Глава X

Несколькими днями позже Мария Кириловна сидела в своей комнате, вышивая в пяльцах, перед открытым окошком. Под её иглою канва повторяла безошибочно узоры подлинника, хотя мысли девушки не следовали за работой – они были далеко и витали по страницам книги Адама Мицкевича, читанной года два назад. То была поэма «Конрад Валленрод» во французском переводе; с началом восстания в Польше книга бесследно исчезла из библиотеки.

Внутреннему взору Марии Кириловны являлись картины Средневековья, воспетые первейшим польским стихотворцем: сам Пушкин говорил, что Мицкевич заткнул его за пояс. Речь в поэме шла про удалого рыцаря именем Конрад Валленрод, который сделался Великим магистром Тевтонского ордена – главного врага литовцев. Только никому не было ведомо, что храбрый Конрад сам литовец и обманом проник в орден, страстно желая уничтожить его изнутри. Ради коварного подвига оставил он свою возлюбленную Альдону; несчастная дева затворилась в башне и в ожидании героя коротала время за пяльцами. В любовной рассеянности вышивала она розу зелёным шёлком, а цветочный стебель – алым.

Дубровский нынче представлялся Марии Кириловне бедным Валленродом; себя она видела Альдоною, хотя и не путалась шелками. Игла резво сновала, романические фантазии туманили девичий взор, и тут в окошко вдруг тихонько протянулась рука. Кто-то положил на пяльцы письмо и скрылся, прежде чем Мария Кириловна успела образумиться. В это самое время вошёл слуга и позвал её к Кириле Петровичу. Девушка с трепетом спрятала письмо за косынку и поспешила в отцовский кабинет.

Кирила Петрович был не один, в креслах против него сидел князь Верейский. При появлении Марии Кириловны князь встал и молча поклонился ей с замешательством для него необыкновенным. В смущении пребывал и Кирила Петрович, который молвил коротко:

– Подойди сюда, Маша. Скажу тебе новость, которая, надеюсь, тебя обрадует. Вот тебе жених, князь тебя сватает.

Девушка остолбенела, смертная бледность покрыла её лицо. Она ничего не отвечала. Подойдя к Маше, князь взял её руку и с видом тронутым спросил, согласна ли она сделать его счастие. Маша продолжала молчать, и Кирила Петрович ответил сам:

– Согласна, конечно, согласна! Знаешь, князь, девушке трудно выговорить это слово… Ну, дети, поцелуйтесь и будьте счастливы.

Маша стояла неподвижно; слёзы вдруг побежали из её распахнутых глаз, когда Верейский поцеловал ей руку. Князь слегка нахмурился, а Кирила Петрович окончил тяжёлую сцену, сказав дочери:

– Пошла, пошла, пошла! Осуши свои слёзы и воротись к нам веселёшенька.

Мария Кириловна жадно воспользовалась позволением удалиться, и Троекуров продолжал, обратясь к Верейскому:

– Они все плачут при помолвке, это у них уж так заведено… Теперь, князь, поговорим о деле, то есть о приданом.

Объявить Марию Кириловну невестой генерал решился в разговоре, начатом двумя часами раньше. На двор барского дома въехала английская карета, запряжённая шестернёю рысаков, и Кирила Петрович увидал князя Верейского. Тот без лишних предисловий объявил Троекурову, что дела его обстоят ещё хуже прежнего.

– Раньше за тобою, Кирила Петрович, был только грех мошенничества и тяжкая обида, нанесённая любимцу двух государей, – говорил князь. – Теперь же на глазах у всего околотка ты прятал у себя разбойника под видом француза и дал ему уйти безнаказанным, когда обман раскрылся.

– Постой, князь, – пытался возражать Троекуров, – тебе должно быть известно, что я и был первым, кого Дубровский обманул!

Гость глядел на хозяина холодно и лишь покачивал головою, приговаривая:

– Не знаю, не знаю… Суди сам, Кирила Петрович: ежели укажу я в докладе, что генерал от инфантерии принимал у себя в доме преступника, дал ему кров, обедал с ним за одним столом, знакомил с гостями, возил на охоту и делал это лишь по невозможной наивности – чего доброго, и меня в сообщники ваши запишут… Кабы тебе представили такой доклад, поверил бы ты хоть единому слову?

Уверения Троекурова в том, что есть у него согласие с соседями окружить воровскую рощу и очистить её от разбойников, действия на князя не возымели.

– Поздно, Кирила Петрович, – говорил Верейский. – В Раненбурге уже наготове солдаты. Я чай, теперь они без вас отменно справятся. Тебе не про Дубровского думать надобно: он за подвиги свои сам и ответит. А ты бы заботился лучше о собственной будущности… О себе и о Марии Кириловне.

Годы среди европейских крючкотворов не прошли для князя даром. Ловко подведя разговор к судьбе молодой красавицы, Верейский принялся рассуждать дальше. И по всему выходило, что путь её к спасению и счастию лежит через удачное замужество; супругом же для Марии Кириловны князь полагал себя.

– Уж тогда мы с тобою и доклад составим такой, что комар носа не подточит, – увещевал он Кирилу Петровича, – и посмотрим ещё, не заслужил ли ты награды, когда жизнью своей рисковал ради поимки преступника!

Троекурову не тягаться было с князем в иезуитстве; спустя немного времени он уже всецело полагался на изворотливый ум будущего зятя и велел слуге позвать Марию Кириловну для объявления своей отеческой воли…

…а бедная Маша, выйдя из кабинета, побежала в свою комнату, заперлась и дала волю слезам, воображая себя женою старого князя. Верейский вдруг показался ей отвратительным и ненавистным, а брак пугал как плаха, как могила.

– Нет, нет, – повторяла она в отчаянии, – лучше умереть, лучше в монастырь, лучше пойду за Дубровского!

Тут она вспомнила о листке, спрятанном под косынкою, и поспешила читать письмо в предчувствии, что его прислал Дубровский. В самом деле, знакомою рукой на бумаге выведены были только следующие слова:

Вечером в 10 час. на прежнем месте.

К означенному времени на небе сияла луна. В тишине июльской ночи изредка подымался ветерок, и лёгкий шорох пробегал по всему саду. Тенью скользнув из дома, молодая красавица приблизилась к месту свидания. Там никого не было видно, и вдруг из-за беседки перед Машей выступил Дубровский.

– Я вынужден был оставить вас, не сказавши, как искать меня в случае надобности, – молвил он тихим и печальным голосом. – Теперь сердце моё не на месте: оно по-прежнему с вами, угрызаемое дурными предчувствиями. Скажите, могу ли я быть за вас покоен?

Слёзы побежали по зарумянившимся девичьим щекам.

– Папенька выдаёт меня замуж за старого князя Верейского! – всхлипывая, призналась Маша, и глаза Дубровского недобро сверкнули.

– Что же, – сказал он, – вспомните ваше обещание требовать от меня всего.

Задрожав, Маша обхватила себя руками за плечи.

– Вы предлагаете мне покровительство, но не сердитесь: оно пугает меня. Как вы можете мне помочь?

– Я готов избавить вас от ненавистного человека, – отвечал Дубровский.

– Ради бога, не трогайте его, не смейте его тронуть, если вы меня любите, – я не хочу быть виною какого-нибудь ужаса…

Владимир помолчал, каменея лицом, и наконец вымолвил:

– Я не трону его, воля ваша для меня священна. Вам обязан он жизнию. Никогда злодейство не будет совершено во имя ваше. Вы должны быть чисты даже и в моих преступлениях. Но как же я спасу вас от жестокого отца?

– Ещё есть надежда. Я надеюсь тронуть его моими слезами и отчаянием. Он упрям, но он так меня любит…

– Не надейтесь по-пустому: в этих слезах увидит он только обыкновенную боязливость и отвращение, общее всем молодым девушкам, когда идут они замуж не по страсти, а из благоразумного расчёта. Но что, если возьмёт он себе в голову сделать счастие ваше вопреки вас самих? Что, если насильно повезут вас под венец, чтоб навеки предать судьбу вашу во власть старого мужа?

– Тогда… – Маша с глубоким вздохом посмотрела прямо в глаза Дубровскому. – Тогда делать нечего, яви́тесь и заберите меня – я буду вашей женою.

Владимир затрепетал, бледные скулы его покрылись багровым румянцем и в ту же минуту стали бледнее прежнего. Он снова долго молчал, а после отвёл взгляд и заговорил глухим голосом, с трудом подбирая слова.

– Соберитесь с всеми силами души… Умоляйте отца, бросьтесь к его ногам, представьте ему весь ужас будущего… вашу молодость, увядающую близ хилого и развратного старика. Решитесь на жестокое объяснение: скажите, что если он останется неумолим, то… то вы найдёте ужасную защиту… Скажите, что роскошь утешает одну бедность, и то с непривычки на одно мгновение… Не отставайте от него, не пугайтесь ни его гнева, ни угроз… Пока останется хоть тень надежды, ради бога, не отставайте. Если ж не будет уже другого средства…

Тут Дубровский спрятал лицо в ладонях, сдерживая стон.

– Бедная, бедная моя участь! – произнёс он и опять устремил взор на плачущую Машу. – За вас отдал бы я жизнь. Для меня упоением было бы видеть вас издали, мне довольно было бы изредка прикасаться к руке вашей… И когда открывается для меня возможность прижать вас к волнуемому сердцу и сказать: «Ангел, умрём!» – бедный, я должен остерегаться от блаженства, я должен отдалять его всеми силами… Я не смею пасть к вашим ногам и благодарить небо за непонятную, незаслуженную награду. О, как же должен я ненавидеть! – но чувствую, теперь в сердце моём нет места ненависти…

Дубровский тихо обнял стройный Машин стан, и девушка доверчиво склонила голову на плечо молодого разбойника. Он с нежностию прижал её к себе; оба молчали. Так пролетело несколько времени.

– Пора, – сказала наконец Маша.

Дубровский как будто очнулся от усыпления, взял её руку и надел ей на палец кольцо своей матушки, блеснувшее в лунном свете розовым камнем.

– Если решитесь прибегнуть ко мне, – сказал он, – то принесите кольцо сюда и опустите его в дупло этого дуба. Я буду знать, что делать.

Дубровский поцеловал Маше руку и скрылся между деревьями.

На следующий день сватовство князя Верейского перестало быть тайною для соседства; Кирила Петрович принимал поздравления, свадьба готовилась, а Маша день ото дня отлагала решительное объявление: пришла пора – она влюбилась, но вовсе не так, как прежде.

Прошлой осенью, давая своё согласие Сваневичу, мечтала Мария Кириловна вырваться из отцовского дома и ни о чём другом не могла думать. Увлечённость французом также происходила от одиночества; мужество и прочие достоинства Дефоржа были ей приятны, а невозможность союза с бедным учителем служила надёжною охраной девичьей чести.

Чувство к Дубровскому имело иную природу. Их первая встреча и вальс на лужайке среди разбойников словно взялись из романов, читанных Машей без числа. Тогдашний котильон оказался пророческим: на балах кавалеры танцевали со многими дамами, но этим танцем бал завершался, и всякий кавалер приглашал на котильон ту, которой отдал он своё сердце. Внезапное превращение Дефоржа в Дубровского потрясло Машу, а слова его признания проникли в самую глубину неопытной девичьей души. Юная красавица восхищалась тем, что ради любви к ней грозный разбойник отказался от мщения, именем её помиловал врагов своих – и трепетал рядом с нею, делаясь тих и покорен. Робость отъявленного храбреца разожгла страсть в Марии Кириловне, а ужас предстоящей свадьбы, бессердечие отца и отвращение к старому жениху толкали её в объятия Дубровского.

Маша принуждена была видеться с князем Верейским, который не заботился её холодностью: он о любви не хлопотал, довольный безмолвным согласием. Время шло; Маша наконец решилась действовать – и написала письмо князю. Пытаясь возбудить в сердце жениха чувство великодушия, она признавалась, что не имела к нему ни малейшей привязанности, и умоляла отказаться от её руки. Свадьбу Маша считала выдумкою Кирилы Петровича, а потому оканчивалось письмо наивною просьбой защитить бедную девушку от власти родителя.

Увы, здесь она преуспела ещё меньше, чем в обращениях к Сваневичу. Князь Верейский нимало не был тронут откровенностью своей невесты: напротив, он увидел необходимость ускорить свадьбу и с тем передал письмо будущему тестю. Кирила Петрович взбесился; насилу князь мог уговорить его не показывать Маше виду, что он уведомлен о её подлинных чувствах. Генерал согласился ни о чём дочери не говорить, но назначил быть свадьбе на другой же день. Князь нашёл сие весьма благоразумным и пошёл к своей невесте.

– Ваше письмо очень меня опечалило, – сказал он, – однако я надеюсь со временем заслужить вашу привязанность. Мысль о том, чтобы лишиться вас, для меня слишком тяжела, и я не в силах согласиться на свой смертный приговор.

За сим Верейский почтительно поцеловал Маше руку и уехал, не сказав ей ни слова о решении Кирилы Петровича…

…но едва успел он выехать со двора, как Троекуров пошёл к дочери и напрямик велел ей быть готовой на завтрашний день. Мария Кириловна, уже взволнованная объяснением князя, залилась слезами и бросилась к ногам отца.

– Папенька, – закричала она жалобным голосом, – папенька, не губите меня, я не люблю князя, я не хочу быть его женою…

Кирила Петрович сделался грозен.

– Это что значит?! До сих пор ты молчала и была согласна, а теперь, когда всё решено, ты вздумала капризничать и отрекаться?! Не изволь дурачиться! Этим со мною ты ничего не выиграешь.

– Не губите меня, – повторяла бедная Маша. – За что вы гоните меня от себя прочь и отдаёте человеку нелюбимому? Разве я вам надоела? Я хочу остаться с вами по-прежнему. Папенька, вам без меня будет грустно, и станет ещё грустнее, когда подумаете, что я несчастлива. Папенька, не принуждайте меня, я не хочу идти замуж…

Кирила Петрович был тронут, но скрыл своё смущение и, оттолкнув дочь, сказал сурово:

– Всё это вздор, слышишь ли. Я знаю лучше твоего, что нужно тебе для счастия! Слёзы не помогут, послезавтра будет твоя свадьба.

– Послезавтра?! – вскрикнула Маша – Боже мой! Нет, нет, невозможно, этому не быть… Папенька, послушайте, если уже вы решились погубить меня, то я найду защитника, о котором вы и не думаете. Вы увидите… вы ужаснётесь, до чего вы меня довели!

– Что-что?! – проревел Троекуров. – Угрозы?! Мне угрозы, дерзкая девчонка?! Да знаешь ли ты… Я с тобою сделаю то, чего ты и не воображаешь! Ты смеешь меня стращать защитником?! Посмотрим, кто будет этот защитник.

– Владимир Дубровский, – отвечала Маша в отчаянии.

Тут Кирила Петрович подумал, что она сошла с ума, и глядел на неё с изумлением.

– Добро, – сказал он после некоторого молчания. – Жди себе кого хочешь в избавители, а покамест сиди в этой комнате до самой свадьбы.

Выйдя с этим словом, генерал запер за собою двери. Оставшись одна, бедная девушка долго плакала, воображая всё, что её ожидало, но бурное объяснение облегчило ей душу. Теперь Мария Кириловна спокойнее могла рассуждать о своей участи и о том, что надлежало ей делать.

Главным было избавиться от ненавистного брака; участь супруги разбойника казалась для Маши раем в сравнении со жребием, ей уготовленным. Пламенно желала она увидеться с Дубровским наедине и ещё раз перед решительною минутой долго с ним посоветоваться. Предчувствие сказывало девушке, что вечером найдёт она Дубровского в саду близ беседки; она решилась пойти ожидать его там, как только станет смеркаться. Однако дверь по-прежнему оставалась заперта на ключ, и горничная отвечала снаружи, что Кирила Петрович приказал дочь свою из комнаты не выпускать. Маша была под арестом. Глубоко оскорблённая, села она под окошко и до глубокой ночи, не раздеваясь, неподвижно глядела в тёмное небо.

На рассвете Маша задремала, но тонкий сон её был встревожен печальными видениями. Уже с первыми лучами восходящего солнца она проснулась и тут же представила себе весь ужас своего положения. Маша позвонила; девка вошла и на вопросы её отвечала, что Кирила Петрович вечером ездил к Верейскому и возвратился поздно, что дал он строгое приказание смотреть, чтоб никто с Марией Кириловной не говорил; что, впрочем, не видно никаких особенных приготовлений к свадьбе, однако велено попу новой церкви не отлучаться из деревни ни под каким предлогом. После сих известий девка вышла и снова заперла двери.

Эти слова ожесточили молодую затворницу – голова её кипела, кровь волновалась; Маша стала искать способ отправить кольцо в дупло заветного дуба, чтобы подать знак обо всём Дубровскому. В это время камушек ударился в окно её. Стекло зазвенело – глянув на двор, Мария Кириловна увидела маленького Сашу, который махал ей рукою. Она знала привязанность брата и с радостью отворила окно.

– Здравствуй, Саша. Зачем ты меня зовёшь?

– Я пришёл узнать, не надобно ли вам чего-нибудь. Папенька сердит и запретил всему дому вас слушаться, но велите мне сделать, что вам угодно, и я для вас всё сделаю.

– Спасибо, милый мой Сашенька! Слушай: ты знаешь старый дуб с дуплом, что у беседки?

– Знаю, сестрица.

– Так если ты меня любишь, сбегай туда поскорей и положи в дупло вот это кольцо. Да смотри же, чтоб никто тебя не видал!

С этим словом она бросила Саше колечко с розовым камнем, полученное от Дубровского, и заперла окошко.

Мальчик поднял кольцо, во весь дух пустился бежать – и в три минуты очутился у заветного дерева. Тут Саша остановился, задыхаясь, оглянулся во все стороны и положил колечко в дупло. Окончив дело благополучно, хотел он тот же час донести про это Марии Кириловне, как вдруг рыжий и косой оборванный мальчишка мелькнул из-за беседки к дубу и запустил в дупло руку. Саша быстрее белки бросился на незнакомца и крепко ухватил его за рубаху, грозно спросив:

– Что ты здесь делаешь?

– Тебе какое дело? – отвечал мальчишка, стараясь освободиться.

– Оставь это кольцо, рыжий заяц, – потребовал Саша, – или я проучу тебя по-свойски!

Мальчишка ударил его кулаком, но Саша не выпустил рубахи, а закричал во всё горло:

– Воры, воры! Сюда, сюда!

Деревенский драчун спешил от него отделаться. Он был года на два старше и гораздо сильнее; Саша оказался увёртливее и боролся с мальчишкою несколько времени. Наконец рыжий всё же одолел, опрокинул Сашу наземь и схватил его за горло…

…но в это время подоспевший садовник рванул мальчишку за щетинистые волосы и сильною рукой приподнял на пол-аршина от земли со словами:

– Ах ты, рыжая бестия! Да как ты смеешь бить маленького барина?!

– Ты меня схватил под силки, – вскочив и оправляя одежду, сказал противнику Саша, – а то бы никогда меня не повалил! Отдай сейчас кольцо и убирайся.

– Как не так, – отвечал рыжий и вдруг, перевернувшись на одном месте, освободил свои щетины от руки садовника. Тут он было побежал со всех ног, но Саша догнал его, толкнул в спину, и мальчишка упал, а садовник схватил его снова.

– Отдай кольцо! – кричал Саша.

– Погоди, барин, – сказал садовник, связывая рыжего кушаком, – мы сведём его на расправу к приказчику.

Саша сопровождал садовника с пленником на барский двор, с беспокойством поглядывая на свои шаровары, которые были разорваны и замараны зеленью. Неожиданно все трое очутились перед Кирилой Петровичем; он шёл осматривать свою конюшню и спросил удивлённо:

– Это что?

Садовник в коротких словах описал всё происшествие. Кирила Петрович выслушал его со вниманием.

– Ты, повеса, – сказал он Саше, – за что ты с ним связался?

– Он украл из дупла кольцо, папенька. Прикажите отдать кольцо!

– Какое кольцо, из какого дупла?

– Да мне Мария Кириловна… да то кольцо…

Саша смутился и спутался. Нахмуря брови, Кирила Петрович покачал головою:

– Тут замешалась Марья Кириловна? Ну-ка, признавайся во всём, или так отдеру тебя розгою, что ты и своих не узнаешь!

– Ей-богу, папенька, – залопотал Саша, – мне Мария Кириловна ничего не приказывала…

Троекуров глянул на садовника:

– Ступай-ка да срежь мне хорошую, свежую берёзовую розгу.

– Постойте, папенька, я всё вам расскажу! Я сегодня бегал по двору, а сестрица открыла окошко, и я подбежал… и она не нарочно уронила кольцо, и я спрятал его в дупло, и… и этот рыжий мальчик хотел кольцо украсть.

– Она не нарочно уронила, а ты всё ж решил спрятать, – с ухмылкою повторил Кирила Петрович и снова обратился к садовнику: – Ступай за розгами!

Саша уже чуть не плакал.

– Папенька, погодите, я всё-всё расскажу! Сестрица Мария Кириловна велела мне сбегать к дубу и положить кольцо в дупло. Я и сбегал и положил кольцо, а этот скверный мальчик…

– Чей ты? – грозно спросил Кирила Петрович у скверного мальчика.

– Я дворовый человек господ Дубровских, – объявил рыжий.

Лицо Троекурова омрачилось.

– Ты, кажется, меня господином не признаёшь… Добро, – сказал он. – А что ты делал в моём саду?

– Малину крал, – отвечал мальчик с большим равнодушием.

– Ага, слуга в барина! Каков поп, таков и приход… А малина разве растёт у меня на дубах?

Юный пленник ничего не отвечал.

– Папенька, прикажите ему отдать кольцо, – попросил Саша.

– Молчи, Александр! – прикрикнул Кирила Петрович. – Не забудь, что я намерен с тобою разделаться. Ступай в свою комнату. А ты, рыжий… Ты, мне кажется, малый не промах. Отдай кольцо и ступай домой.

Мальчик разжал кулак и показал, что в его руке не было ничего. Троекуров настаивал:

– Если ты мне во всём признаешься, так я тебя не высеку и дам ещё пятак на орехи. Не то я с тобою сделаю такое, чего ты не ожидаешь. Ну!

Рыжий не отвечал ни слова и стоял, потупя голову и приняв на себя вид настоящего дурачка.

– Добро, – сказал Кирила Петрович. – Запереть его куда-нибудь да смотреть, чтоб он не убежал, или со всего дома шкуру спущу!

Садовник отвёл мальчишку на голубятню и запер его там под присмотром старой птичницы Агафьи, а Троекуров немедля послал в город за исправником, велев тому быть как можно скорее.

«Тут нет никакого сомнения, – думал он в ожидании, сердито насвистывая «Гром победы», – Маша сохранила сношения с проклятым Дубровским. Но ужели и в самом деле она звала его на помощь?.. Может быть, я наконец напал на его горячие следы и он от нас не увернётся. Мы воспользуемся этим случаем».