XIХ
Do not go gentle into that good night

Малодушие.

Оно всех нас преследовало. Может быть, даже поглощало. Или разрывало на части.

Собственная слабость. Неспособность противостоять.

И даже признаться в этом самим себе.

Я знал, что время настало. Время, в которое я уже перестал верить. Всё было здесь, в моей голове, но было ли это «всё» достаточно реальным для нашего мира? Увидим.

«Время покажет», – говорили они, и вот моё время пришло.

Я не знал, как долго это может продолжаться. Но быть подопытными крысами, а потом ещё и, возможно, вечность страдать без возможности хотя бы умереть – вот уж настоящий пик.

Да даже если бы всё это скрыли под оберткой честности, выбора. Сделали бы это работой для бессмертных. Давали бы им редкие отпуска. Всё на благо лучшего мира!

Я не хотел так жить. И, определённо, был уверен в том, что куча подобных мне будут с этим согласны.

Коул закрыл за мной дверь, я же подошёл к кровати и достал из-под матраса слегка помятую, но очень толстую папку с бумагами.

Хэллебор устало облокотился о стену, глядя на меня потерянно и непонимающе, но не настолько, чтобы наброситься с расспросами.

Он молчал. Я тоже.

– Мне нужно рассказать людям правду, – я задумался и после высунул язык от отвращения к собственной фразе. – Мне нужно сделать то, чего я хотел избежать, когда думал, что смогу найти себе другой смысл в жизни, ведь не будет же всё так плохо в мире… Но нет, всё именно так плохо.

Вряд ли Коэлло понимал, о чем я. Он потёр кулаком глаз.

– Если ты задумал идти на разборки с учителями, это дохлый номер. Они ведь слушают только организацию Сов, и, судя по всему, безопасность взрослых куда важнее, чем детей. Ослушаются – заберут сначала их, учителей, потом нас всех, учеников, оставив ещё и без присмотра…

– Какие быстрые логические выводы, киборг. Не поспешные, быстрые.

– Ага. На то я и киборг, – он махнул рукой. Пауза. – Мне нехорошо. Я иду спать. Пытаться. И тебе советую. Папку свою убери, что бы там ни было… на кой чёрт ты её сейчас, среди ночи, вообще достал? Уже ничего не сделаешь. Они улетели.

– Счастливого Нового года, – я добавил пару ругательств для красочности поздравления, швырнул папку в ящик и упал лицом в подушку, будто пытаясь ею удушиться.

Следующий день не отличался ничем особенным. Только вот боль в печени проходить не желала, и я её понимал – на Рождество ей очень сильно досталось. А потому я сидел на обеде в столовой и пил кефир, который, по сути, должен был спасать печень. Немножко.

От него в животе загадочно урчало.

Я обводил взглядом всех вокруг. И думал.

Август сидел за своим столом и сонно слушал Александру – или делал вид. Когда он не ответил на её вопрос уже в пятый раз, девушка легонько пихнула его в плечо.

Наконец он услышал её, но взгляд, устремлённый в стол, тот поднял на меня.

И показал сначала на компанию учителей, потом на своё горло и жестом его перерезал.

Когда в столовую вошёл директор, послышался шум. Он нарастал всё сильнее… Ребята злились. Кто-то, в конце концов, кинул в него едой.

Секунду спустя в его сторону летели уже кучи посуды и еды.

– Ты их продал, да? Урод!

– И после этого ты зовёшь себя директором?

Дэмиан, сидящий за нашим столом, метко попал ему прямо на пиджак.

Эстер подкладывала какому-то парню еду в тарелку, чтобы он кидался в руководителя школы за неё.

Но вот в столовую примчался Крозье и заорал:

– Довольно!

Тарелок стало меньше, но его не послушали с первого раза.

Тогда из-за стола встал Юниган, и всех присутствующих задел лёгкий разряд тока, от которого закололо в кончиках пальцев, загудела голова, однако в целом это действие оказалось достаточно безболезненным. Но убедительным.

Нависло молчание. Это действительно было увесистым предупреждением. Я ухмыльнулся.

Физик не знает, на чью сторону он только что встал. А ведь у него был шанс.

– Это абсолютное безобразие.

Настал черёд Туманной. Директор же, не обращая внимания на еду, свисающую с него, подошёл к своему столу, сел, налил себе кофе и начал преспокойно обедать.

– Как вы можете вести себя, словно животные? Думаете, это выход? Вряд ли, мелкие паразиты… дети, – в её голосе впервые слышались нотки не женщины в возрасте, а молодой гневной мамаши или даже обозлённой студентки.

– Ну и что вы сделаете? – негромко спросил Август, как-то раздражённо и криво ухмыляясь. – Наказать всех у вас не получится, – добавил он ещё тише, но всем всё было слышно в образовавшемся вакууме из молчания.

– Разумеется. Только вы все будете убирать наш обеденный зал.

Кто-то застонал. Август посмотрел в глаза Туманной.

– О, так вот что вы задумали. Очень неплохая идея, вы-то выглядите уставшей. Наверняка вам надо, – его алые глаза блеснули, – … отдохнуть.

И его противница упала на пол. Послышался шум. Опять. Лишь спустя некоторое время я сумел отвести взгляд от Сорокина и обратил внимание на женщину, валявшуюся в куче еды, – она сильно побледнела, лицо было почти белоснежным, губы казались пересохшими, она еле дышала. Была без сознания.

Август откинулся на стуле и, вытянув вперёд руки, начал разминать суставы пальцев, громко ими хрустя. Выглядел он при этом сытно поевшим. Его соседка по столу Александра смотрела на друга со смесью ужаса и восхищения.

Рыжий преподаватель хотел было подойти к Августу, схватить за ухо и отвести, скорее всего, в ящик Пандоры, но парень смерил его предостерегающим взглядом.

– Тоже хотите отдохнуть, капитан Крозье?

Туманную уже уносили в лазарет, а сам учитель по самозащите стоял и смотрел на биовампира с такой ненавистью, будто готов был пожертвовать собственными силами, лишь бы только пнуть Августа. Но вместо этого он промолчал, отвернулся и пошёл к директору, который, поев, собирался уходить. Наверное, в душ.

После обеда мы действительно мыли столовую – не выпускали никого. Разумеется, я мог незаметно свалить, но мне хотелось побыть среди… людей.

Августа сторонились. Кажется, теперь и мои одноклассники поняли, что у них появился второй мрачный тип, с которым лучше не связываться, поскольку наши классы: «R» – в котором с лета учились я и Коул, и «V» – где учились Дрю и Август, объединили.

За нами наблюдали Крозье и Юниган.

В какой-то момент, пока мы болтали с Августом, к нам подошёл физик.

– Сильная аномальная, господа. Эта ваша демонстрация, Сорокин… Была излишне наглядной, на мой взгляд. Зачем вы сделали это, зная, что наказания всё равно не избежать?

Он посмотрел на учителя. Губы Сорокина слегка тряслись – как и тогда, когда он угрожал Крозье, о чём я только сейчас вспомнил. Он не боялся, скорее, немного нервничал.

– Показать ей, как мелкие паразиты порою могут разрушить твою жизнь.

Учитель-рокер казался теперь менее заинтересованным, будто бы ожидал большего. Но затем, поймав мой взгляд, он улыбнулся и оживился:

– О, как вы искусно врёте! Что же, будьте осторожны. Иначе вас обоих увезут на вертолёте следующими.

Он развернулся и вернулся на свою наблюдательскую позицию.

Август положил всему начало.

Теперь – всё намного проще.

Я сидел на мини-сцене в кабинете музыки. Он не был сожжён, так как музыкальный класс, или же иначе актовый зал, находился отдельно от остальных кабинетов по стандартным предметам.

Музыки у нас особо не было, хотя некоторые учителя организовывали кружки для желающих проявить себя творчески. Но в основном тут бывали только те, кто просто хотел поиграть на привычных им инструментах, но с собой их не привёз. И выносить их за пределы кабинета строго запрещалось и бла-бла-бла. В последнее время учителя сюда почти не ходили.

Постепенно в комнате становилось всё больше человек. Со мной на сцене были Дэмиан, Коэлло, Эндрю и Август. Эстер сидела на своём кресле у стены и негромко играла на скрипке.

Аарон не пришёл. Я стукнул папкой по ладони.

– Что же, нас достаточно много, чтобы начать. Для чего я вас сюда позвал, – я сглотнул, странно себя чувствуя, когда все посмотрели на меня, а скрипка затихла. – Эм… как вы все знаете… они, Совы, хотят использовать нас. Пустить нас в расход, чтобы энергией наших бессмертных жизней заменить солнце. Обойтись без него, так сказать. Безумие.

– Вся наша жизнь безумие, – выкрикнул кто-то из задних рядов.

– Безусловно. Правда, всё намного безумнее, чем вы думали.

Я положил папку рядом и достал оттуда небольшую стопку бумаг, часть оставив внутри.

И показал их кучке людей у сцены.

– Это – документы на каждого из вас, которые появляются в папочке школы сразу же, как только вас сюда привозят. Тут вся информация: стандартная, плюс биография и анализ ваших аномальных способностей. К примеру… Парень, которого вчера забрали. Один из них. Юлиан Мордерлен. Цитирую: «Пиропсионез. Способный, быстро научился контролировать свою аномальную магию. Может не только создавать и направлять огонь, но и придавать ему различные формы: животных, предметов, человека. ГОДЕН».

Кто-то хмыкнул. На лицах других был написан ужас.

– Годен? – наконец уточнил Коул.

Я кивнул, снова показав лист толпе.

– У многих из вас уже стоит эта отметка. Годен или нет. У некоторых она пока что отсутствует. Это происходит в том случае, если ваши способности ещё не изучили. У меня старые версии документов, потому опасаться стоит каждому…

– Погоди-ка, откуда у тебя эти бумаги?

Это Александра. Она доверяет Августу, но только не мне.

– Украл, – честно ответил я и продолжил: – Годен – значит, можно использовать в экспериментах. Нет – значит слишком слаб.

Шёпот в классе понемногу перерастал в гул.

– Тише. Так вот, помимо этого, у них есть тайные обозначения. Так сказать, кодовые имена. Если вы слышали когда-нибудь в разговоре между учителями странное слово, то, возможно, это было ваше зашифрованное обозначение. Чаще всего они используют названия животных, но не обязательно. Знаете, как они прозвали Джонатана Эрланда? Призрак. Тут всё ясно – отталкиваясь от способностей. Короче, берите эти бумаги. Разбирайте. Они ваши. О вас. Так что храните у себя.

Я оставил бумаги на сцене у своих ног, потом достал некоторые оставшиеся из самой папки и положил их в общую кучу.

– Можете передать их своим соседям, которых сейчас нет в этой комнате. Остальным я отдам сам, если они заинтересуются.

Дэмиан смотрел на меня во все глаза. Я кивнул и отдал ему несколько листков, попросил передать Эндрю и Коулу их дела.

– Волк? Правда? Это из-за глаз?

– Конь… ха… они и про увлечения наши знают. Я неопределенный…

Коул ухмыльнулся.

– И я тоже.

– Годен, – фыркнул Дэмиан. – Олень, серьёзно? Северный? Почему олень? О’кей, северный – потому что аномальная такая. Но олень…

Коул и Эндрю хмыкнули.

– А ты кто, Олеан? Какое у тебя имя?

Я обернулся к ним и улыбнулся.

– Белый Ворон.

Я показал им заглавие своей бумажки. Вместо обычного заключения «не определён», «годен» или «негоден» у меня стояло «ОТКЛОНЁН».

– Отклонён? Это то же, что и «негоден»? – осведомился Коэлло.

Я отрицательно покачал головой, опуская листок и пряча его в чёрной материи внутри своей ладони.

– Нет. Это означает, что я потенциальный преступник.

Я снова улыбнулся. Коул выгнул бровь. Я вздохнул:

– То есть они боятся тестировать меня на мощность силы, и от меня лучше держаться подальше, потому что, даже если аномальная сильна, им не справиться с моим поведением. Не усмирить. Только используя экстренные меры.

Эндрю слегка обеспокоенно посмотрел на меня. Коул задумался. Я добавил:

– Уж они-то знают. Они-то знают…

В ту же секунду Олеан сменил тон и фальшиво рассмеялся.

– Да ладно вам, они кого угодно готовы заклеймить «отклонённым». Уж больно не любят возиться с подростками. Так что не парьтесь.

Олеандр отвернулся, кинув на меня взгляд. В нём я снова с ужасом увидел пустоту.

После мини-собрания в музыкальном классе ребята занимались кто чем. Каникулы всё ещё продолжались и будут идти где-то неделю или больше. Но что-то мне подсказывало, что ла Бэйл не планирует останавливаться на достигнутом.

Я не мог думать об этом. Я разглядывал подарок отца и вспоминал про то, что он дал мне ещё одну вещь.

Я должен был открыть свёрток ещё в Рождество, но не смог. Даже смотреть в его сторону тошно было.

Но теперь было самое время. Я навестил мать, я осознал и принял её смерть настолько, насколько это вообще возможно.

Правда, внутри меня что-то явно сломалось. Без шанса на восстановление.

Может быть, это просто привязанность.

Но она растила меня. Берегла, как могла, ведь стольких уже потеряла. Да, она могла накричать, была немного сварливой, но она любила меня.

Я прикрыл глаза и вдумался в эту фразу.

«Она любила меня».

Потому, что я её ребёнок. У неё не было выбора. Она бы себе не простила тех поступков, которые совершают какие-то другие матери: бросить своего сына, отказаться от него.

Она принимала меня как должное и старалась любить изо всех сил.

Не всегда у неё это получалось.

Да и у меня тоже.

Ладно. Пора.

Наконец я достал свёрток, который бережно убрал в ящик стола. Он был яркий – в её стиле. Миленький. Рождественский. Развернув его, разумеется, я обнаружил, что подарки находились в большом декоративном носке. В нём было очаровательное праздничное печенье, какие-то мелкие сладости и, разумеется, сам подарок. Совсем небольшой. И небольшая записка. Нет. Нет, не сейчас.

Я отложил его вновь.

Что же, стоит и мне подарить другим что-то. Ведь я приготовил сувениры для всех: Олеана, Дрю и даже Дэмиана, но отдать так и не смог.

Убрав подарок моей матери под подушку, я собрал со стола лежащие под лампой необходимые мне предметы и вышел из-за шторы.

Олеан сидел в комнате и перебирал те самые бумаги, которые показал сегодня остальным ученикам. Те, которые у него остались. Он выписывал что-то в блокнот. Заметив, что я подхожу, прикрыл свои пометки и вопросительно уставился на меня.

– Что?

– Хотел вручить ответный подарок. Рождественский.

Я кивнул на соседа и бросил ему браслетик.

Он был частично сплетён из кожаных верёвок. На каждой из них виднелось бронзовое украшение: на одной – небольшая надпись «slayer», название какой-то древней трэш-метал-группы, на другой – традиционная маска Призрака Оперы, закрывающая только половину лица, и на последней подвеске браслета было созвездие Ворон, обведённое в виде настоящей птицы для усиления смысла.

Олеан кривовато улыбнулся. Он выглядел уставшим. И даже немного больным.

– Миленько, – ответил он, завязывая браслет на левой руке. – А остальное кому? Эндрю и Дэмиану? И да, мне нравится. Спасибо. Где взял?

Я повёл плечом.

– Нашёл у себя кучу подобных значков и решил всё совместить в браслеты. Когда-то увлекался коллекционированием таких штук. Но больше мне это не нужно… Ты же вроде любишь воронов, да? Тем более твоё кодовое имя… Забавно, даже не знал.

Олеан кивнул.

– Ну вот. А для Дрю… На его браслете лошадь, Пасифик и надпись «freedom». Для Дэмиана – знак ядерной опасности, руна Чернобога и созвездие Дракон, похожее по оформлению на созвездие твоего Ворона.

Он разглядывал браслет на своей руке.

– А себе ты такой сделал?

– Да. За компанию. Вот, – я протянул ему браслет, который ещё не успел надеть. Олеан взял его и внимательно осмотрел. На нём было также три побрякушки медного цвета: знак бесконечности, кадуцей Гермеса и надпись «rescue».

Он вернул мне браслет, изучив его, и устало потёр глаза. Но снова улыбнулся.

– Очень необычные подарки, Хэллебор. Иди, отдай их и Куинам.

Меня трясло от гнева, как от горячки. Я кричал в подушку, бил постель кулаками.

Благо, соседа в комнате не было.

Я не совсем уверен, что у меня хватило бы сейчас сил на бессмысленное отрицание собственного безумия.

Я ударил себя по лицу. Разок. И ещё. Не помешает прийти в себя сейчас.

О, это всего лишь непонятные приступы агрессии и ненависти к самому себе, у кого их не случается. Это всё ерунда.

Сейчас важным было только наше будущее. О да.

Я всегда думал, будто бы будущее наступает как-то само. И зачастую так оно и есть, правда, вот… Иногда мы сами можем выбирать исход собственной жизни.

Я мог прожить обычную жизнь простого человека – может быть, даже написать пару книг, или сценариев, или что-то в этом роде. А мог спиться и повеситься на люстре – кто его знает.

Но миру наскучило просто существовать, наскучили войны, человеческие разборки и вся эта желчь. Мир решил посмотреть, что мы будем делать, обретя бессмертие, но получив взамен конец света.

О не так люди представляли себе переход на новый уровень жизни. Не так люди представляли себе собственное превращение из людей в бессмертных богов, ангелов, демонов, или кем мы там стали. Явно не супергероями.

О нет, совсем не так мир представлял себе это магическое, чудесное преображение.

Но вот они мы – шайка бессмертных, и вот он мир, который погибает.

Нет, мне действительно не верилось в то, что я могу посвятить жизнь чему-то подобному. Что я могу, возможно, вести за собой людей. Что я просто осмелюсь поставить на кон всё, что у меня было или есть, но на деле вся фишка в том, что терять мне нечего.

Разумеется, меня могут поймать, посадить в ящик Пандоры навечно, а это хуже, чем заточение в тюрьме для обычных людей, и, разумеется, куда хуже смерти. Но… в принципе, непонятно, зачем ждать кого-то, кто спасёт тебя, если ты сам можешь попытаться сделать это. Зачем ждать, пока власти окончательно сойдут с ума, зачем ждать, пока твою жизнь превратят в ад, пускай, возможно, это и спасёт людей, но что это будет за жизнь такая? Что будет за жизнь вообще в этом поганом мире, где мало того что возобновится подобие рабств, так ещё и правительство, почувствовав собственную безнаказанность, ожесточится, превратив мир далеко не в утопию, а в антиутопию, которых страшится каждый хоть немного фантазирующий о будущем человек?

Какой смысл существования такого мира?

Никакого.

Мне всегда казалось, что если мир – это ад, то мы должны сами превратить его в рай. Или же это всё нечто между адом и раем, весь наш мир – это золотая середина, правда, скорее середина в бублике. То есть бессмысленная пустота. Так вот, если наш мир – это бессмысленное колебание от ада к раю и обратно, не лучше ли будет сделать его более чистым, более правильным, более…

Как же много я думал о справедливости. О том, чтобы все были добрее друг к другу.

Когда сам не умел быть добрым. Может, в глубине души…

Но в той же глубине я порою мечтал о хаосе.

Чистый хаос, тьма на фоне света, безумие, сравнимое с гениальностью, – вот что было для меня заменой пустоты. Это – было моим всем. Разрушение. Полное отсутствие какой-либо закономерности, правил, всех этих тупых, дебильных устоев – зачем они, если все всё равно нарушают их, не думая о невинных, не думая о бедных, больных, несчастных и так далее.

Правда, вот тут загвоздка – если повергнуть весь мир в хаос, будет ли смысл в таком существовании? Нет смысла в несправедливости, справедливость же абсолютную создать нереально, но есть ли смысл в полном отсутствии справедливости, добра, зла, в отсутствии хорошего, плохого, бедного, богатого?

Как же порою я бываю лицемерен, и насколько безумными кажутся мне собственные мысли. Я путаюсь в них, я не понимаю, что верно, а что нет, и стоит ли быть праведным священником или безбожным анархистом, стоит ли быть примерным и верующим в лучшее или стремиться к воцарению гармонии в хаосе?

Чёртов хаос. А ведь сколько злодеев в различных историях к нему стремились просто потому, что ненавидели всех и вся, сколько таких же, как я, пытались сделать из мира чёрную дыру, но им не удавалось, ведь добро проломит тебе ребро…

А являюсь ли злодеем я?

И являются ли мои помыслы злодейскими, если я вообще задаюсь этим вопросом? Разве плохие парни размышляют над тем, плохо или хорошо они поступают, разве они боятся ошибиться и огорчить тем самым самих себя, подвергнув безумному страданию других, эти невинные души, которых пускай осталось и мало, но они всё же есть? А не плевать ли злодею на всё живое и всё сущее, а не в этом ли и заключено безумие – в отсутствии чувств к окружающим или безмерной ненависти к ним же?

И ненавижу ли я всех?

Думаю, что да.

Но я так отчаянно стараюсь найти свет.

Тот свет, который я пытался поймать за свою короткую жизнь, тот свет, который казался мне существующим лишь в какой-то иной реальности.

А есть ли всё же этот свет в нашей?

Я не знаю.

Как не знаю и истинной тьмы, которая затягивала меня с каждой подобной мыслью всё глубже и глубже.

Я не находил названия этой боли. Но мог предположить, что называлась в конце концов она не безумием, не злом, не тупым отчаянием, не одиночеством и не поиском смысла собственного существования, свободы или справедливости.

Эта боль могла бы называться моим именем. Именем, которое, честно говоря, я не особо любил, пускай редко говорил об этом, потому что меня всегда раздражало его значение.

Ядовитый цветок.

Кажется, Олеан окончательно сошёл с ума.

Он снова стоял на сцене в музыкальном классе. Вид у него был более уверенный, чем в прошлый раз. В его глазах будто бы вращались невидимые воронки, а синяки под ними только усиливали эффект космоса: чёрные дыры.

Он был растрёпан, но сосредоточен. Одет в клетчатую рубашку, на верхнем кармане которой красовалась надпись «cute but psyho». Очаровательно.

Поверх рубашки он надел мантию Сов. Ту самую, которую носили слуги этой таинственной организации, вылавливающей по миру таких, как мы, взрослых и детей, старых и молодых, и так далее и тому подобное.

Зачем? Кто знает.

В этот раз в классе собралось больше людей, кто-то даже выглядывал из коридора. Учителей не было. А, нет, был один – Бенджамин Преображенский, также известный всем как Гоголь-поджигатель.

Олеан нервно ухмыльнулся, но тут же снова принял несколько официальный вид.

– Многих из нас насильно увезли от наших семей. Эти люди приходили, надевали на нас вот эти самые плащи, если мы по счастливой случайности умирали более семи раз, и отправляли на службу. Или же хватали за шкирку, говорили нашим родителям, братьям, сёстрам, да хоть воспитателям в детдоме: «arrivederci!» и отправляли в этот самый лицей в целях «безопасности вас и вашего ребёнка». Кого-то из вас поймали за разрушения, когда вы открыли в себе аномальные способности, а кого-то – таких, как наши учителя, забирали прямо с работы, от жён, мужей или детей. Хочу напомнить, что взрослые на этом острове тоже не всегда хотели быть нашими тюремщиками и сами являются заложниками. Да, заложниками. Однако! – Олеан повысил голос, и я почувствовал, что абсолютно все слушают его. Кто-то ухмылялся, кто-то внимал с благоговением, кто-то хмурился и согласно кивал, но факт оставался фактом: абсолютно все взгляды были прикованы к нему, будто загипнотизированные хриплым, но несколько мелодичным голосом. Олеан продолжал: – Однако такие бессмертные, как директор, кто действительно сотрудничает с Совами и не является такой уж несчастной жертвой, – виновны. Виновны в том, что предали нас, отдали на опыты правительству, которое, как мы тут все понимаем, собирается использовать нас в целях спасения человечества. Чёрт подери, спасения человечества! Не хочу показаться вам каким-то грязным и тупым диктатором, ребята, но это… – Он на секунду запнулся, но тут же, переведя дух, поправился: – Это не то, чего мы заслуживаем. Да, мы бессмертны. Даже не просто бессмертны – мы имеем выдающиеся способности, которые сами по себе многие века казались людям лишь фантазией для написания книжек и создания игр, а теперь – вот они вы, стоите тут, боясь даже лишний раз подумать о собственных силах. Мы… мы не просто лучше обычных людей, нет. Мы такие же, как они. У нас тоже есть права, которые почему-то в последние… да примерно столько, сколько вообще существует понятие «права», абсолютно обесценились. Никого не волнует, что ты можешь, а что нет, что ты думаешь и что тебе необходимо. А таких, как мы, ещё и боятся… Мы – монстры, пришельцы и неизведанная нечисть для собрания Сов, этого Собрания Объединенных Властей, которые возомнили, что действуют на благо всего мира. Да легче улететь на Юпитер, чем спасти это проклятое солнце посредством наших с вами жизней! И я говорю не о ценности физической оболочки, а о более длительном периоде. Они хотят, чтобы всё своё бессмертное существование мы вырабатывали энергию для простых смертных, наших семей, но захотели бы ваши семьи, чтобы вы, живя в наше время, стали рабами нового света? Хотели бы вы стать простым скотом, который будет заменять долбаную горящую звезду в небе просто потому, что это самый простой способ решения проблемы?

Он говорил уже настолько громко, что у меня начала болеть голова. Ученики загудели неуверенно:

– Нет…

Олеан ухмыльнулся, по своему обыкновению – нервно, и насмешливо переспросил:

– Вы хотите быть рабами нового света?

На этот раз ответ последовал более уверенный:

– Нет!

Ла Бэйл скинул с себя чёрную мантию и повторил свой вопрос ещё громче. Ответ:

– НЕТ!

И, заведя толпу, он выкрикнул фразу, которая показалась мне смутно знакомой, будто бы я уже слышал её, будто бы где-то в потоках информации мне удавалось уловить ритм этих слов…

– СМЕРТИ НЕТ! Рабства нет! Сов нет!

Я отошёл в сторону и облокотился спиной о стену. Мне стало плохо.

Да, я понял, где слышал эти слова. Эту фразу Олеан повторял очень часто, куря свою сигарету и глядя в окно.

Эта мысль настолько сильно вибрировала в его сознании, что даже неосознанно я считывал эту информацию своей аномальной, слышал её и чувствовал кончиками пальцев.

– СМЕРТИ НЕТ! Смерти нет! Смерти нет!

Кто-то развернулся и вышел вон. Кто-то продолжал скандировать новый девиз, уже не обращая внимания на Олеана, который несколько устало вытирал лоб и потерянно улыбался, глядя в пол.

Эти два слова повторяли снова и снова. Снова и снова.

Большинство остались. Ла Бэйл убедил их в том, что быть рабами они не хотят. Я был удивлён тому, на что был способен Олеандр, дай ему только волю и желание быть услышанным.

Август стоял возле другой стены и пристально всех разглядывал. Он остановил взгляд своих кроваво-вишнёвых глаз на мне, и я почувствовал резкий упадок сил.

– Коул? Коул, что с тобой?

Это Эндрю. Он оказался рядом, словно всегда был тут, и я повертел головой, не обращая внимания на то, что все люди, кричащие «СМЕРТИ НЕТ», плыли перед глазами, всё тряслось, и только искусственное сердце почему-то стучало, как бешеное, и кровь в висках барабанила с каждым ударом всё больнее и больнее.

– Коул?

Он заботливо приложил ладонь к моему лбу, но заметив, что я страшно побледнел, поднял глаза, ища источник проблемы.

Я проследил за его взглядом. Эндрю и Август смотрели друг на друга с некоторым разочарованием. Точнее, Сорокин – с разочарованием, а Дрю – подобием злости.

Они что, поссорились?

– Пойдём отсюда, Коул. Раз Олеан додумался так завести толпу, он додумается и как её остудить.

Я вяло кивнул, не особо уже слыша и понимая, о чём говорит Куин-старший. Я отыскал взглядом Дэмиана – он стоял рядом с соседом и о чём-то с ним разговаривал. Ла Бэйл посмотрел на меня.

Его волосы… совсем короткие. Для него. И косичка… заплетена иначе. Не как обычно, не от плеча, а прямо от виска. Она стала короче, как и сами волосы… Зачем он стрижётся каждый день? Ему не нравится стиль?

Он снова надел свою мантию Сов, и до меня дошло, что же в этом плаще поменялось.

Я не мог точно разглядеть, но на нём появился какой-то тонкий рисунок, с помутившимся рассудком было трудно понять какой. Странно, что я заметил это только сейчас. Впрочем, он мог сменить плащ. А… его волосы… они темнели.

С каждым разом.

Всё сильнее.

Как и его глаза.

Ох Олеан…

Как же тебя поглотила тьма.

Она сожрала даже твои белоснежные волосы.

Не до конца пока что.

Может, их ещё можно спасти?

Мы с Дрю покинули музыкальный класс, слушая возгласы недовольной толпы, которая продолжала скандировать два слова, словно уже пропитанные свежей кровью:

– СМЕРТИ НЕТ.

А ведь не тебе одному так плохо.

Как же я хотел умереть. А ведь не мне одному так плохо.

А ведь всем так же плохо, как и тебе. Многим. Да, они так же плачут. Они так же кутаются в одеяло и не могут перестать ненавидеть себя, или мир, или других людей, или всё одновременно.

Когда я проснулся, возле двери валялась небольшая праздничная гирлянда. Я повесил её и включил. Теперь я лежал и смотрел на мигающие огоньки, пытаясь согреться, заматываясь в одеяло. В камере было очень холодно. Это место – для таких преступников, как я, самое то: промозгло и сыро, это ведь остров.

Наверняка гирлянду тут оставил Дэмиан.

«Не находишь в его заботе ничего подозрительного?» – Я вытер следы слёз со щёк, слушая Райана.

Может быть, он прав. Но зачем Дэмиану это нужно? Я ему явно не понравился с первого взгляда, он только рад был избавиться от меня. Так что же изменилось теперь? Почему в его глазах я вижу сочувствие? И этот брелок…

Я порылся в наволочке и достал оттуда спрятанный брелок в виде кошки, который он подарил мне на Рождество.

А ведь кому-то сейчас так же плохо, как и тебе, Джонатан. Кому-то… может, даже хуже. Нет, определённо точно кому-то хуже.

Кому-то хуже. Кому-то хуже. Кому-то хуже…

Это то, что я слышал на протяжении всей жизни.

Кому-то хуже… Да. Но мне всегда было интересно – как это приуменьшает мои собственные страдания? Как проблемы других, даже более крупные и масштабные, могут сделать меня счастливее? Это же надо быть полнейшим ублюдком…

Но если признаться самому себе, то меня все же утешала эта мысль. Что я не один такой… Даже не утешала, нет, я душил себя ею: не смей ныть. Не смей ныть, даже наедине с собой, не смей жалеть себя, чёртов урод, иначе…

В глазах потемнело. Райан смеялся.

Я смотрел на разноцветные огни, которые озаряли эту полупустую промёрзшую насквозь комнату.

Неужели я всё ещё несу наказание за своё безумие? Неужели я заслужил это всё? Неужели я виноват в том, что тронулся рассудком, что оказался недостаточно сильным для сохранения собственного разума?

«Я не наказание, я твоя благодать!»

Заткнись.

Заткнись. Заткнись. Заткнись. Заткнись. Заткнись. Заткнись. Заткнись. Заткнись.

А ведь не тебе одному так плохо, Джонатан…

Как же я хотел умереть.

Но не видел в этом смысла.

– Заключённых сегодня перевозят в другое место. Вернее, заключенного. Слишком опасно оставлять преступника с детьми, да и взрослыми, которые ещё только учатся владеть собственной аномальной магией, в то время, когда сам этот преступник не может управлять своей силой в полной мере.

Крозье говорил, как обычно, чересчур громко, почти кричал. Я поморщился, так как стоял не так далеко, и моим ушам сильно доставалась от этого пронизывающего баса.

Тут же послышались возмущённые возгласы.

– Но это абсурд.

– Он такой же подросток, как и мы.

– Да, мы его ненавидим, но это не повод отправлять его на службу к Совам!

– Именно, кто знает, что они с ним там сделают.

– Я слышала, что этот парень прибыл к нам прямиком из психбольницы. На что вы надеялись? Сами виноваты!

Поднялся гам. Олеан улыбался, пускай и выглядел более уставшим, чем обычно.

Ведь все оставшиеся каникулы после своей первой успешной речи он обсуждал с ребятами и некоторыми учителями, вроде Гоголя, что же нам теперь делать. Как я ни пытался уговорить Олеана оставить эти мысли, он стоял на своём, а в итоге и вовсе выгнал меня из долбаного музыкального зала.

Он хотел устроить бунт.

– А вы не думали, что это нелогично? Почему новенький устроил поджог, хотя у него даже нет такой силы? Скорее, надо думать, что лицей подпалил тот, кто владеет магией огня! Так вы поэтому забрали Юлиана? Он же владел пиропсионезом.

И вот первый урок. Учителя тоже что-то решили за каникулы и были готовы противостоять перевозбуждённым ученикам. Уж Крозье-то точно ожидал подобных недовольств.

– Тише, тише.

На самом деле Олеан велел им бунтовать и кричать на почти любую фразу, сказанную враждебно настроенными преподавателями. Крозье, разумеется, был из числа враждебных. Однако у нас, учеников, был свой агент – Бенджамин, который, по их логике, после всех своих злодеяний просто обязан был служить Совам верой и правдой, тем более закованный в наручники. Конечно, так только они и думали. На самом же деле он узнал заранее о переводе Джонатана Эрланда из лицея к тем же Совам на службу или в недавно созданную тюрьму, которая была окружена аномальной, подобной защитному полю вокруг стадиона на острове. Тюрьма специально для бессмертных. Внутри, разумеется, она как-то делилась на подростков и взрослых, но в целом это было одно крупное здание: всё же на подобные огромные защитные поля требуется много энергии уже овладевшего своей аномальной взрослого и обученного человека, и создавать их где попало – затруднительно.

Итак, Джонатан был поводом к бунту. И они его подняли.

После слов «тише», которые Крозье, кажется, сказал снова слишком уж громко, началось веселье. Лично я не хотел принимать в этом участие и думал позвать на помощь других учителей, но я не мог предать своих друзей. Да и они, скорее всего, сделали бы со мной то же, что и с Крозье. А что они с ним сделали?

Стадион, предназначенный для уроков по овладению аномальной. Толпа учеников, мрачно глядящих на преподавателя. И порядок действий для собравшихся. Иронично, но система была везде. Даже в бунте.

Август подошёл к Крозье впритык и попытался схватить за запястье, однако бывший моряк увернулся. Он возмущённо достал из кармана своего длинного потрёпанного пальто аномальную рукоять и задействовал её. Обратив свою силу в лезвие военной сабли, он направил её на учеников, нервно ухмыляясь, постепенно теряя контроль и становясь всё злее и злее.

– Ну же, мистер Крозье, – проворковала Эстер Уайльд, которая больше не сидела в своей коляске, а пришла якобы посмотреть на тренировку. – Почему вы достали оружие и направили его против толпы необученных детей? Хотя верно. Не такие уж они уже и необученные.

Она поднесла к губам небольшую флейту, которую всё это время держала в руке, и начала играть.

Я заткнул уши, так как знал, что сейчас произойдет. Олеан посвятил меня в планы, потому что продолжал переманивать на свою сторону и считал, что я должен знать всё, как член их команды, пускай и выгнал один раз.

Музыка этой девушки действовала как катализатор, который отправлял тебя в некий транс. Ты вспоминал всё самое прекрасное, красивое и поэтичное, счастливые моменты собственной жизни и даже не осознавал, что становился абсолютно беззащитным и ослеплённым.

Олеан внимательно наблюдал за Эстер, кивая и нервно поглядывая на вход в стадион, как бы кто ни прибежал спасать Крозье.

Теперь они фактически могли рассчитывать на более мягкий приговор, ведь происходящее перешло в разряд самозащиты: тренер взбесился и решил покромсать своих учеников, достав магическую саблю.

Август блестяще справился со своей задачей – просто-напросто напугать, ведь Крозье явно не хотел подвергнуться участи Туманной, упав в обморок от потери жизненных сил. Ну а Эстер… тем более.

Сам Олеан был чем-то недоволен и хмурился. Я наблюдал. И до меня дошло.

Дэмиан. Он всё ещё не сделал свой ход. У него был нож, который дал ему Олеан, и у него была злость, направленная в особенности на Крозье. Но он стоял за его спиной и молчал.

Тогда, смерив Куина-младшего ледяным взглядом, ла Бэйл выхватил из его рук нож и самостоятельно вонзил его в горло учителя.

Это видели все мы. На самом же деле, скорее всего, они оба переместились внутрь сознания Крозье, в сформированный в этот момент мир только для них двоих: убийцы и жертвы. И сосед, не сомневаюсь, веселился от души, убивая учителя в этой самой комнате, как он убивал меня и даже убивал его я: отчего у меня остались веснушки на щеках. Порою можно убивать, лишь внушая человеку мысленно эту смерть, а иногда можно убить… и в том, и в другом мире. Нашем и некоем междумирье.

Олеан убил Крозье и там, и там.

Я закрыл лицо рукой. Эндрю наблюдал за этим с отстранённым спокойствием. Я был удивлён, что он не в ужасе.

Но Дрю даже не смотрел на окровавленного Крозье. Он смотрел на своего брата. Брата, который не смог выполнить свою часть плана и теперь стоял за спинами других учеников, мрачно глядя на собственные руки.

И я понял, что это Эндрю попросил его.

И Дэмиан послушался. В самый последний момент.

Конечно, Крозье не мог умереть, потому что он был таким же, как и все мы на этом острове. Он был бессмертен.

Его тело со стуком упало на колени перед своим убийцей, а затем завалилось на бок. Олеан опустил руку и сурово улыбнулся. На его ладони оставались следы крови.

Ребята начали медленно расходиться. Я подождал, пока ла Бэйл налюбуется своим достижением и сам медленно уйдёт со стадиона. И молчал. Ком застыл в горле, но кричать смысла не было никакого.

Когда учитель пришёл в себя, все уже разошлись по своим комнатам. Но за ними пришли. За Августом, за Олеаном и за Эстер.

Сорокин мрачно улыбался, когда его проводили мимо нашей комнаты.

Почему-то мне казалось, что именно эти трое из всей школы меньше всего боятся попасть в ящик Пандоры.

Эстер умирает каждый день. Август почему-то смерть скорее любил, чем боялся. Ну а Олеан…

Сосед ухмылялся, однако я видел отвращение в его взгляде.

Его уводили из комнаты, заломив руки за спину, но он улыбнулся мне, хотя лицо его позеленело так, будто бы его сейчас стошнит.

Видимо, кошмар самого тёмного парня в школе был также самым тёмным.

– Не скучай, Хэллебор. Они отпустят меня…

– Сомневаюсь, ла Бэйл, – вставил своё охранник.

– … ты пока что думай над чертежами!

Я не знаю, удастся ли ему не попасть в тюремную камеру вслед за Джонатаном, но чёрт возьми. Если у него это выйдет, я начну сомневаться в том, может ли он вообще… хоть в чём-то… проигрывать.

Я слушал удаляющиеся шаги соседа и охранников, и в глубине коридора наконец прогремел новый клич Олеандра ла Бэйла, ознаменовавший вовсе не поражение, а первую гордую победу:

– Смерти нет!