Глава десятая
ПАРЕНЬ И ЕГО БЕС

Преисподняя — так звалась их родина. Даджжали — так называли себя их чудовищные хозяева. Сильные, неутомимые, отважные, как древние герои. Надменные, как средневековые бароны. Обличьем подобные черным козлам, они расхаживали на задних ногах, попирая землю оправленными в платину и алмазы копытами; длинные гиббоньи руки пребывали в беспрестанном движении.

Ке — так звучало имя тех, к чьему роду принадлежал Жерар.

Они были даже не рабами — разумными домашними животными. И одновременно символами: преуспевания, знатности, независимости. Но в первую очередь — символами геральдическими. Фамильный щит даджжаля, на котором не было изображения ке, мог принадлежать только выскочке. Неимоверно дорогими (каждый взрослый самец стоил целое состояние — в первоначальном смысле этого слова; самки ценились гораздо ниже), престижными, лелеемыми, но вряд ли любимыми результатами длительной жесткой селекции. Их внешность впечатляла и восхищала, вызывая навязчивое желание во что бы то ни стало обзавестись подобным сокровищем. Безотлагательно. Дуэли и локальные войны из-за ке являлись обычным делом. Сердитая морда и роскошная седая грива вожака павианьего стада, гибкое туловище, пушистые «штаны» на задних лапах и длинный, толстый, как полено, хвост снежного барса — таков был их вид. Драгоценное тончайшее и чистейшее серебряное в дымчатых подпалинах руно, вздыбленное атмосферным электричеством, никогда не прилегало к телу и звало погрузить в него руки.

В шкуре заключалась главная ценность ке. Вернее, в ее удивительной способности мгновенно впитывать любые органические вещества и бесследно растворять, расщеплять, питая организм.

О шкуру ке даджжали вытирали руки.

Почти так же, как рабочие Йоркшира — о шкурку терьеров. В этом заключалось, пожалуй, единственное сходство земного и до-земного существования Жерара. Различия же были колоссальными. В Преисподней прикосновение к нему человека низкой касты (почти человека, почти — подневольная даджжалям раса относилась к приматам) каралось немедленной смертью. И еще. Там о его шкуру вытирали руки, выпачканные кровью…

Даджжаль — антихрист ислама. Властителям Преисподней имя это подходило лучше всего. Пресыщенная, почти бессмертная, без малого всемогущая аристократия, томимая невыносимой скукой. Выискивающая новые и новые виды развлечений. Все более и более жестокие. Природа живых существ и косных веществ больше не представляла для них интереса. Техника и технология достигли уровня, после которого двигаться дальше просто незачем. Поверхность планеты была обследована досконально. Так же, как глубины редких мелководных морей, заполненных не водой — густым теплым супом из простейших организмов. Вырваться за пределы атмосферы? Невозможно. Небосвод, воздвигнутый некогда над Преисподней ужаснувшимися цивилизации даджжалей богами, был непреодолим. Низкая, подобная гранитному своду пещеры твердь грозно нависала над багровой коркой такыров, над жирно-зелеными оазисами, окружающими моря, и над бурлящими лавой километровыми провалами, ведущими в преисподнюю Преисподней. Гранитные небеса топорщились колючей ломкой изморозью мелких разрядов, истекали слепящими сталактитами перманентных молний и плевались раскаленным каменным дождем. Подниматься ввысь более чем на сотню метров было попросту опасно. Более чем на сто тридцать — чревато мгновенным испепелением. Наверное, поэтому полеты на экстремальных высотах являлись излюбленным спортом даджжалей. Другим увлечением козлоногих демонов была смерть. Чем изощренней и страшнее мог убивать даджжаль, тем выше стоял он в адской табели о рангах. Непременным условием высококлассного умерщвления было обилие крови.

Пищи для бесценного руна ке.

Дополнительную пикантность палаческому наслаждению даджжалей придавали душевные муки самих ке. В незапамятном прошлом — тварей пугливых и непорочных. Предки ке подобно овцам паслись в прибрежных водах, поглощая, впитывая обильную еду прямо из окружающей среды. О, благословенные времена, когда шкура их знала лишь вкус растворенных в воде аминокислот…

Стоит ли говорить, что генетическую боязнь крови селекционеры не только не вытравляли, но напротив — всячески культивировали.

Но, в отличие от человекообразных жертв даджжалей, обреченных жить и умирать в Преисподней, у каждого ке имелся путь к освобождению. Насильственная гибель одного из трех прямых родителей (всего-то! — даджжали, например, зачинали потомка вшестером) гарантировала переход ребенка в другой мир, дивный и цветущий. На Землю. Сложность состояла в том, чтобы установить, кто именно из предков должен расстаться с жизнью. Единственной стопроцентной гарантией служило одновременное самоубийство всей семьи. Но рождение, жизнь и смерть каждого ке находились в ведении особых органов надзора. Козлоногие демоны берегли драгоценную скотину пуще зеницы ока.

Старший отец Жерара, чемпион породы, за высочайшее качество семени освобожденный от гнетущей обязанности спускаться в пыточные подвалы даджжалей, был твердым противником бегства наследника из отечества. Тем более подобной ценой. Младший… что о нем? Он не смел даже испражняться без ведома и одобрения старшего. Мать Жерара, вошедшая в другую семью, пребывала с некоторых пор в глубокой заморозке. Во избежание. Ибо тандем ее новых супругов в день появления на свет первенца перегрыз себе вены (впрочем, впустую), и она осталась единственной, чья смерть освободила бы детеныша. Рисковать его хозяева не желали.

Жерару, наверное, просто повезло. Старшего отца задушила в порыве страсти молодая и крайне перспективная самка. Так бывает иногда. Сам Жерар узнал об этом только через много-много лет, уже на Земле, когда встретил недавно прибывшего соотечественника.

В эмиграции ему тоже пришлось несладко. По какому-то жуткому недоумению ке являлись на Землю в бесовской ипостаси. Со всеми вытекающими…

И все-таки он привык, приспособился. Научился избегать священников и остерегаться молитв. Разговаривать вслух (в преисподней подобной привилегией пользовались исключительно даджжали) и шутить. Кушать не шкурой, а ртом. Изрыгать огонь и изрыгать брань. Причем уроки огнеметания он брал по большой протекции у самого настоящего дракона, одного из последних; учителей же ругани было предостаточно. Он уже почти забыл проклятую Преисподнюю и бессмертных мучителей с козлиным телом и гениальным мозгом.

Тем сильней его ужаснули способности Стукотка.

Они были оттуда, от даджжалей.

Около двух лет назад Преисподняя уже пыталась прорваться в наш мир. Именно здесь, в Императрицыне, развернулась мрачная вакханалия дьяволопоклонничества. Здесь вершились черные мессы и другие, еще более жуткие преступления, коим нет даже названия, ныне тщательно скрываемые властями. И с облегчением, надо отметить, большинством участников забытые. Между прочим, опричники принимали в тех событиях самое активное участие. Причем с обеих сторон. Занявшие правильную позицию после победы жестоко расправились с бывшими друзьями и сослуживцами. Говорят, их топили заживо в болотах.

Видать, не всех дотопили.

Пока Жерар говорил — страстно, убедительно, с каким-то мрачным восторгом, — я честно пытался бороться со сном. И мне это даже почти удавалось. Почти — учитывая снизошедшее на меня в здешних стенах успокоение. Учитывая вкусный завтрак и уютную постель. Учитывая предыдущую бессонную ночь, недавние многократные транспозиции и, наконец, горячую, чересчур горячую ванну. Уверен, девчонки обо всем догадались, но выспрашивать тактично не стали. Только смотрели на меня с жалостью и немного смущенно переглядывались. Зерцало, когда я возвращался из кухни, со своего места в коридоре исчезло бесследно.

Понятно, что многое я пропустил, многое недопонял. Например, рассказ о тех богах (или Боге?), которые превратили Преисподнюю в некую «красную дыру», горизонт которой категорически не способны преодолеть сильно продвинутые в технике и магии даджжали. Рассказ о позапрошлогодней попытке переворота, затеянной в Императрицыне сатанистами и поддержанной в числе прочих даже представителями истеблишмента, людьми искусства, «денежными мешками». Похоже, они сумели войти в контакт с козлоногими демонами — но как? (Кстати, где я сам был в то время? Ах да, в деревне у бабушки…) Я решительно не помню, в каком году и где возник на Земле Жерар. А ведь он точно говорил. Кажется, с этим событием связана какая-то удивительно курьезная, полная забавных нелепостей история. Помню, я хихикал и даже давал какой-то довольно уместный комментарий, даже предлагал собственный вариант выхода из ситуации, а бес в ответ ворчал, что глупо было бы… Но, в конце концов, я-таки не сдюжил и полностью потерял канву повествования, бултыхнувшись в сон, будто в омут.

После того как вместо вразумительного ответа на какой-то простенький вопрос, я выкрикнул сурово: «Полите чище! Чище полите! Руки бы вам оторвать, канальям…» (мне как раз снилось, что мне лет пятнадцать, я на прополке лукового поля командую бригадой одноклассников-лоботрясов), он вспрыгнул мне на грудь и, заглядывая в лицо, с сожалением спросил:

— Чувак, ты что, спишь?

— А?.. Ни-ни-ни…— пробормотал я, через силу разлепляя веки. — Ни в коем случае… А что? Я чего-то не то ляпнул?

— Колоссально! — обиженно сказал Жерар. — Да нет, все нормально… Ладно, спи уж…

Сперва он стянул с меня одеяло, потом выдернул из-под головы подушку. Я с протестом замычал и быстро свернулся клубком, натягивая на плечо угол простыни. Он дурашливо проорал на ухо: «Рот-та, сорок пять секунд — подъем!» — и отбил лапами на моем затылке чеканную барабанную дробь: «Бей, барабан! Бей, барабан! Бей, барабанщик, — раз, два, три!!!» Я наугад, зато широко перекрестил ближайшее пространство, для надежности воскликнув: «Изыди и расточися, анафема!» Он презрительно расхохотался, подскочил с противоположной стороны и чувствительно куснул за большой палец ноги.

Взбрыкнув, я соскочил с кровати и кровожадно зашарил по комнате глазами. У меня просто руки чесались придушить его. Но он где-то прятался. Осторожный, поганец.

— Эй, напарник! — Я заглянул под кровать. Пусто. В приоткрытый шкаф. Та же история. — Поздравляю, ты добился своего — я встал. Чем теперь займемся? В прятки поиграем?

— Не до игрушек. Надо уходить.

Он столбиком торчал на подоконнике, внимательно осматривая двор; хвост напряженно подрагивал. В голосе его послышалась какая-то незнакомая властность. Конечно, покомандовать-то он всегда любил, но сегодня — впервые! — мне захотелось подчиниться. Сразу и безоговорочно. Именно поэтому я заартачился:

— Ба! С какой это радости?

— Девицы куда-то свинтили, опричник все еще в ауте. Самое время. — Бес спрыгнул на пол, подбежал к двери, уселся и обвинительно наставил на меня лапу. — Паша, кончай колебаться. Твоя часть плана выполнена: Стукоток окружен заботой и обеспечен уходом. Теперь пора спасаться нам. Кроме шуток.

Я присел на краешек кровати. Меня одолевали сомнения.

— Да будет тебе. — Жерар истолковал их по-своему. — Что, за сестричек переживаешь? Ни хрена он им не сделает. Мелиссы с опричниками знаешь как? — Жерар потер передние лапки тыльными сторонами одна о другую: — Во! Шерочка с машерочкой, ясно? Одного поля васильки.

— Нет, зверь, — хмуро сказал я и начал натягивать штаны, — так не делается… Как-то это не по-людски… Приехали ни свет, ни заря, раненого приволокли… Намылись, наелись, выспались и умотали по-английски. Ни спасибо, ни насрать…

— Вон его что волнует! — начиная раздражаться, тявкнул бес. — Ну, так письмо потом напишешь. Со всякими пардонами (он издевательски поддал грассирования) и реверансами. Одэкеленом сбрызнешь, цветочный лепесток вложишь. Розовыми соплями заклеишь. Умилятся и простят… А сейчас низкий старт — и за мной. А то я один…

Он призывно мотнул головой и выбежал из комнаты. Подавленный его убежденностью в том, что он абсолютно точно знает, как быть дальше, я устремился вдогонку.

— А куда мы?..

— Увидишь. Ты денежки-то захвати. Могут пригодиться.

Дверь в соседнюю спальню была полуоткрыта. Из нее слегка пахло лекарствами. Я сначала заглянул туда, а потом и вовсе вошел. За спиной возмущенно пискнул-рыкнул бес. Погоди, отмахнулся я.

Обмотанный бинтами, точно мумия, Стукоток лежал на спине, дыша ровно и покойно. Рядышком на спинке стула была аккуратно развешана отглаженная и вычищенная милицейская одежда. Тут же — фуражка, планшетка и штурмовая амуниция ниндзя, с которой он совершал налет на базу кракенов. Подле кровати тускло поблескивали его поразительные боевые галоши со шнурками. Опасливо косясь на опричника, я снял с ремня нож в кожаном чехле, расстегнул кнопку, вытянул до середины лезвие. Показалась гравировка собачьей головы. Он!

— Оружие я вам, товарищ лейтенант, не оставлю, — прошептал я. — Даже и не просите. Сами говорили, что там мои пальчики…

И, пряча нож в карман треников, попятился.

Беса я застал возле телефона. Передние лапки у него слегка трансформировались и напоминали сейчас ручки какой-нибудь маленькой обезьянки вроде капуцина. Черные пальчики проворно набирали номер. Да и весь-то он сейчас чрезвычайно напоминал деловитую такую мартышку, проказничающую в отсутствие хозяев. Зрелище было в высшей степени уморительное. Не выдержав, я прыснул.

Он сквозь зубы предложил мне убираться к черту.

— Куда-а? — поинтересовался я. — А вы-то, сэр, в таком случае кто будете?

Бес разгневанно зарычал. Адрес, куда мне следовало отбыть, был оперативно изменен, начал обрастать уточняющими дорогу ориентирами, но тут ему ответили. Он гавкнул «это я» и нетерпеливым движением кисти попросил меня отойти. Я безропотно повиновался. Сам не терплю, когда прислушиваются к моим телефонным разговорам.

Решив использовать время с максимальной пользой, я быстренько навестил туалет, заглянул и в ванную. При виде достопамятного гвоздика вдруг подумалось, что, не спрячь девчонки злосчастное зерцало, мне стоило бы сейчас огромного труда сдержаться от того, чтобы не стянуть его насовсем. Наркотик, блин. Героин.

«Герой на героине, героиня на героине…» — продудел я под нос и, не устояв перед мещанским любопытством, заглянул в настенный шкафчик. «Между ними секунду назад было жарко…» Расчески, губки, мыло — это нижняя полка. «А теперь между ними лежат снега Килиманджаро…» Верхняя — термобигуди, коробочки с зубной пастой и тампонами. «Зря ты думаешь о смерти…» Я перешел к средним полкам. «Я хочу найти письмо в пустом конверте…» Погодите-ка, а это что? В дальнем углу, возле стеночки, лежала уменьшенная до карманного размера копия Макошева аппарата машинного доения. «И прочесть…» Прикусив губу, воровато оглянувшись (не видит ли бес?), я вытащил тяжеленькое зеркальце и, не взглянув на отражение, сунул в левый карман штанов. Правый занимал похищенный у Стукотка нож. — Становлюсь рецидивистом, — пожурил я себя. И прочесть… — Веришь, чувствую себя настоящим сучонком, — пожаловался я, запирая квартиру и подхватывая Жерара на руки. Связка ключей, как обещали сестренки, обнаружилась в прихожей. — Ме-е-елким таким сукиным сыном. Трусливым, тощим, облезлым. Напакостил втихаря и ходу. — Сукиным сыном? Чувачок, да ты растрогал меня буквально до слез! — с непонятным выражением, то ли насмешливо, то ли грустно тявкнул бес— Напомнил собственное земное детство. Чумка, блохи, живодеры-фурманщики с петлями и баграми. Плохая еда. Крысы, вечно претендующие на тот же кусок, что и ты. Дети, швыряющие камни с адской точностью и чудовищной силой… Знал бы ты, как это было трудно и стыдно — находиться в шкуре шелудивой злобной собачонки… Но не переживай! — Он покровительственно похлопал меня лапой по плечу. — Хреново только попервоначалу. Стерпится — слюбится. Еще удовольствие научишься получать.

— Тьфу на тебя, проклятка! — огрызнулся я.

— Надо через левое плечо, — деловито посоветовал он. — Только целься тщательней, а то филей себе обхаркаешь. Будешь выглядеть дураком. Надеюсь, ты не собираешься спрятать ключ под ковриком? Это было бы довольно глупо…

Вот и третья свинцовая капля упала в чашу, где копятся мои злодеяния, подумал я и затолкал ключ в карман куртки. Свободным от «хабара» оставался сейчас только один.

Недавно прошел дождь, оставив после себя множество разнокалиберных луж и нелетнюю свежесть. Зябко ежась, я двинулся к выходу из двора.

Улица Героев Челюскинцев встретила нас душем из сдуваемых с тополей дождевых капель, лязгом трамваев и толкотней блошиного рынка. Мокрые разноцветные матерчатые навесы, завалы из носков, белья, кособоких игрушек и дрянной обуви на койках-раскладушках, продаваемые маленькими грязноватыми земляками покойного Сю Линя. Несколько старушек, торгующихся из-за какой-то копеечной ерунды. Пара милиционеров, на первый взгляд мало отличимых от основной массы продавцов (такие же тщедушные, круглолицые и узкоглазые, также неважно говорящие по-русски — казахи, что ли?), темпераментно наезжающих на неугодившего им чем-то торговца кухонной утварью. Несчастная жертва произвола властей имела на одутловатом лице выражение крайнего испуга, уродливые роговые очки и полный рот железных зубов. Почему-то этот олух никак не мог сообразить, что сердитым сержантам просто катастрофически хочется пивка, и, стоит откупиться от них какой-нибудь полусотней рублей, все неприятности его мигом закончатся. Новичок, надо полагать.

— А вот это весьма кстати, — пробормотал я. И, нацепив маску полнейшего равнодушия, направился вдоль базарных рядов.

Нахохлившиеся торгаши при моем приближении вскакивали со своих насестов, гостеприимно улыбались, что-то лопотали и долго топтались после того, как я проходил мимо, с надеждой глядя вслед. Наконец мне попался лоток с более-менее прилично выглядевшими кедами. Сохраняя выражение отчужденности, я примерил один размер, другой. Хм! Нога чувствовала себя на удивление комфортно. Я в задумчивости почесал переносицу и, махнув рукой на опасность приобрести в нагрузку сотню-другую одежных клешей, купил-таки подошедшую пару. Хозяин, получив свои гроши, изобразил неземной восторг и даже отбил что-то вроде дюжины поклонов. Растроганный таким уважительным отношением, я разжился у него вдобавок парой носков, солнцезащитными очками и бейсболкой, которую немедленно нахлобучил. Соседи смотрели на «моего» торгаша с завистью.

Жерар терпеливо помалкивал, бросая настороженные взгляды в сторону стражей порядка. Чтобы уж окончательно расплеваться с экипировкой, я попросил у продавца стульчик и переобулся.

Китаец с интересом посмотрел на снятые мною туфли.

— Нравятся? Забирай, — щедро предложил я.

Он окончательно выпал в осадок. Заулыбался, закивал, прижимая ладошки к сердцу, и прямо тут же бросился менять свои матерчатые тапочки на блестящие штиблеты от Гуччи, тянущие по самым скромным подсчетам на сотни полторы-две евро. Трудно судить (в мимике юго-восточных народностей я полный невежда), но, кажется, он посчитал меня сумасшедшим.

— Шоппинг закончен? — спросил на ушко бес, как обычно, прикинувшись ластящимся.

Я показал сияющему от счастья китайцу большой палец и сказал:

— Да! Хорошо! Очень!

Новоиспеченный собственник замечательных туфель, видимо, считал так же. Потому что, когда я собрался уходить, уважительно придержал меня за рукав и забубнил в том смысле, что я могу взять у него что-нибудь еще. Совершенно бесплатно. Вот большое банное полотенце с полуголой девицей. Рубашечка-джинс. Вторая пара кедов. Вторые очки — самые лучшие, с цепочкой, а стекла модного малинового цвета да вдобавок вверх откидываются! Сьто хоцесь…

Я покачал головой, улыбнулся и повторил попытку двинуться прочь. Проклятый китаец снова схватил меня — на этот раз уже за локоть.

— Пошел в жопу, родной, — пропел я задушевно и дернул рукой.

Хватка оказалась железной.

Я растерянно оглянулся на милиционеров. Позвать? Помогут?

Помогут.

Они уже подбегали. С маху втолкнули меня внутрь палатки, один ловко заскочил следом, другой остался снаружи. Закинутый прежде на крышу полог, хлопнув, развернулся, отрезая нас от внешнего мира. Вероломный продавец заломил мой локоть — так, что я боялся шевельнуться, только все дальше закидывал назад голову — и начал совать мне в рот скомканную тряпку, резко пахнущую нафталином. Лже-милиционер, опустившись на корточки, принялся обматывать мои лодыжки чем-то вроде резинового бинта — широким и эластичным.

Тощенького песика, едва превышающего размером кошку, снова никто не принял во внимание.

Одно точное движение его оскаленной пасти, и обладатель штиблет Гуччи взвыл, тряся окровавленной кистью. Прыжок вниз — и ноги мои свободны, а вой приобретает свойственную акустической системе Dolby Surround объемность и многоголосую полифонию, поскольку звучит уже из двух глоток. Жерар скачет, точно на пружинках, скорость перемещений его безумна — кажется, будто терьеров здесь штук пять, — и полосует поверженного, закрывающего голову руками врага бритвенно-острыми зубами.

Тут и я тряхнул стариной, вспомнил шалопайское детство. Вряд ли продавец при всей цепкости и умении выкручивать руки был выдающимся мастером восточных единоборств — от пальца, направленного ему в глаз, он не успел ни блок поставить, ни уклониться.

— Мое кунфу лучше! — гордо констатировал я и влепил просунувшему внутрь голову менту-обманщику номер два отличный хук справа.

Мной руководила веселая, бесшабашная ярость победителя — и косоглазый рухнул, как подкошенный. Много ли надо пятидесятикилограммовому недоноску, подумал я, одним рывком втягивая его в палатку. Он был в нокауте.

— Ты, желтый…— Я легонько саданул обливающемуся слезами продавцу коленом между ног, а когда он загнулся, вцепившись в собственный пах, схватил за жесткую челку и приставил к горлу опричненский нож. — Че тут за дела?

— С этим после, Паша! — гавкнул бес. — Рвем когти!

— Ни фига! — пылая праведным гневом, прошипел я. — Это ж «язык». Сейчас он мне все выложит, падла. В две секунды. Если не хочет, чтобы шейку перепилили. Хочешь, нет?

Оказывается, он хотел. Внезапно взвизгнул и нырнул башкой вперед с несомненным намерением разрезать собственное горло о лезвие, но страшную тайну не выдать. Я успел отдернуть руку лишь в самый последний момент. Мальчиш-кибальчиш гребаный!..

— Охренел, камикадзе? — испугался я. И завороженно уставился на его шею: кожу перечеркивала быстро наливающаяся кровью длинная царапина.

— Да бросай же придурка! — дико заорал Жерар.

Я очнулся, сделал китайцу подножку и изо всей силы толкнул его обеими руками в грудь. Он повалился на полосатые тюки, завозился там, сдавленно попискивая. Фальшивые менты лежали тихохонько, смирнехонько, не ерепенились и не шебуршали. Даже дышали через раз.

Одним движением я вспорол заднюю стенку палатки, вымахнул через дыру наружу. Окончательно, как видно, спятивший «язык» выскочил на карачках следом, ловя меня за штаны. Пришлось ткнуть ему пальцем в другой глаз — благо рука была уже набита.

Только тогда он наконец отстал.

Тылы блошиного рынка выходили на сильно запушенный и загаженный отходами торговли парк. Круто воняло мочой.

— Сюда, — приглушенно позвал бес, ныряя в кусты. Оскальзываясь на мокрой грязи и истоптанной траве, я метнулся за ним.

За спиной взвизгнули тормоза. Сквозь ветви акации я увидел, как из тормозящего серебристого джипа будто сухой горох посыпались шустрые и решительно настроенные китайцы. Все как один в замшевых пиджаках горчичного цвета, строгих брюках, при белейших рубашках, темных очках и галстуках. Возбужденные торгаши наперебой спешили сообщить им, где находится эпицентр переполоха. Братцы-горошки схватывали информацию на лету и уже мчались в сторону разоренной нами с бесом палатки. Впереди, сметая лотки, косолапо пер громаднейший, однажды уже виденный мною в «Серендибе» китаеза. Тот самый лис-оборотень Хуан, бывший телохранитель господина Мяо, что сменил усопшего босса на посту смотрителя Чайна-тауна. В кулаке он сжимал пистолет-пулемет с навернутым цилиндром глушителя и длинным, штук на сотню патронов, магазином. К погоне присоединялись и продавцы. Давешний железнозубый тормоз в роговых очках не был больше ни напуганным, ни растерянным, ни заторможенным. Из-под кастрюль, половников и терок он выхватил широченный сверкающий тесак, украшенный алыми шелковыми лентами, и с предельно воинственным кличем воздел над головой.

Зараза, думал я на бегу. Выходит, ошибся Сулейман, утверждавший, что после смерти господина Мяо и выдворения за пределы страны дружков Сю Линя история со сгинувшим сотрудником китайской разведки станет местным китайцам безразлична. Как же! Длинная рука Пекина нашарила-таки причастного к этой акции человечка и готовилась крепко взять за причинное место. Или, может, это не официальный Китай вовсе, а «Триады»? Ни одна разведка не позволит своим агентам появляться на улице иностранного города, размахивая оружием. А с мафии вполне станется. Я поддал ходу. Не приведи бог, Хуан или кто-нибудь из его телохранителей обернется лисой, шиш мы от них тогда оторвемся. Возьмет след, догонит, начнет цепляться за ноги, кусаться — а там и основные силы подоспеют. Одна надежда на то, что до ночи еще далеко, а в светлое время суток даже китайские оборотни-цзины предпочитают все-таки человеческий облик.

Парк постепенно начал приобретать благоустроенный вид. Потом я разглядел за деревьями какую-то преграду и заволновался, но бес уверенно несся прямиком к ней.

Это был солидный, сколоченный из крепких и плотно подогнанных досок забор высотой метра два с половиной, покрытый двускатным жестяным козырьком с зубчатым краем. Он казался бесконечным и непреодолимым, как крепостная стена. Такими заборами обычно огораживают участки парка, примыкающие к районам, заселенным состоятельными людьми. Людьми, не желающими иметь с описанным и обкаканным общественным пастбищем никаких сообщений.

Жерар подскочил к доске, ничем не отличавшейся от прочих, и приказал: «Дави!» Я надавил, доска отошла, мы протиснулись в щель. С обратной стороны, подпертая колышком, опасно кренилась в направлении забора поставленная «на попа» бетонная скамейка. Не дожидаясь команды, я вышиб колышек ногой. Скамейка упала в аккурат на подвижную доску, запечатав проход намертво.

Мы удовлетворенно переглянулись и снова подхватили ноги в руки.

Потом парк кончился. Преодолев невысокую живую изгородь (я махнул верхом, бес пронырнул понизу), мы выбежали на очаровательную тихую улочку. Жерар, стремительный, как пуля, без остановки понесся налево — будто зная, что нам нужно именно туда. Впрочем, знанию его я уже не удивлялся.

Бес между тем свернул в проулок и радостно залаял — так, словно увидел родного, давно отсутствовавшего хозяина. Выбиваясь из сил, я бросился его догонять.

За углом стоял возле тротуара сверкающий хромом байк. Рядом безмятежно покуривал Железный Хромец Убеев.

Он молча кивнул, хлопнул меня по плечу. Подал приготовленный мотоциклетный шлем. Шлем был легчайший, стилизованный под каску кайзеровского офицера: на лбу золотой орел, на макушке — золотой шпиль в форме копейного наконечника. Или, если угодно, шахматного слона. Мягкий ремешок затягивался одним движением.

Убеев, откинув отрепетированным движением полу своего кожаного плаща, оседлал «Харлей». Сигарета, очертив крутую дугу, отлетела в сторону.

Двигатель утробно рявкнул…

Мотоцикл привстал на дыбы, потом еще и еще раз, я судорожно стиснул костлявые бока Железного Хромца, мечтая об одном: чтобы все это поскорее закончилось, и тут мы, распространяя удушливый запах горящих шин, сорвались с места.

Жерар, как влитой, замер на бензобаке, подавшись вперед всем тельцем и радостно оскалившись. Он рассекал грудью плотный встречный ветер и воображал, должно быть, что похож на ростральное украшение драккара викингов. Было заметно, что ему эта поза привычна и что она им по-настоящему любима. То-то он мне толмачил о быстрой езде и газе «до полика»

Убеев вел уверенно, но немножечко чересчур рискованно. Немножечко чересчур рисуясь. Слишком круто поворачивал, слишком резко тормозил и разгонялся. Как обычно, он работал на впечатление о себе. Хорошо, что движение в узких переулочках, по которым мы катили, почти отсутствовало.

Впрочем, далеко мы не уехали. На дорогу выскочил плотный китаец в роговых очках, взмахнул тесаком и принял боевую позу цапли. Или журавля. А может, богомола. Зубы, обнаженные в жуткой гримасе, металлически поблескивали. Алый шелк платка, привязанного к гарде меча, ниспадал ему на плечо. Острие широкого клинка, казалось, было направлено точно мне в грудь.

На приличной скорости даже мошка, врезавшаяся в лицо, вызывает боль. Жук может запросто поставить синяк. А уж меч-то… Достаточно малейшего касания, чтобы распахать мясо до костей и глубже. Мы могли бы еще успеть свернуть, но прибабахнутый Железный Хромец решил принять бой. Не доезжая до страшного фехтовальщика какого-то десятка метров, он выхватил длинноствольный пистолет и дважды выстрелил. В следующее мгновение Убеев сшиб тяжеленным ортопедическим сапогом еще стоящее на ногах тело китайца (я успел заметить отсутствие нескольких передних зубов и вспучивающийся черный пузырь на месте глазницы), одновременно с нечеловеческим проворством ловя выпадающий из его руки тесак. Дальше Хромец несся, подобный атакующему кавалеристу, покручивая над собой зажатым в левой руке трофейным мечом и пугая неадекватным поведением народ.

Скорость то нарастала, то снижалась. Мы кружили по каким-то абсолютно одинаковым, удивительно опрятным улочкам и проулкам, не то в поисках чего-то, не то в попытке запутать следы. Впрочем, никто за нами, кажется, не гнался. У меня начали понемногу слезиться от ветра глаза. Вжав голову в плечи и кляня себя за непредусмотрительность, я уткнулся лбом в убеевскую спину. Не хватало еще сейчас окриветь, поймав глазом шальное насекомое. Ах, как пригодились бы мне купленные у китайского мальчиша-кибальчиша очки, догадайся я их надеть раньше. Сейчас они, зацепленные дужкой за ворот футболки, болтались на шее мертвым грузом, и никакая сила в мире не заставила бы меня произвести операцию по их извлечению.

Однако ехать неведомо куда оказалось, доложу я вам, занятием чрезвычайно нервным. Каждый рывок мотоцикла вызывал в голове каскад самых жутких фантазий, благодарить за которые следовало в первую очередь Голливуд. От внезапного возникновения на пути гигантского бензовоза до столь же нежданного появления детской колясочки или котенка. И что с того, что я мог смотреть по сторонам? Мелькание домов, столбов, транспорта и прохожих вызывало головокружение — и только.

Когда терпеть сделалось окончательно невмоготу, я прищурился и взглянул на дорогу.

Лучше бы я этого не делал! От возникшего зрелища мне стало совсем худо.

Мотоцикл, все больше и больше разгоняясь, летел прямиком на господина Хуана, широко и надежно расставившего толстые ножищи и вытянувшего в нашу сторону руку. Рука почему-то оканчивалась вместо кисти странным черным цилиндром, на конце которого посверкивал ярко-желтый огонек. Потом я сообразил, что цилиндр — это глушитель пистолета-пулемета и что китаец стреляет по нам. Кажется, мне даже послышалось пресловутое пение пуль, но тут Убеев рявкнул: «Держись!» — и переднее колесо.«Харлея» врезалось господину Хуану в живот.

Мотоцикл вильнул и остановился. Меня с силой бросило на Хромца, зубы звучно лязгнули. Китайца точно дернули сзади тросом, прицепленным за брючный ремень: он сложился почти пополам, став похожим на математический знак «больше-меньше», отлетел метра на три и тараном врезался в припаркованный «Опель». Сейчас же пронзительно заголосила сигнализация. Выпавший пистолет-пулемет вклинился рукояткой в сливную решетку. В нем что-то заело от удара — подергиваясь и кроша пулями тротуарный бордюр, он продолжал стрелять.

В следующий момент мы, набирая обороты, пронеслись мимо.

Я обернулся. Господин Хуан вместо того, чтобы покойно лежать мешком, как полагается трупу с переломанными костями и разорванными внутренностями, поднимался. Встал на четвереньки и, ускоряя ход, помчался за нами, превращаясь на бегу в животное. Лисой это кошмарное чудовище, похожее на тощего желтовато-рыжего медведя с драконьим гребнем вдоль хребта и совиными глазами под мощным сферическим лбом, мог назвать только очень большой оригинал. Разве что за форму ушей да хвоста.

— Убеев! — отчаянно заорал я. Замысловатое его калмыцкое имя-отчество начисто вышибло у меня из головы. — Он живой! Догоняет!

Железный Хромец бросил короткий взгляд в зеркало. И вдруг, вместо того чтобы поддать скорости, начал сбавлять газ. Свернул в пустой двор не то реставрируемого, не то сносимого дома. Проехал до конца. Остановился. Спешился, откинул подножку и, прихрамывая, пошел навстречу оборотню, неся в чуть отставленной руке трофейный меч. Другую руку он картинно заложил за спину.

— Овлан Мудренович…— позвал я его вспомнившимся наконец-то именем. Сердце проваливалось в желудок. — Остановитесь. Ему я нужен.

Он даже не обернулся.

Оборотень приближался к нему крадучись, боком, плотно прижав к голове уши и нервно метя хвостом, а прыгнул — вдруг. Убеев с какой-то даже элегантностью уклонился, присел и рубанул проплывающее вверху лохматое брюхо. Обильно брызнула темная кровь. Монстр, казалось, еще не успел приземлиться, а уже вновь оказался мордой к противнику. Припал к земле, сделал обманный выпад, мотнул башкой, будто бы ловя зубами мелькнувший навстречу меч, и сшиб Убеева плечом. Тот извернулся, вместо выроненного тесака в руке у него мгновенно возник пистолет, даже выстрелил, но мощный удар лапой поставил в неравной схватке жирную точку. Оглушенный Железный Хромец распластался на земле, бесцельно шаря вокруг себя вялыми пальцами. Кончать его оборотень явно не намеревался — во всяком случае, прямо сейчас, — просто свалил на ногу тяжеленную бочку, полную белил.

Другую такую же бочку он, поднявшись на дыбы, метнул в спешащего на подмогу Убееву Жерара. Бес взвизгнул и нырнул под заляпанное цементом корыто. Бочка, громыхнув, сшибла корыто, с душераздирающим скрежетом завертелась волчком. Как раз там, где только что находилось тощенькое лохматое тельце. Потом она тяжело грохнулась набок.

Наступила моя очередь.

Я стоял, держа в опущенной руке шлем, считал вдохи-выдохи и ждал. Очень не хотелось умирать. Особенно от зубов этого вонючего дальневосточного урода. Да и не верилось мне почему-то в скорую смерть.

Оборотень приблизился. Из распоротого брюха истончающейся струйкой стекала кровь.

— Будесь идти со мной! — Слова в издаваемом им сиплом реве едва различались. К тому же чудовищный китайский акцент…— Будесь отвесять вопроси. Потома будесь умирась. — Желтые глаза вспыхнули ненавистью. — Долгонько умирась.

Долгонько, значит? Во сука!

— Хрен тебе, ходя, — сказал я и со всего маху врезал каской по вытянутой морде.

С отчетливым мокрым хрустом острое навершие шлема вошло в перерожденную плоть господина Хуана. Оборотень, тоненько тявкнув, отпрянул и остервенело заскреб, заскоблил передними лапами, пытаясь избавиться от нежданного презента.

Времени, пока он возился, мне как раз хватило на то, чтобы выхватить нож Стукотка. Собачья пасть на нем, казалось, щерилась яростней, чем обычно. Впрочем, почему бы и нет? Собаки испокон были лютыми врагами лис. А Опричная Когорта испокон веку уничтожала разную нечисть. И заговоренный булат играл в этом благородном деле не последнюю роль.

Оборотень так и не сумел справиться со шлемом. Он оставил попытки и пошел на меня, хрипло и смрадно дыша широко раскрытой пастью. С желтых клыков капала слюна. Мокрой багряной тряпкой свисал язык. Шлем болтался сбоку уродливым наростом. Успею?

От пронзительного свиста, донесшегося сзади, оборотень вздрогнул. Вздрогнул и я. Лишь на мгновение он повернул голову, выискивая источник звука. Этого мгновения мне хватило. Я метил в горло.

Едва острие коснулось тела оборотня, нож, словно ожив, вырвался из руки и канул в космы рыжей шерсти. Как в болото. Послышалось шипение, и сейчас же в грудь мне с силой толкнулся плотный воздух, пахнущий мокрой псиной. Я, спотыкаясь, отскочил назад. Там, где клинок вошел в шкуру, вспыхнула жаркая звездочка, и уже в следующий миг шипящее бездымное пламя концентрическим кольцом рванулось от нее во все стороны. Оборотень подскочил, заплясал, завертелся, воя на одной протяжной ноте, упал и начал яростно тереться раненой шеей о землю. По телу гуляли неисчислимые змейки огня, упругие, короткие язычки напоминали формой ежовые колючки — так горит порох. Потом голова оборотня мучительно загнулась вбок, он перевалился на спину, суча в воздухе лапами. Вой захлебнулся, перешел на сип и, наконец, стих.

Я отодвинулся подальше. Пламя бесновалось.

Подошел, сильно припадая на босую ногу, Убеев. Встал рядом. Тесак выставлялся у него из-под мышки.

— Хорошо я свистнул?

— Да, — сказал я. — Спасибо, очень здорово. И вовремя, главное. Вы ранены?

— Упаси бог. Вовсе нет. Представляешь, это животное мне сапог бочкой придавило, — пожаловался он. — Прямо каблук. Я вытащить не смог. Бочка такая тяжелая…

— Жерара не видели? — вспомнив про вторую бочку, спросил я.

Оборотень продолжал гореть все так же жарко. Дергалась уже одна только задняя лапа.

— А что ему сделается, нечистому духу…— беспечно отмахнулся Убеев, закурил и щелчком отправил спичку в пламя. — Сейчас, погоди, оглянуться не успеем, появится. С какой-нибудь подначкой еще…

Убеев опустился на корточки и стал с интересом разглядывать свою ногу. Я мельком взглянул тоже. Обнаженная, перемазанная серой строительной грязью ступня была странно вывернута и походила на скукоженную птичью лапку. Мне сделалось не по себе — и более всего оттого, что уродство Железного Хромца вызывало у меня не соболезнование, а отвращение и брезгливость.

— Как думаете, долго шашлычок будет жариться? — спросил я.

— Целиком долго, — сказал Убеев, поднимаясь. — Такая масса, что ты!..

— Может, залить? Там вон канава есть.

— Не-а… Давай-ка мы по-другому поступим. Ты, Павля, вот что. Ты отойди малость и пригнись, сейчас рванет.

Я отошел, недоумевая. Почему должно рвануть? Или у Хромца нашего Железного на такой случай граната припасена? Это была не граната. Убеев пошептал что-то, ухватился за меч обеими руками, примерился и размашистым ударом снес оборотню голову. Кувыркаясь и рассеивая искры, она отлетела к штабелю бетонных плит и упала в грязную лужицу.

В следующую секунду хлопнул негромкий, но чувствительно ударивший по барабанным перепонкам взрыв. И второй. По щеке хлестнули теплые брызги. Я от неожиданности выругался. На взбаламученной поверхности лужи закачались комки жирной копоти. Такая же копоть повисла косицами на плитах, взвилась хлопьями в воздух. В том месте, где секунду назад агонизировала туша оборотня, растекалось глянцевое коричневое пятно, удивительно быстро впитывающееся в землю; поднимался рыжеватый парок. По-прежнему воняло мокрой псиной с примесью какой-то химической дряни — примерно как от горелой электропроводки. Нож и шлем испарились без следа. Чудно!

— «Гусар, на саблю опираясь, в глубокой горести стоял», — жизнерадостно пролаял вылезший откуда-то абсолютно невредимый Жерар и принялся по-кошачьи трясти задней лапой за ухом. Каждый удар выбивал крошечное облачко известковой пыли. — Поздравляю, старичок! Ты только что обезглавил китайскую диаспору нашего города.

— Да мне не привыкать, — с великолепным небрежением сказал Убеев. — Я, надо вам знать, еще на острове Даманском в марте шестьдесят девятого этих ребяток — что желтых двуногих, что рыжих усатых — очень славно к ногтю брал. С группой товарищей и парочкой дрессированных уссурийских тигров. — Он сделал мечом красивый выпад и положил его плашмя на плечо. — Только кишки брызгали.

— Круто! — тявкнул бес, принимаясь за чистку другого уха. — А повод?

— Повод известный, — терпеливо пояснил Убеев. — У КНР территориальные претензии к Советскому Союзу возникли. Пришлось их немного порешать.

— И как, наподдали мы супостатам?

Я бросил на беса подозрительный взгляд. И это наш прославленный знаток истории? Издевается, что ли? Жерар заметил мое недоумение, тайком подмигнул и сделал жест, истолкованный мною как: «Слушай внимательней, будет интересно». Ага, самое время сейчас сказкам внимать. Я неодобрительно поморщился.

— Спрашиваешь…— с гордостью ответил Убеев. Он всецело погрузился в воспоминания о героическом прошлом, и наша пантомима ускользнула от его внимания. — Ввалили горячего по самое «не балуйся»! У меня, например, отрезанных хвостов оборотней одиннадцать штук к первому апреля набралось. Лучшая коллекция среди рядового состава. Помню, особым шиком считалось эти самые хвосты к спальнику пришивать, наподобие бахромы. На время сна подогнешь их под низ — и мягче и теплей. Х-хе… А всего нас в специальном отделении по отлову зверей-шпионов — это где я службу проходил — девять рыл было. Все сержанты да старшины, один другого удалей. Плюс командир, капитан Штольц. Кстати, отец нашего губернатора. Так тот вообще монстр! Вот и считай. Про Мусю с Барсиком я и не говорю. Кушали свежатинки от пуза, черти полосатые. Один только Слава Запашный, их дрессировщик — ну, тот, что сейчас в цирке блистает, — все сокрушался. Дескать, весна, линяют зверьки. Ему, понимаешь, шубу лисью построить здорово охота было. Себе и бабе своей. Да, доброе было времечко… Ну, не одни мы тогда на Уссури геройствовали, конечно. И регулярные войска руку приложили. Только Даманский все равно Китаю отошел.

— Что так?

— Политика.

— Жалко, — сказал Жерар.

— А, чего там…— махнул сигаретой Убеев. — Дела давно минувших дней. Прожито и пережито. Вот каску мне по-настоящему жалко, это да! — Он грустно вздохнул, качая головой. — Другой такой в мире нету. На «Дайнизи» по спецзаказу изготовляли. Эксклюзивный дизайн. Титан, поликарбон, все дела. Недетских бабок стоила…— Он повернулся ко мне: — Пойдем, вредитель, хоть сапог вызволим.

Заявив, что бешеному шакалу хвост рубят по самые уши, а оставлять за спиной недобитого противника — крайний идиотизм, Железный Хромец перезарядил пистолет, приладил тесак на бедро, взгромоздился на мотоцикл и умчался прочь. Вершить расправу над братцами-горошками в замшевых пиджаках. Бес изъявил горячее желание отбыть вместе с ним (корректировать огонь, как он выразился), и я остался во дворе один. На прощание мне был дан совет дожидаться их возвращения именно здесь. Основание: так будет для меня безопасней всего.

— Почему? — спросил я. Ответ поражал лаконизмом:

— Потому.

«Отморозки!» — подумал я, проводив их взглядом, после чего, терзаемый невнятным чувством, в котором смешались облегчение, зависть, ревность, обида и многое другое, отправился бродить по двору. Без определенной, впрочем, цели.

(То есть цель, конечно, была. Вполне конкретная. Любым способом преодолеть отчаянное желание извлечь на свет божий прихваченное у девчонок зеркальце и хорошенько его рассмотреть. Заглянуть хоть одним глазком — чародейное или обычная копия? Точно почуяв мои колебания, зеркальце как-то враз потяжелело и съехало к переду. Кое-какие остатки здравого смысла еще во мне присутствовали. Я поправил карман, шутливо сказал: «Эй, смирно там» — и тотчас смущенно поежился. Действие, особенно вкупе со словами, получилось на редкость двусмысленным.)

Прежде всего я сунул нос под пленку, которой был обтянут реставрируемый дом. Затем вымыл руки и лицо чистой дождевой водой, скопившейся на крышке металлической бочки (не все их разметал лис-переросток). Тщательно протер полой футболки стекла очков, отряхнул с одежды налипший сор и цементную пыль. Опасливо поковырял темное пятно, оставшееся на месте гибели оборотня. Оказалось, обычный шлак. Неподалеку я, к своему удивлению, наткнулся на прощальный привет господина Хуана — метровый рыжий хвост с игривым беленьким пушком на конце. К сожалению, из другого конца, уродуя всю картину, торчали розоватые червячки оборванных жил и деформированная фарфоровая головка хряща. Пахло от хвоста преотвратно — отсыревшим и начавшим разлагаться черносливом. Затаив дыхание, я поддел его прутиком и выложил на штабель бетонных плит. Обдует ветерком, и будет Убееву в коллекцию двенадцатый трофей.

Внезапно навалилась усталость. Выстроив из дощечки и двух кирпичей скамеечку, я уселся на нее и крепко задумался. Интересная у меня жизнь пошла. Насыщенная. Уж насколько, казалось бы, привык я к тому, что у обычных людей считается чудесами, а нет-нет да и проскакивала дурацкая мыслишка, что вокруг не реальность, а какая-то жуткая фантасмагория. Этакий жесткий хеппенинг в постановке явившегося с того света Альфреда Хичкока, со сценарием которого меня никто не ознакомил, истинную роль подавно не объяснили, зато взнуздать да шенкелей дать — все и каждый горазды. Желающие покомандовать в очередь за режиссерским матюгальником становятся. Возьмись считать, так, того и гляди, собьешься. Шеф (кстати, стоит ли сейчас его так называть?), кракены, заручившиеся поддержкой жирного пугала Жухрая. Бес. Стукоток. Рыжеволосая щучка. Существо, принятое мною за Аннушку. Китайцы. Сейчас Железный Хромец инициативу перехватил. Так ли, иначе ли, зависимость от чужой воли налицо. Полная и, боюсь, безнадежная. Много ли мне за последний месяц довелось своим умом жить? Я шел, а чаше бежал, куда подталкивали; влезал, во что велели. Выполнял массу малопонятных, а случалось, и непристойных телодвижений. Однако куда бы меня ни волокло, куда ни швыряло, в итоге с редкостным постоянством возникали передо мной две вещи: прототип «Гугола» и содержимое подземного сейфа «Скарапеи». Точно раскрашенные в разные цвета полюса одного магнита перед какой-нибудь железкой. Если бы не кровища, которая щедро лилась мне под ноги, могло создаться впечатление, что «режиссерский ансамбль», манипулирующий этим чертовым магнитом, действует заодно. Имея в соображении какую-то неведомую мне пока ВЕЛИКУЮ ЦЕЛЬ. Предположим, инициировать во мне Мессию. Избранника.

Я невольно усмехнулся. Эк меня разобрало! Перенапрягся мальчик, факт. Это надо додуматься — Мессия… Да для того, кто коротает время на самодельной лавочке среди груд щебенки, бочек с краской, поддонов с кирпичом, существует полным-полно других имен. И часть из них, возможно, уже очень скоро сообщит мне сторож, охраняющий стройматериалы. Когда нагрянет ближе к ночи (мало-помалу вечерело, было уже около семи) и загорится желанием спросить с кого-нибудь за учиненный оборотнем и отчасти Убеевым беспорядок.

Мысль о скором явлении сторожа, наверняка грубияна и матерщинника, вооруженного двустволкой с дробью-нулевкой или крупной каменной солью в патронах, оказалась на редкость настырной. Она вымела под метелочку красивые умозаключения о хеппенингах. Растолкала локтями подвижнические раздумья о мессианстве и избранничестве. И прочно укоренилась на фундаменте бессловесной, смещенной к копчику сонмами мурашек тревоги.

Вдобавок выяснилось, что я со своей импровизированной скамеечкой вторгся если не в вотчину, то как минимум в место тусовки огромных рыжих комаров, голенастых и поджарых, как породистые гончие. Они подбирались ко мне неторопливо — по одному, много по двое. Долго с басовитым звоном кружились, задумчиво меня разглядывая. Что-то там для себя прикидывали и соображали, после чего преспокойно ложились на вираж и улетали. И эта их странная сдержанность настораживала меня и пугала. Почти так же, как каменная соль в патронах сторожа. Мне вдруг начало мерещиться, что прямо сейчас комары формируют где-то неподалеку штурмовую бригаду, и когда ее суммарная мощь покажется комариному командованию достаточной для атаки, на меня обрушится тьма решительных кровопивцев — и роли у них будут заранее расписаны, и каждый будет бить в строго определенный момент в строго определенную точку… Эшелон за эшелоном, волна за волной… Стоило мне вообразить этот массированный авианалет, этих входящих в последнее пике асов комариных «Люфтваффе» — рыжих, исполненных тевтонского хладнокровия долговязых смертников, как по спине пробежала вторая порция мурашек. А следом и третья.

И поэтому, когда откуда-то снаружи потянуло манящим ароматом курицы-гриль, а пищеварительный аппарат отреагировал на это требовательным урчанием, я с легким сердцем удрал из жуткого двора вон.

Комары меня не преследовали. Не иначе, привыкли закусывать сторожем.

Вот, значит, для чего ему ружье. Отстреливаться.

Чтобы не волновать Убеева с Жераром понапрасну, я начертал на тротуаре куском штукатурки огромную изогнутую стрелу, содержащую слово «Поль». Оперение указывало во двор, а острие — туда, куда рвался руководимый голодом организм. Закончив сей обременительный, но, безусловно, высокохудожественный и высокоинформативный труд, я отряхнул руки и с радостью последовал зову плоти.

Нюх безошибочно вывел меня к летнему кафе со стеклянной кухонной будкой и примерно полудюжиной столов под разноцветными зонтами для посетителей. Запах жареной птицы стал невыносимым, я едва не захлебнулся начавшей бурно выделяться слюной, однако, прежде чем устремиться к заветной стойке, осторожно изучил харчующихся издалека.

Мной были зафиксированы: компания жизнерадостных молодых людей, по виду студентов, дующих пиво. Парочка дородных супругов, сосредоточенно борющихся с титанического размера порциями курятины. Юная миловидная мамочка, с улыбкой мадонны наблюдающая за карапузом, размазывающим по пухленькой мордашке пирожное. Долговязый усатый мужчина с умным, но чрезвычайно бледным лицом, прихлебывающий из стакана и задумчиво разглядывающий компакт-диски, поочередно извлекаемые из потертого пакета. Четверка мальчишек с велосипедами.

Осмотр выявил полное отсутствие китайцев, трансвеститов и молодцев с чрезмерно развитым во фронтальной области груди торсом. Это было мною воспринято как факт весьма обнадеживающий. Неспособный более сопротивляться мольбам желудка, я сорвался с места.

Взяв четвертину цыпленка, салат из помидоров, лаваш, шоколадное мороженое и большой стакан ананасового сока, я устроился за крайним столиком, который только что оставили студенты. И совсем уж было собрался продолжить за неторопливым ужином глубокомысленные раздумья о своей горемычной судьбе, как вдруг к долговязому умнику подошли приятели. Ох, не понравились они мне! Пуганая ворона куста боится. Хотел бы я посмотреть, как такая ворона отреагировала на появление этих субъектов. У меня, к примеру, кусок встал в глотке колом.

Первый тип из вновь прибывших был настоящий громила — коротко стриженный, мощный, с простоватым лицом… и жутким взглядом исподлобья. Второй — тем более не подарочек. Среднего роста, чуть сутулящийся остроносый дядечка с волосатыми мускулистыми руками и хитрющими птичьими глазами, постреливающими по сторонам из-под сросшихся черных бровей. Оба принужденно смеялись и несли полный бред, где смешалось столько всякого, что разобрать суть представлялось делом абсолютно безнадежным. Стоило им появиться, как здоровяк во всеуслышание обратился к приятелям с предложением «немного побесчинствовать». Остроносый заявил, что бесчинствовать ему неохота, а охота побезобразничать. Здоровяк сказал: «Эва, какой ты продуманный!» Остроносый немедленно возразил, что человек продуманным быть не может, ибо это — прерогатива сюжета, плана и так далее. Здоровяк строптиво не соглашался. Завязался спор о терминах. Долговязый в их перепалку не встревал, продолжая отрешенно перебирать компашки. Мне вдруг бросились в глаза его кисти. Чудовищные лапы, каждая размером с наибольшую конфорку электроплиты. Уверен, он без труда смог бы поднять одной рукой суповую тарелку, обхватив ее кончиками пальцев по периметру. А то и вовсе накрыть ладонью. Или, например, облапить чью-нибудь макушку, эдак сдавить…

У меня заломило в висках. Бежать, подумал я. Но зад как будто прирос к стулу.

Тем временем подозрительные типусы, продолжая балаганить, живо сгоняли за едой и, садясь, врезались коленями в легкий пластиковый стол. Оба сразу — чтобы наверняка. Стаканчик долговязого опрокинулся, выплеснув лужицу горячей темной жидкости. Он проворно сдернул со стола просмотренные диски, потянулся за салфетками. Виновники радостно загоготали, объявляя сезон безобразий и бесчинств открытым, сейчас же пообещали усатому купить новый кофе… И предложили безотлагательно перебраться на другое место.

Свободным оставался один-единственный столик.

Рядом со мной.

Я занервничал. Теперь даже бежать было поздно. Все равно пришлось бы огибать их, причем проходить крайне близко — долговязому только руку протянуть. Как вариант — скакать зайцем через оградку. И даже то обстоятельство, что они наконец закончили молоть чепуху и взялись обсуждать какие-то компьютерные программы, связанные с «расчетами по методу конечных элементов», ничуть меня не успокоило. Беседа вполне могла оказаться «шумовой завесой», усыпляющей мою бдительность. Тем более у меня сложилось стойкое впечатление, что один только бледный умница был знаком с предметом разговора на уровне квалифицированного специалиста. Двое других — профанировали. Хоть и весьма умело. К тому времени, когда послышался знакомый рык мотоциклетного мотора, я запугал себя до окончательной потери аппетита.

Оказалось, напрасно. Стремительно покончив с трапезой, компания удалилась. Еще за десертом они успели переключиться на литературу и поминали сейчас добрым словом писателя Лазарчука и его «Опоздавших к лету». В мою сторону они даже не взглянули.

Убеев подъехал вплотную к ограде кафе, заглушил двигатель и направился ко мне, снимая темные очки. Меч на боку отсутствовал. Его заменял знакомый лисий хвост с белым кончиком, прилаженный к поясу плаща. Значит, Хромец навестил-таки двор стройки. И, видимо, сражение с гипотетическим сторожем и реальными комарами было им выиграно. Не ценой ли китайского тесака?

Жерар семенил рядышком. Вид у обоих был удовлетворенный.

— Готово дело? — спросил я с надеждой.

— Шелупень, — вместо ответа пренебрежительно отмахнулся Убеев. — Хренота из-под ногтей. Собственного хлебореза испугались, будто кары небесной. В штаны напустили. Пришлось оставить на память. Пусть в красный угол фанзы своей повесят и молятся.

Я тут же представил себя на месте одного из братцев-горошков, оставшихся без могучего и непобедимого командира Хуана. Грохочущий «Харлей» летит прямо на меня. Самурайская рожа Железного Хромца кривится в предвкушении близкой кровавой бани. Зеркально отсвечивающий тесак чертит смертоносные круги, каждый из которых может уже через мгновение перечеркнуть именно мою шею. Хлопающий полами кожаный плащ напоминает крылья гигантского десмода — летучей мыши-вампира. И оскаленная пасть Жерара меж рогов руля, изрыгающая попеременно пламя, проклятия и угрозы… Трудно сохранить штаны сухими.

— Так все о'кей? — уточнил я, отгоняя жуткое видение. — Нам никто больше не угрожает?

— Никто и ничто, — самодовольно изрек Железный Хромец, устраиваясь напротив меня, вытянул ногу в ортопедическом сапоге и сладко потянулся. — Приняв мою опеку, Павля, ты сделал единственно правильный выбор.

Бес тем временем вспрыгнул на соседний стул. Потоптался, устраиваясь. Наконец уселся в позе бдящего суслика и, заглядывая мне в глаза, скроил умильную мордашку, взывающую к чувству сострадания. Он хотел жрать.

Ну, стало быть, действительно порядок. Почувствовав огромное облегчение, я возвратился к ужину. Жерар от возмущения громко клацнул зубами и требовательно затявкал. Ах да. При свидетелях он — обыкновенный песик. Грех было этим не воспользоваться.

— Что такое? Неужели папина крошка проголодалась? — просюсюкал я, упиваясь безнаказанностью этого маленького свинства. — Папина крошка хочет ням-ням?

Жерар заскулил и начал приплясывать он нетерпения. Он был готов зваться папиной крошкой. За курочку-гриль он был готов стать кем угодно.

Миловидная женщина, кормившая отпрыска пирожным, хрустально засмеялась и повернула карапуза в нашу сторону со словами: «Смотри, как собачка танцует». Дитя счастливо захлопало в ладошки, мамочка, пользуясь моментом, стерла с его мордашки крем. Я не исключал возможности, что они вскорости захотят подойти поближе, погладить «собачку». Впрочем, выглядели они на редкость безобидно, а мамочка так еще радовала глаз изяществом фигурки и какой-то удивительной нежностью черт. Что касается ребенка… Я тот еще знаток детской красоты — однако, думается, его с полным правом можно было назвать прехорошеньким. Румяный, кудрявый, в матросском костюмчике… Херувимчик.

— Да, да…— квохтал я, исподтишка за ними наблюдая. — Ну конечно папочка угостит своего голодного ушастика. Сейчас, сейчас… Овлан Мудренович, вам взять что-нибудь?

Убеев отрицательно покачал головой и достал сигареты. Взгляд его был устремлен в небеса.

Через минуту я возвратился с порцией «хот догов». Жерар рассержено фыркнул, а Убеев трескуче захохотал и показал мне большой палец.

— Допытываться подробностей операции, как я понимаю, бесполезно? — спросил я и запустил ложку в мороженое.

— Подробности, подробности… Бесполезно не допытываться. Бесполезно рассказывать. Понимаешь? Это нужно было видеть. Собственными глазами…— Убеев вдруг резко перегнулся через стол и заглянул в мой стакан. — Слушай, а кофей здесь подают?

— Растворимый какой-то, — сказал я.

— Извращенцы. А чай?

— «Пиквик», кажется. В пакетиках.

— Извращенцы и вредители, — заключил он. — Стрелять таких надо. Хм… так, может, мне здесь боезапас растратить?

Убеев начал задумчиво ласкать под плащом рукоятку пистолета и посмотрел на хозяйку, орудовавшую подле гриля. Хозяйка была сравнительно молода и по-своему привлекательна. Хоть и не в моем вкусе. Сексуальная блондинка, обладающая бюстом ледокольного типа, громким голосом и еще более громким смехом. Ее форменная юбчонка выглядела чересчур короткой для работницы общественного питания, а декольте слишком глубоким. Узкие глазки Железного Хромца, моменталъно отметившие оба излишества, плотоядно блеснули. Он пригладил острые концы бакенбард и повторил, совершенно другим тоном:

— Так, может, мне здесь боезапас растратить?..

— Не сейчас, старичок, — сквозь зубы прошипел Жерар

— Почему нет? — мурлыкнул Убеев, подбирая калечную ногу с явным намерением встать. — Сатириаз, мои юные друзья, — это зверь в ряду мужских заболеваний особый. Требует со стороны недужного уважения. И даже потворства. Иначе, знаете ли, пройдет. А что взамен? Импотенция… тьфу-тьфу-тьфу! Простатит, опять же не к столу будь сказано… Посему — айн момент. Я вас ненадолго покину…

Жерар тоскливо взвыл. Он знал, чем это «ненадолго» обычно заканчивается.

Нужно было что-то оперативно предпринимать.

— Слышь, шайтан, — вполголоса сказал я, отодвигая опустевшую вазочку и прикрывая рот ладонью. — Ты так кушаешь, смотреть приятно. Но забыл тебя предупредить… Видишь милую тетушку, что за стойкой? Знаешь, для чего она так рот накрасила? (Убеев насторожился.) У нее та-акой герпес на губище сидит… Гнойный. Во, с ноготь! И как ее только кормить людей допустили… Ты вообще-то сильно мнительный на этой почве? Заразиться боишься?

Бес, как выяснилось, был на этой почве мнительный. Причем сильно. Он очень натурально поперхнулся сосиской и обратил на меня полный мучительного ужаса взгляд. Железный Хромец сдавленно ругнулся.

— Прости, напарник, — безмятежно сказал я Жерару. — Думал, тебе по барабану. Хочешь соку дернуть?

Бес остервенело замотал башкой.

Однако сатириаз Железного Хромца было уже не унять. Он сейчас же перевел прицел на мамочку кудрявого любителя пирожных. По-моему, там ловить было нечего. На пальце у нее имелось обручальное колечко, глаза при взгляде на сынишку лучились светом — словом, выглядела она счастливой в материнстве женой, а отнюдь не рисковой искательницей приключений. И все-таки Убеев на что-то рассчитывал.

— А давайте теперь поедем, — сказал я побудительно и бодро. — Все уже сыты. Чего тут валандаться.

— Айн моме…— начал было возражать Убеев, но вдруг проглотил окончание и поскучнел.

Перемена настроения объяснялась элементарно: в кафе возник новый персонаж.

Это был экземпляр совершенно особой породы. Молодой мужчина с красивым выразительным лицом, сложенный как античный бог. Могучий и подвижный, точно большой хищный кот. Я бы сравнил его разве что со Стукотком — еще до того, как над лейтенантом поработали кулаки Жухрая. И знаете, я бы очень сильно задумался, на кого ставить. Хоть в конкурсе «Мистер Вселенная», хоть на ринге. Даже учитывая факт, что опричника я знал в деле, а этого кренделя увидел впервые.

Появление атлета было встречено радостным визгом ребенка и полной любви улыбкой женщины. И без того чертовски милое, ее личико стало поистине прекрасным. Вмиг сделалось ясно, кому безраздельно принадлежит ее сердце, кто еженощно упивается ее божественным телом. Кому она, выражаясь языком куртуазных романистов XIX века, подарила румяного малыша. Впрочем, по-другому о ней выражаться было просто невозможно. Прелестная женщина.

Атлет расцеловал свое семейство, что-то шепнул жене и, как мне показалось, одним движением оказался подле нас. Такого попросту не могло быть — нас разделяло приличное расстояние, а еще столы, стулья, велосипеды мальчишек. Но — было.

Напуганный бес кувырком слетел со стула и схоронился за моими ногами.

— Салют стратегический, господа, — пророкотал атлет глубоким бархатным голосом и широко улыбнулся. Приветливости в этой улыбке было с гулькин клюв.

Я затравленно пискнул: «сте». Но он смотрел только на Убеева. Наверное, учуял своим хищническим нюхом исходящую от того похоть и догадался, кому она адресована. А лицо Железного Хромца менялось с катастрофической скоростью. Оно враз постарело, обычная спесивость улетучилась бесследно, уступив место чему-то небывалому — чему-то наподобие виноватого испуга. Так мог бы выглядеть ничтожный конюх, уличенный в преступном вожделении к императрице и брошенный перед грозным императором на колени.

— Здравствуй, дорогой, — сказал он со среднеазиатским акцентом, которого я от него ни разу не слыхивал прежде. — Тебе чем-то помочь? Спрашивай, пожалуйста.

— Как вам здешняя кухня? — Император развлекался. Он покамест размышлял, разорвать ли срамника лошадьми, изгнать ли за пределы государства, привязав к хвостам все той же конской четверки, или просто втихаря удавить. Боюсь, от того решения, которое он примет, впрямую зависела и наша с Жераром судьба. Как соумышленников.

Убеев астматически запыхтел и совсем уж через силу выдавил:

— Спасибо, дорогой, все замечательно. Хорошо покушали.

— Рад за вас, — сказал атлет.

Как же, рад. Таким тоном желают поскорее сдохнуть закадычному врагу-

Больше оба они не произнесли ни звука. Этот тип возвышался подле нас как изваяние Аполлона в садах Сан-Суси, и я вдруг сообразил, что он так и будет стоять, холодно улыбаясь, пока мы отсюда не уберемся. Или пока его поза и ухмылочка Убеева на драку не спровоцируют. Ой, лишенько-лихо…

Вскоре сообразил это и Убеев. Но к драке с таким волкодавом он не был расположен. Поэтому выкарабкался из-за стола, принудительно расправил плечи во всю ширь и, нервно теребя лисий хвост, двинулся к мотоциклу. Я, подхватив Жерара, торопливо шмыгнул следом. Уже покинув кафе, я не удержался и обернулся, чтобы еще раз посмотреть на человека, который способен нагнать страху на самого Железного Хромца.

Дьявольщина! Он находился тут, прямо за моим плечом!

— Парень, — сказал он тепло и проникновенно. Да только в глазах его была арктическая стужа. — Меня до смерти раздражает нечисть, ищущая популярности у моих близких. Поэтому. Если ты или твой бес еще хоть раз возникнете в поле зрения моей жены или ребенка…— Он сделал длинную паузу, за время которой мы с Жераром успели придумать по десятку окончаний незавершенной им фразы. Ни одно из них не было похоже на рождественскую сказку. Атлет прищурился. — По вашим смышленым лицам вижу, что продолжать не обязательно. Доброй ночи, господа.

Железный Хромец яростно пнул рычаг стартера.