Сила кинематографии

Новая классная получила прозвище, едва переступила порог кабинета русского-литературы. И это Маринка была виновата.

Это она, накануне посмотревшая по центральному телевидению фильм «Республика ШКИД», громким шепотом соединила первые слоги фамилии, имени и отчества, превратив Желткову Галину Даниловну в Жегалду́. Услышали впереди сидящие мальчишки, оценили по достоинству и передали дальше по рядам, так что Жегалда́ и до середины список учеников дочитать не успела, а прозвище уже приклеилось – не оторвешь. А к концу первой четверти, познакомившись с новой классной поближе, кто-то нарочно перепутал буквы в последних слогах, и получился окончательный вариант – Жегáдла.

По такому случаю даже ударение переехало с последнего слога на предпоследний. Тут уж было всё – и вечная школьная нелюбовь ко внеклассному чтению, и тоска по предыдущей учительнице, молодой, задорной и доброй, которая зачем-то вышла замуж и уехала аж в Мурманск, и отношение к драконовским методам, которыми пользовалась Жегáдла, пытаясь привить одиннадцатилетним оболтусам любовь к родной речи. Словом, Жегадлу не любили и боялись.

И если бы дело ограничивалось только школой! Но нет, зловредная Жегадла поселилась в доме номер шесть, на последнем этаже, и балкон ее выходил в самый любимый двор, так что были как на ладони и волейбольная площадка, и качели, и покосившийся деревянный стол, где по теплой погоде играли в карты, пока не сгонят доминошники-пенсионеры. Никакого житья от нее не было, от Жегадлы.

Теперь уходили на окраину, за гаражи, где только старая горка и ржавый карусельный каркас, заваленный набок. Ведь не враги же они были сами себе, чтобы гулять под окнами классного руководителя! Только иногда, по дороге из школы, будучи уверены, что Жегадла еще на работе, делали по старой памяти привал у подъезда дома номер шесть.

Хороший это был подъезд – красивый, чистенький. За двумя высокими стеклами, уходившими под самый козырек, рядком стояли детские коляски, велосипеды и санки, а со стороны улицы, на крыльце, помещались две широкие деревянные скамейки без спинок – отличное место, чтобы передохнуть на полпути от школы до дома, потрепаться и слопать по порции мороженого.

Зима подходила к концу. Возвращались после пятого урока все скопом, человек, наверное, пятнадцать. Мерзли, перекладывали с плеча на плечо тяжелые школьные сумки. Столько нужно было обсудить, ведь на носу двадцать третье февраля, пора готовить школьный «Огонек», номера к общему концерту, – и, вот везуха, ни одной живой души не оказалось у шестого дома!

К подъезду рванули не сговариваясь – каждый хотел занять место на лавочке, чего так стоять?! Только Маринка плелась в хвосте. Бегала она все равно плохо, уж лучше было сделать вид, что и вовсе неохота ей садиться.

Спортсменка Катька Морозова добежала первой и заняла для девчонок правую скамейку, которая пошире; мальчишки стали плюхаться слева, где подъездное стекло было треснутое. Они толкались и наподдавали друг другу сумками в борьбе за лучшее место.

Маринка, расстроенная и замерзшая, уже почти догнала одноклассников, даже поставила ногу на первую ступеньку крыльца, и тут все сделалось как в замедленном показе.

Кажется, мгновение назад Лёшка тащил своего лучшего друга Сашку за воротник, пытаясь спихнуть его с края скамейки и занять местечко, и вот он уже летит спиной туда, где коляски и санки, школьной сумкой прикрывая лицо, и вскакивает побелевший Сашка в тщетной попытке поймать Лёшку за руку и вытащить из-под осколков, а осколки разлетаются как от взрыва, блестя в холодных солнечных лучах, и медленно опадают – настоящий ливень из стекла; там, где только что была гладкая прозрачная его поверхность, зияет огромная паутинная дыра, а сверху, точно драконьи зубы, скалятся несколько длинных и острых стеклянных лезвий, нацелясь на упавшего Лёшку; девчонки вскакивают и бросаются врассыпную, мальчишки за ними, растеряв на месте происшествия сумки и портфели, и тут оцепеневшую Маринку наконец-то сбивают с ног.

Звук пришел уже потом – оглушительный дребезг разбитого стекла, мальчишечьи неумелые ругательства и девчачий визг на высокой ноте. Маринка тогда уже лежала лицом вниз, рассматривая осколки, усыпавшие утоптанный снег перед подъездом, и боялась поднять голову, потому что Лёшка, Лёшка…

Она решилась поднять голову лишь тогда, когда услышала его голос.

– Шухер, Жегадла!!! – закричал Лёшка.

Он поднялся среди колясок и санок, целый-невредимый, и теперь пятился вглубь подъезда, пальцем показывая за спины разбежавшимся перепуганным одноклассникам. Они стали оборачиваться. Из-за поворота к ним летела Жегадла. Лицо ее было перекошено. То ли от ярости, то ли от страха.

Назавтра весь класс оставили после уроков. Даже тех, кто жил совсем в другой стороне и к шестому дому близко не подходил. Ни о каком «Огоньке» теперь даже речи быть не могло.

– Нет, это чудо какое-то, что никто не поранился! – ярилась Жегадла. – И я хочу от вас только одного. Знать! Знать. Кто! Это!! Сделал!!!

Ребята молчали, опустив глаза в парты. Никто не смел смотреть на Жегадлу.

– Последний раз спрашиваю! Кто это сделал?! Молчите?! Хулиганов прикрываете?! – Жегадла постепенно, сама того не замечая, переходила на визг. – Да я с вами знаете что!..

Это продолжалось десять, пятнадцать, двадцать, тридцать минут. Прозвенел звонок, потом еще. Школа постепенно затихала. А Жегадла все металась между рядами, нервно прокручивая в руках указку. Она подходила к каждому, кого заметила вчера на месте преступления, брала двумя пальцами за подбородок, заставляя смотреть в глаза, и талдычила, талдычила:

– Кто? Это? Сделал?! Вы не выйдете отсюда, пока я не узнаю!

А они и не знали. Никто не знал. Это получилось случайно и так быстро, что чихнуть не успеешь. Маринке хотелось в туалет, очень-очень, но она боялась отпрашиваться.

Время шло. Класс молчал. Жегадла орала и даже немного охрипла. Громко тикали часы над классной доской, со стен укоризненно смотрели Пушкин, Лермонтов, Толстой, Достоевский и Гоголь. «Наверное, это все-таки Лёшка, – думала Маринка. – Непонятно только, сам он свалился или его толкнули». Она единственная оказалась вчера лицом к злополучному стеклу и хоть примерно видела, что произошло.

И тут Маринке вспомнился фильм «Чучело», который показывали летом в пионерском лагере. Там некрасивая девочка Лена Бессольцева взяла на себя вину любимого мальчика. Лене этой, конечно, досталось потом. Но это было так красиво, так романтично! Замечтавшись, Маринка встала и громко, с выражением объявила в спину Жегадле:

– Это я. Я разбила стекло!

Девчонки зашушукались.

Лёшка летом, в другом пионерском лагере, тоже смотрел фильм «Чучело». Бессольцева была там, понятное дело, дура дурой, как все девчонки на свете. Но трусливый красавчик Сомов, который ее подставил, был, разумеется, гораздо хуже. Гораздо! «Блин, чего это косая высовывается вечно?! И так бы с рук сошло!» – с досадой подумал Лёшка и, не успела Жегадла опомниться от Маринкиного признания, тоже встал.

– Не слушайте ее, – громко, с выражением объявил Лёшка. – Это я! Я разбил! Спиной!

Девчонки стали подхихикивать.

Сашка никакого «Чучела» не смотрел, он у бабушки в деревне отдыхал, за сто километров от ближайшего кинотеатра. Но ведь Лёшка был его лучшим другом, и ведь это он Лёшку вчера толкнул, случайно. «Ну что этого дурака на благородство потянуло? – с досадой подумал Сашка. – Косая вылезла, спасибо ей большое, так сама бы и отдувалась, ему-то что?!» Он встал и громко, с выражением объявил:

– Не слушайте его! Это я разбил! Спиной!

И, подумав, тихо прибавил:

– Лёшкиной…

Теперь смеялся уже весь класс. Сашка покраснел.

Жегадла стояла между партами и переводила глаза то на Маринку, то на Лёшку, то на Сашку.

И она летом видела фильм «Чучело». Его на педсовете от Министерства образования рекомендовали как иллюстрацию психологии современного подростка.

Там, в фильме, не совсем так было, как сейчас, но примерная схема просматривалась. Жегадле вовсе не хотелось быть несправедливой, ведь несправедливость детей только ожесточает. Но и просидеть в классе до вечера не хотелось ей тоже, как будто дел других нет! Поэтому она приняла соломоново решение.

– Дневники на стол. Все трое. Живо! – отчеканила она и гордо промаршировала к своему рабочему месту. – Остальные свободны!

Маринка, Лёшка и Сашка с тоской понесли дневники Жегадле на стол. «Как-то все глупо вышло и совсем некрасиво. На кино ни капельки не похоже», – расстраивалась Маринка. «А ведь могло бы и с рук сойти! Дура!» – сокрушался Лёшка, сверля ее стриженый затылок. Хуже всего пришлось Сашке. У Сашки такой был отец… Эх, теперь мало не покажется! А усталая Жегадла, делая в дневниках памятные красные записи и назначая родителям время встречи, вздыхала и думала про себя: «Что за дети пошли?! Смотрят всякие ужасы! Лучше бы, вон, “Тимура и его команду” смотрели. Может, хоть какая-то польза!»