Уроки родительского мастерства

Любовь не требует теоретической подготовки. Она определяет нашу жизнь, неважно, сознаем мы это или нет. Да, ужасные трудности в поисках общего языка с детьми, подобные тем, через которые пришлось пройти Шэрон (а кому удавалось вырастить детей легко и без проблем?), заставляют задуматься, что неплохо было бы побольше узнать о любви. Может быть, если мы будем знать о ней чуть больше, то сможем любить чуть лучше. Может быть, если мы поймем, как работает сердце, никто не сможет его нам разбить.

Наука о любви – это вам не арифметика. Это сплошная путаница, неясности и загадочные переменные. Наука о любви во многих отношениях и не наука вовсе. Однако человечество постепенно накапливает данные, и из них уже начинает вырисовываться знание. Конечно, до практического руководства еще далеко, да и вряд ли его когда-нибудь удастся написать, однако, предприняв небольшое исследование, я начал понимать самое важное в отношениях с детьми.

Долгое время среди ученых шли споры о младенцах, которые не плачут, по крайней мере в тесте по “Процедуре непривычной ситуации”. Мать выходит из комнаты, а ребенок остается спокоен и невозмутим. А когда она возвращается, малыш выражает куда меньше радости по этому поводу, чем плачущие дети. Со стороны это выглядит так, будто ему и одному играть хорошо.

С точки зрения Джона Уотсона, такие дети просто идеальны. Они уже научились быть независимыми! В столь раннем возрасте! А вот Мэри Айнсворт видела в подобном поведении проявление ненадежной привязанности – такой тип она назвала “избегающим”. Она утверждала, что здоровый десятимесячный ребенок должен испытывать тревогу, оставшись без мамы. Если он не плачет, когда мама ушла, значит, что-то не так. В этом Айнсворт и другие приверженцы теории привязанности наиболее резко расходились во мнениях с Уотсоном и его последователями, которые утверждали, что задача родителя – научить ребенка не быть уязвимым. Пусть растет сильным и утешается самостоятельно, считали они.

Может показаться, что ученые раздули теоретический спор на пустом месте: исходных данных очень мало, так ли важно, как их интерпретировать? Однако этот спор имеет серьезные практические последствия. По сути, он упирается в вопрос, насколько мы, люди, автономные существа. Если нам никто не нужен и зависимость от других есть лишь проявление слабости, то ребенка необходимо приучать быть одному. Дети должны учиться справляться с трудностями самостоятельно уже с первого года жизни. Однако если мы устроены так, чтобы полагаться на окружающих, то ребенку нужно уметь просить о помощи, даже если эта просьба поначалу звучит как младенческий плач.

Дискуссия разгорелась особенно жарко в 1980-х, когда авторитетный специалист по психологии развития Джером Каган из Гарварда решительно отринул теорию привязанности, которая к тому времени набирала популярность. Вслед за Уотсоном он заявил, что стоическая сдержанность “избегающих” младенцев не признак проблем, а преимущество. “Если внимательная и заботливая мать сумела приучить ребенка полагаться на собственные силы и контролировать страх, такой ребенок с меньшей вероятностью расплачется, оставшись один, – писал Каган в своей работе «Природа ребенка». – Хотя некоторые ученые [в частности, Айнсворт] считают таких матерей недостаточно заботливыми, в действительности их поведение может объясняться желанием привить ребенку умение не поддаваться страху и уверенность в своих силах. Возможно, отнюдь не случайно такие дети лучше справлялись с непривычной ситуацией, когда мать выходит из комнаты, оставляя их в одиночестве”. Иными словами, то, в чем Айнсворт видела ошибку, Каган рассматривал как достижение. По его мнению, мать не должна бояться покинуть ребенка хотя бы на минуту, а то, что ребенок не плачет, оставшись один, не является свидетельством ненадежной привязанности.

Как же понять, кто прав в этом научном споре? Одна из первых попыток была предпринята в городе Билефельд, промышленном центре Северной Германии. В 1976 году ученые супруги Клаус и Карин Гроссман начали отслеживать развитие сорока пяти младенцев, родившихся в полных семьях. Наблюдение начиналось с самого рождения – Карин делала первые записи прямо в родильном отделении. Когда Гроссманы приступали к своему многолетнему исследованию, они предполагали повторить эксперименты Айнсворт. Однако они столкнулись с неожиданным поворотом в своем эксперименте: в тесте по процедуре “Непривычной ситуации” немецкие дети вели себя совершенно иначе, чем испытуемые Айнсворт. Если в ее экспериментах примерно две трети младенцев демонстрировали надежную привязанность, а оставшаяся треть – избегающий либо сопротивляющийся тип, то у Гроссманов результаты распределились строго наоборот: две трети детей имели ненадежный тип привязанности. Что еще более интересно, такое отклонение произошло преимущественно за счет детей, которые не плакали, когда мать уходила. В немецком эксперименте почти половина испытуемых была отнесена к избегающему типу, что в два с половиной раза больше, чем доля таких детей в экспериментах Айнсворт с участием американских семей из среднего класса.

Каган увидел в таких результатах доказательство своей правоты: в избегающем поведении нет ничего плохого. “Можно ли заключить на основании этих данных, что среди немецких детей гораздо больше тех, кто имеет «ненадежную» привязанность, чем среди американских? – спрашивал он. – А может быть, немецкие дети просто лучше умеют контролировать страх?” Он считал, что правильный ответ очевиден: детей надо учить справляться со страхом. Гроссманы поначалу согласились с такими выводами, предположив, что столь высокий процент избегающего поведения – следствие традиционного немецкого подхода к воспитанию. “Немецкие матери ценят умение обходиться своими силами, поэтому они не столь отзывчиво реагируют на детский плач, особенно если не видят серьезной причины, – говорила Карин Гроссман в интервью психологу Роберту Карену для его книги «Истоки привязанности». – Думаю, в старые времена в Пруссии абсолютный самоконтроль считался высшей добродетелью. В идеале человек не должен был ни при каких обстоятельствах беспокоить окружающих своими проблемами”.

Однако когда испытуемые подросли, Гроссманы были вынуждены пересмотреть свои взгляды. Дети, которые в младенчестве вели себя сдержанно, с возрастом стали испытывать трудности. В пятилетнем возрасте дети с надежной привязанностью показали себя лучше. Они более сосредоточенно играли, легче переносили конфликты со сверстниками, а когда расстраивались, чаще обращались за утешением. (Избегающие дети, напротив, по-прежнему полагались только на себя, даже если рядом был кто-то, кто мог им помочь.) Эти поведенческие модели сохранялись и дальше – в подростковом возрасте и ранней юности. В шестнадцать лет избегающие дети с трудом обзаводились новыми друзьями. К двадцати двум годам мало кто из них мог сказать, что пережил или переживает надежную романтическую привязанность. В итоге Гроссманы признали правоту Боулби: существует “четкая зависимость между опытом отношений с родителями и способностью к крепким привязанностям в зрелом возрасте”.

В чем же причина того, что у людей формируются такие разные модели поведения? По мнению Гроссманов, все дело в том, как ребенок реагирует на неприятные обстоятельства. Когда испытуемые достигли старшего подросткового возраста, ученые опросили их, какие наиболее близкие отношения у них сложились и какой самый тяжелый опыт им довелось пережить. Потом Гроссманы проанализировали расшифровки интервью по типам психологической адаптации, выведенным Джорджем Вейллантом на материале программы Гранта. Оказалось, что те испытуемые, кто в тесте “Непривычной ситуации” продемонстрировал надежную привязанность, гораздо лучше справлялись с жизненными трудностями, реагировали на них более здоровым образом, в том числе обращаясь за помощью к близким. У них сложились более крепкие отношения с близкими, потому что они не боялись показать свою слабость.

Если в начале исследования Гроссманы утверждали, что преобладание избегающего типа объясняется “традиционным немецким подходом к воспитанию”, позже они поняли: дело не в этом. После серии наблюдений за семьями в домашней обстановке стало ясно, что во многих случаях избегающая привязанность формировалась, потому что в таких семьях “матери ведут себя менее отзывчиво и проявляют меньше желания помочь, родители проявляют меньше ласки при физическом контакте, с меньшей готовностью реагируют на плач ребенка, более резко и грубо берут детей на руки”. Это не культурная традиция – это существенный недостаток местной культуры, влекущий за собой серьезные последствия. “Мы пытаемся противостоять распространенной идее, что на детский плач не стоит обращать внимания, потому что он только укрепляет легкие, – говорит Карин Гроссман в интервью Роберту Карену. – Что детей надо приучать к независимости, что лучшее наказание – отстраниться от ребенка, не давать ему чувствовать свою любовь. Нам вновь и вновь приходится объяснять, что именно те дети, чьи матери наиболее отзывчивы, вырастают наиболее независимыми”.

Хорошая новость заключается в том, что наша культура воспитания, похоже, развивается в правильном направлении. Трудно уследить за изменениями, если они происходят в семьях, вдали от посторонних глаз, однако практика показывает, что наши родители становятся лучше. Надежные привязанности все больше преобладают в нашем обществе. Первый признак прогресса – американские родители стали больше времени проводить с детьми. В 1965 году матери в среднем заботились о детях 10,2 часа в неделю. К 2008 году этот показатель вырос до 13,9 часа. Время, которое отцы посвящают детям, увеличилось с 2,5 часа в неделю (т. е. 21 минуту в день) в 1960-х до 7,8 часов, т. е. более чем в три раза.

И внимание, проявленное к детям, похоже, начинает приносить плоды. Чтобы разобраться, почему это происходит, можно вспомнить классический эксперимент Майкла Мини, в котором крыс заставляли проходить сложный лабиринт с водой. (Это стандартный тест для оценки интеллекта крыс.) Долгое время считалось, что крысы, которым это упражнение дается лучше, умнее от природы, т. е. их интеллектуальные успехи объясняются наследственностью. Однако Мини и его коллеги заметили, что лучше всего лабиринт проходят крысы, чьи матери проявляли к ним больше внимания, больше времени посвящали вылизыванию и уходу. Крысята, которым достались менее заботливые родительницы, как правило, проходили лабиринт дольше. Чтобы проверить, насколько значительную роль играет родительская забота, Мини провел эксперимент с новым поколением крысят: “подбросил” детенышей менее заботливых самок тем, кто уделял вылизыванию больше внимания. Если бы все зависело только от генов, такая подмена не повлияла бы на результаты: крысы проходили бы лабиринт одинаково хорошо или плохо, независимо от того, кто их вырастил.

Но эксперимент показал обратное: детеныши “глупых” крыс, выращенные заботливыми самками, показывали хорошие результаты теста. Кроме того, оказалось, что у них образовалось больше NMDA-рецепторов, которые, как считается, отвечают за память и обучаемость. Получается, что в развитии когнитивных, т. е. познавательных способностей важнейшую роль играет отзывчивость родителей, особенно если детеныши изначально находятся в группе наибольшего риска.

Вы можете спросить: какое отношение развитие крысят имеет к человеческому интеллекту? Между тем с 1940-х годов зафиксирован стабильный рост индекса IQ у людей, в среднем на три балла за десять лет. Эта закономерность носит название эффекта Флинна. Эффект особенно выражен для малых значений на графике нормального распределения, т. е. с годами сокращается доля “умственно отсталых” людей. Если у человека, родившегося в середине прошлого века, был IQ 100 баллов, то у его внуков индекс интеллекта составит около 118, что превышает стандартное квадратичное отклонение.

Существуют разные гипотезы, объясняющие эффект Флинна. Одни ученые ссылаются на усовершенствование системы образования, другие – на то, что люди стали лучше питаться. Однако эксперименты Мини доказывают, что и родительская забота может самым решительным образом повлиять на интеллектуальные успехи. По мнению Джеймса Флинна (в честь которого назвали эффект), важным фактором стало сокращение среднего размера семьи, происходившее все эти годы. В маленьких семьях родители могут уделять детям больше внимания и вести себя с ними более “либерально”, т. е. подолгу беседовать и “всерьез отвечать на вопросы вроде: «А что будет, если…»”. Подтверждением этой теории могут служить данные о быстром росте средних показателей умственного развития у младенцев. Получается, эффект Флинна начинает проявляться уже в первые годы жизни, когда развитие детей зависит преимущественно от родителей. (Если бы причина была в педагогике, улучшение показателей начиналось бы со школьного возраста.) Возможно, нынешние дети умнее, потому что нынешние родители лучше о них заботятся.

Только не нужно думать, что все повышенное внимание современных родителей сводится к тому, что они восторженно подстраиваются под своих детей. Вовсе нет. Похоже, современный подход к воспитанию отражает общую смену приоритетов: люди начали понимать, что ничто на свете не заменит времени, проведенного с ребенком, и что близкая привязанность, сложившаяся в детстве, определяет дальнейшую жизнь человека. Дженнифер Сениор в книге “Родительский парадокс. Море радости в океане проблем” цитирует социолога, который говорит, что когда-то дети в Америке были всего лишь рабочей силой: они должны были помогать семье зарабатывать на хлеб. Сегодня же “они обуза для кошелька, но сокровище для души”.

Но ведь с этим не поспоришь, верно? Что может быть дороже детей? Многолетние исследования, такие как программа Гранта, позволяют увидеть, что родительские обязанности и заботы, которые для нас нечто само собой разумеющееся, на самом деле стали частью нашей культуры относительно недавно. Это и есть главное отличие современной семьи. Испытуемые из исследования Гранта росли в обеспеченных семьях, их детство пришлось 1920–1930-е годы. Их ранние воспоминания – бесконечное перечисление того, как родители отвергали их попытки сблизиться. Эти родители, следуя “научному” подходу Джона Уотсона, изо всех сил старались не баловать детей вниманием. Долгое время наука не принимала любовь всерьез – и вот результат: ученые наставили родителей на ложный путь, который принес много бед. “Мне кажется, множества личных трагедий можно было бы избежать, если бы в нашем обществе существовали более сложные представления о роли привязанности, – говорит Шэрон Розиа, консультант по усыновлению. – Не всех, но многих трагедий”.

В этом и заключалась благородная цель Джона Боулби: предотвратить трагедии, сделать так, чтобы люди не разбивали друг другу сердца. Пытаясь постичь природу любви, он прежде всего стремился найти способ помогать людям решать их проблемы. К сожалению, лишь спустя полвека теория привязанности оформилась достаточно, чтобы превратиться в методику, которую психотерапевты применяют, работая с семьями, нуждающимися в помощи. Один из наиболее ранних шагов в этом направлении сделала Димфна ван ден Бум из Лейденского университета.

Объектом ее исследования стали сто “легковозбудимых” младенцев из семей с низким уровнем дохода. Уровень возбудимости и раздражительности она определяла по тому, как часто, громко и долго ребенок плачет. Более ранние исследования показали, что такие дети наиболее подвержены риску формирования ненадежной привязанности, так как у их родителей не хватает сил выносить постоянный плач.

Ван ден Бум случайным образом разделила детей на экспериментальную и контрольную группы. Родителям экспериментальной группы на протяжении шести часов рассказывали, как обращаться с детьми, чтобы у них сформировалась надежная привязанность. Акцент в этих наставлениях делался на важности “восприимчивого и заботливого отношения к детям”. За три коротких занятия матери узнали, как можно определить причину плача, и научились эффективным методикам, позволяющим утешить ребенка. (Ван ден Бум описывает мать, которая включала радио на полную громкость, чтобы заглушить крики младенца. На занятии она узнала, как можно успокоить его.) Кроме того, матерей учили способам весело проводить время с детьми, чтобы их общение не сводилось к слезам, крикам и грязным пеленкам. (“Матерям, в числе прочего, рекомендовали играть с детьми, используя игрушки и простые приемы”.) Спустя год семьи снова исследовали, определяя тип привязанности при помощи различных методик.

Результаты были поразительные. В контрольной группе, не посещавшей занятий, только у 28 % младенцев к 12 месяцам сформировалась надежная привязанность. В экспериментальной группе этот показатель был более чем вдвое выше – 64 % детей продемонстрировали надежную привязанность к матери. Они не просто успешно прошли тест по процедуре “Непривычной ситуации” – Ван ден Бум отмечала многочисленные улучшения, произошедшие в семьях. По ее данным, матери в экспериментальной группе стали более ответственными и ласковыми, а их дети легче переносили неприятные ситуации и охотнее играли с новыми игрушками. Родительские хлопоты не превратились в удовольствие, однако несколько часов занятий научили женщин, как свести проблемы, связанные с темпераментом детей, к минимуму.

В последние годы многие исследователи сумели доказать огромную пользу терапии, основанной на теории привязанности. Данте Чиккетти, психолог из университета Миннесоты, одним из первых стал применять на практике психотерапию “ребенок – родитель” (ПРР). В основе этого метода терапии лежит идея о том, что родители, которые применяют неудачные подходы к воспитанию, на самом деле почти всегда осведомлены о правильных подходах и искренне хотят воплотить их на практике. Дело не в незнании или дурных намерениях. Дело в ненадежном стиле привязанности самих родителей, “который выработался у них в ответ на опыт, полученный в детстве”. Так беспомощность в любви передается от поколения к поколению, словно роковое наследство.

Цель психотерапии “ребенок – родитель” состоит в том, чтобы помочь родителям преодолеть собственное прошлое и осознать, что их печальный опыт влияет на то, как они ведут себя с детьми. Одновременно применяются и другие новые подходы, например, родителей учат по-настоящему слышать своих детей. В совокупности это помогает родителю найти общий язык с ребенком. “ПРР стремится не помочь матери или младенцу, а скорее исправить отношения между ними”, – пишет Чикетти.

Эффект этой несложной терапии многократно оценивали в ходе различных тестов, и всякий раз результат оказывался впечатляющим. Так, в 2006 году Чиккетти провел исследование, объектом которого стали 137 младенцев из семей, известных плохим обращением с детьми, выражавшемся в том, что “родители не могли удовлетворить базовые потребности детей в пище, одежде, безопасности и медицинском уходе”. Конечно же, эти печальные обстоятельства отразились на стиле привязанности, сформировавшемся у детей: только у одного ребенка тесты выявили надежную привязанности к матери. Эти семьи случайным образом были разделены на экспериментальную и контрольную группы. Родители из экспериментальной группы раз в неделю посещали сеансы ПРР, семьи из контрольной группы получали “обычные услуги, доступные в обществе для семей, где выявлено плохое обращение с детьми”. Кроме того, была сформирована и вторая контрольная группа из семей примерно того же уровня образования и достатка, где с детьми обращались нормально.

Через год тест на привязанность провели снова, и эффект ПРР оказался поразительным. В семьях, посещавших сеансы терапии, у 61 % детей сформировалась надежная привязанность к матери – среди благополучных семей из того же социального слоя этот показатель был в два раза ниже. Что же касается контрольной группы из семей, где плохо обращались с детьми, то там надежная привязанность сформировалась менее чем у 2 % детей. Таким образом, Чиккетти доказал, что даже при самых неблагоприятных исходных обстоятельствах отношения детей и родителей можно наладить, если немного позаниматься с родителями. И общество от этого много выиграет. По данным исследования, проведенного в 2013 году Ричардом Ривзом и Кимберли Говард, если “навыки эмоциональной поддержки” наименее успешных родителей повысить хотя бы до среднего уровня – а современные методики вполне это позволяют, – то число беременностей среди несовершеннолетних упадет на 12,5 %, число судимостей молодых людей в возрасте до 19 лет понизится на 8,3 %, а успеваемость в школе повысится на 4,3 %. Другие исследования показывают, что люди, которых в детстве унижали или игнорировали, часто становятся алкоголиками или наркоманами. Ученые из центров контроля заболеваемости утверждают, что неблагоприятный опыт, полученный в детстве, “является причиной формирования наркотической зависимости в двух третях случаев”, поэтому основой борьбы с наркоманией, по мнению исследователей, должна стать работа с родителями. Ральф Уолдо Эмерсон был прав: “Души не спасают пачками”. Изменить мир можно лишь постепенно, возвращая способность к привязанности одного человеку за другим.

Все успехи терапии не означают, что наука достигла пределов знания. Любые попытки разложить человеческие отношения по полочкам всегда будут иметь серьезную погрешность. Не стоит думать, что мы теперь знаем, как правильно общаться с детьми или как восстановить отношения с ребенком. Родительская стезя – вновь и вновь осознавать свое невежество. Все наше знание немногого стоит, когда не удается успокоить плачущего младенца. В такие минуты нам мало дела до революционной теории Боулби или результатов многолетних наблюдений за немецкими детьми. Мы просто отчаянно барахтаемся, пытаясь не утонуть.

Наука не дает простых рецептов. Она не помогает мне уложить спать капризного сына или уговорить дочку почистить зубы. Однако данные об успехах терапии в помощи людям с небезопасной привязанностью помогают мне понять, что важно, а что нет, дают мне опору в хаосе семейной жизни. Многое в наших детях нам изменить не под силу: наследственность накладывает свои ограничения. Однако только от нас зависит, какой тип привязанности сформируется у ребенка, а тип привязанности во многом определит его жизнь. Мы можем научиться отзывчивости и подстройке. Можем попытаться усовершенствовать свою любовь.

Ключевое слово тут – “попытаться”. Я бы очень хотел сказать, что освоил искусство быть идеальным родителем, что у меня больше не лопается терпение, когда дети отказываются спать, и я не скриплю зубами, когда они устраивают свару из-за пластмассовой игрушки. Хотел бы я сказать, что я больше не хватаюсь за планшет, как за палочку-выручалочку, чтобы занять детей, если день не задался. Хотел бы я сказать, что теперь я провожу время с детьми с удовольствием, мне хорошо уже просто оттого, что они рядом, и я не мечтаю потратить это время как-нибудь иначе.

Ничего этого я сказать не могу. Но не очень переживаю по этому поводу, потому что теперь я знаю простую истину: невозможно, да и не нужно быть идеальным родителем. Когда мы растим детей, главное – это привязанность. И это единственное научное открытие, из которого родители могут извлечь пользу. Остальное не имеет значения. Большинство умений наши дети освоят и сами. Наше дело – научить их любить и показать, как быть рядом с любимыми, даже если не хочется. Мы должны объяснить, как многого требует любовь, хотя порой она требует нас всех без остатка.

Любовь, как писал поэт Рэндалл Джаррелл, “не помогает нам избавиться от противоречий, однако, добавляя к ним еще одно, заставляет смириться с ними”. То же и с детьми. От них столько хлопот. Им все время что-то нужно от нас: дай, дай, дай… Они забирают все наши силы и приносят сплошные разочарования. Своими слезами они доводят нас до слез. Сколько ни старайся, родительский долг потребует большего.

И мы любим их больше всего на свете.