Ах, какие глазки…

В город переехали в начале декабря, сразу после маминой свадьбы. Маринкин отчим, дядя Юра, был хороший человек. Он никогда не ругался, а, наоборот, всё время шутил, даже мама как-то подобрела. Новые одноклассники тоже приняли Маринку неплохо. Никто к ней не цеплялся. Впрочем, особенно и не расспрашивали – новенькая и новенькая, подумаешь. Все они были друг другу немножечко новенькие, их собрали в девятый сразу из трех восьмых, и за истекшие три месяца они еще не успели как следует привыкнуть друг к другу.

Прошла неделя, другая. Все было чинно-мирно. Маринка училась прилежно, на уроках отвечала бойко и уже почти подружилась с соседкой по парте.

Следующим уроком была геометрия. Маринка спускалась по лестнице, с третьего на второй – она еще не очень хорошо ориентировалась в этом здании и вот опять заблудилась, отстала от одноклассников и боялась, как бы не опоздать на урок. Навстречу поднимались парни из десятого. Впереди шел высокий, широкоплечий. Его вьющиеся черные волосы были слегка взлохмачены, лацкан пиджака запачкан мелом, на потрепанной сумке шариковой ручкой нарисован жирный знак AC/DC, как положено, с молнией посередине. А глаза были светло-зеленые, ясные – Маринка невольно залюбовалась. И AC/DC она тоже любила.

Неловко было так вот пялиться на незнакомого парня; она опустила голову и шагнула поближе к стеночке, чтобы обойти десятиклассников. Не тут-то было. Зеленоглазый широко раскинул руки, загораживая проход.

– Ты что? Пусти! – Маринка попыталась проскользнуть мимо, но сильная рука упиралась в стенку на уровне Маринкиной груди, проход был закрыт.

– Ка-акие гла-азки! – присвистнул зеленоглазый.

Остальные заржали на всю школу.

Она размахнулась портфелем и со всей силы врезала зеленоглазому по плечу. Рука его тут же соскользнула, освобождая дорогу, и Маринка бросилась вниз по ступенькам.

– Дура ненормальная! – крикнул вслед зеленоглазый, потирая ушибленное место. – Синяк же будет!

Геометрию Маринка прогуляла. Она ревела в туалете на втором этаже и боялась посмотреть в зеркало. Косая! Косая и есть! Когда же они отвяжутся и оставят в покое ее глаза, мало ей было в той школе?! И вот опять…

За ужином она неожиданно попросила маму сводить ее к офтальмологу. «С чего бы это?» – взволновалась мама. Уже второй год лечение было отменено.

– У тебя что, глаза болят? – допытывалась она. – Или ты стала хуже видеть?

– Так, для профилактики, – отмахивалась Маринка. Но мама ей не верила.

Мама это любила – тревожиться. Дай только повод. Она сразу стала звонить знакомым и подыскивать хорошего врача, ведь от старой поликлиники уже открепились из-за переезда, а в новую на учет не встали пока.

Поздно вечером, на всякий случай заперев свою комнату на крючок, Маринка все же решилась подойти к зеркалу. На первый взгляд всё казалось в порядке – в глазах был только испуг, но смотрели они вроде ровно. Хотя… Маринка вглядывалась все пристальнее, отражение стало двоиться, от напряжения навернулись слезы, и вот уже ей казалось, что левый смотрит немножечко в сторону.

Вконец расстроенная, Маринка забралась под одеяло с головой и еще долго не могла уснуть. А глаза у нее были красивые, правда. Большие, четко вычерченные, глубокого и чистого серого цвета, в густых и мягких ресницах, изогнутых кверху. Только она этого не замечала. Она много чего не замечала в себе. И перед зеркалом вертеться не любила. Как-то свыклась с мыслью, что ничего хорошего оно не показывает, так, расстройство одно. Вот и упустила момент, когда ее пухленькое рыхлое тело волшебным образом перестроилось и перекроилось, обозначив тонкую талию, маленькую красивую грудь, покатые женственные бедра.

Да и как их было заметить под свободными брюками, под широкими бесформенными футболками и свитерами, за которыми привыкла прятаться? А утром она, сонная, собиралась не глядя и не могла видеть, как ловко сидит на ней коротковатое форменное платье.

К врачу записались на следующую неделю, так долго! Все это время Маринка была сама не своя. Она уже готова была к тому, что очки пропишут снова, видно, такова ее горькая доля – на всю жизнь остаться «косой». Мама очень переживала и трогала Маринкин лоб в ожидании температуры. Но нет, температура была нормальная. От этого становилось маме еще беспокойнее, когда смотрела она на ссутуленные Маринкины плечики, на вселенскую печаль во взгляде. К тому же Маринка почти перестала есть. А вдруг это что-то серьезное?

В школу Маринка пока не ходила – мама решила на всякий случай подержать ее дома, от греха подальше.

– Ну-с, на что жалуетесь? – спрашивал глазной.

Это был пожилой дедушка, с виду очень добродушный, и Маринка немного расслабилась. А мама тем временем рассказывала историю болезни, шуршала какими-то прошлыми выписками и справками, завернутыми для пущей сохранности в целлофан, перескакивала с пятого на десятое.

– Так-с. Понятненько. Ну, давайте посмотрим! – прервал ее дедушка. – Пожалуйте, барышня!

Сначала ее прогнали по всей таблице, с первой до последней строки. Потом бдительно заглядывали в глаза, светя в них резким желтым фонариком, от которого хотелось немедленно зажмуриться, и всё вокруг шло черными медленными пятнами, точно машинное масло пролили в лужу.

Когда осмотр был закончен, дедушка долго что-то писал в новенькой карточке, склонив седую голову почти до самого стола, и Маринка сидела зажмурившись, ни жива ни мертва. Она сильная. И взрослая. Она готова.

– Нуте-с, барышня, вот что я вам скажу! – Дедушка прекратил писать и весело смотрел теперь прямо на Маринку. Глаза его тоже улыбались. – Мне бы такое зрение! Но, конечно, возраст. Сами понимаете. Ну, что же вы грустная такая? Всё ведь хорошо!

– Так значит, лечиться больше не нужно? – радостно засуетилась мама.

– Помилуйте, мамочка, какое лечение? Глазки хорошие, ровные. Зрение единица.

Тут дедушка снова обратился к Маринке:

– А вам, барышня, советую не заниматься ерундой. Если у вас и есть проблемы со здоровьем, то уж со зрением они определенно не связаны. Так что – всяческих благ.

Маринка с мамой вышли в коридор. Это была взрослая поликлиника. Вдоль стен сидели чинные усталые люди, почти все в очках. Был еще один травмированный, с белой повязкой на голове. И никаких тебе детей с заклеенными стеклами, никакого шума и беготни.

Но как же так? – удивлялась Маринка по пути домой. – Почему же тогда тот десятиклассник про глаза? Ведь она никому в новой школе ничего о своей болезни не рассказывала, даже соседке по парте, так что и разболтать было некому.

Она успокоилась, но не вполне. Все это было как-то странно.

А перед каникулами устроили общую дискотеку. Дядя Юра с мамой подарили Маринке новое платье – совсем коротенькое, с открытыми плечами, и заставили его надеть, как она ни сопротивлялась. И еще мама научила, как накрутить волосы на бумажки, чтобы это смотрелось как настоящая взрослая завивка.

На дискотеке было весело. Музыку разрешили самую модную, какую ребята сами на кассетах принесут. Вокруг все подпрыгивало и крутилось в сполохах цветомузыки, а Маринка по обыкновению тихонько сидела в самом дальнем углу у сцены актового зала и тщетно пыталась натянуть короткую узкую юбочку на колени.

Объявили медляк. Девчонки сразу засуетились, рассредоточиваясь по стеночкам, гул в зале перекрывал музыку. «Time after time I’ll be yearning for you dime after dime…» – неслось из колонок. Маринка сидела, разглядывая пол под ногами, и тихонечко подпевала про себя – это была ее любимая песня.

– Привет, можно тебя?

Маринка подняла голову и увидела зеленоглазого. Он протягивал ей руку, приглашая.

Маринка отвернулась.

– Да что ты злая такая? Чего я тебе сделал-то?

Маринка пожала плечами:

– Так…

– А здорово ты меня портфелем тогда, на лестнице. Во какой синяк был! – Зеленоглазый раздвинул пальцы, обозначая размеры бедствия. – Пойдем танцевать. – Он опять протянул руку.

Маринка в ответ протянула свою, хотя и не собиралась, и они пошли в самый центр зала. Зеленоглазый с величайшей осторожностью обнял Маринку за талию и медленно закружил в такт музыке; он был красивый, этот зеленоглазый, очень-очень, Маринке сделалось жарко. Она чувствовала, как горят ее щеки. Хорошо, что в зале было так темно. Зеленоглазый склонил голову к самому ее уху и прошептал:

– Классное платье. Слушай, а за что ты меня портфелем-то?

– А чего ты… про глаза?.. – тихо спросила Маринка и отстранилась.

– А что тут такого? Глаза у тебя красивые, знаешь?

Маринка недоверчиво подняла голову. Зеленоглазый улыбался ей и прижимался теснее:

– Пойдем завтра в кино. Тебя как зовут?

Но Маринка не ответила. Она опустила ресницы и уткнулась лбом в широкое плечо. Они кружились в центре зала, прильнув друг к другу, а песня звучала и звучала, точно решила растянуться на целую вечность. Маринке было хорошо.

Хорошо и странно – ведь воевать, оказывается, было больше не с кем.