XX
И прольётся кровь ближнего, подтверждая твои худшие опасения
Северный Олень
Я смотрел в окошко двери, за которой стоял Джонатан, и постукивал пальцами по решёткам, глядя на несчастного парня. Впрочем, сейчас эта камера являлась самым безопасным местом в лицее.
Не знаю, что со мной произошло бы, если бы я сделал то, что должен был. И Дрю оказался, как обычно, прав – да я просто физически не мог ослушаться его. Я и так уже успел угодить в ящик Пандоры, а второй раз туда отправляют только опасных преступников. Впрочем, я бы им и стал, убив учителя нашего великого лицея. Или меня посадили бы рядом с Джонатаном, в такую же камеру, пока я бы тут не тронулся рассудком. Джонни-то терять уже нечего, судя по всему…
Он смотрел на меня потерянным взглядом испуганного подростка, его зрачки сузились: он был в ужасе, слушая мой рассказ. Правда, как-то приободрился, когда я начал описывать то, что ждало Олеана.
Ну да. Джонатана я прекрасно понимал.
– Его, разумеется, отправили в ящик Пандоры. Они мучали его слишком долго. На ла Бэйле, конечно, следов никаких не осталось, подобных моим, потому что проявляются они в его общем состоянии. Никто не выходит из карцера целым. Но Олеан… Они явно сделали что-то с ним. Куда хуже, чем просто смерть от самого страшного для тебя кошмара – они будто бы заставляют его умирать снова и снова за пределами Пандоры… Короче, он сейчас болен, лежит в лазарете.
Эмоции Джонатана менялись. Да, поначалу в его глазах был блеск восторга, как только я заговорил про наказание Олеана, но, надо полагать, это был Райан. Теперь же вернулся кроткий и сочувствующий Джонни – его лицо заметно побледнело и погрустнело.
Я отвернулся.
– Боюсь, те, кого Олеан уже переманил на свою сторону, без него пропадут. Но одного мы точно добились своим протестом – тебя не перевезут в тюрьму для бессмертных или к Совам. Нет. Ты остаёшься тут, – я хмыкнул. – Отныне учителя боятся нас злить. Они в страхе, напуганы. Ведь кто знает, на что способны бессмертные, желающие спасти свою свободу… Так что злить нас не в их интересах. Ты остаёшься.
Он опустил взгляд. Джонатана Эрланда явно коробило, что это всё вызвано якобы желанием сбагрить преступника куда подальше. Но как было всем ясно, дело обстояло несколько иначе. Джонни был просто предлогом: вежливостью, которую проявили диссиденты, прежде чем нанести первый удар по правительству.
Да, мы в основном подростки, но среди нас были и взрослые. Бенджамин Преображенский, которому за двадцать, и другие инакомыслящие примерно его возраста. Учениками в лицее считались лица до двадцати одного года – типа, если ты старше, будь добр, сначала пройди обучение под контролем Сов, а потом отправляйся просвещать более слабых умом и силой воли мелких детишек от двенадцати до двадцати одного. А красиво получается, посмотрите.
Я развернулся, не желая задерживаться здесь слишком долго. Никто не должен был знать, что я навещаю этого парня. Никто.
– Даже ла Бэйл не заслуживает такого… – шёпотом произнес Джонни, нервно поглаживая прутья решётки в маленьком дверном окошке. – Никто не заслуживает.
– Я знаю, – я посмотрел на свои ботинки, не находя более места своему взгляду. – И помню, что ты тоже испытал эту муку на себе. Никто.
Я двинулся прочь по коридору, не зная и не совсем понимая, как в одном человеке умещаются одновременно две противоположные личности: Джонни и самопровозглашённый великий некто Райан Третий. Но, вспоминая бледное лицо с тёмными синяками под глазами и их взор, наполненный одновременно печалью, ненавистью и некой глубоко спрятанной теплотой, мне становилось понятно: намного сильнее пугают не две личности в одном человеке, а одна личность, содержащая в себе тысячи и тысячи различных никем не изведанных, никем не понятых людей.
Белый (?) Ворон
Пару дней назад
Я оказался в тёмной комнате. Меня приковали к железной кровати, или столу, или что это было – ремнями зафиксировали руки и ноги. Пока охранник закреплял ремни, я ухмыльнулся, прочистил горло и успел плюнуть ему в лицо.
Он отшатнулся, вытер слюну и принялся дальше завязывать путы, с хорошо сдерживаемой яростью затягивая ремешок на моей шее.
– Вас тоже это ждёт, вы в курсе? Вас всех это ждёт рано или поздно.
Он посмотрел мне в глаза, приподняв одну бровь. Кажется, он старался спрятать затаившийся глубоко внутри страх. Отвернувшись, он кивком головы поприветствовал Туманную, которая пришла убедиться, что всё пройдёт как надо, и, собственно, помочь мне погрузиться в ящик Пандоры.
– Олеандр ла Бэйл. Ты разочаровываешь меня…
Я мрачно засмеялся.
– О, так вы всё же встали с постели после представления Сорокина? Как жаль, я думал, вы проваляетесь без сознания хотя бы пару дней!
Женщина поправила очки и покачала головой.
– К счастью, с большого расстояния этот юноша не может отнять силы надолго. К тому же это лишь моя вина. Только моя… я знала, на что он способен, но свято верила, что он не осмелится встать на нашем пути. Молодой человек!
Это она зовёт того, кто нас усыпляет. Ведь чтобы попасть в ящик Пандоры, они сначала…
Я нахмурился.
Неужели я…
Фигура показалась в дверном проёме. Неслышная. Туманную-то я узнал по её невысоким каблучкам, и она почти сразу подошла ко мне, этот же человек оставался в тени.
– Ну же, юноша, не стесняйтесь. Обычно вы остаётесь там, но сегодня… нет, вас должны видеть.
Фигура сделала шаг вперёд. И ещё один. Я пытался получше разглядеть её, однако шею закрепили и правда слишком туго. Но вот парень подошёл совсем близко.
Алые глаза смотрели отрешённо.
Я вдохнул.
Да, они здорово его отделали. Я видел на шее парня красную полоску от такого же ремня, какой сейчас был на мне. У скулы виднелся тёмный синяк, алым пятном тянущийся к уголку губ. Глаз заклеили широким пластырем с повязкой и бинтом. Его руки слегка дрожали от пережитой боли.
– Август. Август, я понимаю.
Я злился. Злился, но подозревал, почему он это делает. Они его заставляли. Как заставляли всех нас.
– Они… угрожали Саше. Также они предупреждали, что, если я откажусь, провинившихся вместо ящика Пандоры будут усыплять совершенно иным способом. Болезненным. Избиение до потери абсолютно всех сил, – он попытался ухмыльнуться, но разбитое лицо ему не позволило.
Он говорил это шёпотом. Чтобы слышал только я. Туманная отошла подальше.
Отдаю ей должное. Она умеет веселиться.
А ведь она могла скрыть это… Впрочем, вряд ли. Август всё равно рассказал бы мне. Мы бы нашли способ. И она знала. Хотела сама насладиться представлением.
Он положил руку мне на шею.
– А я делаю всё безболезненно. Вы теряете силы и сознание за мгновение. Вы не испытываете боли. Только… в самом ящике. Я… просто делаю всё, чтобы вам было не так плохо.
Он быстрым движением незаметно ослабил ремень на моей шее. Я был благодарен за это, потому что начал постепенно задыхаться от натяжения.
– Мы им ещё покажем, ла Бэйл, – ещё более тихий шёпот. – Мы им покажем, что такое ящик Пандоры.
Я ухмыльнулся и закрыл глаза. Последние слова Августа показались уже далёкими, совершенно абстрактными…
– Старайся думать о жизни.
И я оказался мёртв.
* * *
Открываю глаза. Темно. Я что, проснулся среди ночи?
Как странно.
Странно, да, и я будто бы забыл какой-то важный сон… что же мне снилось?
Не важно. Я смотрю в потолок.
Голова. Да, я проснулся от головной боли.
Я встаю с кровати. А, нет. Я пытаюсь встать с кровати.
Что за чёрт?
Я продолжаю лежать. Странно.
Сонный паралич? Твою мать.
Я чувствую, будто в животе что-то ёрзает. Я голоден?
О нет.
О чёрт.
Я же не могу встать.
Я пытаюсь поднять хотя бы руку. Она так болит. Она только что начала болеть. Мурашки, она будто немеет… и так сильно болит.
И нога. Нога. Будто бы меня объедают пираньи. Будто бы в кожу впиваются тысячи иголок.
Я поворачиваю голову. Это мне удаётся.
Чтоб тебя.
Я вспомнил.
Я в ящике.
И я умираю.
Нет.
Я не хочу этого.
Только не этим способом.
Только не снова.
Только не сейчас.
Только не они.
Я вижу, как из бледной руки прорезается маленький, крохотный червячок.
Он не один.
О нет. Их много.
Как же их. Тут. Много!
Они жрут меня.
Как больно.
Я не могу двигаться.
Я стараюсь не кричать.
Меня тошнит.
Я не могу это видеть.
Я закрываю глаза. Нет, нет, не смотреть.
Я чувствую, как они пожирают мою плоть.
Чёрт, чёрт, они сжирают меня изнутри.
Мерзость. Отвратительно.
И так страшно.
Так страшно.
Не смотреть, нет, только не смотреть.
Нет…
Черви прогрызают мне плоть возле глаза.
Меня тошнит. Меня тошнит.
Он выползает из моей глазницы. Я не могу двигаться, а он – он движется по моему лицу, он начинает жрать моё глазное яблоко.
Я не могу думать. Я должен потерять сознание. Я не могу это терпеть. Я не могу.
Не могу больше закрывать глаза. Я вижу их повсюду. Они сжирают кожу. Они сжирают мясо. Они двигаются внутри меня, они поедают мои органы.
Я не могу больше. Я пытаюсь закричать, но моя глотка прогрызена теми же тварями. Они даже там. Они везде.
Меня тошнит прямо на подушку. Я могу только поворачивать голову. Я пачкаюсь в своей блевоте и плачу. Они возле меня, подползают все ближе. Я снова кричу, но давлюсь червями внутри глотки и кашляю. Кашляю.
Кровью. Кровью с этими отвратительными тварями в ней.
Они сожрут меня. Они меня уничтожат. Время, время… это длится вечность. Сколько ещё это может продолжаться?
Меня снова тошнит. Одной кровью. Я весь в ней. Я сжимаю зубы и чувствую, что черви прогрызают и дёсны. Я хочу плакать от отчаяния, но сил уже нет. Нет сил. Нет слёз.
Они сожрали всё.
Я пытаюсь молиться. Боже, боже… если ты есть… пошёл ты к черту… пошёл ты к черту…
Кажется, это не очень похоже на молитву. Червям плевать. Им плевать.
Я чувствую, как они пожирают моё сердце. Я чувствую боль в каждой клетке своего тела.
Лучше бы меня утопили. Лучше бы сожгли. Лучше бы расчленили на тысячи кусочков…
Я захожусь в последнем кровавом кашле и, дрожа от отвращения и ужаса, умираю.
Но черви будят меня почти сразу же.
Я кричу охрипшим голосом, и они ещё интенсивнее прогрызают моё горло.
Они съедят меня. Заживо.
Они сожрут плоть. Они сожрут меня.
О, господи. Могут ли они сожрать мою душу?
Волк
Казалось, что Олеан умирает.
Когда он вернулся в комнату, то еле стоял на ногах. Его провожала медсестра, которую, как я позже узнал, вызвали в карцер, так как Олеана начало жутко тошнить сгустками крови, как только он пришёл в себя после наказания.
Будто вот-вот упадёт в обморок, он нюхал ватку, пропитанную нашатырным спиртом, и его внешний вид подтверждал безнадежность случая – бледность и мёртвое море в глазах.
Я ничего не мог особо поделать, а потому, как Олеан мне и посоветовал перед уходом, а вернее – прежде чем его забрали, я думал над своими чертежами. Но мысли о том, где сейчас находился сосед, не давали покоя.
Его не было долго. Два дня. Они держали его в этом аду два проклятых дня.
Я не был уверен, законно ли это. Неудивительно, что Олеан еле дышит. Я действительно боялся, глядя на него, что действие ящика Пандоры не прошло и перенеслось в наше измерение, и ла Бэйл теперь застрял на границе жизни и смерти, как Эстер Уайльд.
Именно в тот момент, когда медсестра открыла дверь и завела Олеана, сказав мне помочь ему лечь, а позже – удаляясь, я ходил взад-вперёд по комнате, уже собираясь идти к учителям и требовать вернуть друга.
Но вот он здесь: они его, наконец, освободили. Я бросился к парню и схватил его за дрожащие плечи, стараясь удержать. Тряслись у него и руки, и колени, я чувствовал исходящий от него ужас, подавленность и нарастающую апатию. Молча он добрался до постели. Он лежал, не трогая одеяло, и тогда я укрыл его сам и принёс свою же бутылку с водой.
– Тебе стоит хотя бы попить, Олеан. Ты не ел два дня.
Он отрицательно помотал головой.
Я сделал вывод, что медсестра дала ему чая и хотя бы какой-то еды, ведь она оставалась одной из тех немногочисленных взрослых в лицее, кто обладал каплей человечности.
Тогда я оставил воду на полу рядом с кроватью и сел туда же, боясь отойти от него сейчас – вдруг станет хуже.
Зная Олеана, нетрудно было догадаться, что ему сейчас нужна была тишина, а не отвлекающий разговор. Потому я молчал. Не выразительно, не настороженно: я молчал, стараясь даже думать тише.
Ла Бэйл закрыл глаза и спрятал лицо в подушку, как часто делал, каким-то образом он находил способ дышать, уткнувшись лицом прямо в ткань. Я решил, что оставлю его, но не буду закрывать штору – пусть лучше будет в поле моего зрения.
Я в тот день долго лежал и тихо думал – что же они с ним сотворили? Да, он убил человека, но человека бессмертного. Это было действительно отвратительное наказание, и я решил, что план по спасению солнца может подождать. Надо бы придумать, как останавливать действие ящика Пандоры. Как взламывать это устройство изнутри, чтобы, попав туда, уметь выбраться самостоятельно.
Ведь, несмотря на аномальную магию, это было изобретением. А любое изобретение можно сломать.
Я уснул поздно, поспав от силы час под самое утро. Ла Бэйл лежал в той же позе, уткнувшись лицом в подушку. И как ему это удавалось? Я вскочил с постели, панически боясь, что он всё же умер.
– Олеан, – впервые после двух дней незнания судьбы соседа я позвал его. – Как ты?
Ответа, разумеется, не последовало. Тогда я аккуратно коснулся ладонью его шеи, попутно заметив красную полосу на ней. К счастью, сосед дышал, я чувствовал пальцами его пульс.
Ближе к восьми утра к нам пожаловал врач. Он проверил состояние Олеана, выдавив из него пару кивков и стонов, и после сделал укол в вену, отчего у парня задрожали и посинели губы. Врач также заставил его выпить какое-то лекарство, а потом со скорбным видом удалился.
– Что они сделали?
Я знал, что Олеан не скажет. И тогда я рискнул. Подошёл ближе, стараясь сосредоточиться на нужном мне объекте. Отключил чувства и мысли, забыл про всякий стыд или стеснение перед вторжением в чужое личное мысленное пространство.
Это было просто необходимо. Я должен был сделать это, ведь иначе он ни за что не расскажет. Никогда.
И я залез в сознание ослабевшего Олеандра, применив свою аномальную магию.
Я направил все силы и все знания о соседе в одну кучу в собственной черепной коробке и, улавливая некие потоки информации в своей голове, отыскал какие-то текучие слова, фразы, сведения, которые мне не принадлежали.
Они принадлежали Олеану.
Он недовольно поморщился.
– Прости.
«У парня неизлечимое заболевание. Эта дрянь распространилась ещё год назад – из-за нее куча смертных полегла, но случаев заражения бессмертных раньше не встречалось. Боюсь, что…»
Нет, я пока не был способен добраться до мыслей Олеана, не так я силен. Но это были чужие слова, которые ла Бэйл слышал, преобразованные уже в его мысли. Они обрывались и были не совсем чёткими, судя по всему, сосед слышал это, будучи в полуобморочном состоянии.
«…повлияло на самочувствие. Категорически противопоказано погружение в так называемый карцер, это может обернуться необъяснимой и внезапной гибелью. Да, Чарльз, силы бессмертных всё ещё изучены не до конца, чтобы точно оправдывать то, как мы себя называем. Бессмертными мы вполне можем и не быть».
Что-то тёплое защекотало кожу над верхней губой. Я открыл глаза, перестав прислушиваться к отрывкам фраз из потока информации, и прикоснулся к лицу, с удивлением замечая, что из носа у меня идёт кровь.
Такое бывало и раньше – с моим сердцем остальные сосуды в организме часто давали сбой, но эта кровь никак не унималась. Я чертыхнулся, в панике отошёл от Олеандра к стене и приложил к носу рукав кофты, но безуспешно: только ещё больше запачкал джемпер.
Сосед приоткрыл усталые и покрасневшие глаза, медленно обвёл меня взглядом и указал глазами на свою старую ватку от нашатыря. Я подошёл, взял её с уголка кровати, на котором она валялась, разделил на две части и заткнул кровоточащие ноздри.
Да, команда мы – хоть куда. Страдает один, пострадает и другой. Прям-таки ментальная связь.
Кажется, Олеан без слов понял, что я сделал. Почувствовал. Он нахмурился, но в глазах его стояла печаль. Я представил себе, как он ухмыляется, иронично замечая, что теперь я, Коул, узнал его секрет про смертельное заболевание, от которого страдает и уже, видимо, давно…
Но не сейчас. Сейчас сосед действительно выглядел как самый обычный человек, находящийся при смерти. Грустный, одинокий человек.
Я устало сел на пол возле его кровати.
Он устало закрыл глаза.
– Нет, – упрямо проговорил я. Это оказалось тяжело, но я закусил губу до боли, чтобы не дать себе остановить. – Нет, этого не случится. На хрен мне эти чертежи для спасения солнца, когда я не могу спасти даже собственного соседа?
Олеан слабо качнул головой. Его хриплый голос казался утомлённым и больным, но всё же не лишённым привычного сарказма.
– И что, теперь примешься рисовать себе чертеж нового Олеана? Сделаешь себе робота и заменишь меня?
В этих словах ясно читалась аллегория на то, что я хочу заменить механизмом и солнце, но я, проигнорировав это предположение, покачал головой в ответ.
– Нет, мракобес, – я облокотился спиной на кровать парня и запрокинул голову наверх, стараясь разглядеть его. – Я собираюсь вернуть тебя к жизни.
* * *
Я проследил за тем, чтобы Олеан уснул – ему прописали снотворное, так как боль не даёт ему нормально спать, – и отправился в свою часть комнаты. Взяв со стола свой старенький планшет, я вбил в поисковик несколько слов. Пролистав полученные результаты, я перефразировал запрос и снова нажал на «поиск». Вот теперь уже лучше, теперь есть нужные мне статьи.
Заголовки, как обычно, были вызывающими:
«ЭПИДЕМИЯ ОТ ПОГИБАЮЩЕГО СОЛНЦА: ПОЖРАННЫЕ ЗАЖИВО».
Умеют же они заинтриговать. И как только самообладание не теряют, узнавая каждый день подобные новости…
Статье было уже около нескольких месяцев.
Я начал читать.
Итак, это было пугающе. Буквы в какой-то момент начали наползать друг на друга во время чтения, но я продолжал, ибо в конце концов мы повидали и не такое. В статье говорилось о новом виде паразита, новом заболевании, которое распространилось в некоторых округах, особенно в деревнях и некрупных поселениях или за пределами городов. Упоминалась и одна частная школа, в которой погибли поголовно все ученики и учителя.
Сама болезнь проявлялась в том, что отравляла организм личинками, которые, почти моментально вырастая, превращались в мелких плотоядных червей, прогрызавших плоть, сжирающих органы, съедающих человека заживо. Смерть в большинстве случаев наступала спустя неделю, если не раньше, так как люди не выносили муки, умирали от внутренних кровотечений, может быть, от голода – пока тебя жрут черви, вряд ли захочется питаться самому, и, несомненно, вызвана болезнь была аномалией солнца. Эта напасть унесла много жизней, но всё равно являлась чрезвычайно редкой – заражались либо все находящиеся в каком-то месте, либо только один человек. Погибшие из той самой школы были единственным случаем, который унёс сразу всех, постепенно, конечно, но тем не менее. Я листал различные новости и другие статьи, смотрел на фотографии умерших, которых было принято сжигать, разумеется, пускай болезнь не являлась заразной – она сама выбирала, кого ей захватить, это было сродни облучению. Среди симптомов часто упоминались резкая потеря аппетита, бледность и даже посинение и отеки лица. Последней стадией было, естественно, появление паразитов в наружных покровах, когда они начинали прогрызать плоть. Также ещё живого человека охватывало трупное окоченение – от этого синели пальцы и губы.
Я посмотрел на Олеана, который лежал на боку на этот раз ко мне лицом, сомкнув веки. Его синяки под глазами напоминали сейчас не чёрные дыры, а скорее целую беззвёздную вселенную – настолько они были огромными. Одна его рука покоилась рядом с лицом на подушке – и правда, синие кончики пальцев, бледная кожа.
Определённо, это та самая болезнь.
И тогда я принялся искать информацию о лекарственных препаратах.
Разумеется, лечение упоминали во всех прочитанных мною статьях, однако же ни разу ещё я не наткнулся на действительно проверенную учёными информацию или хотя бы научный доклад. Все писали о том, что панацеи нет, и, поняв это, заражённые люди принимались кончать жизнь самоубийством либо даже в некоторых случаях добровольно усыплялись врачами. Этот феномен был непобедим, и, судя по всему, он был ещё одним наказанием за данное некоторым бессмертие – противовес, плата за чудо.
И вот наконец я наткнулся на самую новую информацию: почему она сразу не вылезла в поиске? Неважно. Она опубликована всего неделю назад: есть способ уничтожить паразита, не уничтожая при этом плоть, не сжигая её. Однако вместе с тварями отравится и сам больной – такова уж сила яда. То есть, грубо говоря, это был очередной способ суицида, уйти не так болезненно, как если лежать и ждать, пока тебя сожрут заживо.
Я снова подумал об Олеане. Это получается, он, как и Эстер, умирает изо дня в день; его каждый раз сжирают изнутри, уничтожают его органы, а он об этом не говорил ни слова?
Кто бы сомневался.
Чёрт побери, ла Бэйл.
Но тут в голову закрались заманчивые мысли.
Да, если отравить этих червей, умрёт и человек. Но почему они ничего не пишут о бессмертных? Неужели таких случаев действительно не было?
Я подумал о словах, которые услышал в памяти Олеана. Несомненно, врач разговаривал с этим… Чарльзом… Кажется, так звали директора. Итак, раз доктор в курсе подобной катастрофы, которая сродни чуме, если не хуже, почему он не сказал о способе лечения? Ведь Олеан, как-никак, бессмертен. Скорее всего. Так что ему стоит умереть еще один раз взамен на излечение от подобного кошмара наяву?
Но я понял, почему врач умолчал о яде. В конце концов, как он и сказал: «Бессмертными до конца мы вполне можем и не быть». А это значило, что, излечив болезнь ядом, который, по сути, был создан против порождения аномалии солнца, сам Олеан, будучи тоже порождением умирающей звезды, может отправиться вслед за своими же мучителями, этими червями. Он мог реально умереть.
И отныне это стало моей проблемой номер один. Если соседа не лечить, он будет страдать вечно, может впасть в кому, при этом испытывая всё те же страдания каждую секунду: чувствовать, как черви сжирают его органы. Если же ла Бэйла попробуют сжечь – его раны просто заживут, а черви будут продолжать грызть плоть, ведь они могут быть бессмертны, как и Олеан, поскольку, кроме его случая, подобных не было, и тогда… Сожжение действительно не поможет, а специальный яд – лекарство – просто убьёт его.
Это всё было невыносимо сложно.
Но я люблю сложные задачки. Да и не только их.
Белый (?) Ворон
Сны ведают о яви
– Ты ненормальный, – улыбнулся я, пихая друга в бок. – Абсолютно. С чего ты взял, что это вообще хорошая идея?
– От ненормального слышу, – с ответной улыбкой подтвердил собеседник. Зелёные глаза цвета лета искрились весельем. – Давай же, кто тут ещё называл меня большим ребенком, а? Это ты ребенок. Давай, пойдём.
Он потянул меня за рукав – всегда удивляло, почему он никогда не стеснялся прикасаться так к любому человеку, – и потащил за собой.
Было тепло, не очень жарко, но солнечно. Я не особо любил солнце – у меня от него появлялись веснушки, но ему это, наоборот, очень нравилось. Он говорил, что веснушки – это поцелуй солнца, а раз его имя означает «солнечный» – это ещё и напутствие от него.
– Хм, не думал, что будет всё так удачно. Ни души. Прекрасно. Давай, садись.
Он бросил рюкзак на траву, отпустив меня, и начал доставать оттуда контейнеры с едой.
Повсюду были цветы. Красиво. Я не любил цветы в вазах – они были мёртвыми, но цветы на природе, посреди поля… Такие цветы были прекрасны.
Я погладил один цветок, не срывая его. Лука – так я называл своего единственного друга, поскольку своё имя он никому не говорил и просил меня тоже молчать об этом: знаю я его или нет. И это прозвище ему нравилось – пускай он не был христианином.
От него необычно ясно пахло живыми цветами. Всегда. Довольно странный запах для парня – обычно все сверстники, да и я тоже, пользовались одеколоном или духами, имеющими более грубый аромат, а он даже если и пользовался ими, я чувствовал только приятный запах полевого букета, смесь простых, но прекрасных цветов.
Я почувствовал его взгляд. Парень казался сосредоточенным – наблюдал, как я глажу цветы. Я фыркнул, а он снова улыбнулся.
– Ты говоришь не только что я как ребёнок, но и что я как принцесса. А сам, посмотрите… Веночка тебе не хватает, – он засмеялся своим звонким смехом, который поначалу сильно меня раздражал, а потом я начал слышать в нём музыку.
– Заткнись, придурок, – я сел на разложенный им плед, который служил подстилкой. – Жаль всё же, что не пришли твои друзья. Как-то странно сидеть тут вдвоём.
Он недовольно поморщился и отмахнулся от этих слов.
– Да перестань. Я же знаю, что они тебе не очень нравятся. С моими друзьями я вижусь каждый день, а с тобой не так уж часто. Всё честно, переживут.
Я знал, что мне нравится этот ответ. Я хмыкнул, глядя на разложенные по контейнерам продукты. Лука готовил сам, и он превосходно это делал. Иногда я думал, чего этот субъект только не умеет? Ведь он к тому же превосходно рисовал. И делал это возмутительно редко. Ведь такой талант у человека, а он расценивает его как пустяк.
Я устремил взгляд вдаль. Внизу, пересекая поле и небольшую долину, протекал маленький ручеек. Я вспомнил кое-что.
– Однажды… – Лука кивнул, показывая, что слушает. – Однажды, когда мне было лет семь, у меня были знакомые за городом. Мы не были друзьями, но всё было очень легко – они плохо знали меня и потому не вели себя, как мои… одноклассники, ну, ты понимаешь. Нам просто было весело. Был отличный день, мы катались на велосипедах – и кто-то предложил устроить пикник. Что же, так и сделали – каждый принёс по какой-то вещи, мы купили еды, нашли чудесное место возле речки, под дубом. И, представляешь, только допили и доели всё – начался ливень…
Я сел поудобнее и подтянул колени к груди, обнимая их.
– Мы собрали вещи и поехали искать место, где можно спрятаться. Нашли какой-то магазинчик с навесом, там и переждали. Весело было – промокли все. Это одна из немногих вещей, хороших вещей, которые я помню из детства.
Слушатель снова кивнул и протянул мне бутылку со свежевыжатым соком.
– Это замечательно, Олли, – он сидел в позе лотоса, глядя то на меня, то на цветы. – Я рад, что в твоей жизни был подобный случай.
Он почти всегда так отвечал мне. Что он рад. Иногда это раздражало. Но сейчас я хмыкнул, отпил сок и протянул бутылку обратно.
– Да, забавно такое помнить. Ведь вся моя остальная жизнь была полным мрачным бредом обдолбанного шизофреника.
Он отвёл взгляд, задумчиво кивая головой.
– Я понимаю.
Опять стандартная фраза. Что же, это было лучше, чем ничего. Я посмотрел на контейнер, в котором лежал пирожок, и указал на него.
– Ты же не любишь сладости. И не умеешь печь пироги, – точно, вот чего он не умеет. – Ты купил его исключительно ради меня? Как мило. Ты точно псих.
Лука пожал плечами, откидывая голову назад и продолжая довольно улыбаться, как кот.
– И почему ты вечно так удивляешься, когда кто-то проявляет о тебе заботу?
Его вопрос звучал риторически и задумчиво. Я закатил глаза, но улыбнулся ему, взял кусочек пирога – надо же, с вишней, и надкусил.
Личный шеф-повар же почти не ел, только пил, ковырял вилкой в салате и рассказывал истории со своей работы. Она у него была интересная, ничего не скажешь.
Солнце начинало потихоньку припекать, и я отвлёкся, глядя в его сторону. Как странно… никогда тут не было так жарко.
Я услышал движение со стороны Луки, повернул голову: он подсел ближе, видимо, чтобы что-то мне показать.
– Ты испачкался. Здесь, – он указал на свою нижнюю губу. Я поспешно начал вытирать начинку пирога, но, кажется, только сильнее размазал её – всегда ненавидел свою неуклюжесть, и пока я пытался расправиться с вишневым джемом, Лука наклонился, достал салфетку и протянул мне.
Я поблагодарил его и наконец вытерся. Почему-то Лука выглядел печальным. Это солнце затмили тучи, и так падает тень. Но я решил убедиться:
– Что-то случилось? Извини, вообще – пирог очень вкусный.
– Я рад, – снова повторил он, открывая новый контейнер. – Держи, попробуй лучше… это.
Я убрал салфетку и неопределённо покачал головой.
– Нет, спасибо.
Мы молчали и просто наблюдали за природой. Потом он, всё так же молча, начал срывать цветы.
– Зачем? – вмешался я, нарушая тишину. – Они красивее живыми.
Лука согласно кивнул головой, но занятие не прекратил.
– Верно. Но как мне кажется, венок из мёртвой красоты очень бы подошел тебе, Олли…
Он грустно улыбнулся. Я отвернулся, усердно выглядывая птиц вдали.
Вскоре я почувствовал, как на голове появился небольшой венок.
– Да ладно, раз я принцесса, то ты – принц. Или король, как хочешь.
Я ухмыльнулся. Мне нравились такие прозвища, и я решил не ругать его за сорванные цветы. И мы продолжили разговор, пока он собирал колокольчики и ромашки для своих пациентов в больнице – это уже я предложил.
С тех пор, после мирного и спокойного пикника, всё начало ломаться и в конце концов перевернулось с ног на голову. Я же смотрел на увядший венок в своей комнате и тянулся к нему сильнее, как цветок тянется к солнцу.
Ядовитый цветок.
Он был моим другом. Не лучшим – нет, не подходит. Он просто был моим единственным другом, так что звание ещё и лучшего было ни к чему.
– Прости… Но ты бессмертен.
Слова, которые разрушили всё в одно мгновение. Поразительно.
– А я нет, – закончил Лука, качая головой. – Ты переживёшь это всё, я уверен. Ты будешь счастлив, но я… я умру, пока ты будешь жить. Ты вообще ещё вырастешь? До какого возраста вы можете расти…
Мы стояли на улице. Город. Половина солнца.
Да, всё случилось в одно мгновение.
Как же всё путается в голове. Я что, брежу?
Всё стало ясно, когда началась эта паника. Учёные давно уже отмечали странные аномалии вблизи солнца, но пока что это умалчивалось. Теперь же скрывать было нечего – все и так видели ждущую их смерть у порога.
Ещё и эта эпидемия.
Самый сильный удар пришёлся на мою школу. Откровенно говоря, я всегда её ненавидел, но о таком даже не мечтал.
Все начали умирать. Родители забрали меня оттуда.
Но я… я не умер. Хотя они уже почти похоронили меня.
Я умирал, но не умер.
И тогда они поняли.
Я один из них… Бессмертных.
Что же это такое, я уже всё это видел, я это всё прожил… Я сплю?
– Они ищут меня, – у меня дрожали руки. Я нервно теребил в них маленький ножик, который везде таскал для самозащиты. – Они хотят забрать меня. Открывается какой-то лицей на отдалённом острове… там, там будут такие, как я… Пожалуйста, помоги мне. Я не хочу быть там. Это плен, это не спасение… Даже домой не могу вернуться – там найдут…
Лука отрицательно покачал головой.
– Ты бессмертен. Это – элитное заведение, возведённое специально для вас, аномалий нового света. Ты должен быть там. Тебя там всему научат.
Прохладный июнь. Погода менялась как по мановению руки – и сейчас было не так жарко, как несколько дней назад. Но трава зеленела, и цветы дивно пахли…
– Нет. Это – тюрьма. Я… я сбежал от этих людей один раз, но второй – не выйдет. Они говорят, что установили, будто бы я умирал более семи раз. Я не… не хочу им прислуживать. Прежде чем отправиться в лицей, который открывается в конце лета, я должен отслужить в Собрании Объединенных Властей, и это вряд ли будет весело, Лука.
Зелёные глаза парня блеснули холодом.
– Пожалуйста, Лука, – я протянул руку вперёд, чтобы дотронуться до него. Он стоял на месте, и я коснулся его руки.
– Прости, Олли, – он смотрел куда-то за мою спину. – Кажется, уже слишком поздно.
Организация С. О.В., или как их уже начинали называть, просто Совы: двое ребят в тёмных плащах направлялись в нашу сторону. Я выругался, собираясь бежать, но Лука схватил меня за локоть, в котором я держал нож, предостерегающе качая головой.
– Ты бессмертен… Это отныне твоё бремя. Так неси его достойно.
Я смотрел на него. Его глаза, некогда сверкающие теплотой, не выражали ничего. Он явно впал в депрессию, как только узнал, чем я болен и что он никогда не сможет быть со мной рядом – по его мнению.
Наконец двое мужчин-Сов подошли совсем близко. Ума не приложу, как они меня выследили – нацепили какой-то датчик? Они сейчас не особо дорогие, тем более для только сформировавшейся и ставшей столь необходимой организации, которой заправляет куча государств одновременно.
– За… за что? – Лука постепенно растворялся…
Я сплю. Это уже было. Я сплю. Я должен проснуться. Прекратите этот кошмар…
Нет, Лука никуда не испарился. Он был передо мной, а Совы подхватили меня под локти и начали уводить, не обращая никакого внимания на зажатый в руке ножик.
– Отстаньте от меня. Оставьте меня в покое. Уберите руки.
Я кричал. Неведомая сила овладела мной, я был зол, я был разбит, моё сердце горело в огне от отчаяния и боли. Лука в шоке отступил назад, и ещё, подальше. Я слышал шаги, глаза мои были закрыты.
Всплеск энергии откинул стражников прочь от меня, они упали на почерневшую, увядшую траву, на умершие, моментально сгнившие цветы.
Что за черт? Что это было?
Вокруг меня почернела вся земля, я был в кругу из увядшей и гнилой травы.
И тогда, обернувшись на стражников, я побежал. К чёрту это всё. К чёрту.
Лука, кажется, смотрел мне вслед. Он прикрывал глаза рукой. Он сдерживал слёзы? Он плакал?
Я уже собирался свернуть за угол, как почувствовал внезапный укол будто бы прямо в мозгу. Будто бы меня ударила молния, и, кажется, меня это убило.
Я упал. Перед глазами был свет – а не темнота, как обычно бывает. Меня и в самом деле долбанул молнией один из этих Сов.
Лука дрожащим голосом пытался что-то спросить, и когда услышал, что я умер, то закричал.
Что он кричал, я уже не слышал.
Я действительно был мёртв.
И больше я Луку не видел.
– Олеан?
– Хэй, Олеан, просыпайся. Тебе нужно поесть. Врач говорил.
Это Эндрю. Он принёс еду, в этот раз на подносе, а не в бумажном пакетике, какой мы заносили уже давным-давно для самого Куина-старшего.
Я вспомнил, где я и что сейчас со мной происходило.
Меня затошнило.
Перед глазами всё ещё стоял этот раздражающий свет, который я видел в своём сне-воспоминании. Воспоминания… Никогда прежде мне не снились воспоминания.
Я поморщился.
И перевёл взгляд в сторону. Стоп, кто это… Не может быть.
– Лука? – тихо спросил я, вглядываясь в знакомые черты. – Что ты…
Нет. Стоп. Откуда ему тут быть? Нет. Глаза. Совсем не такие. И волосы. И ростом он пониже. Веснушки… Да, глаза не цвета лета. Они волчьи. Волк.
– Хэллебор.
Коул казался холодным. Удивительно холодным, прям как Лука тогда. Как он…
– Что он сказал, Дрю? Как он меня назвал? Я не расслышал.
Эндрю неодобрительно покачал головой.
– Должно быть, бредит. У него температура поднялась. Надо бы снова вызвать врача.
– Я в порядке.
Коул сверкнул своими волчьими очами.
– Нет, не в порядке. Я всё знаю. Про заражение паразитом Сomedenti corpus. Почему ты не сказал нам? Ведь мы бы…
– Мы бы что? Вылечили меня? Сомневаюсь. Средств не существует. Точно не для бессмертных… Нет.
Хэллебор не согласился.
– Это мы ещё увидим, ла Бэйл. Увидим. Эндрю, впихни в него немного еды.
Я ухмыльнулся, но это вызвало больше боли, чем я ожидал. В горле будто бы до сих пор копошились эти черви…
– Чёртова червовая чума. Я не могу есть, уж извините. Меня стошнит.
Эндрю дал мне в руки йогурт и ложку с надеждой в глазах. Я вздохнул.
– Ладно. Я попробую.
Пока я пытался расправиться с йогуртом, Коэлло расхаживал взад-вперёд по комнате, жестикулируя руками и проговаривая мысли вслух.
– Так вот, у меня есть идеи по поводу твоей болезни. И ты не будешь страдать вечно. Полдела ведь уже сделано – лекарство нашли, надо только уметь его применить…
Может быть, в его словах была толика смысла, но я не хотел обременять себя ложными надеждами. Потому молчал.
– Ладно, – сдался Коул, глядя на меня. – Ты не бессмертен, Олеан.
Я вздрогнул. Поднял глаза на Хэллебора. Он смотрел на меня в упор.
– Никто из нас не бессмертен до конца. Название-то красивое, но не совсем точно. Не бывает такого, чтобы нельзя было умереть. Все мы умираем в итоге. Это круговорот природы. Это естественно. И пускай наши с вами жизни так сильно изменились, что теперь мы невосприимчивы к большинству опасностей, однако… есть теория, что всё не так просто. И мы тоже можем умереть.
Кажется, Эндрю это заинтересовало. Я же слушал уже отстранённо.
– Это не важно, Хэллебор. Важно то, что происходит сейчас. У меня вопрос, – я указал ложкой на дверь, будто кто-то, вроде директора, мог сейчас через неё зайти. – Почему я здесь?
Коул на удивление понял меня сразу.
– Потому что Август и остальные твои ребята угрожали директору, что, если тебя посадят рядом с Джонни, они сообщат родителям, а оттуда пойдут проблемы. Наказали – и достаточно. Не нужны им скандалы, – он едко ухмыльнулся, даже как-то удовлетворённо. Совсем не похоже на привычного мне Коэлло.
– Ясно. Так Джонни оставили в камере?
Коул кивнул.
– Да. Ты выиграл эту битву, Олеан. Правда, какой ценой… какой ценой.
Эндрю печально покачал головой.
– Это возмутительно. Мне наплевать на Крозье, пускай это неправильно и аморально, но ты подверг опасности себя и других учеников.
Я не стал говорить, что они сами согласились, а просто кивнул.
– Не будем сейчас обсуждать мои методы изменения реальности. Просто дайте мне это чёртово лекарство. А мне ещё надо сходить в медпункт, должны сделать очередной укол.
Хэллебор протестующе замотал головой.
– Нет. Останешься тут, мы сами приведём врача. Ты еле стоял на ногах, когда тебя привели сюда. И сейчас выглядишь ходячим трупом.
Я ухмыльнулся. Дрю, кажется, тоже заметил эту перемену в друге. Он приподнял бровь, глядя на Коула. Я же спросил:
– Хэллебор, с тобой всё в порядке? Ты случаем сам не побывал в ящике Пандоры, пока я был тут в отключке?
Сосед, кажется, снова прикинулся дурачком и пожал плечами, качая головой.
– Нет, ла Бэйл, я пока что не настолько безрассуден. Я больше склоняюсь к словесному решению конфликтов, а не радикальным действиям. Ты знаешь моё мнение.
– Ну да, конечно. Ещё скажи, что никогда не дрался в…
Я согнулся пополам, сжав ложку в кулаке. Эндрю быстро выхватил йогурт, убрал поднос с моих колен и забрал столовый прибор, положив ладонь мне на спину.
– Что такое, Олеан? Что случилось? Тебе плохо? Боже, Коул, позови врача…
Я хотел сказать, что в порядке, но в горле безумно саднило, а в желудке будто бы плавало битое стекло.
Снова они.
Я плохо помнил себя и не замечал течения времени, потому что погрузился в некий транс из боли и опустошения, когда прибежали врач с медсестрой. Они сделали мне укол, и я провалился в небытие.
Правда, теперь в этой пустоте не было прошлого или хотя бы обычного сна. Я ничего не чувствовал и, когда открыл глаза, был рад, что ничего не видел, хотя отдохнувшим себя совсем не ощущал.
Наоборот.
Я был разбит.
Рядом никого не было. Я тихо попросил воды. Слишком тихо. Я попросил громче.
– Очнулся?
Медсестра заглянула ко мне, потом позвала врача. Я получил стакан воды.
С запозданием я понял, что мне ставили капельницу. Мерзкое чувство.
Доктор выглядел мрачным.
– Зачем… капельница…
– Чтобы ты не так сильно чувствовал паразита в собственной крови. Они уже и туда добираются. Лекарственные препараты их отгоняют, а потому добраться могут только до желудка и других органов. Так что тебе надо принимать лекарства и внутрь, и через капельницу – если полежишь с ней какое-то время, потом можешь даже сходить на уроки. С капельницей лекарство держится в крови дольше.
Я кивнул.
Интересно, сейчас ночь? Шторы завешаны.
Врача спрашивать ни о чем больше не хотелось.
Тогда я закрыл глаза и позволил себе уснуть.
Твари внутри меня действительно перестали так явно проявлять себя и будто бы наконец заснули вместе со мной…
Смерти нет?
