детьми. Долгие умные разговоры тут не подходят, ребенка невозможно убедить стройными аргументами. У комика Луи Си Кея есть известный монолог, где он говорит, что его четырехлетняя дочь “тот еще засранец”. Зал взрывается хохотом. Далее следует история о том, как отец пытается выйти с дочерью из дома и снова и снова велит ей обуться. Она будто и не слышит. “Нет, ну правда же… Когда несколько человек пытаются пойти куда-то вместе, но не могут, потому что один из них не желает обуваться – этот человек тот еще засранец, верно?”

Подобные родительские трудности связаны с одной из особенностей детского мышления: маленькие дети живут почти целиком и полностью настоящим моментом. Будущего для них все равно что не существует, поэтому они часто и ведут себя так безответственно. Эта особенность мышления имеет совершенно конкретную физиологическую подоплеку: у детей еще не развиты лобные доли. Вот в чем причина всех этих бесконечных пререканий из-за печенья, обуви или отхода ко сну, когда родительские нервы подвергаются жестокому испытанию на прочность. (Согласно одному недавнему исследованию “конфликтные взаимодействия” между мамами и детьми в возрасте 1–3 лет происходят в среднем каждые две с половиной минуты.)

Подстройка помогает превратить детскую непосредственность, способность малышей жить исключительно текущим моментом, из затруднения в радость. Мы начинаем ценить, как они всецело отдаются каждому занятию, как не беспокоятся по поводу электронной почты, состояния банковского счета или угрозы на несколько минут опоздать к стоматологу. Их заботит только ритм наших поглаживаний, насколько внимательно мы на них смотрим и, возможно, чудесные тактильные ощущения от размазывания пластилина по ковру. Взрослому человеку непросто заставить себя остановиться, забыть о времени и взглянуть на мир глазами ребенка. Но зато, когда нам удается это сделать, мы начинаем замечать такие важные вещи, как цепочку деловитых муравьев, радужные переливы мазутной пленки в луже, жужжание миксера. С этой точки зрения моменты подстройки дают нам шанс ненадолго сбежать от стрессов взрослой жизни и увидеть внутреннюю красоту мира. Перестать метаться между прошлым и будущим и погрузиться в настоящее, где и следует жить человеку.

Когда я только начал по-настоящему заботиться о дочери, я постоянно искал простых путей. Мне казалось, что я должен постигать своего ребенка во время ее регулярных “истерик” или наблюдать, как она смотрит телевизор. Но простых и быстрых путей не существует. По крайней мере, мне их найти не удалось. Я пришел к выводу, что для подстройки нужно просто проводить очень много времени с ребенком. И прилагать немало усилий. Есть одна известная дзенская притча. Вот как она изложена в книге “Три столпа дзен”.

Однажды человек из народа обратился к учителю дзен Иккю: “Учитель, напишите мне, пожалуйста, несколько изречений величайшей мудрости”.

Иккю сразу же взял кисточку и написал слово “внимание”.

“Это все? – спросил тот человек. – И вы не добавите что-нибудь еще?”

Иккю написал тогда два раза подряд: “Внимание. Внимание”.

“Ей-богу, – произнес тот человек с заметным раздражением, – я не вижу особой глубины или остроты в том, что вы написали”.

Тогда Иккю написал то же слово трижды подряд: “Внимание. Внимание. Внимание”.

Почти в гневе человек потребовал объяснить: “Что все-таки означает это слово «внимание»”?

На что Иккю мягко ответил: “Внимание означает внимание”.

Вопрос о важнейшей роли внимания возвращает нас к парадоксу родительской любви. Когда я только начинал заботиться о дочери каждый день, я чувствовал, что буквально кладу себя на алтарь семьи. Я действительно приносил себя в жертву родительским обязанностям. Я отчаянно тосковал, но пытался не подавать виду. Дни мои тянулись мучительно, лишь бы дожить до вечера. Я злился из-за заляпанного ковра и деталек “Лего”, на которые наступал в потемках. Я пытался убедить себя, что, лишившись работы, найду утешение в воспитании дочери, но бывали дни, когда я чувствовал себя последним ничтожеством. Я забыл ее курточку в магазине, мы потеряли туфельку в парке. Дочка отказывалась спать днем, а однажды проглотила монетку, и потом я всю неделю ковырялся в содержимом ее горшка, чтобы убедиться, что инородное тело вышло естественным путем.

Но деваться мне было некуда, так что я продолжал тянуть лямку и учиться. Я осваивал практическое значение глаголов, которые составляют суть родительских хлопот и выглядят такими простыми со стороны: успокаивать, играть, кормить, убаюкивать. Месяц за месяцем мы с дочерью все лучше узнавали друг друга, и постепенно я начал понимать, что проводить время с ребенком можно весело и интересно. Иногда в моменты подстройки я на несколько драгоценных часов полностью растворялся в ритмах ее мира. И то, что это был мир детских площадок и сырных палочек, даже радовало меня – там я мог забыть о своих взрослых тревогах.

Одной из первых наших совместных игр была игра в доктора. Дочке тогда страшно нравился диснеевский сериал “Доктор Плюшева”, где маленькая девочка лечит свои игрушки. В нашей версии игрушкой был я. В начале игры дочка расспрашивала, что у меня болит. Она осматривала мои руки и ноги и требовала объяснить происхождение каждого шрама или синяка. Вот тут я порезал колено, и мне наложили шов. Вот тут я ударился голенью о дверцу машины. Этот палец у меня кривой с тех пор, как я упал с велосипеда и получил перелом. Потом она доставала свой игрушечный докторский чемоданчик и приступала к лечению при помощи волшебного фиолетового стетоскопа и мягких прикосновений. При этом дочка проявляла недюжинное терпение, какого я от нее совсем не ожидал. В итоге я оказывался по уши в пластыре, бинтах и скотче.

Так шли день за днем. Я думал, что забочусь о своей дочери. Только много позже я понял, что это она заботилась обо мне.