Глава шестнадцатая
1973 год. Париж. Ликвидация Мохаммеда Будиа

Девять месяцев прошло с ХХ летних Олимпийских игр, закончившихся для израильтян трагедией национального масштаба. Девять месяцев суровой действительности, лихорадочной гонки на опережение — взлетов и падений, головокружительных успехов и провалов. К июню 1973 года операция возмездия «Гнев Божий» вышла далеко за первоначальные рамки, установленные «узким» кабинетом правительства. Месть за Мюнхен, достигнув точки кипения, стала постепенно остывать. Но ликвидации не прекращались. Охота на террористов шла по всему миру, особенно в Западной Европе, где развернулся один из основных театров палестино-израильского противостояния. Теперь, помимо уничтожения виновников гибели израильских спортсменов, ликвидаторы стремились предотвратить теракты, устраняя потенциальных организаторов и исполнителей. Запугивание палестинских лидеров, ответственных за раскручивание волны террора, стало одним из главных приоритетов израильской внешней разведки. Таким образом, к середине 1973 года месть отошла на второй план. Агрессивность и масштаб деятельности израильских спецслужб привели к тому, что многих функционеров ООП, работавших в Европе, но не имевших никакого отношения к убийству израильских спортсменов, не являвшихся членами «Черного сентября» или другой активно действующей террористической группировки, преследовало навязчивое чувство, что рано или поздно за ними придут люди из «Моссада». Быть европейским представителем одной из организаций, входящих в состав ООП, — значило оказаться в «группе риска», что зачастую было равносильно отсроченному смертному приговору. Но парадокс состоял в том, что главные виновники и организаторы терактов боялись «Моссада» меньше, нежели обычные функционеры ООП. По этой причине «доктрина запугивания» не всегда была эффективным оружием в борьбе с терроризмом, а иногда она даже осложняла работу «Моссада», поскольку отвлекала на себя и без того относительно скромные ресурсы израильской внешней разведки .

С сентября 1972 года «личное кладбище» израильских спецслужб заметно разрослось. Более сотни террористов и их пособников стали жертвами покушений со стороны «Кейсарии» и спецподразделений Армии обороны Израиля. Их активно разыскивали по всему миру и нещадно убивали — расстреливали у порога дома и в собственных квартирах, взрывали, сжигали и хоронили под грудами бетона обвалившихся зданий. Список покушений уже сам по себе внушал палестинцам ужас, поскольку все прекрасно понимали, что это лишь верхушка айсберга. Иногда невозможно было разобраться, сколько палестинцев погибло от рук израильтян, а сколько — в междоусобице или в результате активности спецслужб других стран. Некоторые убийства, несмотря на всю очевидность происшествия, так и не смогли связать с «Моссадом». Ни одна спецслужба мира не проводила такое большое количество ликвидаций за такой короткий период времени. Именно в 19721973 годах, порой неосознанно, создавался имидж могущественной тайной организации «с длинными руками». Если вдуматься, два-три десятка «солистов» — сотрудников «Кейсарии» и несколько человек из отдела «Кешет» — держали в страхе палестинцев, находясь в центре внимания всего арабского мира. Но операция в Париже, проведенная сотрудниками управления «Кейсария» в конце июня 1973 года, превзошла все предыдущие точечные операции как по сложности исполнения, так и по значимости результата в свете обеспечения безопасности государства.

Анализ некоторых документов, собранных в квартирах лидеров ФАТХ во время операции «Весна молодости», подтвердил причастность «Народного фронта освобождения Палестины» к убийству резидента «Моссада» Баруха Коэна, застреленного в Мадриде 26 января 1973 года. Все следы вели к координатору европейского отделения НФОП Мохаммеду Будиа, который, начиная с 1965 года, поддерживал тесные контакты с ФАТХ. 41-летний алжирский араб был профессиональным террористом, ветераном «Фронта национального освобождения» Алжира, по окончании войны за независимость (1954–1962) предлагавший свои услуги многим палестинским террористическим организациям и европейским леворадикальным экстремистским группировкам. Он был мэтром в своем деле, зарекомендовавшим себя виртуозным вербовщиком и непревзойденным экспертом-организатором крупных диверсий. Бурное «революционное прошлое» и богатый послужной список не помешали ему к лету 1973 года прочно обосноваться в Париже в качестве двойного агента под негласным прикрытием французских спецслужб. До поры до времени он чувствовал себя в относительной безопасности, пока в европейских столицах не стали гибнуть известные палестинские деятели, тем или иным образом связанные с террористическими организациями. Мохаммед Будиа и сам не заметил, как его жизнь постепенно превратилась в нескончаемый ночной кошмар. Он просыпался по утрам, не зная, что его ожидало сегодня и наступит ли для него завтрашний день. В его отношении имелись лишь косвенные подозрения в причастности к убийству членов израильской олимпийской сборной, но сам он прекрасно понимал, что у израильтян было достаточно причин желать его смерти.

История Мохаммеда Будиа является наглядным примером деформации личности, сползания утонченного интеллектуала к экстремизму, бойца антиколониального национально-освободительного движения — к международному терроризму и неразборчивым массовым убийствам.

Всё, чего добился в жизни Мохаммед Будиа, было плодом его неустанного, титанического труда и, вне всякого сомнения, ярчайшей одаренности, проявившейся уже в самом раннем возрасте. Он никогда не опирался на чью-либо помощь и пробивался наверх, рассчитывая исключительно на собственные силы, что помогло ему вырваться из грязных трущоб Алжира в парижский Иль-де-Франс. Он родился в Касбе — в старой, верхней части алжирской столицы 24 февраля 1932 года, по всей видимости, в семье скромного служащего. Поскольку его отец Али Будиа умер сразу после его рождения, оставив без средств к существованию жену с тремя детьми, Мохаммеду с раннего детства пришлось испытать немалую нужду. Семья жила впроголодь, выживая благодаря скромной помощи родственников покойного отца. Но, невзирая на все трудности, мать Мохаммеда Хадуджа Мулуд приложила все усилия, чтобы ее дети окончили местную школу. Учитывая, что в первой половине прошлого века число грамотных алжирцев-мусульман не превышало десяти процентов взрослого населения страны, стремление женщины дать своим детям образование свидетельствовало, что семья Будиа принадлежала к культурной социальной прослойке. Учился Мохаммед очень хорошо, проявив исключительные способности к гуманитарным предметам. Совмещая занятия в школе, он служил конторским посыльным, варил кофе в уличном кафе, работал продавцом в магазине и грузчиком на рынке. Чтобы помочь семье свести концы с концами, он вместе со старшим сводным братом Омаром брался за любую, даже самую тяжелую, грязную и малооплачиваемую работу. Трудно представить, что через какие-то полтора десятка лет этот вечно голодный босоногий мальчишка, мечущийся в поисках заработка по узким извилистым улочкам Сустары, станет звездой театральной богемы Парижа и одной из ключевых фигур европейского международного терроризма.

Школьный уровень мало соответствовал его устремлениям, но Мохаммед учился жадно, с каким-то неистовым фанатизмом, большей частью занимаясь самообразованием. Он очень много читал и был большим поклонником арабской и европейской литературы. Но больше всего он тянулся к театру. По окончании школы Сароуи Мохаммед наконец-то осуществил мечту своего детства и поступил в областной институт драматургии. Никто не знает, как сложилась бы его дальнейшая жизнь, возможно, он, как и сотни тысяч алжирцев, сгинул бы в период национально-освободительной войны (1954–1962), но судьба неожиданно преподнесла ему огромный подарок.

В 1952 году Мохаммед Будиа был призван во французскую армию и два года провел в Бургундии, в одном из красивейших городов Франции — Дижоне. Жизнь в метрополии очень сильно отличалась от того, что окружало его каждый день в Алжире. Это был совершенно иной мир, наполненный самыми яркими впечатлениями. Дижон совсем не пострадал в войнах двух последних веков. Некоторые кварталы практически полностью сохранили первоначальный исторический облик. Выходя в увольнительные, Будиа любил часами гулять по старым извилистым мощеным улочкам, чем-то напоминавшим кварталы его детства, но с часовнями и тесно прижавшимися друг к другу фахверковыми домами XII–XV веков. Тихий уклад старого города «разбавлялся» туристами и студентами, приезжавшими со всех концов света. В 1950-х годах в Дижоне, кроме университета Бургундии, основанного в 1722 году по указу Людовика XV, действовали более десятка различных вузов, Национальная школа изящных искусств и огромная библиотека с хранившимися в ней старинными книгами и рукописями. Для Мохаммеда Будиа Дижон представлял исключительный художественный интерес. Местный музей изобразительных искусств обладал редчайшим собранием старофранцузской и старофламандской живописи. Здесь, в Дижоне, он смог прикоснуться к тому, о чем даже мечтать не мог у себя на родине. В то время как его сослуживцы тратили свое свободное время на бары и женщин, Мохаммед Будиа посещал театры, оперы, филармонию, концертные залы и даже брал уроки в танцевальной школе. Сидя в казарме, он впервые попробовал себя в качестве автора драматических пьес. Возвращаться домой в Алжир он не хотел и, воспользовавшись определенными льготами, по окончании службы остался во Франции, со временем получив широкую известность на театральных подмостках, работая с великими французскими драматургами. Будиа был очень талантливым театралом, он не только тонко чувствовал сцену, он ею жил, дышал и смог превратить «четвертое искусство» в средство борьбы за национальное самоопределение своего народа.

Социальными идеями он проникся уже в зрелом возрасте. Огромное влияние на формирование его личности оказали националистические антиколониальные настроения старых кварталов алжирской столицы. 12-летним подростком он и его сверстники стали свидетелями кровавого подавления национального восстания, стихийно вспыхнувшего в мае 1945 года. Репрессии продолжались несколько месяцев и унесли от 10 до 45 тысяч жизней алжирцев-мусульман. Трупов было так много, что их невозможно было захоронить. Это был сущий ужас, оставивший глубокий рубец в душе ребенка! Неспроста школа Сароуи, в которой учился Мохаммед Будиа, стала «кузницей кадров» для национально-освободительного движения Алжира. Она находилась рядом с кварталом Сустара, который в годы Алжирской войны (1954–1962) стал одним из основных оплотов «Фронта национального освобождения». С началом войны школа была преобразована колониальными властями в особую военную тюрьму, за стенами которой творились страшные преступления.

Что бы ни говорили в Елисейском дворце, Алжир всегда был и оставался переселенческой, ресурсной колонией Франции, а коренное мусульманское население — гражданами третьего сорта.

Французское правительство по-прежнему игнорировало самые скромные потребности алжирцев. Социальный взрыв и новое национально-освободительное восстание были лишь вопросом времени.

Мощный единый «Фронт национального освобождения» (ФНО)  был образован 23 октября 1954 года путем объединения и слияния незначительных алжирских оппозиционных партий, не способных противостоять колониальному режиму. Спустя неделю, 1 ноября 1954 года, новое объединенное национально-радикальное движение провозгласило начало войны  за освобождение Алжира. Ненависть, накопленная многими поколениями алжирцев-мусульман, вырвалась наружу. Небольшой ручеек малочисленных плохо вооруженных моджахедов очень быстро превратился в мощный кровавый поток, сметающий всё на своем пути. Никто не оспаривает легитимность антиколониальной партизанской войны, развернутой ФНО на территории Алжира, но городской террор, направленный против пье-нуар  и харки , носил характер откровенного геноцида, которому невозможно было найти никакого оправдания или объяснения. Подавляющее большинство пье-нуар были уроженцами Алжира в нескольких поколениях, и, хотя французский язык был для них родным, многие из них никогда даже не бывали в метрополии. Долгое время белое и мусульманское население мирно сосуществовало. Пье-нуар ощущали себя полнокровными алжирцами, единственной родиной для них всегда был и оставался Алжир. Хотя они владели самыми плодородными землями и занимали все административные посты, себя они никогда не считали эксплуататорами-колонизаторами, напротив, в себе они видели двигателей прогресса, строителей нового Алжира.

Стоит отметить, что французский язык был «материнским» не только для пье-нуар, но и некоторых лидеров ФНО Алжира.

Так, будущий первый президент Алжирской Народной Демократической Республики Ахмед Бен Белла выучил арабский язык только в конце 1950-х годов, отбывая тюремное заключение во французской тюрьме.

По сути, любая национально-освободительная война представляет собой народный бунт, сопровождаемый дикой, неконтролируемой эскалацией насилия, но зверства, творимые алжирскими моджахедами, заставили ужаснуться весь цивилизованный мир. С осуждением геноцида «пье-нуар» выступили даже самые непримиримые противники колониальных властей, среди них — Ассоциация алжирских мусульманских мудрецов. Но «Фронт» продолжал придерживаться политики последовательного вытеснения европейцев, используя любые, даже самые недопустимые методы, не оглядываясь на союзные оппозиционные силы, а тем более на мировое общественное мнение.

В свою очередь, французские войска жестоко расправлялись с мирным мусульманским населением. При малейшем подозрении в связях с национально-освободительным движением военные разрушали деревни и осуществляли массовые депортации жителей. Люди, лишенные элементарных условий жизни, вымирали, как скот на выжженной земле. Насилие порождало ответное насилие.

Впервые о зверствах ФНО заговорили в мировых СМИ 21 августа 1955 года, после того как за день до этого боевики полевого командира Юсефа Зигхуда устроили хладнокровно продуманную массовую резню на северо-востоке страны в шахтерском поселке Эль-Халиа, расположенном в пригороде Константины. Весь мир облетели жуткие подробности, записанные со слов выживших свидетелей трагедии. В частности, на страницах русского эмигрантского журнала «Часовой» , издаваемого в Брюсселе, приводились следующие факты: «…Группа алжирцев, ворвавшись во французский дом, убивает топором парализованного старика, разрывает на клочки одиннадцатилетнюю девочку и пятимесячного ребенка…»

От этих нескольких жестоких строк у любого нормального человека, как электрический заряд, проходит дрожь по всему телу, закипает кровь и мутится рассудок. В тот страшный день, 20 августа 1955 года, спастись удалось лишь нескольким вооруженным семьям, которые успели забаррикадироваться в своих домах и дождаться помощи. Подоспевшие французские парашютисты насчитали на улицах поселка 92 человека, преданных изуверской казни, среди них десятерых растерзанных детей. Ответные действия колонов  отличились не меньшей жестокостью, жертвами которой стали сотни алжирцев-арабов, не имевших отношения к массовой расправе над пье-нуар Эль-Халиа.

Как правило, лидеры национал-экстремистов, не желая бросать тень на все национально-освободительное движение, стремятся переложить всю ответственность на отдельных «неуправляемых» полевых командиров, «вышедших из-под контроля и действовавших исключительно по собственной инициативе». Но лидеры ФНО, среди них Ахмед Бен Белла, Мухаммад Хидр и полковник Хуари Бумедьен, даже не пытались скрыть свою причастность к злодеяниям боевиков. «Фронт» не только заявил о полной поддержке полевого командира Юсефа Зигхуда , но и издал 25 сентября 1955 года очередной антифранцузский манифест, угрожая колониальным властям новыми белыми погромами.

Алжирская война, длившаяся почти восемь лет, мало чем отличалась от других антиколониальных войн ХХ века и носила все признаки асимметричного военно-политического конфликта, характеризовавшегося партизанскими действиями, жестокими антипартизанскими операциями, городским терроризмом, ответными карательными акциями, репрессиями, похищениями и пытками с обеих враждующих сторон.

Начало процессу политического урегулирования конфликта положила речь нового французского премьер-министра генерала Шарля де Голля, произнесенная им 16 сентября 1959 года. В ней он впервые публично признал право алжирцев на национальное самоопределение . По факту, осознанно или вынужденно предавая интересы пье-нуар, генерал де Голль выражал интересы и чаяния подавляющего большинства жителей французской метрополии, уставших от бесконечных колониальных войн и затяжных конфликтов.

Но в ультраправых кругах речь генерала вызвала ярость. Генерал де Голль, пришедший к власти на фоне алжирского кризиса, не оправдал ожидания правых националистов, поскольку, по их словам, «был готов погубить Французский Алжир». Понимая, что новый политический курс не удастся вернуть в прежнее русло, французские ультраправые прибегли к террору, создав «Секретную организацию вооруженных сил» (OAS). За пару лет они совершили несколько тысяч покушений и терактов на территории Алжира и Франции.

Генералу де Голлю понадобилось немало мужества и политической воли, чтобы в таких непростых условиях, на фоне поднимающейся волны внутреннего террора, приступить к процессу деколонизации Алжира. Но этого было далеко не достаточно, чтобы остановить конфликт, унесший, по разным оценкам, от нескольких сотен тысяч до полутора миллионов жизней. Война в Алжире по-прежнему продолжалась, хотя и не с такой интенсивностью, как прежде. «Армия национального освобождения» — военная организация ФНО — уже не имела ни сил, ни возможности оказывать сколько-нибудь заметное вооруженное сопротивление.

Французы в корне изменили тактику и стратегию антипартизанской войны, парализовав и обескровив «Армию национального освобождения», полностью отрезав ее от приграничных районов — основных баз и источников снабжения. Действуя небольшими мобильными группами, французы взяли под свой контроль обширные территории Алжира, которые до этого считались неформальными анклавами ФНО . Только за один 1959 год отряды алжирских моджахедов потеряли убитыми больше людей, чем за последние четыре года войны, лишившись более половины невосполнимого квалифицированного командного состава.

Но, несмотря на фактическое военное поражение вооруженных отрядов ФНО, 8-летняя война по политическим и экономическим соображениям завершилась признанием независимости Алжира. 18 марта 1962 года на южном берегу Женевского озера (Леман) в городке Эвьян-ле-Бен были подписаны Эвианские соглашения, положившие конец военному конфликту и открывшие путь к деколонизации Алжира. На апрельском референдуме 8 апреля 1962 года девяносто один процент французов высказался за их одобрение. Таким образом, 5 июля 1962 года была официально провозглашена независимость Алжира. После выборов в Учредительное собрание, состоявшееся 20 сентября 1962 года, была провозглашена Алжирская Народная Демократическая Республика.

Не успел Алжир ступить на путь построения независимого национального государства, как боевики «Армии национального освобождения» ФНО совершили очередное, пожалуй, наиболее страшное преступление за все восемь лет войны, вошедшее в историю как Оранская резня.

До подписания Эвианских соглашений в средиземноморском порту Оран проживало около 250 тысяч человек, более половины из них составляли пье-нуар. Это была самая большая концентрация белого населения среди всех городов Северной Африки. Однако к концу 1959 года, после исторической речи Шарля де Голля, открывшей путь к национальному самоопределению алжирского народа, бóльшая часть европейцев покинула Оран, опасаясь отрядов ФНО, известных своей жестокостью по отношению к мирному белому населению. Хотя французский гарнизон города был довольно многочисленным и, не включая полиции и жандармерии, составлял 18 тысяч солдат и офицеров, он не смог защитить остававшихся в Оране 40 тысяч пье-нуар. Согласно одному из пунктов Эвианских соглашений, французское правительство обязалось вывести колониальные войска с территории Алжира в течение трех лет. По этой причине, опасаясь срыва соглашений, который мог затянуть конфликт на неопределенный срок, Шарль де Голль отдал однозначный приказ — ни при каких обстоятельствах не поддаваться на провокации. Иными словами, что бы ни происходило, солдаты не должны покидать расположение своих казарм.

Утром 5 июля 1962 года, в день провозглашения независимости Алжира, в Оран вошли семь вооруженных отрядов «Армии национального освобождения» ФНО. Опьяненные победой в антиколониальной войне, алжирские моджахеды ринулись в белые кварталы. Начались грабежи, изуверские пытки и убийства. Видя полное бездействие остававшихся в городе французских колониальных частей, алжирские моджахеды, почувствовав полную безнаказанность, в течение нескольких часов мародерствовали, насиловали и убивали мирное европейское население, нередко, как на скотобойне, перерезая ножом горло мужчинам, женщинам и детям. Следуя приказу из Парижа: «Не двигаться с места», — ни французский гарнизон, ни алжирская полиция не попытались вмешаться, чтобы остановить массовую резню. Лишь после того как по инициативе двух офицеров, взявших на себя смелость нарушить приказ де Голля, французская жандармерия с оружием в руках вошла в европейские кварталы, бойня была прекращена.

Количество жертв не поддается точной оценке. Согласно последним данным, опубликованным в «Истории Алжира», число убитых пье-нуар оценивается приблизительно в 3500 человек . Оранская резня стала переломным моментом в истории города. Оставшиеся пье-нуар предпочли эмигрировать из Алжира, бросив всё свое имущество, не дожидаясь обещанной компенсации, восприняв Оранскую резню как целенаправленную политику геноцида в отношении белого населения, санкционируемую новым алжирским правительством.

Мохаммед Будиа, конечно, не резал никому горло, не принимал участия в массовых убийствах. Во всяком случае, этому нет никаких подтверждений. Во время войны за независимость Алжира Будиа бÓльшую часть времени находился по другую сторону Средиземного моря и руководил подпольной диверсионной группой, действовавшей на юге Франции.

В 1954 году, после начала национально-освободительной войны в Алжире, он одним из первых алжирских эмигрантов откликнулся на призыв ФНО и вступил в подпольную организацию на территории Франции. Вместе со своим другом Мохаммедом Зинет он занимался агитационной работой, информируя общественность о целях и позициях алжирского националистического движения. Под прикрытием мастер-классов для молодых актеров они организовывали встречи с алжирскими эмигрантами, отыскивая «потенциальный материал» для подрывной работы на вражеской территории. На одной из таких встреч Мохаммед Будиа познакомился со своей первой женой — француженкой алжирского происхождения Адриэ Герар, которая под оперативным псевдонимом Кемаль вошла в состав его диверсионной группы, созданной годом позже. Для Мохаммеда Будиа связь театра с политикой всегда была неразрывна. Одно не существовало без другого. Это было очевидно не только для единомышленников и соратников Будиа, но и для французских спецслужб, пытавшихся держать под контролем настроения и движения внутри алжирской диаспоры. В конечном итоге административные органы приняли решение о роспуске всех этих театральных компаний, небезосновательно заподозрив их в распространении революционно-сепаратистских идей.

К этому времени, в 1955 году, штаб ФНО ввел некоторые изменения в свою тактику, распространив военные действия на территорию метрополии путем диверсий и организаций актов саботажа на стратегически важных французских объектах. Эта задача была возложена на так называемых мусабили — вспомогательных бойцов алжирского сопротивления, действовавших нелегально во французских городах. Мохаммед Будиа стал командиром одной из наиболее успешных диверсионных групп специального назначения «Ла Спесиаль». Эта группа провела ряд громких диверсий на юге Франции, в том числе совершила нападение на логистический терминал «Мурепиан», расположенный в порту Марселя. В 1956 году во время одной из таких диверсионных вылазок Будиа был серьезно ранен в перестрелке с полицией. Он смог уйти от преследования, укрывшись на полулегальной квартире, из которой продолжил руководить диверсионным подпольем. Несколько лет французская полиция не могла выйти на след его группы, пока Мохаммед не допустил роковую ошибку, которая чуть не стоила ему головы. В 1958 году он принял участие в организации взрыва городского трубопровода Марселя и довольно быстро был схвачен полицией по горячим следам. За это и другие преступления Мохаммеду Будиа грозила гильотина, но суд вынес относительно мягкое решение, приговорив его к 20 годам тюремного заключения.

Его как особо опасного преступника периодически переводили из одной тюрьмы в другую. По мнению тюремных властей, эта мера должна была предотвратить попытку побега, помешать налаживанию связей с внешним миром, а также максимально осложнить адаптацию заключенного к новым условиям. В течение трех лет Будиа успел побывать в арестантском доме «Френ», «Ля Сантэ», тюрьмах «Анже» и «Бометт». С алжирскими сепаратистами тюремная администрация не особо церемонилась, но старалась держать их в отдельных камерах, чтобы избежать конфликтов с другими заключенными. К обычным уголовникам отношение было намного более терпимым. Делалось всё, чтобы сломать волю алжирцев. Со временем некоторые члены ФНО переставали интересоваться происходящим вокруг, постепенно превращаясь из опасных террористов в «овощи». Но Мохаммед Будиа был человеком совершенно иного склада. Он был не только талантливым театральным деятелем и баловнем парижской богемы, он с детства воспитал в себе качества жестокого бойца, способного выжить практически в самых невыносимых условиях. Тонкий ценитель французской кухни, завсегдатай дорогих ресторанов, любитель модных костюмов и столичных женщин — он легко сменил дорогой костюм на арестантскую робу и утренний кофе с круассанами на грубый черный хлеб и кус-кус. Даже находясь в одиночном заключении, он превратил бесконечность в своего союзника, использовав океан свободного времени с наибольшей для себя пользой, что помогло ему пережить постоянное физическое и психологическое давление. Мохаммед продолжал заниматься самообразованием и творчеством, насколько это позволяли тюремные условия. Сидя в одиночке, он перевел на алжирский диалект многие французские классические пьесы. В частности, адаптировал к родному языку пьесу Мольера «Мнимый больной». Там же, в «каменном мешке», Будиа написал получившие широкую известность пропагандистские театральные пьесы — «Роды» и «Оливковое дерево». В них он через диалоги героев в доходчивой форме старался донести даже до самого неискушенного зрителя необходимость и важность национально-освободительной борьбы. Насилие как ответ на любую форму несправедливости стало не только лейтмотивом всего творчества Будиа, но и его жизненной позицией. Вполне возможно, он вошел бы в историю не как изощренный террорист-убийца, а как выдающийся деятель антиколониального движения и талантливый театрал. Но маниакальная тяга к насилию, извращенное видение пути достижения социальной справедливости, а также врожденный или «привитый» авантюризм превращали и более достойных людей в банальных преступников — изгоев цивилизованного общества. Тюрьма «Бометт» стала для Мохаммеда Будиа непростым испытанием. Она считалась самой худшей тюрьмой не только во Франции, но и во всей Западной Европе. Антисанитария здесь царила страшная. Везде был мусор, насекомые и крысы в огромном количестве, к которым Мохаммед Будиа достаточно долго привыкал. Большинство заключенных составляли арабы, выходцы из Магриба. Как и на воле, в тюрьме они жили бандами, объединенными по этническому или территориальному принципу. Особенно много было корсиканцев, которые, считая себя коренными французами, держались обособленно. Попадались и представители неаполитанской каморры , жившие по своим законам, выглядевшие очень солидно, а потому другие заключенные старались не вступать с ними в конфликт. Часто возникали массовые потасовки, причем людей нередко избивали толпой. Охрана тюрьмы предпочитала не вмешиваться в происходящее. Заточки или ножи были практически у каждого арестанта. Как правило, их изготавливали из ложек или других металлических предметов, но попадались и искусно изготовленные керамические ножи. Гашиш в тюрьме был в свободном употреблении, как обычные сигареты. Администрация на это закрывала глаза — гашиш действовал как успокоительное и не доставлял особого беспокойства. Камера представляла собой небольшое помещение с решеткой вместо внутренней стены, выходящей в коридор, которую не разрешалось завешивать. Трехъярусная кровать, стол, иногда холодильник. Кормили два раза в день, для тюремных условий довольно сносно — кус-кус, рис, иногда давали мясо в виде рагу.

Каждую тюрьму, которую ему пришлось посетить, Мохаммед Будиа превращал в свою творческую мастерскую, каждую камеру — в рабочий кабинет. В тюрьме «Бометт» с разрешения администрации он поставил пьесу «Роды». Желая себя хоть чем-то занять и убить время, в «театральном эксперименте» приняли участие практически все арестанты тюремного блока. Одни заключенные заучивали роли и играли на импровизированной сцене, другие занимались изготовлением костюмов и декораций. По словам самого Будиа, делясь своей страстью к театру, он смог не только вывести заключенных из глубокой депрессии, но и заинтересовать многих уголовников леворадикальными социальными идеями.

Со стороны могло сложиться впечатление, будто Будиа окончательно примирился со своим положением. Он прилагал все усилия, чтобы администрация и остальные заключенные именно так и думали. На самом деле опытный подпольщик-диверсант ни на секунду не прекращал думать о побеге, изыскивая любую лазейку, чтобы установить контакт со своими единомышленниками. Он развил бурную культурно-просветительскую работу, был тюремным активистом, имея немалое влияние на других осужденных, сглаживал возникающие конфликты и своим авторитетом поддерживал порядок. Он очень быстро вычислил стукачей и весьма хитроумно использовал их в своей ювелирной игре с Оперативным отделом тюрьмы. До «нужных ушей» доходило именно то, что хотел Будиа. Так, шаг за шагом, он мостил путь к свободе. В конечном итоге ему удалось добиться расположения тюремного начальства. Ему наконец-то позволили нечастые и непродолжительные свидания с французскими деятелями искусства. Безусловно, это было непростительной ошибкой тюремного начальства. Среди редких посетителей Будиа оказался представитель так называемой сети «Жансон». Невзирая на аресты и недавний громкий судебный процесс, на свободе оставались еще многие сторонники этой организации.

Сеть «Жансон» была создана в 1957 году французским философом и журналистом, убежденным антиколониалистом Фрэнсисом Жансоном. Главной целью организации было оказание «гуманитарной» помощи «Фронту национального освобождения» Алжира на территории Франции.

Ядро группы Фрэнсиса Жансона никогда не превышало двух-трех десятков человек. Большинство членов организации не были профессиональными подпольщиками. Сеть «Жансон» объединяла в своих рядах левых христиан, коммунистов-диссидентов, троцкистов, маоистов, профсоюзных активистов и всевозможных левых интеллектуалов — главным образом работников медиаиндустрии, выступавших против политики своего правительства в отношении колониального Алжира.

Члены сети «Жансон» считали себя бойцами Французского сопротивления, но никогда не принимали участия в силовых акциях. Они занималась сбором и передачей денежных средств, перевозкой оружия, снабжением диверсионных групп фальшивыми документами, оказывали информационную, а также всевозможную логистическую поддержку подполью ФНО.

Формально сеть «Жансон» прекратила существование в феврале 1961 года, после того как были арестованы главные активисты группы, впоследствии осужденные на различные сроки тюремного заключения: от 5 месяцев и до 10 лет. Основателю и руководителю группы Фрэнсису Жансону удалось бежать из Франции. 10 октября 1961 года он был признан виновным в государственной измене и заочно приговорен к 10 годам тюремного заключения.

В 1961 году Мохаммеду Будиа удалось усыпить бдительность охраны и, воспользовавшись помощью леворадикальной группировки «Жансон», совершить побег. Все попытки найти его оказались тщетны. На следующий день по фальшивым документам он был переправлен людьми Фрэнсиса Жансона в соседнюю Бельгию, а затем в Тунис, где Будиа присоединился к театральной труппе ФНО, художественным руководителем которой был его давний приятель Мустафа Катеб .

С окончанием войны и провозглашением Алжирской Народной Демократической Республики Мохаммед Будиа наконец-то смог вернуться домой. В рамках особого соглашения свободу получили сотни осужденных активистов ФНО, среди которых был также друг Мохаммеда Будиа — вице-премьер временного правительства Алжира Ахмед Бен Белла, проведший во французских тюрьмах около шести лет. Вернувшись на родину, Ахмед Бен Белла стал делать стремительную политическую карьеру. Обойдя конкурентов на выборах 27 сентября 1962 года, Ахмед Бен Белла был назначен премьер-министром и в следующем 1963 году стал первым президентом Алжира, одержав «убедительную победу» на безальтернативных президентских выборах. Казалось, для Мохаммеда Будиа настал звездный час. Благодаря покровительству своего друга он стал воплощать все свои творческие планы и мечты.

В 1963 году Мохаммед Будиа вместе с Мустафой Катебом вошел в руководство Комиссии по культуре ФНО и принял активное участие в национализации «Оперы Алжира», а также ее филиалов в Константе, Аннабе и Оране. В том же году указом первого независимого правительства был образован Национальный киноцентр, после чего во всех крупных городах Алжира были национализированы частные кинотеатры.

С легкой руки Ахмеда Бен Белла в 1963 году 31-летний Мохаммед Будиа стал основателем и художественным руководителем первого Алжирского национального театра. В 1964 году труппа театра организовала так называемый культурный караван, отправившись с гастролями по всей стране.

В том же 1964 году Мохаммед Будиа стал одним из основателей литературно-просветительского журнала Novembre и первой национальной ежедневной газеты Alger-Ce soir («Алжир этим вечером»), заняв пост главного редактора этих периодических изданий. Novembre стал трибуной лучших писателей и журналистов Алжира.

Мохаммед Будиа обладал неутомимой энергией, которая, казалось, накапливалась все годы, проведенные за решеткой.

Он успевал руководить театром и двумя изданиями, заниматься публицистикой и принимать активное участие в различных общественно-политических и государственных организациях. Но следующий 1965 год был отмечен двумя важными событиями, которые ключевым образом изменили и определили дальнейшую жизнь Мохаммеда Будиа, — это государственный переворот в Алжире и создание палестинского национального движения ФАТХ.

Его друг и покровитель Ахмед Бен Белла был пламенным оратором и неплохим политическим деятелем, пользовавшимся огромной популярностью в армии и народе, но на посту президента страны он показал себя бездарным руководителем. Его экономические реформы терпели крах, в то время как народ Алжира продолжал нищать. Вскоре он совсем утратил популярность и потерял власть в результате военного государственного переворота 19 июня 1965 года, организованного его бывшим товарищем по национально-освободительной борьбе министром обороны полковником Хуари Бумедьеном. Власть в стране перешла в руки Революционного совета, в июле 1965 года было сформировано новое правительство во главе с Бумедьеном.

Ахмед Бен Белла со своими ближайшими сторонниками был арестован и заключен в тюрьму, в которой провел 14 лет. Опасаясь за свою жизнь и свободу, Мохаммед Будиа вынужден был срочно покинуть страну. Вначале он перебрался в соседний Тунис, а затем вылетел во Францию, где мог не опасаться преследования, поскольку попал под объявленную ранее амнистию. Будиа мог многое предложить французским спецслужбам в обмен на предоставление ему политического убежища. Алжир по-прежнему находился в сфере геополитических интересов Франции, а Будиа, долгие годы являвшийся заметным активистом ФНО, прекрасно разбирался в политической конъюнктуре Алжира, имел широкие связи в диаспоре, оппозиции, европейских леволиберальных кругах и мог предложить услуги информатора.

Бежав во Францию, он снял скромную квартиру в одном из центральных округов Парижа и благодаря своим обширным знакомствам очень быстро влился в столичную театральную жизнь. В 1968 году Будиа стал директором и художественным руководителем Theatre de L’Oust Parisen (Западный Парижский театр) — скромного авангардного театра в Иль-де-Франс на улице Булонь-е-Бийанкур. Практически весь день он проводил со своими актерами, умудряясь находить время и для личной жизни. Мохаммед Будиа успел еще два раза жениться и столько же раз развестись. Большой поклонник женского пола, он был известен своими многочисленными бурными и скоротечными романами.

Помимо театра Будиа продолжал активно заниматься политикой, войдя в руководство «Организации народного сопротивления», объединявшей в своих рядах политэмигрантов, находившихся в оппозиции к новому алжирскому режиму. Алжирские власти неоднократно требовали от французов выдачи Будиа. И после того как им очередной раз было отказано в экстрадиции Мохаммеда Будиа, алжирский суд заочно приговорил его к смертной казни. В парижских леволиберальных интеллектуальных кругах очень модно было быть оппозиционером. Заочный смертный приговор невольно стал причиной всеобщего внимания и восхищения. В один день на него обрушились лавры славы, сделавшие его одним из самых желанных и почитаемых гостей парижской богемы, проповедником «нерушимой связи между театром и политикой». Он нашел свою благодарную аудиторию, которая могла часами слушать рассказы о его романтической юности, о героических приключениях в рядах алжирского подполья и о годах, проведенных в невыносимых тюремных условиях. Одной театральной сцены ему было недостаточно, вся его жизнь должна была выглядеть как драматургическое произведение. Будиа пытался представить себя этаким «алжирским Че Геварой», борцом за национальное самоопределение стран третьего мира. По этой причине, руководствуясь принципом «не столь важно, с кем и за кого бороться, главное — быть на виду, в центре всеобщего внимания», в 1967 году он стал одним из руководителей «Фронта национального освобождения Корсики».

Но все эти «организации, «фронты», «ассоциации» и «комитеты» были лишь видимой стороной «легальной» оппозиционной деятельности, которую выставлял на всеобщее обозрение алжирский политический беженец Мохаммед Будиа. Было кое- что, о чем он никогда не распространялся. Сразу после бегства из Алжира он стал активным сторонником палестинского дела и одним из главных европейских стратегов ФАТХ. Однако с 1965 по 1967 год его участие в палестинской борьбе носило сугубо декларативный характер. Поворотным моментом в отношениях с палестинцами стало его посещение Кубы в начале 1968 года, где он познакомился с доктором Вадиа Хаддадом — руководителем военного крыла НФОП. Мохаммед Будиа был настолько впечатлен этой встречей, что сразу же вошел в состав организации, вернувшись в Париж европейским координатором НФОП. Начав террористическую войну против Израиля, палестинцы крайне нуждались в опытном европейском резиденте. Мохаммед Будиа, проведший во Франции длительное время, имевший обширные связи с европейскими экстремистами, как никто другой подходил на эту роль. Таким образом, он поставил на службу НФОП свой прошлый террористический опыт, приобретенный им в годы войны за независимость Алжира. Фактически Будиа стал руководителем европейского отделения НФОП, которому было поручено заниматься проведением вооруженных диверсий против израильских целей и вербовкой новых членов организации. Особенно доверительные отношения у него сложились с набирающим известность международным террористом-авантюристом Ильичом Рамиресом Санчесом — Карлосом Шакалом, которого Мохаммед Будиа привлек к сотрудничеству, побывав в Москве, в Университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы. (После смерти Будиа Карлос подхватил бразды правления, сменив его на посту координатора, возглавив европейское отделение НФОП.)

Вне всякого сомнения, алжирский политический беженец Мохаммед Будиа в конце 1960-х — начале 1970-х годов входил в число наиболее активных и значимых террористов Европы. Сидя в Париже под негласным присмотром французских спецслужб, двойной агент Мохаммед Будиа наладил подрывную деятельность не только в Алжире, но и в других частях света. Его экстрадиции безрезультатно добивались многие страны. Несмотря на это, французы раз за разом под различными предлогами отказывали в выдаче Мохаммеда Будиа.

После развернутой палестинцами террористической войны в странах Европы израильтяне окрестили Мохаммеда Будиа «врагом общества № 1». У израильских спецслужб были все основания подозревать его не только в контактах с НФОП, но и связах с «Черным сентябрем».

Его имя и раньше было на слуху у израильских спецслужб, но долгое время его считали лишь алжирским диссидентом, иногда оказывавшим палестинцам разного рода услуги. Свет на истинные масштабы его деятельности пролили показания гражданки Франции Эвелин Барж, весной 1971 года арестованной в израильском международном аэропорту Лод при попытке провести на территорию страны взрывное устройство. На допросе она сообщила следователям ШАБАК о сотрудничестве Будиа с НФОП в подготовке показательного теракта в тель-авивских гостиницах в канун еврейского праздника Пейсах.

Учительница английского языка, 26-летняя красавица, этническая француженка, — она была завербована Мохаммедом Будиа, когда подрабатывала билетершей в его авангардном парижском театре на улице Булонь-е-Бийанкур. По ее словам, Будиа был неотразимым мужчиной и пользовался большим успехом у женщин. Она была пленена его обаянием и харизмой. Очень быстро став любовницей Будиа, она заразилась его ультралевыми политическими взглядами. Эвелин Барж созналась в том, что 15 марта 1971 года, перед отправкой в Тель-Авив, она приняла участие в диверсии, организованной Мохаммедом Будиа в порту Роттердам на нефтехранилище, принадлежащем компании «Гольф Оил».

Изучив ее показания и сложив огромную мозаику из ранее полученных разведывательных донесений, в которых упоминалось его имя, в «Моссаде» пришли к выводу, что Мохаммед Будиа был «кукловодом», то есть занимался вербовкой людей, посылая их совершать террористические акты на территории Израиля и других стран. Будучи хорошим психологом, он находил к каждому человеку индивидуальный подход, зная, за какие именно ниточки нужно потянуть, чтобы подчинить своему влиянию и воле. Большинство из них были молодые красивые женщины. Эвелин Барж была влюблена в Будиа, сестры Надия и Мерлин Бредли — дочери марокканского бизнесмена, были обычными безмозглыми «революционерками» — искательницами приключений. После нескольких вечеров за бокалом дорогого вина, за разговорами о всемирной социальной революции Мохаммед Будиа окончательно промыл им мозги и отправил в Израиль с фальшивыми паспортами и мощной взрывчаткой. Пожилая французская пара — супруги Пэр и Эдит Бургхалтер — были завербованы за 3500 французских франков, которые Будиа обещал передать им по возвращении из Израиля.

Сестры Бредли, супруги Бургхалтер и Эвелин Барж были лишь частью грандиозного плана. В канун праздника Пейсах НФОП и Мохаммед Будиа собирались совершить закладку мощных взрывных устройств в девяти отелях на набережной Тель- Авива. Если бы план Будиа и НФОП удался, теракт не только стоил бы жизни десяткам израильтян и иностранных туристов, но и серьезно дискредитировал бы ШАБАК в глазах всего мира, поставив под сомнение способность израильских спецслужб обеспечить безопасность как своих граждан, так и гостей страны.

Но НФОП был не единственной палестинской террористической организацией, с которой Будиа поддерживал тесное взаимодействие. Два теракта — взрыв нефтехранилища в голландском порту Роттердам 15 марта 1971 года и в итальянском Триесте 4 августа 1972 года — Будиа осуществил со своим новым другом Али Хасаном Саламе. В Италии пожарные лишь чудом смогли потушить очаг возгорания, прежде чем пламя распространилось на гигантское хранилище бензина. Страшно себе представить, к скольким жертвам мог привести этот теракт. На следующий день, 5 августа 1972 года, «Черный сентябрь» опубликовал в Бейруте официальное заявление, взяв на себя ответственность за теракт в Триесте. Расследуя все обстоятельства уголовного дела об умышленном поджоге бензохранилища в Триесте, итальянская полиция вышла на имя Будиа. Основываясь на показаниях палестинцев и европейцев, арестованных по этому уголовному делу, итальянская полиция выписала в 1973 году ордер на арест Мохаммеда Будиа, передав его в Интерпол. Однако французские власти, как и прежде, затягивали его выдачу.

В «Моссаде» понимали, что связь между двумя террористами — Мохаммедом Будиа и Али Хасаном Саламе — крепнет с каждым днем, что не могло не вызывать беспокойство в израильских спецслужбах. Мохаммед Будиа, являвшийся одной из ключевых фигур в НФОП, всё более сближался с ФАТХ. Не было никакого сомнения, что сотрудничество Будиа с ФАТХ и «Черным сентябрем» было замешено на особых личных отношениях, установившихся с Али Хасаном Саламе. Несмотря на 10-летнюю разницу в возрасте, они имели довольно много общего. Оба были настоящими плейбоями и любителями ночной жизни, при любой возможности они встречались в Европе и проводили время в ночных клубах, став друзьями по духу и сердцу. Их личная дружба могла послужить основой для новой волны террора в Европе. Саламе, опираясь на структуру «Черного сентября», решал вопросы логистики — переправлял материальные ресурсы и оружие. В свою очередь Будиа непосредственно занимался практической частью террористической деятельности — вербовкой, организацией и исполнением. В Тель-Авив непрерывным потоком шла разведывательная информация, вызывавшая тревогу у израильских спецслужб. Всё указывало, что Али Хасан Саламе и Мохаммед Будиа готовят серию показательных терактов против израильских объектов на территории Западной Европы. В сентябре 1972 года Мохаммед Будиа как один из наиболее активных террористических врагов Израиля был внесен в «черный список» управления «Кейсария».

В конце июня 1973 года люди Майка Харари прибыли во Францию и установили за Будиа круглосуточное наблюдение. На одной из конспиративных квартир в центре Парижа разместился оперативный штаб, из которого Майк Харари лично руководил всеми действиями сотрудников «Кейсарии». Будучи алжирским беженцем, не имевшим французского гражданства, Мохаммед на вполне законных основаниях проживал в центре Парижа, чувствовал себя вполне уверенно и пользовался полной свободой перемещения. Но с того момента, когда бойцы «Кейсарии» пересекли границы Франции, отведенные Мохаммеду Будиа дни пошли на убыль. Однако не всё оказалось так просто. Уже после нескольких дней слежки в «Моссаде» пришли к малоутешительному выводу — для его ликвидации потребуется намного больше времени и сил, чем планировалось. Никто не мог гарантировать, что завтра, послезавтра или через неделю террористы не приведут в исполнение свои грандиозные планы. Как всегда, проще всего было предотвратить теракт, убрав ключевую фигуру. Сотрудники «Кейсарии» были несколько озадачены. Мохаммед Будиа совсем не имел охраны, но при этом был очень осторожен. Он постоянно менял распорядок дня. Никогда не ездил одним и тем же маршрутом. Избегал темных улиц. Никогда не появлялся в одних и тех же ресторанах. Было видно, что человек серьезно кого-то опасался и предпринимал исключительные меры предосторожности. Всё это создавало «временные трудности», но в том-то и была главная проблема — времени у «Моссада» не было.

Мохаммед Будиа знал, что западные спецслужбы, в особенности израильтяне, заинтересованы в его скорейшем устранении. Он чувствовал опасность и уже собирался покинуть Западную Европу, чтобы укрыться в одной из стран Ближнего Востока. Но в самый последний момент, когда вещи уже были собраны, он почему-то отказался уехать.

Как хороший театральный актер, Мохаммед Будиа прекрасно владел искусством перевоплощения. Он проводил ночь у очередной любовницы, утром покидая ее квартиру загримированным под старика или женщину. В первые дни это позволяло Будиа отрываться от группы наружного наблюдения «Кейсарии», но эти и другие ухищрения лишь ненадолго продлевали его жизнь. Основная сложность состояла в том, что Будиа всё время находился в людных местах и его практически нигде невозможно было застать одного. В его квартире всё время находились какие-то люди из актерской среды, молодые женщины, интеллектуалы, бизнесмены и студенты. Иными словами, его квартира была чем-то средним между закрытым клубом парижской богемы и банальным столичным притоном. Его нельзя было подкараулить в подъезде, равно как и взорвать в собственной квартире, без того чтобы не пострадали невинные люди.

Но у каждого человека есть слабое место. У Мохаммеда Будиа таким «слабым местом» была его машина. По необъяснимой причине такой скрытный и подозрительный человек, как Будиа, любил ездить на одной и той же машине — сером Renault 16 с парижскими номерами, зарегистрированными на его собственное имя. Эта привязанность к машине стала его фатальной ошибкой, которой «Моссад» не преминул воспользоваться. Мохаммед Будиа имел обыкновение каждый раз, прежде чем сесть за руль, тщательно проверять машину. Прежде всего он осматривал днище, чтобы убедиться, что снизу не прикреплено взрывное устройство или ручная граната. Всё же было решено собрать взрывное устройство направленного действия, с малым радиусом поражения, но спрятать его в салоне автомобиля, прямо под сиденьем водителя. Один из специалистов Майка Харари по прозвищу Роберт  изготовил небольшую радиоуправляемую мину. В одну из ночей он незаметно вскрыл машину Будиа и закрепил внутри салона изготовленное накануне взрывное устройство. Тем не менее заряд взрывчатки находился в машине Мохаммеда Будиа не один день, прежде чем боец «Кейсарии» решился привести его в действие. «Моссадовцы» постоянно перестраховывались и, желая избежать ненужных жертв, всё время переносили исполнение смертного приговора. То в машине вместе с Будиа кто- то находился, то машина проезжала по загруженным парижским улицам. Взорвать автомобиль возле его дома также не представлялось возможным. Будиа, как правило, просыпался довольно поздно, когда на улице было уже много прохожих.

Вечером 27 июня 1973 года Мохаммед Будиа вышел из театральной студии в сером дорогом костюме в сопровождении очередной французской подруги и направился к своему Renault 16. По привычке осмотрев машину, он галантно распахнул перед дамой дверцу, затем сам сел за руль автомобиля. Машина резко тронулась с места и понеслась в противоположную от дома Будиа сторону. Время уже было позднее, и бойцы «Кейсарии» надеялись, что он высадит женщину и поедет ночевать к себе домой. Но, притормозив у дома по улице Нуану, он закрыл машину и поднялся вместе с женщиной к ней в квартиру. Бойцы «Кейсарии» остались ждать на улице, сидя в арендованном Peugeot. Прошел час-другой, но Будиа и не собирался возвращаться к автомобилю. Поставив на прослушку домашний телефон Будиа, сотрудники «Моссада» были в курсе всех его планов. Майк Харари знал, что у Будиа в первой половине дня запланирована важная встреча в Латинском квартале рядом с факультетом естественных наук. Ничего иного не оставалось, как ждать. Была велика вероятность того, что Будиа всё же отправится спать к себе домой. Более удобного случая и представить было нельзя. Ночные улицы были безлюдны, и ничего не мешало привести в действие взрывное устройство. Однако он так и не вышел тем вечером на улицу, оставшись на всю ночь у своей французской подруги.

На следующее утро, примерно в 9:00, Мохаммед Будиа спустился к машине и, тщательно осмотрев ее, сел за руль. Серый Renault 16 выехал на центральную трассу, направившись к Латинскому кварталу. Группа Майка Харари неотступно следовала за ним на Peugeot, рассчитывая улучить удобный момент, чтобы отправить на взрывное устройство, спрятанное под сиденьем водителя, электронный сигнал с пульта дистанционного управления. Однако из-за большой загруженности парижских дорог такой возможности им так и не представилось. Взрыв и возгорание машины на переполненной улице привел бы к большим человеческим жертвам.

Будиа проехал вдоль Сены по проспекту Форсе Сен-Бернар, свернул на улицу Сен-Виктор, остановил машину недалеко от магазина арабской книги напротив студенческого кафе и поднялся на второй этаж, где у него на 10:00 была назначена встреча. Улица была достаточно тихая, несмотря на то что рядом располагался Университет имени Пьера и Марии Кюри. Изредка появлялись один-два случайных прохожих. Люди, спасаясь от июньской духоты, всё больше сидели внутри кафетериев под защитой кондиционеров.

Решение родилось само собой, когда около 11:00 Мохаммед Будиа вышел на улицу и приблизился к серому Renault 16. После обычного ритуала осмотра машины он наполовину просунулся вовнутрь и вставил ключ в замок зажигания. В сотые доли мгновения Будиа был поглощен гигантской вспышкой пламени. Взрывное устройство было приведено в действие с большого расстояния бойцом «Кейсарии» после того, как он убедился в том, что в машину садится «объект». Направленный взрыв буквально расколол тело террориста снизу вверх.

В течение нескольких минут на место взрыва прибыли пожарные расчеты и полицейские наряды. «Взрывное устройство было огромной мощности, но вся его сила была сконцентрирована внутри салона автомобиля, чтобы предотвратить поражение прохожих», — заключил полицейский эксперт. Несмотря на то что взрыв превратил машину в бесформенную груду искореженного металла, никто, кроме самого Мохаммеда Будиа, не пострадал, если не брать во внимание раскрошенные витрины и выбитые окна в соседних зданиях.

Жертва взрыва вскоре была опознана по сохранившейся голове и остаткам машины: «Человек был нам хорошо известен, и у нас на него было заведено личное досье», — заявили в полиции. Офицер полиции, принимавший участие в расследовании убийства Мохаммеда Будиа, в выступлении перед представителями СМИ отметил: «…Он был активным, действующим террористом, разыскиваемым за причастность к взрыву на нефтяном терминале в итальянском Триесте…» Как это часто бывает, спецслужбы сразу открестились от своего агента-осведомителя. Иначе как можно было объяснить тот факт, что незадолго до своей гибели он беспрепятственно оформлял машину на свое имя? Все всё знали, но оперативные интересы спецслужб перевешивали нормы международного уголовного права.

Уже на следующий день после взрыва на улице Сен-Виктор дипломатические круги Алжира многозначительно упомянули о том, что Мохаммед Будиа был опасным государственным преступником и приговорен алжирским судом к смертной казни. «Вчера, — заявил представитель алжирского посольства, — был приведен в исполнение смертный приговор». Тем не менее следователи парижской полиции заявили, что убийство 41-летнего гражданина Алжира Мохаммеда Будиа было совершено профессионалами экстра-класса, и алжирские спецслужбы, по всей видимости, не имеют к этому инциденту никакого отношения.

Скромные похороны Мохаммеда Будиа прошли незаметно в Алжире на кладбище Эль Катиб. Никто из культурного или политического истеблишмента не отдал ему дань уважения.