XXIII
Затишье. Элегия
Волк
«Нам туго, пасмурно и тесно.
Мы друг друга предаём бесчестно.
И бог нам не владыка».
Солнце встало. Сегодня оно было особенно алым – будто бы пролитая кровь замученных вчера Олеаном людей. И пролитая кровь других мёртвых, ныне упокоенных в земле или же сожжённых в пепел.
Я наблюдал за восходом с самого начала, потому как уснуть у меня не получалось. В голове стоял один сплошной белый шум – опять. Но не разжигающий во мне страх, нет, на этот раз он был предостерегающим, ожидающим.
Я думал о том, почему Олеан так изменил своё мнение о нашем мире. Я помнил, как он саркастически пожимал плечами и воротил нос от моих планов по спасению людей. Он был тихим и мрачным, исподтишка убивал других учеников, молча играл со мной в игру «кто кого». И вот постепенно, медленно, размеренно он превратился в Олеана, которого я знаю теперь. Действительно ли изменила его собственная сила или же…
Это был я?
Я помог спасти его. Он ведь знал всё это время о своей болезни. Понимал, что проиграл этот уровень. Как те шутки про апокалипсис, когда радуются, что умерли раньше остальных. Олеан как раз был персонажем этой шутки: все стали бессмертными, а ему не повезло, и он стал умирающим бессмертным. Единственным в своём роде. Но всё же – неудачливым.
И вот теперь он был как все мы – непобедим, не свергнут смертью, жив. Однако проводить свои собрания он решил до того, как ему сделалось совсем плохо. В какой же момент он обрёл эту веру в самого себя, надежду на будущее, на собственное спасение?
Я не знал. Я смотрел на половину солнца, поднявшуюся из-за горизонта моря, и нервно теребил в пальцах одну из сигарет моего соседа.
Как же горько.
Почему они смогли победить тех Сов – подготовленных взрослых? Скорее всего, они были не такими уж специалистами, насколько я понял, да и людей у Олеана больше. А сюда, недооценив директора, послали всего двоих бойцов, которых застали врасплох.
Неплохо, но откуда это мог знать ла Бэйл? Он оценил обстановку, опираясь на прошлый раз, когда никто из нас даже слова Совам против не сказал?
Я снова затянулся, почувствовал особо сильную горечь в горле и сплюнул.
Всё же это отвратительно.
Я сделал последний вдох и выбросил сигарету.
Казалось, что сейчас вовсе не восход, а закат. Мир казался красным, сломленным и перевернувшимся.
Может, на меня всё ещё влияют искажения реальности от Аляски?
Вряд ли. Мир сам себя искажал.
Лёд местами подтаял, что было весьма странно, но вполне объяснимо – климат часто давал сбои в связи с изменениями природы в целом.
Вдалеке, вглядываясь в пылающий огнём горизонт, я увидел мирно плывущее судно. Вряд ли оно направлялось сюда, так как заворачивать в сторону острова явно не намеревалось, устремившись прямо в сторону половинчатого солнца.
Я вдохнул морской воздух, стараясь прогнать мерзкий дым сигарет прочь из лёгких. Я не знал, зачем курил – может быть, отдавал дань своему недругу, сидящему ныне в тюрьме. Лицейской тюрьме, это им повезло. А ведь могли сослать и в менее приятное место.
Ветер сильнее натянул паруса корабля, плывущего навстречу новому дню, и растрепал мои волосы. С безразличием я смотрел сквозь неровную чёлку, спадающую на глаза, на этот мир. Как Олеан это называл? Новый свет?
Определенно, медленный, но верный апокалипсис вовсе не должен был становиться концом. Он был началом новой эпохи.
Мне хотелось в это верить. Ибо мне стало невероятно жаль тех достижений, которых человечество умудрилось добиться. Да и вряд ли даже с идеей обновления мира люди стали бы лучше. В мире существует добро, но неизменно тенью за ним следует зло; они могут переплетаться, и зло зачастую берёт верх. Только вот непонятно, что считать злом, а что – добром. Мир сейчас был настолько ярким в своей мрачности, что все грани размывались. Если они вообще когда-либо существовали.
Ветер снова взвыл, трепля мои волосы и охлаждая лицо свежестью моря. Мои тёмные вихры не мешали мне созерцать мир, увенчанный погибающей звездой, словно нимбом смертельно больного ангела. И несмотря на усталость, несмотря на то, что мой организм требовал сна, мой разум не мог успокоиться.
Он пылал. Подобно загорающемуся дню. Одному из тех дней, которые ознаменуют собой начало этого самого пресловутого нового света.
Я закрыл глаза, впитывая пейзаж остальными чувствами.
* * *
Я спускался в подвальную часть лицея. Обшарпанный пол бывшего за́мка здесь казался будто бы более сырым: складывалось впечатление, что вода просочилась сквозь стены. Даже запах был чуть более затхлый, но одновременно и более морской. Запах солёной пучины.
Несмотря на старый стиль строения, двери были поставлены вполне себе новые и крепкие. Специально оборудованные для таких, как Олеан, Гоголь, Дэмиан и так далее. Для преступников.
Впрочем, называть их так было неправильно. Скорее они любили нарушать закон. Одно и то же? Вероятно, не совсем. Но учитывая ситуацию, в которую попали мы все, трудно оценивать здраво, где ты перешагиваешь границы закона, а где нет.
Двое учителей – Крозье и Юниган: один был сильнее всех физически, а второй – в аномальной магии, стояли на страже юных дарований. Капитан смерил меня суровым взглядом, а физик лишь снисходительно улыбнулся, и пускай в этой ухмылке можно было уловить отблеск чего-то потустороннего, я не уделил этому факту особого внимания. Всё это не имело значения.
Я не смотрел по сторонам, идя мимо запертых дверей, – только прямо перед собой. Я знал, в какой камере сидит Олеан. Я почувствовал вкус крови на губах, но не перестал считывать информацию из исходящих повсюду волн и даже отблесков эмоций.
«Зачем, зачем, зачем ты это сделал?» – молитвенной исповедью доносилось со стороны Джонатана Эрланда.
Перед глазами встала стена огня, охватившего лицей пару-тройку недель назад. Я отогнал ненужные воспоминания, всё ещё не глядя по сторонам. Однако краем глаза заметил, что сквозь одну из решёток на меня с усмешкой воззрился Преображенский. Я пожалел о том, что не смог придерживаться правила не заглядывать в чужие камеры.
Вот от Джонни огнём и не пахло – только в его собственных мыслях, в его собственном безумии. От Гоголя же несло жаром – не теплом, а именно жаром. Тем жаром, которым окутало бы тебя в аду.
Нам так пусто, мрачно и уныло. Нам так мало, тихо и невнятно. Мы после счастья помним, что наступит расплата. В два раза превышающая объём счастья.
Бывает и так, что счастья нет вообще.
Я остановился. Повернулся к камере. Смерил взглядом маленькое окошко в двери.
Олеандр уткнулся лицом в решётки, оставляя от них следы на щеках. Синяки под его глазами казались нескончаемым кошмаром, явившимся прямиком из снов.
– Прилетела божественная птица… Как тебе представление, Коэлло?
– Рысью конь прибежал. Я впечатлён. Я огорчён. Хочется плюнуть тебе в лицо.
– Это называется поцелуем, дружок.
– Забавно. Ты забавный.
Я смотрел на него, пряча руки в карманах куртки. Тут было прохладно. Олеан расплёл свою косичку, и теперь я отчетливее видел чёрные пряди, проступающие в его светлых волосах. Будто бы он поседел в обратную сторону.
– Хэй, слуга огня, ты скажешь мне, зачем пришёл, или продолжишь анализировать вид моей причёски?
– Это был ты, – прозвучало бесцветнее, чем я надеялся. Я мечтал выплюнуть эти слова ему в лицо, но вместо этого сказал их почти мирно, с ледяным оттенком в голосе. – Ты. Не он.
Олеандр сильнее вжался в прутья окошка. Кажется, даже будь они лезвиями, он бы сделал то же самое, исполосовав себе лицо.
Он расплылся в презрительной улыбке. Я снова подал голос. Теперь он звучал лишь холодно, даже сухо.
– Слишком много огня, Олеан. Ты сделал это специально, чтобы я убедился. Ты дразнил меня всё это время. Высовывал язык, как чёрт. Ты помешан на пламени. Дэмиан с его шрамами… Ты не просто так подружился с ним. Совпадений не бывает, бывают только стечения обстоятельств, формирующие жизнь. И их можно фальсифицировать. Так, как тебе надо. Ты управляешь своей жизнью. Ты собираешь её, как пазл.
Он смотрел на меня, и в его глазах-воронках кружился хаос.
– Ты любишь огонь, потому что издревле он был началом конца. Он источает свет, и как же забавно тебе было смотреть, как этот свет всё уничтожает. Но ты выглядишь жалко, ла Бэйл. Ведь ты – тень. И огнём тебе никогда не стать.
На лице Олеандра промелькнул намёк на обиду, но это было лишь мгновение. Наш разговор был тихим, почти сплошной шёпот, который для нас двоих сейчас был громче крика в ночи.
– Быть может, мне не стать огнём. Но тьма всегда зажигает рассвет.
Его улыбка исчезла с губ, и он прошептал ещё тише, чем раньше:
– И ты это знаешь.
Мне было мерзко ощущать бегущие по спине мурашки. Я стиснул зубы и с яростью ударил ладонью по решётке камеры. Олеан отпрянул, снова насмешливо ухмыляясь.
Но мне удалось вовремя просунуть руку и ухватить его за ворот рубашки.
Угроз не потребовалось. Кажется, Юниган встрепенулся, но Крозье остановил его, уверяя, что ла Бэйл заслуживал взбучки.
Я же утонул в потоке информации, вылившейся на меня из усмешки этого вечно скрытного человека, не рассказывающего о особственных секретах даже себе самому. Казалось, что за прошедшее время он слишком погрузился в свои тайны и теперь был рад ими поделиться.
Картинки мелькали перед глазами безумно долгими, нескончаемыми мгновениями.
– Здравствуй, Джонатан.
– Ох, это ты… Привет.
– Ты живёшь один? Как необычно. Впрочем, лицей огромен – Совы предусмотрели большое количество возможных учеников. Могу я зайти? Или лучше убраться? Я всё пойму.
Джонни колебался. Наконец он неуверенно открыл дверь чуть шире и отошёл.
– Да, конечно. Всё равно я только начал разбирать вещи.
Изображение сменилось.
Джонатан лежал в углу комнаты и дрожал. Я смотрел на него, иногда бросая взгляд на нож, который держал в руке. Другой я осторожно прижимал к себе кошку. Она недовольно вырывалась, но не от страха – ей просто не нравилось находиться на руках у кого-либо, кроме Джонни.
– Что ж, Джонатан, – я чувствовал, как дрожат мои руки. Я не всесилен. Мне было жаль животное. Я блефовал. Но убедительно. – Тебе придётся сделать мне одолжение, если ты не хочешь видеть Мехькюр поданной на обед в столовой.
Он едва сдержал слёзы, но кивнул, дрожа в углу. Я подавил облегчённый вздох и погладил кошку, стараясь не задеть её ножом.
– В качестве залога я заберу её. После признания жди её у себя в комнате.
Секунду подумав, я призвал тьму.
Картинка поблекла.
Я посмотрел в лицо Олеандра. Он казался бледным, и его чёрные дыры в глазах и под ними выглядели ещё более необъятными.
– Но зачем…
Олеан неопределённо пожал плечами.
– Я не суперзлодей, чтобы выдавать свои планы. Впрочем, без этого быть злодеем не так весело, – предположил он, никак не реагируя на то, что я всё ещё сжимал ворот его рубашки, вероятно, слегка придушив.
Я протянул сквозь решётку вторую руку и вжал парня в дверь, ближе к себе.
– Зачем. Ты. Поджёг. Лицей?
Кровь с подбородка стекала мне на куртку. Олеан заметил это с неприкрытым удовольствием. Я снова тряхнул его. Руки сильно болели. Но я сосредоточился.
И закрыл глаза.
Снова картины прошлого встали передо мной ожившим трупом.
Я рылся в столе директора. В папках, в отчетах. И тут заметил то, что искал: кучу документов на всех учеников. Пролистал их. Про себя отметил важные – Дэмиан Куин, Эндрю Куин, Август Сорокин и Коэлло Хэллебор. Я схватил бумаги и призвал тьму. Улыбаясь, вывел на столе директора послание перочинным ножиком:
«Смерти нет».
Я отпустил Олеана. Жутко болела голова. Я забыл, как звали мою мать. Чёрт. Тупые способности. Тупое равновесие.
Я отстранился от двери ла Бэйла и впечатался спиной в другую камеру. Попытался отдышаться, схватившись за голову.
– Молодой человек, вам плохо? Как вас там… Хэлл?
Эрнест Юниган уверенно шёл ко мне своей несколько расхлябанной и нерасторопной походкой. Я молчал. Он бы всё равно не поверил бы, если бы я сказал, что всё в порядке.
– Вас стоит отвести к врачу, – громко подытожил Юниган, беря меня за плечо. Олеан провёл пальцем по своей решетке, создавая тем самым режущую слух, унылую мелодию.
– Да, врача. Приведите врача, – он сухо улыбнулся. – Мне он тоже нужен.
* * *
Я стоял в ванной и умывался ледяной водой. Иногда приходилось переключать кран на тёплую, чтобы отмыть остатки присохшей крови возле носа. Обезболивающее не особо помогало, но голова перестала кружиться так, будто бы я летел прямиком в пропасть, на дне которой ждали миллионы источающих яд игл.
Я остановил взгляд на человеке, которого видел в отражении. С полной уверенностью я мог сказать, что это был Коэлло Хэллебор. Но был ли он мной?
Волосы стали длиннее, нечёсаные и оттого немного завивались. Глаза казались удивлёнными, и чем больше я себя рассматривал, тем больше они походили на зрачки кошки, разглядывающей добычу. Будто бы сужались. Лицо было бледным, и даже веснушки слегка выцвели, но всё равно виднелись россыпью созвездий на лице. И тени. Тени под глазами – куда крупнее и тяжелее, чернее, чем были в последний раз, когда я себя вот так разглядывал.
С ужасом я осознал, на кого стал теперь похож.
Я оттолкнулся руками от раковины и взял полотенце, но уже собираясь поднести его к лицу, заметил давно засохшее и въевшееся в ткань пятно крови. Моя или ла Бэйла?
Я кинул полотенце на пол и вышел из ванной, мрачно вытирая мокрые руки о собственные штаны.
«Ты знаешь, каково быть тенью, Коэлло. Ты знаешь».
Белый (?) Ворон
Врача они привели, так как Коул мрачно заверил, что мне и правда требуется помощь. Да и в принципе многие уже были в курсе, что я тяжело болен. Ведь я отсутствовал на занятиях долгое время.
Интересно было наблюдать за тем, как мир вокруг меняется, как только узнает что-то новое о тебе. А может, он и не менялся? Может быть, всё так и было. Отныне лишь всплыло наружу.
Пожалуй, так и есть.
Вселенная никогда не была благосклонна хоть к кому-нибудь. Точно не из нашего мира.
Меня вели в наручниках по школе. Врач шёл рядом, холодно глядя перед собой. Он меня не боялся, и я знал, что он окажется в итоге на моей стороне в этой войне. А даже если не будет – я ему вреда ни за что не причиню. Добро за добро.
Крозье остался внизу, а рядом, помимо врача, шагал Эрнест Юниган. Наручники сильно натирали запястья, но я старался игнорировать этот факт, глядя в лица учеников, которые повылезали из своих комнат, чтобы посмотреть на меня.
На меня.
Они все глазели на меня.
Внезапно мне захотелось спрятать взгляд, закрыться прочь от всех этих людей, исчезнуть, раствориться в тенях, но это противоречило моему плану…
Вместо этого я натянул улыбку, прекрасно чувствуя, что выглядит она вовсе не как улыбка, а как оскал дикого зверя, и расправил плечи, глядя перед собой.
Все они смотрят на меня.
На меня.
Будто бы меня ведут на расстрел.
Что же, до этого ещё далеко.
Кто-то выкрикнул:
– Смерти нет!
Кажется, теперь я улыбнулся искренне.
На того, кто озвучил лозунг, шикнул один из взрослых – охранник или учитель. Но с другой стороны раздался ещё один утвердительный возглас:
– Смерти нет, и вы нас не запугаете.
Молчание.
Никто не затыкал им глотки.
Мы зашли за угол, приближаясь к медицинскому кабинету. И только почувствовав дурманящий запах лекарств, я понял, насколько был слаб всё это время. Поэтому Хэллебор сумел прочесть мои воспоминания. Впрочем, ещё и потому, что я дал ему это сделать. Я хотел, чтобы он знал. Коул должен знать.
В дверь постучали. Врач уже хотел было прогнать очередного зеваку прочь, но в комнату зашёл человек с окровавленной рукой.
Разбитые костяшки. Взъерошенные волосы. Пустой взгляд синих глаз.
Он метнулся ко мне.
– Бэйл, – сказал он, опуская приставку «ла». Верх неуважения. Я нахмурился, не делая больше попыток улыбнуться.
– Хольд, – вернул ему грубость я.
Врач встал между нами, обрубая появившуюся нить электричества.
– Снова, Мейерхольд? Кажется, я уже говорил тебе: если сломаешь руку, я запру тебя в больничном крыле навечно. Будешь есть невкусные каши с ложечки и резать вены ей же.
Он пододвинул стул и кивнул на него парню. Мне же он указал на койку.
– Сейчас я подготовлю твоё лекарство. Эрнест! Будьте добры, снимите наручники. Они помешают установке катетера. А ты садись, не стой.
Аарон, явно сомневаясь, слушаться или нет, всё же опустился на стул. Его костяшки сильно кровоточили. Судя по всему, он избивал. Кого-то или что-то – нетрудно определить: был бы кто-то, то он тоже находился бы сейчас тут. Если, конечно, Аарон его не убил. Но вероятнее всего, швед молотил кулаками стену или дерево.
Достав из шкафчика лекарства, врач подозвал медсестру и велел ей обработать рану Аарона. Эта ссадина была чертовски страшной – меня бы не удивило, если он и правда сломал себе кости или…
– Вывихнул запястье, – подытожила медсестра. – Как и говорил доктор – доигрался.
– Это было не баловством, – безучастно заметил Аарон. – А попыткой никого не убить.
При слове «никого» он метнул ядовитый взгляд на меня. Его глаза были словно аконит – синие и отравляющие.
Юниган тем временем снял наручники и молча удалился. Он не выглядел озлобленным, но явно был настороже.
Пока медсестра отчитывала Аарона, попутно фиксируя запястье, врач достал один из пузырьков, не так давно выданный нам Лукой. Затем велел мне лечь на койку и закатать рукава, что я и сделал.
Снова последовала процедура установки катетера.
Чертовски неприятное действие.
– Готов?
Я неопределённо пожал плечами. Люди привыкли в ответ на это движение делать то, что считали нужным сами.
– Молодец.
Вскоре я отключился. Я знал, что мёртв.
Я мёртв.
Должен быть мёртвым какое-то время, чтобы жить…
Но что-то пошло не так.
Я ведь должен был уже проснуться, должен. Нечем дышать…
Я открыл глаза, пытаясь схватить ртом воздух.
Врач и медсестра валялись на полу без движения. Юниган тоже лежал у двери, не похожий сам на себя.
Аарон нависал надо мной, накрыв мне рот и нос ладонью, и больно зажимал катетер.
– Где. Генри?!
Он сильнее надавил на челюсть, едва не ломая её. Я пытался поднять руку, но у меня не хватало сил.
Чёртов Аарон. Вышло лишь слабо поднять ладонь, хлопая ею по изрезанной лезвиями руке Мейерхольда.
Он позволил мне говорить, но с катетера руку не убрал.
– Не узнаешь, пока не наступит время.
Его обычно спокойное и безразличное лицо пылало ненавистью. Он схватил меня за плечи и вдавил в койку.
– Ты знаешь, где он? Это всё же был ты, верно? Это всегда был ты.
Я тихо рассмеялся. Уже второй раз за день меня обвиняют в преступлении. Знают ли они хоть что-то, что могло бы помочь им выжить?
– Вяжите меня и казните меня, – просипел я, заливаясь кашлем и хохотом. Он был тихий и слабый, потому что я не пришёл в себя после смерти.
Аарон сдавил мне горло.
– Говори, иначе ты пожалеешь о том, что бессмертен.
– Бессмертие даёт нам возможность вытерпеть любые пытки, Аарон. Конечно, заведи ты меня в подвал и пытай сорок лет, я бы не выдержал, но у тебя нет возможности мучить меня дольше пяти минут, пока другие учителя не заметят беспорядок. А потому твои угрозы пусты и невинны, как шантаж ребёнка нажаловаться матери. К-ха… Генри жив, – его хватка ослабла. – Пока живу я.
Он нервно ухмыльнулся. Это была первая красноречивая эмоция, отразившаяся на его лице, помимо ненависти.
– Это бред. Ты не колдун, чтобы связывать свою жизнь с жизнями других людей.
– Откуда ты знаешь?
Я дотронулся до его уха, призывая тьму.
Взгляд Аарона застыл.
Он услышал исходящий из тьмы шёпот.
И отпустил меня.
– Ты… Я ещё приду за ним. Я его верну. Мне плевать на твои игры в восстания. Мне нужен только мой брат.
Теперь я заметил, что его рука всё-таки перебинтована. Аарон, глядя на медсестру, виновато поджал губы и, наклонившись, аккуратно положил её на свободную койку.
Не говоря ни слова, он вышел, отпихнув ногой Эрнеста.
Я тяжело вдохнул воздух, захрипев.
В комнате царила тишина. Никто не шевелился.
Только переливалось лекарство из катетера в некогда заражённую кровь.
Волк
В свете последних событий уроки были отменены. Всё это время любая учебная муть была для меня как в тумане.
Я рассматривал чертежи, чувствуя, как оно приближалось. То, от чего я так сильно старался сбежать всю свою жизнь, начиная с тринадцати лет.
Не подростковый возраст, конечно, нет. Впрочем, скорее всего, это было одной из причин.
Я так сильно старался избегать этого.
Чувства собственной беспомощности. Бесполезности.
«Почему ты не заплатил ещё вчера? В чем дело-то опять?!»
Не мог помочь финансово. Виновен.
«Сковырнулась».
Не мог спасти жизнь. Виновен.
«Он не отвечает на звонки. И никогда не ответит».
Не мог вернуть ушедшего брата. Виновен.
«Кем ты стал, Коэлло? В детстве ты был другим. За что мне всё это…»
Я не должен был даже быть на свете. Виновен.
С ненавистью посмотрел на зарисовки механизма. На краткие пояснения к деталям. На формулы и расчёты. На свой плод фантазии, судя по всему, продукт и в самом деле феерически провальной идеи.
Это чувство. Чувство жалости к самому себе. Оно бесило особенно сильно. Оно пожирало изнутри, заставляло бороться, подавить это, перешагнуть через него, через этого монстра. Заставить себя, скрипя зубами – заставить.
И я заставлял. Заставлял. Но сейчас…
Эти воспоминания такие мутные. Я лежал в постели. Кажется, светила луна. Может быть, это просто моя выдумка – насчёт луны. Может быть, ночь была непроглядна.
Точно помню, что это была зима. Ведь я продрог к утру.
Всё так хорошо спланировал, а в итоге… А в итоге – всё к чертям.
Никогда не думал: что было бы, если. Никогда. Не думал и теперь.
Я просто помнил чувство разрушающей пустоты.
И оно пожирало снова. Как чёрная желчь. Как кислота, но убивающая дольше и мучительнее. Убивающая бессмертного. Как эти проклятые паразиты…
Я выключил лампу на столе. В комнате царил полумрак. Ещё была не ночь и даже не вечер, но погода стояла пасмурная, как и настроение всего лицея, который дышал, как запертый в чулан игрок в прятки. Стараясь остаться незамеченным. Но еле-еле сдерживая смех.
Уткнулся головой в стол. Было неудобно. Я подложил руки и лёг на них, пялясь в освещённую темноту.
Я не хотел воскрешать в памяти те воспоминания. Но я их не боялся.
Я опасался того, что эта безысходность меня снова захватит. И больше не отпустит. Вот только вопрос: если сбежать от самого себя можно было тогда, как сделать это сейчас? Вот именно – да никак, Коул. Ты ведь бессмертен.
К худшему или к лучшему, но это так.
Ты бессмертен.
Нет, я не хочу вспоминать это.
Не собираюсь.
Но мои силы, кажется, заправляли балом в этот раз. Мои силы заставляли меня анализировать самого себя, вытаскивать информацию из собственного разума, заполненного туманом.
Моя собственная аномальность хотела причинить мне боль. А может, помочь увидеть что-то.
Но я вспомнил.
Я долго готовился. Как и все, кто собирался сделать это не в порыве чувств, а целенаправленно. Осознав, что больше ничто не имеет смысла. Что ты больше не выдерживаешь. Или выдерживать не хочешь.
Я был мал, но знал, как искать нужную информацию. Тринадцать лет – это тебе не девять. Ты уже умеешь находить всё, что необходимо.
Шкафчик с лекарствами никогда заперт не был – да им и редко пользовались. Таблетки там были либо слишком сильные для обычного гриппа, либо просроченные. Новых не покупали. Только Соарэлле об этом заботился. Но в последнее время даже он странновато себя вёл и редко бывал дома.
И среди этих медикаментов было достаточно тех, что я искал. К тому же, в залежах у знакомых родственников я позаимствовал точно такие же таблетки с теми же побочными действиями. А точнее, с таким же исходом при передозировке.
«Кома. Летальный исход».
Я лежал в постели и смотрел в потолок. В комнате было темно и промозгло. В окно светила луна. Падал снег. Но мне было всё равно.
Мне уже давно было всё равно.
Под подушкой лежали горы пачек с таблетками и одна банка. Я думал. Думал. О чём я думал? Почему я думал именно так? Всё просто. Тьма поглотила. Надежды не осталось. Спасителей не было. Был только холод. Холод и этот снег, напоминающий пепел.
Я присел на кровати, заговорщически посмотрел на дверь. Но она была закрыта. Нет, никто не придёт. Они никогда не заходят, если свет выключен. Если он выключен – значит, ребёнок спит.
Конечно же.
Я достал таблетки. Пересчитал их. Кивнул. Встал с постели, тихо прокрался на кухню. Квартирка у нас была небольшая – это не заняло много времени. Налил в бутылку воды. Прикинул, хватит ли столько.
Возвратился к себе. Снова сел на кровати. Посмотрел в окно. На луну. Хотелось завыть. Но я молчал.
Я открыл крышку и взял в руки упаковки с таблетками. Вывалил, сколько поместилось, на крышку. Как рюмку, опрокинул себе в горло. Мерзко. Часть застряла. Запил водой. Высыпал ещё таблеток. Запивал. Медленный ритуал. Сердце стучало. Оно хотело жить. Оно пыталось вырваться из груди, не желая находиться в этом отравленном теле и с этой отравленной душой. Оно стучало, хотя не могло делать это так сильно. Оно ведь механическое.
Фантазия?
Или могло?
Я всё глотал и глотал эти таблетки горстями и не мог понять, когда это кончится. Но всё только началось.
Я и представить себе не мог, что оно только начиналось.
Молча оценив своё состояние, я поставил бутылку на место и засунул пустые упаковки под подушку. Мне было не важно, если их найдут. Я собирался умереть. Какие тут секреты.
Я умру.
К утру я буду мёртв.
Я прижал руку к шее, ложась в постель. Укрылся, будто ничего не произошло. Будто бы всё в норме. Будто бы я принял лекарство на ночь.
Я пытался понять, участился ли пульс. Мне казалось, что да. Я прижал ладонь к запястью. Оно горело.
Я продолжал лежать. Мне было страшно. Луна просвечивала сквозь шторы. Мне было очень страшно. Я слушал собственное тяжёлое дыхание, свой скачущий пульс, чувствовал поднимающийся жар.
Всё тело горело. Сгорала и моя жизнь.
Я начал умолять.
«Пожалуйста, сердце. Остановись. Остановись наконец. Ты должно было остановиться уже давно. Прекрати. Хватит. Остановись, немедленно. Прошу».
Я продолжал молить неясно кого и неясно зачем. Может быть, самого себя.
«Перестань биться, хватит. Остановись, сердце. К утру ты перестанешь стучать, отсчитывать жизнь. Ты умрёшь. Я умру».
Это была самая длинная ночь в моей жизни.
Но теперь я помнил её смутно. Да и были ночки уже и длиннее.
Когда меня одолевали ужасы во тьме, к примеру.
Но сейчас я ворочался, пытаясь понять, когда наконец это прекратится. Мне было плохо. Я чувствовал, как жизнь уходит. И не знал, сколько времени прошло. Был слишком слаб, чтобы думать.
Потом все воспоминания расплылись. Меня тошнило, причём много раз. На одежду, на одеяла, постель. Я ничего не соображал. Валялся в конвульсиях. Не кричал. Никто не приходил. Все спали.
Снова тошнило. Снова захлёстывала боль. Поражение. Полное поражение.
Тело не хотело умирать. Оно выигрывало.
Я открыл окно. Было невозможно дышать. Воняло блевотиной. Что я не так сделал? Надо было запивать тёплым молоком? Недостаточно таблеток проглотил? Не те препараты?
Дрожащими руками и дрожащим телом я сорвал покрывала, одеяло, наволочку, лёг на голый, заблёванный матрас и обнял себя руками.
Было холодно. Снег залетал в комнату. Проснулся я от ворчания матери. Она закрывала окно. Я окоченел. Почти упал с кровати. Говорил, что, должно быть, что-то не то съел. Она разрешила, нахмурившись, не идти сегодня в школу.
Я ждал, дрожа, пока она поможет застелить постель. Мать убрала всё заблёванное бельё и отнесла в стирку.
Я укрылся с головой и запаниковал: где упаковки от таблеток?!
Вспомнил, что тогда почти бессознательно засунул улики в шкафчик. Я в тот миг уже понял, что всё же к утру не умру.
И я не хотел, чтобы мать поняла, что со мной случилось на самом деле. Чтобы кто-либо понял.
Боялся. Стеснялся. Стыдился. Кто знает?
Я уснул и когда снова проснулся – осознал.
«Я жив, – промелькнуло тогда в голове. – Чёрт побери. Я жив».
И рад этому я не был.
Я болезненно поморщился и потёр глаза одной рукой. Понял, что отключился от мира, задремал, возможно, на полчаса. За шторой мелькнула рыжая голова.
Я, отгоняя воспоминания, снова вытер капающую из носа кровь. Эндрю махнул рукой.
– Извини, ты не запер дверь, – его голос прозвучал безжизненно и вяло. – Аарон был в медпункте, пока там лечили Олеана. Вырубил всех. По слухам. Насколько я понял, это как-то связано с силами Аарона. Потому как я видел врача, и никаких заметных ран на нём не было…
Он устало замолчал. К концу его речи слова начали наезжать друг на друга, сливаясь в кашу.
Я попытался сесть ровнее, но болела шея. Тогда я жестом пригласил Эндрю располагаться на кровати.
Он кивнул. Вид Дрю, которому было не до вежливости, а вернее, было лень даже произнести благодарность вслух, причинял боль.
Я подумал о том, что и его демоны сейчас начали бунтовать.
Олеандр ла Бэйл действовал так на всех. Пробуждал демонов.
К собственному удивлению, я улыбнулся:
– Идиот этот Олеан, да?
Эндрю изумлённо приподнял брови. Но потом поник. Голос его был слаб и тих, словно эта версия Эндрю Куина поблекла и потёрлась, как потёрлась и его душа.
– Идиоты, Коул, – он вздохнул, – не бывают правы.
* * *
Врач запретил Олеану возвращаться в камеру. Оттуда было неудобно следить за пациентом, да и холод никому не идёт на пользу. Доктор также добавил, что недавно заметил симптомы простуды у Джонатана и требует перевести его в какое-нибудь более цивилизованное место либо провести вниз отопление.
Кажется, он был единственным адекватным взрослым человеком в лицее без скрытого безумия и собственных мотивов. Козырных тузов в рукаве. Или джокеров.
Я подумал снова.
Стоило повидать Дэмиана. Вместе с Эндрю. Он ещё не ходил, слишком нервничал, боялся смотреть на брата взаперти.
Я же боялся снова разглядеть в этой темнице собственное отражение.
Но Олеандр был в медицинском кабинете. Мои страхи не были оправданны. И потому я сказал Эндрю накинуть свитер потеплее и отправиться в это подземелье.
На страже теперь стояли не Эрнест с Крозье, а Туманная и один из лицейских охранников.
Суровая женщина смерила нас подозрительным взглядом, наполненным неприязнью, но пропустила на пять минут. На этот раз я без опаски всматривался в другие камеры.
Гоголя уже не было, как и Олеана. Джонатан же – бедный, спятивший парень – всё ещё находился на своём месте, а в комнатке напротив него располагался Дэмиан. Рядом с ним, кажется, была камера Августа.
Эндрю всё время смотрел только себе под ноги, что выглядело нелепо, учитывая его рост. Но когда он понял, что впереди ждёт брат, то бросился к двери, будто бы Дэмиана там держали в заложниках враги.
Постойте-ка…
Он погладил прутья решётки на маленьком окошке и шёпотом позвал брата. Куин-младший встал поближе и смерил Эндрю неприветливым взглядом.
– Я же просил, Дэмиан. Я ведь умолял тебя. Ты невыносим. Абсолютно, окончательно невыносим.
Эндрю опустил голову, не в силах смотреть на изуродованное лицо брата.
Дэмиан молчал. Наконец он поднял руку и сжал кулак на одном из прутьев решетки чуть выше руки Дрю.
– Мы почти ничего не значим. Теперь… мы смерти послушно не ждём.
Я предпочёл отойти подальше и дать им время побыть одним, насколько это было возможно. Я чувствовал себя лишним.
Август безразлично следил за моими передвижениями.
– От Олеана что-нибудь слышно? – наконец тихо спросил он своим хрипловатым голосом, похоже, севшим в расплату за его аномальность.
– Да. Он не вернётся сюда. Но вряд ли просто так вас тут оставит.
Сорокин ужасно выглядел. Весь избитый, с кровоподтёками и старым, до сих пор не зажившим фингалом, порезами на лице и шее.
Чёрные волосы, едва не достающие до плеч, спутаны, но не сильно взъерошены, может быть оттого, что были не самыми чистыми.
Но при всем этом выглядел он до сих пор внушительно. Как Олеан – но порождал не доверие. А страх и ужас перед неизвестным. Перед тем, что тебя сожрёт. Август держал руки в карманах толстовки, состоящей будто бы из заплаток – но в качестве дизайнерского решения, судя по всему.
В ответ он просто кивнул, что-то утвердительно промычав.
Я отвернулся, заметив, что Эндрю хочет поговорить с одноклассником. Я отошёл в сторону и решил пообщаться с Дэмианом сам.
Раздался несколько агрессивный шёпот Эндрю. Либо обеспокоенный. Август молчал, отвечая что-то коротко и сухо, с сарказмом.
Я посмотрел в камеру Дэмиана.
Он ответил мне продолжительным молчанием.
– И ты знал.
Куин-младший неопределённо пожал плечами. «Считай, как хочешь».
– Ты знал.
И я вспомнил. Не украл воспоминания. Размышлял сам.
Сидящий в углу трясущийся Дэмиан, вокруг которого шумели люди, предупреждая о пожаре. Везде царила паника. Человек, панически боящийся огня и не единожды от него пострадавший. Сидел в углу и трясся.
И никто, никто не мог его спасти.
Я не слышал, что Олеан сказал Куину-младшему, стараясь его успокоить. Но это сработало.
И теперь я понял, что он ему тогда сказал. Всего три слова.
«Это был я».
Ворон
Мрачное пение, разносящееся по всему помещению тюрьмы, отражалось от стен и образовывало причудливое эхо. Слов я не мог расслышать, но явно чувствовал, что там упоминается смерть.
– Та-да-та-да-та… – Август тихо напевал на родном языке в своей камере, постукивая пальцами по стене. Наслушавшись, я остановился напротив его камеры. У прохода на лестницу стоял врач, но за мной не наблюдал. Этим были заняты двое охранников – уже не Крозье и не Эрнест. Я постучал костяшками по решётке, привлекая внимание Сорокина.
– К сожалению, выпустили они только меня в силу… физических особенностей. Болезни, в общем. А Гоголя забрал капитан Рыжая Борода – как своего подручного. Видимо, снова нацепит на него наручники или цепи. Проклятый мужик. Что же до вас с Куином… – я понизил голос. Август придвинулся ближе к двери. – Ждите.
Развернувшись, я заковылял по направлению к врачу. Он кивнул, охранники смерили нас настороженными взглядами, и мы начали подниматься по лестнице.
Из медицинского кабинета меня не отпускали – только раз, увидеться с моими друзьями, а Совы, связавшиеся с лицеем, требовали приковать к койке преступника наручниками. Было очень неудобно, ведь так я действительно не мог исчезнуть во тьме даже без установленного аномального защитного барьера. Либо пришлось бы тащить всю постель с собой.
Однако теперь, когда я чувствовал себя снова живым, меня перевели в отдельную комнату с несколькими койками – она была чуть больше стандартного кабинета. Но как только меня притащили из подземных камер и бросили сюда, приковав наручниками, у меня появился сосед. Я понял, что именно он лежал на второй койке – их и было всего две – в предыдущей комнате за шторой, подобной той, что висела у нас с Коэлло.
Я видел, что его ладони тщательно перебинтованы. Пустой взгляд. Потерянность в каждом движении. Не знаю, каким именно образом это можно было бы описать иначе.
Я узнал его. Он обжёг меня на одном из первых уроков по аномальной магии. И забрали его одним из первых.
Юлиан. Он вернулся. И он не в плену.
Но где остальные?
– Где?
Он поднял на меня взгляд. Обжигающий так же, как и его аномальность. Он промолчал и прошёл мимо.
Я просто смотрел. А на что ещё я был способен в данный момент?
Он лёг на кровать, за ним явилась медсестра.
Она помогла больному устроиться и вколола что-то в его вену.
Он уснул.
Я же остался в реальности. Но ненадолго.
* * *
Я вышел из комнаты Джонатана. В руках у меня всё ещё был нож, и я его поспешно убрал. Везде было тихо.
Но тишина не значит отсутствие.
И я заметил присутствие.
– Мориарти… – прошептал он и сделал шаг назад. Он стоял прямо возле двери с бумажным стаканчиком для кофе в руках. Сам напиток явно уже остыл.
В моей же душе было готово вспыхнуть пламя.
Но я попытался успокоиться.
Нет. Не сейчас. Не сейчас. Нет!
– Ты не убьёшь меня, – констатировал факт Генри Лаллукка, показывая на меня стаканчиком. – Спешу тебя огорчить. И что же ты будешь делать?
Кажется, он прочитал в моей ауре угрозу. Он занервничал, но не стал звать Аарона. Это было умно с его стороны. Или нет?
Они жили совсем рядом.
Было ясно, что Генри всё услышал. Все мои угрозы Джонатану. Моё косвенное признание. Хороший слух и не очень плотные двери.
Если он расскажет учителям, они легко проверят наличие Мехькюр у Джонни. Если я её верну, его ничто не остановит, чтобы сдать меня.
Окно было распахнуто. Я набросился на Генри. Он пролил на меня кофе и выронил стакан. Затем перехватил мой кулак, но ему не хватило проворности на то, чтобы увернуться от удара по животу коленом. Любитель кофе скрючился на полу, кашляя. Он кашлял всё сильнее, но, стараясь побороть это, ответил на мой очередной удар, схватив мои руки, сцапавшие его за ворот рубашки.
– Знания… Гонишься за ними, верно, Лаллукка? За словами? За историями?
Он продолжал кашлять. Его рука отпустила мою и потянулась в карман за ингалятором.
Генри не просил его отпустить. Он пытался отдышаться. Я слегка ослабил хватку, потому что его кашель мог привлечь лишнее внимание, да и потом, бить больного – не в моих интересах. Но я ошибся.
Его кашель был притворством. Все знали о его астме, и я попался. Он, наклонившись, накинулся на меня, как бык, головой ударив в грудь, и я оступился и упал в открытое окно. Я схватился за раму рукой так, что побелели костяшки. Генри, уже не кашляя, подтолкнул, оставив балансировать над морем. Я улыбнулся и призвал тьму. Когда я исчез в ней, мой соперник от неожиданности завалился вперёд. Слишком сильно. Он выпал. И свалился бы прямо в морскую пучину, если бы я не появился на его прежнем месте из своей же тьмы и не схватил за руку.
Он вцепился в неё мёртвой хваткой. Впрочем, это было ясно – мёртво вцепился, чтобы действительно не оказаться мёртвым.
– Джокер, – дрожащим голосом выдохнул он. Я схватил его руку сильнее. Я заметил только теперь, что его очки упали вниз, прямиком в воду.
– Ты отправишься к Совам, Генри. И если ты не будешь служить им, пока я за тобой не вернусь, если попробуешь кому-то рассказать – поверь, Аарона ждёт судьба твоих очков. Только в ящике Пандоры. Навечно.
Он смотрел в моё лицо, отчаянно хватаясь за руку. Было холодно. Он дрожал, как и его слова.
– Добро всегда побеждает?
Я призвал тьму вновь и отпустил руку Лаллукки, стряхнув его. Он провалился в темноту.
Я выдохнул и, прикрыв окно, двинулся прочь.
За моей спиной открылась дверь.
Я уже свернул в другой коридор, но услышал растерянный голос Мейерхольда, поднимающего брошенный кофейный стаканчик:
– Генри?
Я резко сел на кровати.
Коул и Эндрю стояли рядом с койкой, мрачно глядя на то, что осталось от их былого друга. Я выругался.
У соседа из ноздрей текла кровь. Её было не так много, как прежде, – уже прогресс. Я хотел было дать ему по носу, чтобы исправить это явление, но меня остановили наручники, всё ещё сковывающие меня и кровать узами брака.
Кажется, Коул научился не только считывать информацию, но и транслировать её в чужое сознание. Потому что во взгляде Куина-старшего читалось не меньше понимания, чем в глазах Хэллебора.
Я устало потёр глаза свободной рукой, которой было не достать до лица соседа.
– Он был прав. Ты и правда Вейдер, – пробормотал он.
Я лениво отмахнулся.
– Ерунда. Он сам хотел знаний. Он их приобрел.
Коул отвернулся. Эндрю безжизненно смотрел в сторону.
Я откинул голову назад и закрыл глаза.
– На смерть, на смерть держи равненье. На смерть.
Коэлло вышел.
Эндрю, с непереносимой болью и горечью на лице, заслонился ладонями, пальцами зачёсывая волосы назад.
* * *
– Затишье перед бурей, – проворчал Крозье, стоя рядом со мной, прямо над душой. На мне не было наручников, но следили теперь пристально. Я всё так же жил в медицинском крыле, но на завтраки, обеды и ужины меня решили пускать.
Я посмотрел на него. Он с презрением добавил:
– Бесполезный демон. Преступник.
Он отвернулся, всё ещё стоя рядом со мной. За столом сидел также Аарон – его после недавней выходки в медпункте отправили в карцер, а теперь тоже следят, особенно учитывая то, что за нами двоими, воюющими между собой, следить намного легче.
Мейерхольд ел, пускай без энтузиазма. Я тоже. Мне не хватало сил. Я был морально опустошён.
Коул и Эндрю на меня не смотрели. Им запрещали подходить ко мне вне палаты.
Тишина в столовой была удушающей.
Гоголя видно не было. Кроме меня с Аароном, рядом были Веймин и Аляска, которые тоже побывали в ящике Пандоры. Но после него – отпустили. Опрометчиво. Впрочем, был в этом какой-то коварный замысел.
Александра сидела со слегка понурым видом, но всё же натягивала улыбку и обсуждала что-то с соседями по столу. Рядом с ней маячила Эстер в коляске. Она перехватила мой взгляд и поглотила своим. Я лишь нахмурился в ответ.
Ребята молчали, но я знал и помнил о том, что мы недавно обсудили. Они навестили меня ночью тайком, и я дал им указания и советы.
Всё уже было более или менее организовано. Многие перешли на нашу сторону, глядя на меня теперь с двух сторон: либо разгуливающего в наручниках, либо лежащего в палате.
Кто-то не чувствовал, что я преступник. Кто-то же был в этом уверен. Кто-то вроде Мейерхольда.
Скоро Веймин и Аляска должны снова прийти ко мне, и я отправлю их туда, где они могли найти оружие. Нельзя использовать только аномальное оружие Гоголя – не все ребята овладели аномальной и не у всех она сильна, а значит, и оружие будет непрактично. Лично я не собирался пользоваться одним сомнительным кинжалом.
Я пообещал, что постараюсь открыть портал спустя пятнадцать минут на том же месте, откуда они бы попали на оружейный склад: для этого мне не нужно было самому покидать лицей. Это место я знал. Мой отец занимался этим. Он был неплохим охотником, и именно он научил меня стрелять. Жаль только, что бизнес по продаже оружия он прикрыл, так как занялся более доступным, прибыльным и легальным делом. Но склад остался. И я всё о нём знал.
Это и было то самое «затишье», о котором сказал Крозье. Он был прав.
Перед бурей.
Ох уж эти моряки.
* * *
Повелителю ветра и повелителю времени можно было доверять. Первый, то есть Веймин, был расчетлив и остроумен, а второй, Аляска, умел замедлять ход времени и менять саму его суть, что делало его чрезвычайно выносливым и осторожным.
Думаю, они будут одними из сильнейших в мире бессмертных.
Я отправил ребят в нужное место и, когда они вернулись, тем же самым способом перенёс их вместе со всем вооружением в одну из небольших пещер на острове – вряд ли кто-то из учителей о ней вообще знал, а если бы и знал, ни за что туда бы не полез. Они также прихватили с собой один из механизмов Гоголя. Аляска попросил закинуть его лично в оружейную непосредственно лицея, напоследок. Эта комната была защищена аномальным барьером, но сила помощника была способна на многое.
В итоге, когда парень активировал оружие, оно оказалось индо-персидским клевцем: сочетанием молота и заострённого наконечника, который выглядел как голова тигра. Сам молот был выполнен в форме руки, которая держала клевец длиной от локтя до кисти. Он пояснил, что ему очень понравилось его оружие, а потому и продемонстрировал его мне. Веймин же разрезал своим аномальным кинжалом наручники, так как уничтожить один магический предмет можно только другим.
Я размял запястья.
– Хорошо, ребята. Я пойду в свою комнату, а вы пока что готовьтесь и предупреждайте остальных. Этот лицей нашёл своих учеников. Он их обрёл.
Я переместился в нашу комнату – ключей у меня с собой не было, а Коул наверняка закрылся. Он сидел за своим столом, не задвинув шторы, и что-то яростно писал в дневнике.
Я тихо подошёл сзади и заглянул.
«Что мне делать? Что мне делать? Что мне делать? Что мне делать? Что мне делать? Что мне делать? Что мне делать? Что мне делать? Что мне делать? Что мне делать? Что».
Он не вздрогнул. Только закрыл ежедневник, который я ему подарил.
– Хэллебор. Коэлло. Коул.
Он погасил свет настольной лампы.
Я кивнул.
– Хочу тебе предложить одну вещь. Знаю, ты злишься. Думаешь – как я ужасен, как упал в твоих глазах… Но дело в том, что дальше всё будет лучше. Менее кроваво. Более справедливо. Просто некоторые люди по глупости не понимают сложившихся обстоятельств, и их приходится временно убирать. Это не страшно. Джонни ведь скоро будет освобождён из тюрьмы.
Он размеренно дышал.
– Так вот, я хочу спросить тебя: не встанешь ли ты на мою сторону? Не вступишь ли ты в мою тёмную уютную обитель? Я не зло, Коэлло. Зло – это ночные стражи.
Он, не задумываясь, ответил.
Я поражённо покачал головой, резко от него отстраняясь. Сказал ему в ответ тоже только одно слово:
– Предатель.
Он не возражал.
Я собрал вещи, переоделся, закинул рюкзак на плечо и призвал тьму, разъедающую всё моё сердце и душу.
– Я рад бы к чёрту провалиться, когда бы сам я не был чёрт! – Коул обернулся. Но меня уже не было.
* * *
Это место напоминало мне все те просмотренные фильмы про старинные времена с подземельями и тюрьмами в них, с крысами и прочими радостями. Впрочем, неудивительно – ведь это был дворец.
Рабочий дворец. Как музей.
Правда, по каким-то странным причинам никто не знал о существовавших здесь подземных ходах, тоннелях и переходах, абсолютно неухоженных, зато сохранивших чрезвычайно хорошую звукоизоляцию от внешних факторов. Уверен, внутри дворца из тоннелей тоже ничего не было слышно, даже с помощью возгласов нимфы Эхо. Я гладил пальцами сырые стены, шагая по крупным ступенькам – намного крупнее, чем строят ступени сейчас.
Это здание фактически было заброшено, но всё же иногда сюда заходили туристы. Бесплатный вход, мало кому известный за́́мок какого-то простого аристократа – ничего интересного. Неудивительно, что такую важную вещь, как потайные проходы, никто не заметил.
Я шагал дальше, разглядывал серые стены и слушал тишину этих таинственных переходов.
Лестница привела меня ещё дальше вглубь – в подземную церковь.
Я натянуто улыбнулся.
Вот оно. Очередное совпадение.
Волк
Я думал, что мы с Олеаном наконец-то смогли наладить контакт. Да, может быть, мы не были лучшими друзьями, но нас многое связывало в умирающей вселенной. Так вышло по стечению обстоятельств.
Но, кажется, это суждение было ошибочным.
Ла Бэйл один раз подметил, что моя фамилия обозначает «морозник» – цветок, в древности якобы лечащий от безумия.
Так и есть, но я знал другую версию происхождения моей фамилии.
Helleborus – это слово часто входило в название состава одного из древних лекарств. Отвар Helleborus niger или Helleborus viridus назначался при так называемой «меланхолии», которую тогда считали физиологическим заболеванием, или просто принимали от безумия.
Только вот чемерица, а именно ей эти отвары и были, никак больного не спасала. Она – своеобразный яд, раздражающий слизистую и вызывающий другие неприятные позывы. Но врачи думали, что таким способом они выводят «чёрную желчь» из организма, а не травят человека.
Вот в чём заключалась проблема.
Чемерица не лечила. Только делала вид.
Мы с Олеаном мало чем отличались, судя по нашим именам. Если они вообще хоть что-то значили.
Я устало опустил голову на стол. Меня душило дурное предчувствие, даже не то что дурное – самое главное, что оно по-настоящему душило.
Кажется, надо было предупредить Эндрю и вместе с ним отправиться к учителям.
Потому что мой сосед, Nerium oleander, явно не на прогулку по ночному острову собрался.
Я вспомнил его последние слова перед уходом.
Так вылечил ли я его?
Только сделал вид.
