Луна-парк

Про луна-парк говорили еще с прошлого лета, но никто не думал, что его все же достроят. Пыльные доски наконец растащили. Строители, с которыми нельзя разговаривать, хотя мы все равно это делали, ушли ремонтировать школу, и там к ним действительно никто больше не приближался. Луна-парк торчал посреди города конусами и впадинами, разукрашенными надписями на языке, который мы совершенно не понимали.

Соседка Катька, хвастающая тем, что отличница, вместо того, чтобы умалчивать такие о себе стыдные подробности (я скрывала), говорила, что аттракционы эти, она слышала по радио, выбросила Америка, а мы подобрали. Однажды, когда я была маленькая, мы вышли с мамой на настоящую свалку – случайно, шли домой через поле. В жизни не видела ничего ужаснее, даже когда на кассетах записали первые хорроры: пустые глаза резиновых кукол и всякое другое. Выслушав Катькины новости, я представила огромную свалку из каруселей, но почему-то это не было страшным.

– Ну выбросили и выбросили, – сказала Аля. – Чего ты боишься? На горках застрять вниз башкой?

Одной, конечно, нет, но с Алей я бы согласилась и на такое.

Проблема была не в Америке. Дело было в деньгах, которых у нас не было. Катька тоже о чем-то догадывалась: Людмила Никитична, обнаружив в кармане у дочери сумму, обидно потерянную накануне по дороге в «Продукты», сделала с Катькой такое, что мы решили взять ее с собой в луна-парк, как только разбогатеем.

Идея, конечно, была Али, я бы ни за что не додумалась. Пока мы были одни, она вытащила из шкафа весь дальний ряд, прикрытый мамиными блузами, и прямо на вешалках бросила на кровать. Достала «из-под ключа» – так назывался буфет в этом доме – шкатулку с тяжелыми бусами и медными брошками с повыпадавшими кое-где камнями и сказала: бери те, что похуже. Иначе нам не поверят.

Я выбрала ночнушку с кружавчиками, французскую кофту с какими-то буклями, как на дешевых платьях театральных принцесс, и длинную юбку с вишенками невозможного цвета – одна оранжевая, вторая зеленая. Аля надела все остальные юбки, две майки поверх футболки и лифчик от купальника – заграничного, подаренного ей какими-то мамиными друзьями. У меня ни таких друзей, ни такого купальника, конечно, не было. Волосы прикрыли платками – мой оказался теплый, осенний— без них мы обе были слишком блондинками.

– А можно, я буду Злата? – спросила я, сама не понимая, почему мне нужно ее разрешение. Как-то так сложилось, что Аля считалась и старше, и красивее, и умнее. Может быть, потому, что ей все это было неважно.

– Если хочешь, – сказала она. – Но это совсем не цыганское имя.

Бусами и брошками увешались по диагонали, как елки, а я еще украсилась клипсами – огромными, на пол-уха, ложно-золотыми, с жемчужными бусинами. Глаза и рот обвели наслюнявленными карандашами, обычными, грифельными, других не нашли. От каблуков решили отказаться. Не потому что туфли даже со стельками падали с пяток, а просто в них, если что, не так удобно бегать.

– Нужно, чтобы испугались они, а не ты, – Аля учила меня смотреть в глаза, не моргая. – Люди чувствуют твой страх, как животные.

– По запаху? – спросила я. – Так я надушусь.

– Не поможет.

Она точно знала, как все устроено, но почему-то в ней это, вообще не как в других людях, совсем не пугало. Наоборот, становилось ужасно спокойно.

– Ты должна быть сильнее. Тогда они захотят откупиться.

Цыган в городе боялись. Их почти никто не встречал, зато все знали про преступления: они делали прозрачных сахарных петушков, а потом облизывали их хорошенько и продавали. Мы с Алей тоже однажды делали жженный сахар, перепортив кастрюлю и столовую ложку. Он получился горький, густого янтарного цвета, и облизывать его было приятно.

Пугали историями про иголки, завернутые в жвачку с Дональдом Даком, которая стоила целый рубль, но в это, честно сказать, я не верила. Бессмысленное зло казалось мне глупым.

Еще они крали детей. Так говорили нам мамы, которые всю жизнь боялись совсем не того, чего стоило.

Днем ходили на тренировки. Заходили в автобус, садились напротив женщин и грабили.

– Что понравится, – шептала мне Аля, – снимай с них мысленно и убирай в карман.

Сначала я стеснялась, думала, а вдруг заметят? Да и неудобно как-то: может, колечко в полпальца с уродливым камнем или сережки с рубинами (сережки понравились) им чем-то дороги. А потом научилась. Но всегда оставляла что-то одно – кому-то браслет, кому-то часики, кому-то цепочку. Мне казалось, нехорошо отнять у них сразу все. Женщины смотрели в себя, не чувствуя разбоя, и выходили на своих остановках уже обнищавшими.

Сложное всего было подойти в самом деле. Сначала планировали хватать за руку возле оврага, где не будет свидетелей. Смотреть в глаза (после автобуса получалось), скороговоркой сообщать новости и не отпускать, пока не заплатят. Я представляла испуг этих женщин и не могла решиться.

Мужчинам мы не гадали. Не потому, что как-то боялись, просто их будущее казалось ясным не только нам, но и им самим. Ничего интересного в нем не было.

Поймав свежую женщину, мы всех называли красавицы, смотрели ей на руку и говорили всю правду. Одни кричали «щас милицию позову!» и на всякий случай скрывались. Другие вздыхали: «куда родители смотрят», не поверив в цыганских блондинок, но все равно хотели узнать судьбу. В третьих, изнутри давно мертвых, как объяснила мне Аля, не было ни любопытства, ни страха. Таким мы врали только про хорошее, и некоторые оживлялись.

Видели: влюблена в старших классах, вышла замуж за одноклассника (другого), выучилась в техникуме, пришла в ателье, унесла обрезки югославской юбки, принесенной завскладшей, хочет второго ребенка, чтобы муж не ушел или, наоборот, не хочет, чтобы уйти к дяде Коле (но страшно остаться одной, так как Коля женат).

Иногда были варианты: институт по звонку деда (любит макать сахар в чай, двойной рафинад, шевелит сухими губами, когда читает газету), вышла за однокурсника, потом – секретаршей в ДОСААФ. Мама на свадьбе рыдала, дед пригласил подружку невесты на медленный танец. Про некоторых знали имя – город маленький, а цыгане злопамятны.

Говорили: казенный дом вижу – да не бойся ты, милая – это работа; блондина вижу, невысокого, крепкого, голубоглазого; недобрые слухи, душевный разговор, исполнение желаний; брюнета не вижу, не торгуйся, судьбу не обманешь.

С тех, кто кормил нас конфетами, мы денег не брали.

Одной, казавшейся старше, с голубыми сверкающими тенями, нагадали собаку, спаниеля или далматинца, точнее не разобрали, и дальнюю дорогу – далеко-далеко, за границу. К ней подошли за углом у «Продуктов», она была мимо правил. Красавица испугалась так сильно, что не вырвала руку. Говорила, что никуда с ним не поедет, хотя я вообще-то пыталась обрадовать. Тогда Аля посмотрела на линию жизни и перебила:

– Тебе выпадет тузовый король. С ним и поедешь.

– А разве такие бывают?

Красавица удивилась. Голубые тени просыпались ей на щеки.

– Раз в жизни, – строго сказала Аля, и выпустила ее руку, – если не прозеваешь.

Однажды, когда мы шли обратно, Аля сказала, что знает и мое будущее. Я засмеялась, она тоже, но я знала, что Аля не шутит.

– Рассказать?

– Нет, – сказала я, – не хочу знать заранее.

Про луна-парк мы так и не вспомнили.