XXII
С кем ты борешься, ядовитый цветок?
Белый (?) Ворон
Оказалось, что мир, даже разрушаясь на части, всё ещё был удивительно тесен. Поскольку по рассказу Луки было нереально не поверить в это. В то, что тесен мир, разумеется, впрочем, как и в саму историю парня.
Потому что врать сейчас он просто не мог. Да и я чувствовал, что это правда. И всё было логично.
– Я переехал в Англию прямиком от вас, Коул. Я не мог больше оставаться в нашей семье, в тени отца, да и просто хотел добиться большего. Я знаю, что поступил неправильно, – он пожал плечами, как бы заменяя этим слово «прости». Лука не считал его важным и меняющим хоть что-то. Потому «Хэллеборы не извиняются друг перед другом». – Там я встретил Олеана. Мы, как он уже сказал, – вздох, – были друзьями. Потом настало время нового света, и он стал бессмертным, но я знал, что он болен. Всё время. Когда его… забрали, я принялся изучать эту болезнь, я навещал заражённых и даже наведывался в морги, хотя это было всего раз, ведь тела сразу сжигали. Я изучил вопрос. И, наконец, не так давно в больнице, где я работаю, меня отправили в командировку. Главврач и по совместительству заведующий больницей знал о моём интересе к Сomedenti corpus, а поскольку я и так работал сверхурочно несколько месяцев, он испытывал ко мне доверие. И вот я здесь, в лаборатории, где есть всё необходимое для работы, плюс помогаю иногда здешним врачам. А теперь вопрос к вам – как… нет, впрочем, я не удивлен. Я всегда знал, что мой брат и ты, Олли, те ещё психи.
Коул смотрел в сторону. Его взгляд не выражал никаких теплых эмоций. Наконец он уставился на брата с вселенской обидой и яростью.
– Ты бросил нас. Бросил.
Я молча облокотился о стену, разглядывая различные склянки с жидкостями на столе.
– Успокойся, Хэллебор. Бросил он не только тебя.
Лука отвернулся, словно избегая смотреть на брата. Взгляд самого Коула тоже стал слегка диким, злым. Лука собрался с силами и поинтересовался в замешательстве:
– Вы настолько уже овладели своими силами, что можете легко пробраться в охраняемое здание? Не так уж бдительно, конечно, как какая-нибудь тюрьма, но всё же.
Я кивнул.
– Да. Но ты тоже времени даром не терял, – я смотрел на него. – Не пойму только, зачем было так поступать?
Он знал, о чём я. Коул, конечно же, нет. Но он молчал.
В последнее время сосед вообще стал более молчаливым.
– Я думал, так будет лучше. Ты бессмертен, Олеан. Я – нет.
Лука сел за стол и упёрся взглядом в колбочки.
Коул наконец прервал молчание.
«Ты бессмертен».
– Он не бессмертен, – просто сказал Хэллебор-младший, хотя для меня он навсегда останется просто Хэллебором, а Лука – просто Лукой. – Впрочем, не особо понимаю, с чего вдруг тебя должно волновать бессмертие или смертность человека, если он важен тебе.
Лука поднял взгляд на брата. Снова молчание. Наконец он озорно улыбнулся, а после и вовсе засмеялся.
– А ты изменился, Коул! Стал таким мрачным. Бессмертие так повлияло?
Он с улыбкой посмотрел на меня. Я проигнорировал его намеки.
Коэлло же подошёл к брату и крутанул его вокруг своей оси на лабораторном стуле. Колесики завертелись, а Лука едва успел ухватиться за край стола, чтобы не грохнуться.
– Вот же… оба меня ненавидите, да?
– Абсолютно, – я.
– Несомненно, – Коул.
Лука снова истерично засмеялся. Это был совсем не тот веселый смех, который я помнил – чистый, искренний. Это же был совсем другой, словно исходил от человека уставшего, злого и… надменного. Да, он явно считал своего младшего брата полным кретином. Я слышал уже этот смех. Он принадлежал мне.
Но сейчас доносился из уст Луки.
Он посмотрел на Коула внимательнее.
– Ну и ну, братишка, – он снова засмеялся. – Ты правда ничего не видишь? Да ты ведь такой же придурок, как и я. У нас это семейное. Ты ведь не осознаёшь, насколько стал зависим от этого человека? – он указал на меня. – Ты правда не замечаешь, что ты уже даже повторяешь его слова, ты говоришь и ведёшь себя, как Олеан!
Хэллебор стоял в остолбенении. Его пальцы подрагивали. Волчьи глаза сузились. Это явно начинало переходить в аномалию…
Я подал голос:
– Ты не прав, Лука. Хэллебор постоянно спорит со мной и остается таким же киборгом, помешанным на технике, – ни капли в нём не прибавилось творчества или тьмы. Посмотри в его глаза – они сияют солнцем. Куда ярче, чем твоё «солнечное» имя, кретин.
Коул посмотрел на меня. За последние несколько минут мы только и делали, что перебрасывались взглядами.
Лука перестал смеяться. Он откашлялся и кивнул мне.
– Ты умён, Олеан. И я знаю, что мой брат тоже не дурак. Но ты… явно пользуешься его светом. Не хватает ведь былого, да?
У меня чесались кулаки, но я стоял на месте, вместо этого пустив в ход слова:
– Конечно, пользуюсь, ведь старое солнце уже не светит. Оно мертво.
Лука будто бы опешил от удара. Он погрустнел, и я на секунду снова заметил в нём лучик прежнего света. В его уставшем, сонном лице. Он был почти так же бледен, как я. Хотя не настолько. Ему нужен был отдых, и, может быть, тогда он снова бы засиял.
Но Лука оборвал этот бессмысленный поток обвинений. Коул сейчас казался мне почему-то ниже и несчастнее обычного. Я впервые обратил внимание на его причёску, глядя на него здесь, в полутьме лаборатории: волосы заметно отросли с тех пор, как мы впервые встретились в лицее. Они не закрывали уши, но ему явно стоило вскоре постричься, если он хочет сохранить свой привычный имидж.
Наконец мы оба оказались рядом с Лукой. Он встал со стула, порылся в шкафах поодаль от лабораторного стола и вернулся обратно с небольшой папкой.
– Я так полагаю, вам необходимо лекарство. Только я уже писал в статье, что это невозможно. Убив паразита, умрёт и человек. В случае бессмертия Олеана вряд ли это вообще поможет. Раз бессмертен он – бессмертны паразиты, судя по всему, они каким-то образом высасывают его силы. А яд, способный окончательно убить бессмертного, придумать невозможно.
Коул вырвал из рук брата папку и начал её просматривать. Я наблюдал за ними обоими, разглядывая схожие черты: форма глаз и носа, цвет волос, форма лица. Но по движениям они были нисколько не похожи: Коул был напряжен и зол, что чувствовалось по его зажатой позе, он словно отгородился сейчас от нас с Лукой. Старший брат же был грациозен, аккуратен, расслаблен, и только усталое лицо, помятый халат и лёгкая истеричность сейчас выдавали в нём неидеального человека.
Я откашлялся, почувствовав в горле неприятный ком. Я так ужасно устал и видел отражение своей усталости в лице Луки – он заработался, я – разболелся. В последние дни в моём сознании будто бы всё перестраивалось с места на место, я не мог разложить всё по полочкам, сосредоточиться. Перед глазами всё плыло от банальных попыток читать, еда казалось безвкусной. Я начал жевать собственную губу, уставившись в одну точку – на папку, которую листал Коул. И почувствовал навалившуюся слабость.
Я сегодня использовал много аномальной магии за один раз, был истощён помимо этого болезнью и не мог элементарно думать. Это причиняло физическую боль. Но я просто не могу перестать думать хотя бы на секунду. А потому сейчас мне было больно от болезни, от усталости, от встречи с Лукой и от мыслей.
Как же они резали мне мозг. И душу. Если она у меня была.
Несомненно, она есть…
– Олеан? Всё в… – он остановил себя, понимая, что вопрос прозвучал бы чертовски глупо. Коул сам всё понимал и чувствовал себя едва ли лучше моего – разве что физически. Но он не спал всю ночь или даже несколько последних ночей, и это отразилось на его и без того сломленной потерей матери психике.
Тяжело осознавать утрату любимого существа. Когда этот человек уезжает или просто уходит, вы расстаётесь по определённым причинам, то ты скучаешь, но тогда хотя бы знаешь, что с этим человеком происходит. Он не в аду, не в раю, не переродился, не стал ангелом или демоном, не стал призраком или зомби, не уснул навсегда – ты в курсе, что он жив. Хотя бы чувствуешь это. Но когда человека или даже любимое животное забирает смерть – ты объят этой неизвестностью и пустотой, которая одолевает тебя при мысли, что ты больше никогда не увидишь того, кого любил, к кому был привязан – и не просто не увидишь, а его больше на свете не существует.
Вот что давило на Коэлло. Плюс ко всему – вина. За нелюбовь к матери, за то, что он-то, её сын, бессмертен.
Я всё вижу в его сузившихся аномальных глазах. Они более походили теперь даже не на глаза волка, а на некую помесь узких кошачьих и волчьих голодных очей. О, видимо, на них влияла не только магия, но и новая сущность Хэллебора…
– Нам надо торопиться. Ты совсем побледнел. Даже посинел. Соарэлле, найди мне это, – он ткнул пальцем в папку, видимо, указывая на какое-то лекарство… Стоп, Соарэлле? Это и есть имя Луки? Коэлло – Соарэлле. Забавные у них родители.
Лука напряжённо посмотрел на меня. Ему явно было в новинку то, что я теперь знаю его имя. Мне тоже.
Соарэлле Хэллебор.
Я не упустил возможности и слабо улыбнулся.
– Соарэлле? Это и правда значит «солнце»? Похоже на то.
Коул отмахнулся.
– Soarele – значит «солнышко» с румынского. Он по стечению обстоятельств родился там. А ты его называл Лукой, верно? Что-то библейское.
– Евангелист такой был, – я пожал плечами. – Но происходит вроде как от греческого слова «свет». Или даже «восход». Вот и подумал, что имя подходящее.
– Неплохо, – сказал Коул, мы с ним говорили так, будто бы самого Луки тут не было. Ему явно не очень это нравилось, но он вздохнул, оставил папку брату и отошёл за нужным Хэллебору-младшему препаратом.
Сосед листал папку, отмечая что-то для себя ручкой, которую взял у Луки. Я же понял, что стоять больше не могу, и устало грохнулся на лабораторный стул.
В глазах начало двоиться ещё сильнее – я еле держался, чтобы не закрыть веки и не уснуть, провалиться в неизвестность прямо тут. Ощущение было такое, будто бы вот-вот пойдет кровь из носа, и я отключусь. Но нельзя было.
Коул заметил моё состояние, но промолчал. Он продолжил изучать информацию в папке, и когда закончил, отложил её и принялся что-то быстро писать на полях распечатанного текста. Разбирать его каракули нисколько не хотелось, так что я просто поставил локоть на стол, подпёр лицо рукой и прикрыл глаза на одно мгновение.
Пытаясь отвлечься от своей невероятной усталости, я хотел сконцентрироваться на чём-то, но не выходило. Открываю глаза – всё как в тумане. Весь мир дёргается, как в повреждённой видеокамере. Будто бы помехи в собственном сознании. Совсем не хватает энергии. Такая усталость настолько уничтожает, что ты даже не просто спать хочешь, а впасть в кому на пару месяцев.
Я не заметил, сколько прошло времени. Вернулся Лука. Казалось, что они что-то напряжённо обсуждали всего пару минут, Коул сдержанно жестикулировал, пытаясь что-то донести до брата, показывал внутрь папки, на написанные им каракули. Лука внимательно смотрел, но я плохо осознавал, как именно он реагировал – почти спал на ходу.
Происходило ещё что-то. Я не соображал. Плыл где-то в другом измерении. Я был словно призрак.
– Я попробую. Но это не быстрая процедура, даже если получится. Тебе надо будет вводить определенную дозу лекарства каждый день, несколько раз. Или когда ему будет становиться хуже. За этим надо постоянно следить, оценивать состояние. А как это сделать, имея только одного заражённого и не имея нужных…
– Я понял. Просто подготовь всё необходимое. Ему совсем плохо. И да… – Возникла пауза. Я не видел их, только слышал. Перед глазами плыли цветные пятна, мутные и спутанные. – Что бы между вами ни случилось, ты зря так поступил. Очень зря. Он не бессмертен. А ты – эгоист.
О, я знал, как Лука реагирует на такие заявления. Наверняка он сейчас смотрел на братца с неприязнью. Ведь Лука не считал себя эгоистом. Он считал эгоистами всех остальных.
В этом мы с ним похожи. Правда, для меня эгоистами были почти все, включая меня самого, – но именно почти.
– Это не так, Коул. Я просто хотел как лучше, – я попытался сконцентрировать зрение на нём. – Это просто пережитки прошлого. Олли… – кажется, я слышал тревогу в голосе. Отблеск прежней теплоты. – Ему нужно лечь. Проведи его к койке у стены, пусть ноги согнёт в коленях или вообще поднимет, я за ядом. То есть лекарством, ха.
Я почувствовал тяжесть на плече. Рука Коула. Он помог мне встать, дойти до койки и лечь на неё, хотя я был уверен, что смогу двигаться сам, он крепко меня удерживал, будто я должен был рухнуть в любую секунду. Мне не впервой было ощущать подобное – каждый раз, когда я оказывался на грани потери сознания, кто-то держал меня так. Ну, или же не держал никто.
Я лёг, но ноги не поднял, а Коул не стал настаивать. В конце концов у меня был не приступ, это было последствием долгой изнурительной болезни.
– Дело за малым, но будет больно, Олеан. И я хочу попросить тебя… – он присел напротив койки, так, чтобы его лицо было на одном уровне с моим. – Выдержи это.
Я секунду пытался сфокусироваться на нём, но безуспешно. Я открыл рот, пускай губы и дрожали от усталости:
– Я переносил и худшее. Ерунда.
Он положил ладонь на мою руку, похлопал по ней и встал, оглядываясь на вошедшего Луку.
– Пойдёмте в операционную. Там есть всё нужное.
Он кивнул. Я, медленно сев и так же медленно встав, подошёл к ним и прикрыл глаза ладонью.
– Лишь бы уже наконец это прекратилось.
Зрение наконец немного прояснилось, хотя картинка мира всё ещё эпилептически дрожала.
Коул отвёл взгляд, молча соглашаясь с моими словами. Только вот он хотел прекратить в своей жизни совсем иную боль.
Лука отвернулся. И я знал, что он тоже больше всего на свете хочет закончить начатое.
Хэллеборы всегда доводят обещанное до конца, кажется.
А я в принципе готов был умереть ещё разок.
Одной смертью меньше, одной больше – я уже потерял счет своим жизням.
В ушах жалобно заныла скрипка.
Волк
Брат положил Олеана на койку в операционной комнате медицинского отделения. Не знаю, что именно тут лечили, но зато мы нашли необходимые предметы: капельница, шприцы.
– Я не уверен, что стоит вводить лекарство через капельницу. Долго. И много. Первый раз надо пробовать ввести в вену.
Кажется, Олеан нервно дернулся, но промолчал.
Соарэлле кивнул. Он помыл руки, надел перчатки и достал шприцы. Я же держал в руках колбочку с лекарством-ядом, которое мы быстро отлили из уже существующего, хотя по пути ещё обсуждали, действительно ли наш пациент умрёт от яда для паразитов. В итоге только посоветовал добавить трамал, чтобы Олеан страдал чуть меньше от приёма препаратов внутривенно. Состав он менял не настолько кардинально, чтобы полностью устранить воздействие яда, но достаточно, чтобы для человека процедура была менее невыносима.
– Держи его руку, вдруг дёрнется. Кажется, Олеан не особо любит шприцы.
Я передал ему лекарство-яд, он наполнил им шприц и подошёл к ла Бэйлу. Одной рукой я придерживал запястье больного, второй – плечо.
Всё происходило быстро, но и безумно медленно одновременно. Тот самый момент, когда ты не знаешь, получится у вас что-то или нет.
Без предупреждения брат просто сразу вставил иглу в сильно посиневшую вену. Я держал ла Бэйла. Он начал содрогаться. Кажется, что-то бормотал.
– Нет, пожалуйста, не надо… Прекратите…
Настолько больно?
Он дёрнул головой.
Ну конечно больно. Мы же, грубо говоря, убиваем его. Вводим яд. Но иначе нельзя – кто знает, как подействует обезболивающий препарат в сочетании с новым, не испробованным веществом?
Олеан тяжело задышал. Лекарство теперь было в его крови и текло по венам, распространяясь по всему телу. Он издал рычащий звук, потом замолк, и я отпустил его, пока брат обрабатывал место укола, прижимая его ваткой со спиртом.
– Тише, тише. Коул, может, всё-таки стоило вколоть сразу же обезболивающее?
– Ты что, совсем идиот? Мы ведь добавили его в формулу твоего препарата. То, что у нас сейчас есть – лучший вариант.
Введение обезболивающего заранее могло плохо повлиять на действие яда, а потому легче было сначала всё рассчитать и соотнести дозу с общим количеством вводимого лекарства. Впрочем, может быть, я просто ошибся… В очередной раз.
Думать не было времени. Мы говорили быстро, без лишних сантиментов. Олеан молчал. Я наклонился, чтобы проверить его пульс, однако в этом не было надобности. Больной начал резко дёргаться, как от эпилептического припадка, но не успел Соарэлле что-то предпринять, как это тут же прекратилось. Пустые глаза мертвеца смотрели в потолок. У меня перехватило дыхание.
– Он… он…
Брат в ужасе смотрел на происходящее, будто бы видел такое не в первый раз и заново переживает какой-то страшный момент. Но я знал, я чувствовал, что это ещё не всё. Я не раз видел смерть Олеана, и сейчас…
– Так быстро? Почему подействовало так быстро? – Соарэлле схватился за волосы в своих докторских перчатках, потерянно глядя на тело.
– То, что я добавил в яд, видимо, ускоряет процесс распространения и размножения клеток. Ты и сам это осознаёшь. Ты просто в шоке.
– Да. Я в шоке.
Оставалось ждать. Возможно, попробовать помочь Олеану вернуться – порыться в информации у него в сознании, отыскать выход из состояния, в котором он находился. Ведь он пережил уже столько смертей, столько…
Мы с братом ждали около часа.
Он ходил по лаборатории, нервно поддёргивая рукав халата, я же ничуть не менее нервно писал что-то на листе бумаги.
Надо было себя занять, но думать не получалось. Потому я выводил какой-то бред:
«Пересчитывая в минутах последних мгновений жизни остатки собственных воспоминаний, он смеялся и бился лбом о стекло, пытаясь осознать тленность бытия и собственный смысл жизни, раздумывая над тем, может ли выйти из пробирок для оживления погибающей души необходимое лекарство, переосмысленное или же переделанное неопытным хирургом под названием сознание. Сколько бы ни было в наших смертях жизни и в наших жизнях смертей, всё в итоге приходит к одному финалу – смертельная жизнь и жизненная смерть. Смерть. Смерть. Смертьсмертьсмертьсмертьсмертьсмертьсмертьсмертьсмертьсмертьсмерть».
Я зачеркнул последние несколько слов «смерть» и заметил на себе внимательный взгляд старшего брата.
Впрочем, братом мне считать его уже не хотелось. Просто Соарэлле. Какой-то там начинающий врач.
Он имел опыт в психиатрии, а потому мне совсем не хотелось, чтобы тот видел мои терзания. Я скомкал лист и быстро засунул его к себе в задний карман джинсов.
Писал я это, стоя над раковиной, которая была в операционной. Теперь, отойдя от неё, я отвернулся от брата и снова подошёл к Олеану. В который раз проверил пульс.
Он был настолько бледен, что его светлые волосы сливались с оттенком кожи. Он был настолько холоден, что любой металлический операционный стол в этой лаборатории показался бы более тёплым. И, наконец, он был настолько неподвижен, что даже птица-падальщик облетела бы это тело стороной, перепутав его с мраморной статуей.
Холод трупа Олеана будто бы передался мне, разливаясь по венам и сдавливая механическое сердце, словно яд. Я опустил голову, отворачиваясь. Сначала от Соарэлле, теперь – от этого мертвеца.
Брат, мать, ты.
Вы все мертвы.
А я? У меня остались ещё поводы сохранять своё сердце в рабочем состоянии, остались ли поводы сохранять свой пульс стабильным, поводы просто-напросто делать вдохи и выдохи?
У меня на секунду не осталось даже мыслей.
Я никого не могу спасти. Я никого не спас. И не спасу.
Соарэлле сел на пол и, облокотившись спиной о стену, не торопясь, будто в раздумьях, уперся в неё затылком.
– Настолько долго не пребывает мёртвым никто из вас, да? Из вас, бессмертных.
Я опустил глаза в пол, из-за подступающих слёз не видя даже какого цвета он был – светло-серый, или просто белый, или ещё какой.
И кивнул.
Да, так долго никто ещё мёртвым не был. Кроме, разумеется, настоящих мёртвых. Тех, которые уже не возвращаются.
Которые не бессмертны.
Я закрыл глаза рукой, делая вид, что тру веки от усталости. Так и было, фактически. Просто я тёр их, пытаясь прогнать слёзы.
Плакать перед родственником? Что за унижение.
Он молчал. Я тоже. В мыслях – белый шум. В голове. И вокруг. В моей вселенной был белый шум. Последние недели моей жизни – сплошной белый шум.
Меня начало тошнить. Я прикрыл рот рукой, чтобы не заорать, но не выдержал и укусил собственный кулак. Свело живот, но даже если бы меня начало реально выворачивать, было нечем. Я не ел. Сейчас это казалось особенно логичной мыслью.
Я думаю о еде. Еде, сейчас.
Только не об Олеане. Не об Олеане.
Но думать о чём-то, кроме его смерти, было невозможно. Невозможно. Чёрная пелена отчаяния, как ливень, навалилась на меня, накрыла меня с головой. Я пошатнулся.
– Чёрт, предложение-то длинновато…
Я поднял голову, пытаясь рассмотреть в своём отчаянии Соарэлле, но его рот был закрыт. Я обернулся, всё ещё стоя рядом с койкой, на которой лежало тело Олеана. Нет, не тело. Лежал Олеан. Олеандр ла Бэйл.
В руках у него был развёрнутый листок бумаги, который я недавно сунул себе в карман.
– Но мне нравится. Так безумно выглядит. А мне нравится всё безумное.
Он посмотрел на меня и попытался улыбнуться, но я видел, что он весь мелко дрожит. Листок выпал из его белоснежных, как мрамор, рук ему на грудь, и он уронил голову обратно на койку, бессильно выдохнув.
Мы с братом одновременно подскочили к Олеану, но я оттолкнул Соарэлле прочь, указав на стол со шприцами и прочими медицинскими принадлежностями. Он понял, взял необходимое лекарство, нужный прибор, перевернул руку Олеана вверх запястьем, пока я его придерживал. Он установил венозный катетер, через который ввел дозу эпинефрина. Достал из халата нужный пластырь и залепил его, закрепляя трубки на руке.
– Это похоже на клиническую смерть… Только у бессмертных. В смысле, обычные люди могут умереть или быть близко к этому, но врачи успевают вернуть человека обратно, а тут… Обычные бессмертные могут умирать и почти сразу же воскресать, а у Олеана…
Соарэлле что-то быстро бормотал себе под нос, он был занят тем, чтобы облегчить состояние ла Бэйла, я же тупо смотрел на него, тяжело дышащего, бледного, но уже живого, и пытался осознать это. Что я его уже почти похоронил, а он жив. Жив. Ладно. Прекрасно. Хорошо.
Я опустил взгляд на листок, всё ещё лежащий на груди Олеана. Недолго думая, я взял его и вложил в ладонь только что по-настоящему воскресшего человека, и он на удивление снова попытался мне улыбнуться, сжимая записку в кулаке.
Я чувствовал себя разбитым и одновременно счастливым. Потому что я бы не смог выдержать ещё одной смерти.
Нет. Неправильно. Смог бы. Человек может пережить всё. Но со смертью Олеана умерла бы и половина моей новой жизни.
Ведь моя мать была прошлым. И она погибла. А Олеан был настоящим. Моим другом. И он пока оставался жив.
Значит, оставалось жить и моё настоящее.
Я отошёл от него, убирая волосы со лба. Казалось, что прошло несколько дней, хотя пробрались мы сюда всего пару часов назад. Я встретил брата. И мне вспомнились Дрю и Дэмиан. Переживают ли они или же уверены в наших силах? Чёрт, они наверняка могли уже забить тревогу. Через час у нас условный подъем и завтрак через два часа, так что нужно было торопиться. Но сначала Соарэлле должен был провести тесты. И ему следовало поспешить.
Он старался, насколько я понимаю. Просил Олеана потерпеть. Невозможно было быстро проверить все изменения организма после принятия лекарства-яда, но что-то явно должно было быть по-другому. Но не воскресли ли вместе с ла Бэйлом и эти паразиты? Удалось ли облегчить его боль посредством куда больших страданий?
– Невероятно, – кажется, это не сарказм. Соарэлле не был в этом силён. – Я не уверен, не могу точно определить что-либо по крови без предварительной подготовки и обработки, но она практически чиста. Никаких следов препарата, лишь небольшие остатки яда, которые уже почти исчезли, и адреналина, что я ввёл после воскрешения. Все клетки восстановлены, но по анализу крови мне не понять, стало ли меньше паразитов. Они ведь внутри… Но! Могу точно сказать, что личинок нет. А они у заражённых есть всегда – тем более если паразиты, как и больной, бессмертны… Но твоя кровь чиста, Олеан. А это уже что-то значит. Это хорошо!
Он устало кивал самому себе, но выглядел на самом деле радостным. Его глаза светились, а на губах блуждала довольная улыбка.
– Вполне вероятно, что, если мы не убили всех паразитов, их стало намного, намного меньше. И, возможно, они больше не смогут размножаться. То есть, пройдя целый курс лечения, ты сможешь окончательно… выздороветь.
Олеан кивнул, нехотя глядя на поставленный ему катетер. Он страдальчески зажмурился и отвернул голову.
– Но… нам надо… идти.
Я вздрогнул. Спросил у Соарэлле время.
Уже шесть часов утра. Шесть! Нам срочно пора уходить. Просто срочно.
– Мы уходим. Олеан, я знаю, что ты слаб, но… Я буду ставить тебе эти катетеры сам. Или скажу врачу о том, что нам удалось разузнать… Чёрт, Соарэлле, напиши липовый отчет, якобы вы нашли другого бессмертного с такой же проблемой и вылечили его… и прислали нам доказательство и саму вакцину заодно. Давай. Мы что-нибудь придумаем. Конечно, врач догадается, что это всё бред, но я уверен, он не станет жаловаться директору. Он вылечит Олеана. Будет ставить ему катетеры и наблюдать за прогрессом лечения… – Брат задумался. Затем неуверенно покачал головой.
– Это займёт некоторое время, но я попробую. Не знаю, правда, каким образом вы объясните, как получили такую посылку…
– Да скажем прямо, что Олеан использовал свои силы. Только без подробностей. Врач не скажет. Он не скажет… Я надеюсь. Я мог бы сам ставить катетеры, но это было бы слишком подозрительно. Кроме того, если Олеан выздоравливает… короче, лгать – не вариант. Скрывать – тоже. Скажем половину правды. Всё, иди пиши.
– Ладно. Не трогай ничего. Я скоро.
И он, запустив пальцы в волосы, ушёл из кабинета.
Олеан молча лежал, закрыв глаза.
Да, он справился.
Вот только… Назревает вопрос.
«Смерти нет!»
Спас я своего друга, просто человека, живое существо…
Или же…
Я спас от гибели чудовище?
Волк
Соарэлле принёс нам распечатанный рецепт с рекомендациями и чёткими указаниями. Я быстро пробежался по тексту глазами, запоминая информацию, и после сложил и убрал листок в карман, забирая у брата чемоданчик с колбочками, содержащими лекарство. Их было немного – всё же это яд, но достаточно для Олеана. Плюс другие препараты.
– У меня было несколько образцов на случай возобновления болезни. Многие люди предпочитают выпить яд, чем мучиться, пока их не сожрут заживо… Что же, вот и пригодилось. Будьте осторожны.
С этими словами он протянул мне руку. Я посмотрел на неё с раздражением, но из благодарности за лечение всё же пожал.
Он больше не мой брат, но он помог спасти моего друга.
Катетер Олеана уже был отцеплен, иначе врач лицея точно не смог бы делать вид, что верит в нашу историю, но сам больной всё ещё был бледным и будто бы сонным – даже адреналин не помогал, только поставил его на ноги. Не знаю, сможет ли он нас переместить…
– Олеан… Тебе не станет хуже?
– Нет… нет… я в порядке.
Соарэлле покачал головой.
– Надо было оставить катетер. Ты бы сам отцепил его, когда бы вы уже прибыли…
Я раздражённо закатил глаза.
– Ну так поставь его обратно!
– Ладно, ладно, – он быстро удалился, так же быстро прибежал обратно с катетером и установил его.
– Лучше много не двигаться. Переместитесь – и сразу ложись в кровать. Коул снимет его, как только тебе станет чуть-чуть легче. Ты всё равно не идёшь на занятия, как я понимаю.
– Не иду. Но отсутствие Коула их может насторожить. Впрочем, в комнаты к нам никто не вламывается. Могли бы и… подождать.
Я наклонил голову.
– Пойми, опасно оставаться тут дольше отведённого нам времени. Всё что угодно может пойти не так. Просто поверь мне. Мы и так полчаса ждали, пока Соарэлле всё соберет, а потом ещё полчаса на то, пока ты проснёшься. Ты ведь засыпал. Уже семь утра. Нам срочно пора идти. Обещаю, оставшийся день тебя никто трогать не будет. Я сам всё попробую объяснить врачу.
Брат кивнул. Он посмотрел на Олеана и внезапно потрепал его по волосам. Молча.
Ла Бэйл поднял на него затуманенный взгляд. И кивнул.
– Ну, типа, спасибо. Наверное.
Соарэлле беззлобно передразнил его, высмеивая эту чудесную благодарность, хотя следовало радоваться и такой, и помахал нам рукой.
Я крепко взял Олеана за плечо – так, чтобы ему было легче держаться на ногах. Второй рукой прижал к себе чемоданчик с адреналином, катетерами, обезболивающим и лекарством.
А Олеан призвал тень. В этот раз потребовалось куда больше времени, да и тьма казалось какой-то неуверенной, серовато-синей…
Но мы погрузились в неё. Последнее, что я видел, – усталая, измученная улыбка моего брата. И больше ничего.
Тьма. Наконец-то. Как я устал от этой лаборатории. Лишь бы больше никогда туда не возвращаться.
Я прикрыл глаза, сам не замечая того. Меня клонило в сон. Открыв их, я понял, что мы летим. И под нами тьма. Нет, синяя тьма. Нет, блестящая тьма… Нет. Это вода. Море.
О нет.
Сейчас зима, плюс аномальное солнце – короче, пускай уже и семь утра, но темно: в нашем лицее ещё не наступил рассвет. Однако Олеан, кажется, плохо сосредоточился. И мы оказались не на острове, а рядом с ним.
Впервые его так подводят собственные тени.
Я всё ещё держал его. Прижимал к себе чемодан. Мы уже близко. Летим. Я почувствовал брызги волн на лице…
Снова тьма. Он успел. Я увидел кровь. Она капала в пустоту и в ней же растворялась. Какой-то круговорот. Тьма начинала трещать по швам.
Комната. Наша комната.
Олеан упал на колени. Куины вскочили – Дэмиан с пола, Эндрю со стула. Я аккуратно кинул чемодан на кровать соседа и сел рядом с ним. У него текла кровь – из носа, из глаз, изо рта. Он закашлялся. Его пальцы были чёрными. И веки. И губы – тоже, и в крови. Я посмотрел на запястья – по ним словно текла чёрная кровь. Я выругался. Эндрю аккуратно оттолкнул меня и сурово оглядел нашего общего друга. Затем покачал головой, подхватил его на руки и указал на катетер:
– Так. Это. Сними. К врачу. Быстро.
Дрю – сильный. Я всегда это знал. Долговязый, тихий, но невероятно сильный. Я кивнул, неряшливо, но стараясь быть осторожным, снял катетер. Дэмиан открыл дверь и выпустил брата из комнаты. Я взял чемодан, нашарил в кармане нужный лист бумаги и поспешил за ними.
Когда я добрался до лечебного крыла, то услышал, что там уже паникует медсестра. Она только что пришла в кабинет, а тут такое, понимаю… Но она всё же взяла себя в руки и удалилась за врачом.
Он пришёл сонный и непричёсанный, но серьёзный, как никогда. Посмотрел на Олеана, которого положили на койку. После – на меня.
Скорее всего, я его достал похлеще соседа.
Он кивнул на чемодан.
– Что там?
– Лекарство. От его болезни… Почитайте. Ему плохо как раз потому, что он использовал перемещение и сильно устал. Чтобы забрать это. Почитайте. Прошу.
Доктор схватил протянутый мною лист, расправил его, поправил очки и принялся читать. Медленно перевёл взгляд на чемодан. Подошёл к Олеану, убрал лист и быстро осмотрел больного, расстёгивая куртку.
– Это перенапряжение и полупоглощение силами на основе физической истощённости бессмертного пользователя. Вас этому не учили ещё? Если ты физически или духовно слаб, не используй силы. Иначе они тебя сожрут. Вот вам и наглядный пример.
Он взмахнул рукой, требуя всем выйти. Дэмиан и так стоял в дверях, а вот Дрю был поближе, прямо в кабинете.
– Я знаю, что делать. Вон.
– Пожалуйста, не говорите директору…
– Разве я обязан говорить ему о своих пациентах всё, что мне известно? Врачебная тайна и всё такое. Уходите.
И мы ушли.
* * *
И врач сдержал своё обещание, если это можно так назвать.
Он вылечил Олеана.
И продолжал лечить, через день вводя лекарственный яд, как я его прозвал про себя. Вылечил его и явно не собирался уведомлять директора о том, что ученик покидал пределы острова. Что тут и говорить, но этот поступок был достоин уважения. Он ставил здоровье пациента превыше всего, и в этом отражалась его преданность работе, а не начальству.
Поскольку начальство – не работа. Начальство – это люди, которые легко могут помешать в работе. По крайней мере, так думал наш лицейский врач. Люди говорили, что он родом из города Фрейзера, штат Колорадо. А также упоминали, что там очень холодно. Что же, видимо, наш бессмертный доктор был воплощением стойкости собственного города.
Сейчас Олеан лежал на своей постели с катетером в руке. Свободной он что-то писал в тетради, и это было довольно странно – у него ведь есть ноутбук. Но, судя по всему, иногда хочется ощутить себя человеком из старых времён, прочувствовать запах бумаги, хотя таким образом мысли становились доступны каждому, ведь бумагу никак не запаролить, разве что писать прозрачными чернилами или шифром.
Врач приходил сам, следил за процессом смерти-возрождения. Надо заметить, в последующие разы Олеан больше не умирал на час, максимум – на полчаса.
Я пил чай, заходя в комнату, и держал чай для ла Бэйла – я сделал его в комнате Куинов, так как у них есть личный чайник. Подойдя к соседу, я протянул чашку.
– Держи. Что ты там пишешь, кстати? Тебе отдыхать надо. В тебе сейчас столько лекарственного яду, что хоть всю школу им перетрави.
Он посмотрел на меня, поправляя очки. Выглядел бледно, глаза будто бы слегка посиневшие и опухшие, но в целом был не совсем на грани смерти, да и живости во взгляде прибавилось. Чай он не взял.
– Хм, а неплохая мысль. Если вещество останется, можно таким образом перебить учителей… Спасибо за мысль, Хэллебор!
Я растерянно моргнул.
– Надеюсь, ты пошутил. Или… Стой, ты всё ещё строишь план по захвату лицея, свержению учителей и всё в этом духе? – Я отпил чай, настойчиво протягивая Олеану его кружку. Он, отложив тетрадку, всё же аккуратно взял чашку, стараясь не задеть катетер.
– Ну что же, Хэллебор… Ты говоришь без энтузиазма, но так и есть.
Я поперхнулся. Он пожал плечами, грея ладони о тёплый фарфор.
Эти кружки нам тоже привезла мама Куинов. Чудесная женщина.
– Олли, я понимаю, подростковый максимализм и всё такое, но…
Он злобно посмотрел на меня. Но, постепенно успокаиваясь, снова показался мне холодным.
– Подростковый максимализм – это вандализм, анархизм, желание набить кучу татуировок по всему телу, прокалывать каждое свободное от татуировок место на коже. Кстати, у меня был пирсинг пару лет назад… Но революция – это не максимализм. Не подростковый – уж точно. Это просто желание преобразить реальность, которой ты недоволен. Начни с себя? Разумеется, это тоже решение. Но даже если желать видеть только цветочки – и видеть их, начать любить жизнь, что-то изменится? Нет. Мы останемся в лапах этих… уродов. Мы будем унижены и забиты, как скот, мы будем падшими у их ног – тех, кто добивается всего жестокостью и насилием. Я не такой. Да, я убил Крозье, но он был частью плана по внушению уверенности в ребят лицея. Они должны были видеть, что мы не слабее наших мучителей. Они должны это знать!
Его голос сел и охрип после долгой речи, и он отпил ещё чаю. Его волосы были распущены и растрёпаны, не расчёсаны. Я постучал пальцами по своей чашке.
– Олеан, я вижу, что ты хочешь для мира… лучшего. Но ты не сможешь изменить его, крича об ужасе насилия и сам его применяя. Когда мы встретились… Ты убил тех ребят, что нападали на маленького мальчика. Насилие порождает…
– Большее насилие. Да. Я сам тебе это говорил, – он отвёл взгляд к окну. – Но как по мне, такие идиоты и гниль, как те хулиганы и Крозье, заслуживают умереть, хотя бы единожды. Они же не ушли с концами! Они бессмертны. При этом понятие гибели меняется. Ты, как никто другой, знаешь это, Коэлло Хэллебор…
Я читаю на его лице сожаление. Он подумал о моей матери. Я тоже подумал ней. И запил ком в горле чаем. Не особо помогло.
– Олеан… Хорошо, даже если кто-то заслуживает разок умереть. Это не значит, что ты должен калечить себя. Ты и так чуть не погиб. По-настоящему. А теперь ты рискуешь отправиться в Совиную тюрьму, откуда, как я и говорил, будет уже никак не выбраться…
Сосед хмыкнул. Он поставил чашку с чаем на пол и посмотрел на меня с вызовом.
– Пусть попробуют. Я выберусь откуда угодно, чтобы добиться своей цели. Так как жить я теперь буду вечно, Коул. Я бессмертен. Ты вылечил меня, и отныне… отныне мне не страшна смерть. По-настоящему не страшна.
В его глазах заиграли искорки радости, триумфа. А ведь он ещё никого не одолел! Ты ещё не победил, Олеандр ла Бэйл. Чему же ты так радуешься? Неужели осознал победу именно над смертью?
Что же, в таком случае это правда. Теперь ты наравне со всеми. Теперь ты – один из настоящих бессмертных, которые, возможно, только и ждут, чтобы скорее умереть.
Но вслух я не сказал ничего. Я отпил ещё чаю.
– Олеан, это неправильно. Неправильно убирать учителей с пути – ведь они такие же простые люди, попавшие в непростую ситуацию. Попавшие в этот умирающий мир. Точнее, живущие в нём. Они ведь…
– Вот именно! Ты абсолютно прав. Они – такие же, как и мы. Так с какой стати забирают на грязные опыты именно нас, учеников, а не их?
Я закрыл лицо рукой.
– Олеан, я не это…
– Именно это, Коул. Ты давай иди думай над чертежами, потому что, судя по всему, ты не настолько безнадёжен в своей науке. Ну а политические вопросы оставь мне. Оставь мне вопросы морали и этики, дорогой друг. Ты – мозг, а я – бессмертная, духовная и эмпирическая сила, ведущая людей за собой. Я знаю тебя и знаю, что ты не настолько безнадёжен, как мне казалось ранее. Так не предавай мои идеалы и продолжай идти к своей цели, не преграждая мне дорогу. Ты либо шагаешь в ногу со мной, прокладывая путь к светлому будущему, либо остаёшься позади, в одиночестве, без возможности реализовать собственные планы. Думаешь, когда ты изобретёшь «протез» солнца, точнее, продумаешь наконец каждую мелочь этого механизма, тебя будут слушать? О нет! Им всем будет плевать, ведь они измыслили свой способ спасения этого чёртового ада. Но со мной… со мной они услышат тебя. Это уж я тебе обещаю, Коэлло Хэллебор. С моими силами, с силами всех учеников лицея и не только, с нашим общим бессмертием – мы сможем всё. Ведь человек способен добиться чего угодно, дай ему силу и ум. И капельку уверенности. Всё это у нас есть. И сидеть, сложа руки, зубрить уроки – а есть ли смысл? Нет, Коул, его нет! Мы уже многому научились, мы слушали историю зарождения нового света, сидя за партами, хотя мы сами, сами воочию видели, как солнце умерло! Мы видели это своими глазами, кто-то был младше, как мы с тобой, кто-то старше, как учителя. Но мы всё это наблюдали. Этот апокалипсис начался не тысячу лет назад, он настал с моим и твоим приходом в этот мир, и мы сами всё знаем и понимаем. Зачем нам вечно выслушивать лекции о том, что мы создали самостоятельно, Коул? Да, мы создали этот мир сами. Мы – свидетели, мы – соучастники, мы – пострадавшие, и мы – цель, всё в одном.
Он сел на кровати, улыбаясь мне одними глазами. Я только сейчас заметил, что губы его именно шептали мне эту проповедь, что взгляд не был безумным, он был наполнен надеждой и верой.
А ведь когда мы только встретились, он желал одного – хаоса, апокалипсиса, конца. И что же теперь? Он сам не прочь спасти этот мир? Что с ним стало, что изменило его? Что его толкнуло…
– Олеан, ляг. С катетером лучше лежать. Ты слишком…
– Я прекрасно себя чувствую, Хэллебор. И я готов провести ещё одно собрание.
Я допил чай и поставил чашку на стол Олеана. Убрал волосы с лица, взъерошил их.
– Собрание? Снова это сборище твоих чокнутых последователей? Ты в курсе, что они наконец-то успокоились, перестали пытаться всё сжигать и кидаться в директора едой? Поскольку не видят тебя. Они в смятении, они забыли, что именно ты им пытался донести, и если ты сейчас снова начнёшь читать свои проповеди… назад пути не будет.
Тишина. Я слышал доносящиеся с улицы крики ребят. Они гоняли мяч на стадионе. На секунду мне показалось, будто бы всё было хорошо. Что мы учимся в обычной школе-интернате, мир не рассыпается на глазах, и дышится с лёгкостью, а не давящей на органы болью, вызванной утратой, потерей, собственными страхами и пустотой.
Пустотой механического сердца.
Олеан улыбнулся.
В его улыбке я заметил отражение половины солнца.
– О, назад пути нет. Назад пути нет уже очень давно, Хэллебор.
В его крови был яд. Его имя означало яд. И его слова несли в себе яд.
Я был отравлен.
– Понятно, – я больше не находил слов. Тупое, идиотское «понятно» – это всё, что я мог из себя выдавить. Я отвернулся и пошёл к шторе. Чёрт, чёрт, чёрт побери, она будто бы за тысячу километров отсюда, я ощущал прожигающий взгляд Олеана на своей спине, я всё ещё чувствовал этот привкус горечи яда на губах от его слов и всё никак не мог добраться до своей части комнаты.
И когда наконец добрался, я резко задёрнул штору и упал лицом на кровать.
Я упал на постель, но чувствовал себя так, словно падал в пропасть, ту пропасть, из которой ты бы безумно хотел выбраться, но не можешь. И не сможешь выбраться никогда.
Белый (?) Ворон
Я снова стоял на маленькой сцене в кабинете музыки. Меня уже начинала раздражать эта игра в диктатора, а потому я сел, свесив ноги со сцены, и принялся разглядывать приходящих учеников. Некоторых я узнал – мальчик Фабио, которому я когда-то помог справиться с хулиганами. Все наши с Коулом и Эндрю одноклассники. Дэмиан, разумеется, стоял на сцене за моей спиной, сосед топтался вблизи сцены, а Куин-старший – в самом конце кабинета, почти у двери. Он облокотился о стену, неодобрительно сверля взглядом младшего брата. Август тоже ошивался в стороне – людям он не нравился, они его боялись, но не так, как меня: боялись быть окутаны его сетями. А в моих же сетях они были не прочь запутаться.
Так что Сорокин стоял по другую сторону двери от Эндрю – они явно не хотели друг друга даже видеть.
Мейерхольда, конечно же, было не заметно. Зато Бенджамин Преображенский и его сестра находились среди людей, пускай от Гоголя тоже старались держаться подальше. Эстер сидела в кресле слева, тоже подальше от других, меланхолично глядя на меня. Наши взгляды встретились. Я улыбнулся ей.
Она покрутила пальцем у виска.
Я высунул язык.
Дэмиан наклонился ко мне.
– Я думаю, все, кто хотел, уже пришли. Можешь начинать.
И я начал.
– Я очень рад, что вы обо мне помнили всё это время. Не буду врать, какой-то период моей жизни мне было далеко не до всего этого дерьма. Но сейчас я в полном порядке, а потому хочу попросить вас: не совершайте впредь необдуманных действий в моё отсутствие. Разумеется, я вам не указ – это просто просьба. Впрочем, небольшой бунт в данном случае был даже кстати. Мы дали понять учителям, что мы не так просты. А теперь к делу. Итак, – я постучал ногой по стенке сцены и развёл руками. Текста у меня не было заготовлено. Я расслабился и позволил себе говорить искренне. Говорить то, что я думаю. Не сводить с ума обещаниями о светлом будущем или власти. Нет, я буду честен и даже груб. Но они должны чувствовать мою искренность. Иначе это всё не имеет смысла. – Ученики, учителя и… рабы, – я любезно кивнул Гоголю, который ядовито улыбнулся в ответ, – сего «прекрасного» лицея. Я хотел поговорить с вами в этот раз о такой вещи, как свобода. О да, знаю: на протяжении миллиона лет все люди разглагольствуют об этом, но ведь для каждого времени существует своя свобода. Значение этого слова постоянно меняется, и для каждого человека она разная. Так вот для меня свобода – это когда ты можешь распоряжаться своей жизнью сам.
Я сцепил руки в замок, прикрыв глаза.
– И вот, как вы все знаете, это право у меня отбирают. Не так давно произошедшее всё ещё никак не выходит у меня из головы. Нам не сообщают, что же случилось с теми сиротами из лицея, которых забрали на опыты, как крыс. Но с этим мы уже разобрались. Это – неприемлемо. И знаете, по моим подсчётам… совсем скоро нас ждёт новый удар. Я имею в виду, любого из вас, любого, могут забрать.
Ученики смотрели на меня с недоверием и тенью испуга. Их мёртвые глаза изучали мои движения и меня самого, пытаясь понять, правду ли говорю я или же окончательно спятил.
Но я продолжил:
– И я не позволю случиться этому вновь. Месть – дело неплохое, только вот предотвращать трагедии, мешать свершению планов врага – это намного слаще. И… – я поймал взгляд Августа и кивнул ему. – Я хочу предупредить: прошу выйти из класса тех, кто со мной не согласен или кто верен нашему директору. Уходите. Вон там дверь.
Я оглядел зал. Где-то попадались дрожащие мальчишки и хмурящиеся девчонки, но они, видя, что я смотрю на них, брали себя в руки и выпрямляли спины. Никто не ушёл. Спустя пару секунд послышались шаги. Это был Куин-старший. Он тихо развернулся и исчез за дверью.
Глянув ему вслед, я, кажется, немного грустно улыбнулся и снова посмотрел на Августа, качнув головой вбок.
Он кивнул в ответ и похлопал по плечу парня из самых старших классов. Я не помнил точно его имя, но вроде бы родом он был из Индонезии, только переехал в Европу. Нижние веки глаз он подкрашивал чёрным, и в принципе это всё, что было примечательного в данном субъекте. Он, почувствовав прикосновение Сорокина, молча взмахнул рукой, и двери захлопнулись. Лицейский повелитель ветра.
Кто-то вздрогнул, но они не были возмущены. И все понимали почему.
– Что же, тогда наша вечеринка становится секретной. Да, ребята, я расскажу вам, что придумал. Однако сначала выслушайте моё напутствие.
Я встал на сцену.
– Смерть – вот мой второй вопрос вам. Что такое смерть? Смерть – это то, что мы победили. А кто человек без смерти? Он сродни богу, мифическому существу. Однако полезно вспомнить, что делает человека человеком – не страх смерти, а чувства. И умение их преодолевать. Умение сострадать другим, понимать других. А также… – Я улыбнулся. – Легкое безумие. Его привкус. Конечно, можете говорить, что я сам сошёл с ума, однако… Могу признать это – ну разве что слегка. Но кто ещё признает своё сумасшествие, как не человек, который научился его контролировать и использовать во благо? Так вот послушайте, о чём я. Мы не обязаны служить Совам. Да, разумеется, людей должен кто-то вести, но вы, именно вы вправе выбирать, за кем вы пойдёте, или, может быть, вы выберете свой, уникальный, собственный путь и сами поведёте за собой людей? Вам решать. Но думайте лучше. Потому что сейчас у вас следующие варианты: вместе со мной и моими друзьями свергнуть к чертям директора этого проклятого лицея или же отправиться по его воле на вечные муки, стать рабом или подопытным, из которого будут выжимать все силы и аномальную энергию каждый чёртов день. Вот и решайте, что же справедливо и что лично для вас будет правильнее. Выбор за вами, не за мной. Без вас я просто такой же ученик, как и все остальные, а с вами – тот, кто поможет направить, кто организует нападение. Или защиту – тут уж как посмотреть! Мы не должны быть рабами. Мы не должны быть запуганы, забиты, загнаны в угол как самая уязвимая часть планеты и вселенной. Ведь мы, чёрт возьми, бессмертны! Мы – бессмертны! Боли нет. Страха нет. И смерти, смерти – тоже нет!
Дэмиан холодно подтвердил:
– Смерти нет.
Некоторые из зала крикнули хором:
– Смерти нет!
Смерти нет! Смерти нет! Смерти нет! Смерти нет!
Под крики группы я повернул голову в сторону Коула. Он смотрел на меня с мольбой в волчьих глазах. Я отвернулся.
– А теперь к плану. Не дадимся им на вечные муки. Ведь раз уж нам дали возможность избежать ада – к чему стремиться к нему теперь?
Волк
Пару раз кто-то выкрикивал слова вроде «псих», или «этот придурок совсем рехнулся», или «с первого взгляда поняла, что он ненормальный».
На эти слова Олеан смеялся и спрашивал:
– Так, может быть, ты прямо сейчас добровольно пойдёшь к директору и будешь следующей крысой?
И они замолкали.
План Олеана был простым, как дважды два, но, вероятно, действенным. Ведь не все тут были сиротами, а значит, просто так рисковать благополучием всех детей руководство лицея и Совы не могло.
Я быстро шёл по коридору за ла Бэйлом. Дэмиан отправился на поиски своего брата, я же, горя от ярости, пытался вразумить свихнувшегося соседа.
– Олеандр, дай мне время! Дай мне время на обдумывание возможностей создания моего механизма, сердца для солнца, просто немного времени…
Он продолжал шагать по коридору – необычно быстро, ведь он, как правило, никуда не торопился при ходьбе, а из-за болезни и вовсе был медлителен, и я запыхался, пытаясь поспевать за ним, чувствуя, как болит что-то под механическим сердцем. Но явно не оно само.
– И сколько же тебе надо времени? – лениво бросил он, не сбавляя шаг и не оборачиваясь.
Я на секунду задумался, но решил приврать насчёт реальных сроков:
– Месяц, один месяц, не больше.
Он прыснул со смеху. Потом обернулся ко мне, и я заметил, как слегка горят его щеки. Он что, под кайфом? Адреналин? Жар? Его чёрные глаза быстро изучили меня, бешено мелькая, как угасающие в ночи звёзды. Он неопределённо покачал головой и снова развернулся. Я чертыхнулся и догнал соседа, хватая за плечо.
Он с отвращением вздрогнул и снова обернулся, резко перехватив мою руку и заламывая её назад. Я зашипел от боли.
– Олеандр…
– Ты что-то часто произносил моё полное имя за последние несколько минут. Думаешь, меня это больше убедит? – Он заметил, что мои губы дрожат от боли, и поспешно отпустил захваченную в плен руку. Я заметил в его взгляде извинение. – Коул, пойми. Через месяц нас уже всех могут извести на топливо. А даже если и не всех, то самых сильных. И что мы будем делать с кучкой слабаков, которые не могут защитить себя? Ни ты, ни я таким образом не спасём вообще никого.
Я растирал запястье, которое побаливало от резкого вывиха Олеана. Снова подняв на него взгляд, я понял, что он прав.
Но я чувствовал какое-то противоречие в собственной душе от этой мысли. Раздумывая над тем, что ответить ему, я заметил интересную деталь: косичка соседа, которую он всегда заплетал набок, раньше доставала до плеча, а теперь едва ли доходила до подбородка. Но пускай это я отметил давно, в волосах его изменилась ещё одна деталь: в белой копне волос виднелась одна черная прядь. Ла Бэйл перехватил мой взгляд и хмыкнул.
– Последствия моей силы. После нашей вылазки тьма ещё больше меня пожирает. Разумеется, условно, если ты уже подумал, что я – порождение хаоса и разрушения, а темнота сводит меня с ума.
Я прикусил губу, осознавая, что действительно так подумал. Тогда я осмелился уточнить:
– Значит, твои глаза…
– Да, они тоже поменяли цвет из-за этого.
– И ты в ванной подстригал и подкрашивал волосы?
Он кивнул.
Мы всё ещё стояли в коридоре. По бокам не было дверей, и никто не мог нас подслушать. Разве что человек, имеющий особые способности для этого.
– Но… но зачем ты это скрывал?
Олеан отвернулся и направился дальше. Я поторопился за ним, ожидая ответа.
– А ты сам подумай. Учителя мигом бы заметили подобные изменения. Они бы тут же отвели меня на допрос и выяснили бы о могуществе моих способностей и о том, что я ежедневно делаю вылазки в реальный мир прочь с этого острова проклятых. Они бы заперли меня в ящике Пандоры на веки вечные.
Я смущённо взъерошил волосы, почёсывая затылок. Было стыдно, что я сам не догадался, пускай и подозревал.
– А я думал, знаешь… думал, что ты там что-то с собой мог сделать.
Мы уже переходили в ученический коридор с комнатами по бокам. До наших с ним апартаментов оставалось сделать всего несколько шагов. Он снова посмотрел на меня, останавливаясь. А потом рассмеялся.
Ну разумеется. И зачем я ему об этом сказал?
– О боже, Коэлло… – он, кажется, поперхнулся от смеха. – Серьёзно? Какой же ты… подросток… Не могу!
Я был рад, что в коридоре снова перегорели лампочки и он не увидел моего замешательства и стыда на лице.
– Чёрт, Олеан. Просто с твоим характером… мало ли что могло произойти.
Он, кажется, кое-как успокоился и быстрым шагом проскочил до нашей комнаты.
Открыв её ключом, он подождал, пока я, неуверенно ковыляя, потороплюсь за ним, и затащил меня в комнату с неожиданной силой и напором. Затем прижал меня к стене и ухмыльнулся.
– Ты был недалёк от истины. Но я уже это перерос.
Я думал было уже пнуть его в живот и выбежать в коридор, так как не хватало мне очередной попытки удушения, но, к моему великому удивлению, он отпустил меня и засучил рукава.
Я вспомнил, что сделал предположение о самовредительстве, так как Олеан с самого начала учёбы здесь носил кофты с длинными рукавами, пускай было не так уж и холодно, да и теперь на футболку всегда накидывал рубашку. Но на лечебной койке он всегда лежал в футболке – и я был так обеспокоен попытками найти лекарство, что не обратил внимания, есть ли у него порезы на руках или же нет.
И теперь я видел. Но это были следы вовсе не от самоистязания, как мне показалось. Это выглядело как шрамы от битвы или драки, и они белыми полосками местами сливались со светлыми редкими волосами на руках парня. Располагались они не на тыльной стороне, где обычно самоубийцы режут себе вены, а по большей части на всей поверхности предплечья. Я взял его за запястье и принялся придирчиво рассматривать шрамы.
– Это что, от драк? Разве такие мелкие порезы не должны заживать после очередного перерождения?
Я не смотрел ему в лицо, но по голосу понял, что прежний азарт ушёл, и теперь сосед был не то что серьёзен, скорее безразлично беспечен.
– Насколько я понял из бессмертия, что было нам дано свыше или сниже, – он слабо ухмыльнулся собственной шутке, чтобы я понял, что это была именно шутка, а не потому, что считал её смешной. – То шрамы, которые принесли человеку наиболее сильную боль, у бессмертного не исчезнут даже после сотни перерождений.
Я отпустил его руку. Он не торопился поправить рукава – так и остался с засученными, будто бы забыв об этом.
– Когда я был глуп и одинок, я резал себя. Резал лицо, руки и ноги, в принципе, всё, что только мне попадалось. Но всегда делал это так, чтобы родители, прохожие, да кто угодно, даже я сам, думали, что это последствие небольшой драки или падения с дерева. Я всегда умел отлично подтасовывать факты. Так что никто никогда не обращал на это внимания. Для меня же это были не следы самоистязания.
Олеан задумчиво посмотрел мне в глаза, и на секунду мне показалось, что они были такими же, как и прежде, – словно туман над зелёным полем после дождя.
– Это были следы борьбы с самим собой.
Он отвернулся, не спеша проследовал к столу и сел за него, напрочь забыв о моём существовании. Ещё минуту я стоял так, у двери, и наблюдал за ним, видя перед глазами только один сплошной туман, какими были глаза Олеандра для меня в этот момент.
После, медленно развернувшись, я направился к своему столу за штору и сдался. На сегодня. Так и не отговорив соседа от планов по свержению директора, но зато поняв, с кем ему, этому носителю имени ядовитого цветка, всю свою жизнь приходилось сражаться.
* * *
На следующий день Олеан снова собрал свою ораву и повторил им всё, что они должны были сделать.
Я же не пришёл на то собрание. В данном случае я был бесполезен со своей сомнительной способностью узнавать информацию. А потому я заваривал какао в комнате Куинов.
Эндрю не пустил Дэмиана на новую встречу, и теперь они ссорились, а я стоял между двух огней и пытался не обращать внимания на то, как они через меня орут друг на друга.
– Дэмиан… ты… ты никогда не убивал по-настоящему. А я убил! Убил нашего о-отца… – голос Дрю сильно задрожал и сорвался, и он опустил голову, пытаясь совладать с собой.
Его брат хмурился. Его длинные рыжие волосы были завязаны в хвост. Глаза потемнели от ярости.
– Дрю, ты не виноват. Ты был ребёнком. Виноваты только они – Совы, которые слишком поздно нашли нас. Если бы не эти…
– Не вини других в своих бедах. И тем более в моих! Виноват я один, глупый ребёнок, который не совладал с собой. Ты не знаешь, что чувствуешь после того, как на самом деле отнимешь у кого-то жизнь и будешь в этом виновен. Ты не знаешь…
Я, размешивая ложечкой какао, сгорбился, пытаясь не вмешиваться и убраться из зоны поражения рыжих братьев.
– Мы не собираемся никого убивать. По крайней мере он возродится…
– Нет! Дэмиан, я обязан тебя…
– Не говори это слово. Не смей.
Всё же я не выдержал.
– Ребята. Сейчас уже заканчивается собрание нашего юного фюрера, так что я пойду и попытаюсь его задобрить, – я приподнял кружку с какао, намекая.
Они застыли с приоткрытыми ртами. В глазах Дрю проскользнуло веселье, пускай лицо оставалось серьёзным и расстроенным. Дэмиан же хмуро ухмыльнулся.
– Ты пытаешься задобрить его какао? Серьёзно? Конечно, он любит его, но это просто жалко, Хэллебор.
Я отмахнулся от Куина-младшего и вышел в коридор. Они молчали, кажется, устав кричать друг на друга и беззвучно смеясь надо мной.
Я открыл дверь в комнату без усилий, так как не запирал её – всё равно я тут рядом, и чуть не врезался в спину Олеана, но успел остановиться. Он обернулся, приподняв брови.
– Я только что пришёл, жаль, что тебя не было в музыкальном классе. Иногда я не могу оценить точность их сил… Что это?
Он жадно посмотрел на кружку в моих руках. Его кружку.
– …И какого хрена ты взял мою кружку?
Я протянул её соседу.
– Это тебе. Я помню, ты говорил, что это твой любимый напиток и ты давно уже не пробовал его, ну, точнее не пробовал хорошее какао, а не то, что подают иногда вместо чая в столовой.
Он сощурился, взял в руки кружку и отпил. Олеан вдохнул приятный аромат шоколада и снова смерил меня подозрительным взглядом:
– Ты что, пришёл умолять меня никого не убивать?
Я пожал плечами.
– Ну… в общем-то, да. Пытаюсь задобрить тебя.
Он вздохнул.
– Коэлло, ты же знаешь, я не…
– Не отменишь свою революцию. Я знаю. Просто немного измени план. Не убивай. Прошу тебя. Хотя бы в этот раз.
Он ещё секунду пристально изучал меня. Напряжённо. Наконец он посмотрел на какао и отпил ещё.
– Ну что же, – он отрицательно помотал головой.
Я разочарованно щёлкнул языком и отвернулся.
– Раз уж ты постарался достать такое вкусное какао, я прислушаюсь к твоей просьбе. Мы никого не убьём.
Я обернулся.
– Спасибо.
Он прикрыл глаза и миролюбиво улыбнулся, наслаждаясь своим какао.
За дверью я услышал шорохи и, сконцентрировав внимание на получении информации, узнал, что там стояли братья Куины.
И они оба были в полнейшем шоке.
Да уж, что ещё можно ожидать от этого психа?
К обеду прилетел вертолёт. Все были в панике.
И только те, кто был на стороне Олеана и в курсе его замысла, оставались спокойны и холодны, как лёд, как сталь. Уроки проходили как обычно, но ученики почти не отвечали на вопросы преподавателей.
Физик, или же Эрнест Юниган, обучавший нас применению аномальных сил, был явно этим обеспокоен. Он не так много шутил и острил, как обычно, и старался быть вежливым со всеми учениками, будто знал, что их ждёт, но не был в курсе, кого именно. Точнее не «будто» знал, а точно знал. Все знали. Все уже поняли, что означает этот вертолёт.
Но ни одна душа не была в курсе, что кое-кто не только должен был улететь сегодня, но и кое-кто вернулся. Разве что, помимо врача.
На ужине чувствовалось особенно сильное напряжение. Олеан был молчалив.
Он пару раз переглянулся со своими заговорщиками – Дэмианом, Августом, Бенджамином, которому Олеан помог избавиться от сковывающих руки и ноги кандалов, Веймином, тем самым парнем, руководящим направлениями ветра, как я понял, и Аляской, среднего роста парнем с крашенными в серебряный цвет волосами.
И тут встал директор.
– О, небеса будут ненавидеть меня, – прошептал Олеан.
Он сдержанно улыбнулся. В глазах его блестели чёрные дыры. Как и под глазами.
– Юные ученики, хочу обратиться к вам. Буду благодарен, если вы выслушаете меня, не кидаясь едой, по крайней мере пока я не закончу.
Никто не двигался. Вилки остались в тарелках или возле них. Еда потеряла вкус, если она вообще имела его сегодняшним вечером.
– Итак, я знаю, что вы, молодёжь, склонны верить слухам. Да, вполне вероятно, что я в курсе того, что вы посчитали внезапный отъезд четырёх учеников нашего лицея предательством. Я могу сказать, – он обвёл обеденный зал рукам, – что я не буду вам лгать. Так и есть: Совы забрали бы либо учеников, чьи силы считают более полезными в связи с возможностью молодой крови давать больше энергии, либо, – он поправил свои почти седые волосы: серебряные, как и у Аляски, но натуральным образом, с тёмными прядями, – они забрали бы всех учителей и взяли бы лицей под контроль. Знаете, что это значит? Это значит, что тогда вы все оказались бы в ловушке. Все. Я принял единственное возможное решение.
Олеан смотрел на него, прищурившись. С интересом.
Директор и мой сосед встретились глазами.
И тут я всё понял.
Не знаю, может быть, я как-то, сам того не желая, узнал нужную мне информацию о директоре, Чарльзе Бернхарде.
Но так или иначе, я понял, чего он добивается.
Он хочет, чтобы подняли бунт. Ведь тогда ему придётся оставить при себе учеников, не отправляя их на очередные опыты, а Совы не отберут бразды правления лицеем у человека, который действительно, кажется, не хотел сдавать никого из детей, да и взрослых.
Я не знал точно, понял ли то же Олеан, но вид у него был хитрый и одновременно слегка раздражённый. Он понимал, что его провоцируют и используют. Но отступать было нельзя. Лучше директор, чем Совы.
И директор продолжал:
– Так что сегодня, дорогие, Совы потребовали привести к ним ещё некоторых из вас. – Он сел за свой стол и кивнул Туманной.
Женщина встала и, глядя в папку, назвала имена:
– Август Сорокин. Веймин Мэй. Аляска Винфелл. Эндрю Куин.
Она посмотрела на директора, явно ожидая реакции.
Тот сухо улыбнулся.
– Как вы можете понять, в этот раз список составляли не Совы. На этот раз его готовил я сам. – Это было очевидно. Теперь я был точно уверен – он ждёт бунта. Все или почти все названные им ученики имели родителей и даже родственников внутри лицея – тот же Эндрю. А я впервые порадовался задумке Олеана. Было трудно представить это мрачное место без тихого, но невероятно высокого Эндрю Куина, рисовавшего некрасивые лица так, будто бы они были ангелами.
У выхода показались люди в чёрных накидках Сов. Они ждали, пока названные ученики поднимутся.
Ла Бэйл сбросил со стола все приборы – еда упала на пол, тарелка разбилась вместе с чашкой. Столовые принадлежности зазвенели в тишине кафетерия.
Тогда повелитель ветра Веймин Мэй моментально вскочил. Скорее даже не вскочил, а просто стремительно встал. Эндрю устало закрыл лицо ладонями. Дэмиан подвинулся ближе к брату, похлопал его по плечу, поднялся на ноги вслед за Веймином и кивнул ему. Мэй одним движением распахнул все окна. На улице было достаточно холодно, пускай лёд в море был уже не везде. Ветер завыл, гуляя по помещению. Куин-младший вытянул руку, когда Веймин направил струю ледяного ветра прямо к нему. Из носа Дэмиана потекла кровь. Он будто схватил порыв ветра, но в итоге в его руке показался ледяной клинок. Перехватив оружие удобнее, он метнул его в одного из Сов. Кажется, от неожиданности тот растерялся и оказался припечатанным к двери. Дэмиан победно улыбнулся, но это было ещё не всё. Второй служитель в мантии не поддался панике и поднял руки, судя по всему, собираясь задействовать свои силы. Но тут на помощь подоспел Аляска. Насколько я понял из слов Олеана, он обладал аберрацией времени. Способностью искажать саму реальность. Что-то вроде иллюзий, только выводящей человека из себя намного сильнее, и Аляска просто искажал время, а не был способен превратить саму иллюзию в реальность.
Человек в мантии остановился в растерянности. Перед глазами поплыло даже у меня, ведь способность среброволосого парня действовала на всё помещение, если не на весь остров. Мир покачнулся, и я свалился со стула, отчаянно хватаясь за столешницу. Олеан рассмеялся. Кто-то стукнулся головой, я слышал крики. Но в остальном всё обошлось – просто это ставило в тупик. Время будто бы перевернулось и сложилось пополам. Меня начало тошнить, а механическое сердце будто бы дало сбой.
Пока Аляска искажал реальность, Бенджамин поджёг обоих Сов. И парня, пригвождённого ледяным клинком к стене, и его напарника. Я не заметил, как это произошло – меня мутило от действия сил предыдущего бунтовщика. Тут я понял, что никто из учителей не бежит на помощь, и заметил, что они все примерзли к полу. О, Дэмиан, ты постарался на славу.
Когда Совы оправились от искажения, они начали сбивать с себя огонь. Но тут к ним, не особо торопясь, подошёл Август. Он, равнодушно наблюдая за сгорающими заживо служителями, впился в них своим вишнёвым взглядом. Вскоре глаза Сорокина почти светились ярко-алым. Совы ослабели и потеряли все силы. Они больше не могли спасать себя от огня. Нет, неужели они их убьют? Олеан ведь обещал мне, что…
Я хотел обернуться и накричать на него, но понял, что соседа давно уже нет рядом. Он тоже подступил к горящим фигурам – один просил помощи, второй же молчал. Ла Бэйл открыл зияющий чернотой портал, коридор из тьмы. И отправил в него этих двоих Сов.
Затем обернулся к директору. Чарльз открыто улыбался ему в ответ. Старческой натянутой улыбкой, но всё же улыбкой.
Спустя несколько мгновений я услышал треск ломающегося льда. Сразу несколько человек вскочили с мест и побежали смотреть в окно, откуда доносился звук. Только сейчас я обратил внимание на поведение остальных, тех, кто был не в курсе планов Олеана. Кто-то тревожно перешёптывался, кто-то молча сидел в полнейшем шоке. Кто-то начал кричать, но когда и его ноги примерзли к полу, закрыл рот. Короче, все были явно в прострации после случившегося. Всё происходило невероятно быстро, но наверняка для тех, кто участвовал в данной афере, и для самих Сов эти мгновения казались очень долгими… Служители, видимо, сейчас остужались в ледяной воде и голосили вовсю. Даже тот второй, кажется, наконец-то открыл рот и перестал притворяться немым. Человек не в мантии, а одетый, как пилот, вылез из вертолёта и отправился на помощь товарищам, пытаясь отвязать лодку Туманной от причала. Также я заметил, что у самой женщины были заморожены руки, как и у некоторых прочих учителей, вроде Эрнеста.
Через другое окно я заметил Крозье с кучей помощников на подходе. Видимо, после того, что сделал Олеан, этот рыжий моряк избегал встречаться с учениками. Так что теперь он, поняв, что произошло, вылез из своей комнаты и спешил на помощь тонувшим Совам.
Ла Бэйл ухмыльнулся и развернулся, собираясь выйти прочь из столовой. И он вышел. Так же спокойно, как и все остальные участники – Дэмиан, Август, Аляска, Веймин и Бенджамин.
Я знал, что за ними скоро придут. Учителя избавятся от своих ледяных пут и, отправив домой простывших и измученных Сов, накажут всех шестерых.
Я посмотрел на Эндрю.
По его щекам текли слёзы.
Призрак
Я слышал, как в соседние комнаты, отведённые под своеобразные камеры, как и моя, заталкивают ребят.
И голоса двоих я узнал.
Это были Олеандр и Дэмиан.
Пытаясь увидеть что-нибудь через решётки на двери, я смог немного рассмотреть двоих других – высокого альбиноса в чёрной накидке и низкого темноволосого парня с аурой смерти.
Вроде бы я их видел, точно видел, когда только приехал. Но как-то пообщаться не удалось…
А вон и учитель Арчелл Крозье. Вид у него был злорадный.
Он заталкивал в камеру Олеандра.
О боже, что там такое произошло?
«Ты всё равно только этого и ждал. Не одним же нам тут гнить».
– Заткнись!
– Что ты сказал? – Крозье захлопнул дверь в камеру ла Бэйла и метнул на меня полный ярости взгляд.
– Я-я… Я не вам…
Он пристально посмотрел на меня своим выцветшим взглядом, а после нервно хохотнул.
– Точно, я забыл, что ты сумасшедший. Два сапога пара, ты и этот проклятый демон.
Он сплюнул в сторону двери Олеандра и, проверив, закрыты ли остальные камеры, удалился.
Дэмиан прислонился к решётке в своей двери. Так вышло, что она была прямо напротив моей. Он посмотрел на меня, и я отвёл взгляд.
Брелок с кошечкой – я всё время сжимал его в пальцах. Куин заметил это, и я поспешно опустил руки, а затем и вовсе сел под дверью, прячась от его глаз.
– Ла Бэйл. Где остальные? Их отправили в карцер?
Послышался хриплый голос этого парня.
– О да, им не повезло. Нас-то второй раз они уже не могут туда сунуть. Ни тебя, ни меня, ни Гоголя. Да и Августа тоже. Хотя он им нужен будет, чтобы усыплять остальных, да, Сорокин?
Тот, кого он назвал Сорокиным, мрачно ответил:
– Вероятно. Но почему меня сначала затолкали сюда, а не отправили помогать отнимать силы у обречённых на ящик Пандоры?
От последнего словосочетания у меня пробежали мурашки по коже.
– Думаю, они заняты установкой защиты на наши камеры. Хотят убедиться в том, что мы отсюда не сбежим. Но не переживайте, я всё предусмотрел, – усмешка Олеана напоминала дыхание умирающего животного. – Так что скоро мы отсюда свалим.
– Очень надеюсь, мальчик, – кажется, это говорил альбинос. – Потому что я уже насиделся в подобных камерах, и, поверь, мне это осточертело, – несмотря на серьёзность и мрачность фразы, он засмеялся.
Олеан поддержал его:
– Слышали, как старик Крозье меня назвал? Демон! Вот это комплимент так комплимент!
Сорокин, видимо, сидящий у двери, как и я, подал голос:
– А я вампир, ребята. Будьте осторожны, иначе во сне я выпью всю вашу кровь.
Дэмиан молчал. Мне стало интересно почему, может быть, он ранен?
«Тебя должно это радовать. Ведь это именно он…»
Замолчи.
Я медленно встал, опираясь на железную дверь. Высунувшись, я наткнулся прямо на взгляд Дэмиана, прикованного к моей решетке.
– Куин, с тобой всё в порядке? За брата переживаешь? Не бойся, мы отстояли своих. Теперь-то их не заберут. Точно не в мою смену.
Олеан поскрёб по своей решетке, пытаясь, видимо, осознать, в какую камеру заперли Дэмиана. И тут он заметил меня.
– О, как я мог забыть… Джонни! Привет, милый исландский парень!
Он постучал в стену своей комнаты, соседнюю со мной.
– Как тут твои дела?
Я молчал.
«О, да брось. Скажи им всё, что ты о них думаешь».
– Как там твоя кошка? Учитель не заходил к тебе рассказать, как она?
Я не слышал издёвки в его голосе, только простой, вежливый интерес. Его голос даже казался скучающим. Но мне жутко хотелось сказать ему, как ко мне приходил Дэмиан, как рассказывал мне, что с Мехькюр всё хорошо…
«Хахахахахаха!»
О нет.
Я упал на пол и захныкал.
Только не сейчас.
– Хахахахахаха! Что же вы натворили, придурки?
Это мой голос. Но я как будто в темноте. Ничего не чувствую. Постепенно отключаюсь.
– О, это, должно быть, Райан? Привет, давно не виделись. Впрочем, кажется, с тобой мы не виделись ни разу. Только Дэмиан о тебе рассказывал.
Тут подал голос этот рыжий дылда:
– Оставь его, ла Бэйл. Он тут в отличие от нас уже давно. Слышишь, как он хрипит? Небось, заболел.
Я снова рассмеялся, не понимая, как может быть Джонатан таким глупым. Настолько глупым, что даже со мной умудрился заболеть, будучи бессмертным.
– О да, это верно подмечено, рыжик, – я высунул пальцы через решетки, улыбаясь своему собрату по несчастью. – Джонатан заболел, а страдать за него приходится нам обоим. Как и сидеть в этой дыре, тоже из-за него…
Бенджамин хмыкнул.
– Да ладно, мелкий. Как будто бы это не ты заставил парня поджечь школу. Наверняка это всё из-за тебя. А теперь бедный пацан умирает от ненависти к себе. Тяжело жить с соседом, особенно когда этот сосед – в твоём собственном разуме.
Я собирался ответить ему, как меня отбросило во тьму.
Чёртов Джонни, он стал сильнее!
Я со злостью ударил дверь руками и оттолкнулся от стены, падая на кровать.
Закрыл глаза. Провалился.
Когда я их открыл, было уже тихо. Кажется, на улице даже стемнело, впрочем, трудно судить, ведь маленькое окошко было очень высоко, снаружи наверняка видно, что расположено оно в самом низу здания.
Я встал, чувствуя, как раскалывается голова. Выглянул в коридор.
Дверь в комнату того темноволосого парня была открыта. Видимо, его и вправду позвали проводить этот ритуал помещения в ящик Пандоры. Так значит, именно он тогда высосал все мои силы, и с его помощью я попал в тот кошмар наяву…
«Зачем ты это сделал, зачем?»
Райан смеётся надо мной. Перед глазами пожар. И Мехькюр. Моя милая кошка, единственное существо, что любило меня…
И эта ненависть. Эта ненависть, пожирающая всё.
И одиночество. Растерянность. Дэмиан, вытряхивающий из меня слова.
«Зачем ты это сделал, Джонатан?»
Ты знаешь зачем.
Я снова сполз на пол. И ударился головой о железную дверь.
Тьма комнаты казалась ещё более всепоглощающей, чем обычно. Интересно, почему?
