О ветрянке

Собственно говоря, а что мы знаем о таком довольно распространенном, особенно среди детей, заболевании как ветряная оспа, или еще про нее в народе говорят: «ветряка»? Что это острая вирусная инфекция, поражающая кожу и слизистые. Что она проявляется образованием характерных пузырей со светлой жидкостью, которые сами по себе, спустя определенное время, проходят, не оставляя следов. Главное, постараться их не расчесывать. Ветрянка весьма заразная. Но оставляет после себя стойкий иммунитет. А еще она практически не лечится. Нет специфического лекарства. Смазывают пораженные места 1 %-ным раствором бриллиантовой зелени – «зеленкой» да витамины прописывают. Случается, делают от ветрянки прививки. Но где и как их делают, наш народ особо не интересуется. От гепатита, от гриппа не хотят привиться. А тут какая-то ветрянка.

Среди обывателей, да и не только, прочно уже укоренилось, что ветрянкой болеют исключительно дети, а взрослым вроде эта болезнь не страшна. Оказывается, что это массовое заблуждение. Не просто болеют, а еще как болеют: очень тяжело и с разными серьезными осложнениями. Однако оговорюсь: болеют, как правило, те, кто в детстве не испытал всех прелестей этого заболевания.

В армию у нас пока еще призывают, а не набирают весь личный состав на добровольной контрактной основе. Поэтому, грубо говоря, гребут всех подряд, не обращая особого внимания на небольшие покраснения на коже призывника. Инкубационный период, то есть время от момента заражения до начала клинических проявлений, в среднем 14 дней. Поэтому уходящий в армию юноша легко может подцепить эту заразу на гражданке от болеющих детей. А заболевает он со всеми клиническими проявлениями и становится опасным для окружающих, уже находясь в вооруженных силах. Причем возбудитель передается воздушно-капельным путем, и сколько он человек наградит вирусом, никому не известно. Тому, кто болел в детстве, не страшно. А тому, кто нет?

И раньше и сейчас в армии основной вид лечения ветрянки – это полная изоляция больного на 21 день. Именно столько, считается, нужно выдержать карантин от начала выявления заболевания до его окончания. Хотя справедливо полагают, что наиболее заразным является период первых клинических проявлений, длящийся условно 5 дней, то есть с 15-го по 20-й день заражения. Но сразу оговорюсь, все это условно. В наши дни многое меняется под воздействием различных факторов. Кому сильно интересно – переадресую к соответствующим руководствам.

Так вот, в качестве изоляции в армии применяли… изолятор. Чего, казалось бы, проще. Палата с отдельным входом, со своим туалетом, раковиной. Доступ в нее посторонним категорически исключен. Вся закавыка в том, что в прежние времена в каждой захудалой части был свой медпункт, а то и медрота со штатными развернутыми койками. Где организовать в случае чего сей изолятор было не проблематично. После ряда реформ бывшего министра Табуреткина военная медицина сильно пострадала. Уничтожены многие этапы медицинского звена в войсках: полковые стационары. Сохранились они лишь в виде кабинетов без коек, где медик части только осуществляет поликлинический прием. Да и то не везде.

Проблема, на самом деле не надуманная, а весьма актуальная. Вот куда конкретно девать заболевших военнослужащих с ветряной оспой? Как их изолировать от здоровых? У военных все просто – один с крупными звездами на погонах придумал, а остальные приняли к исполнению. И с первого января 2016 года повезли к нам из близлежащих гарнизонов военнослужащих с ветрянкой. В тот год была настоящая эпидемия. Количество коек в инфекционном и кожном отделениях уже не вмещало всех нуждающихся. Зеленорожие солдатики и матросы вытеснили остальных больных.

Ввели карантин. Больных с другими диагнозами перестали принимать. Только с ветряной оспой. И вот, наконец, стали закладывать их и в хирургию. Наступил и наш черед. На мои громкие протесты, что это против всех действующих правил и нормативов, начальник госпиталя лишь вяло отмахивался как от назойливой мухи. Я попытался привлечь к разрешению проблемы главного хирурга Западного военного округа подполковника Квелого. Однако дальше обещаний дело не пошло. В первую неделю января все отделение заполонили больные с ветряной оспой. Сорок четыре человека на тридцать свободных кроватей. В ход пошли дополнительные койки, выданные со склада НЗ.

Голова у меня шла кругом: мало того, что запихали к нам немыслимое количество острозаразных больных, так еще в приказном порядке обязали, чтоб лечащими врачами у них стали мы – врачи хирургического отделения. Штатные инфекционисты и дерматологи госпиталя просто физически не смогли уже охватить такое количество больных. Сказано – сделано. Я распределил между всеми нами пациентов с ветрянкой. Пяток взял себе. Но вот чего с ними делать дальше?

Январь в тот год выдался по питерским меркам на редкость морозным. Погода здесь весьма непредсказуемая. Вот только, казалось бы, 31 декабря шел проливной теплый дождь и зеленела трава во дворах. А во время смены дат народ запускал петарды и фейерверки на фоне черной, неспешно несущей свои холодные воды в Балтийское море Невы. И стояло за окном плюс восемь. А второго января резко жахнул мороз градусов пять – шесть. Что для Питера, с его влажностью, не так уж и мало. Повалил густой снег. И за какую-то неделю столбик термометра опустился еще ниже, приблизившись к отметке минус восемнадцать градусов по Цельсию. Реки и каналы тут же подернулись льдом, снежный покров заткал все улицы и дома. Задули ветры, образовались сугробы. В городе воцарилась зима-матушка. Как водится, выросла кривая острых заболеваний носа и горла.

И если еще до наступления холодов у нас теплилась мало-мальская надежда, что вскоре ветрянку переведут в терапевтические отделения других военных стационаров округа, так как ну просто преступно держать острозаразных инфекционных больных в хирургическом отделении, то с активной морозной атакой эта надежда рухнула словно карточный домик. Все военные терапевтические койки заполнили больными с воспалительными заболеваниями верхних дыхательных путей. В основном слабенькими и болезненными призывниками, недавно оторванными от мамкиных юбок. Причем эти койки заполнили еще быстрее, чем мы заполнились в хирургии ветрянкой. Это был крах. Крах нашей операционной и хирургической деятельности.

Оперировать, когда рядом находятся пациенты с инфекционными заболеваниями, немыслимо. Допускаю, что при определенных условиях и возможно. Но сейчас ведь не война. Мы удержались от выписки десятка наиболее нуждающихся пациентов. Да и то только потому, что они раньше уже перенесли ветряную оспу и теперь им сей недуг был не страшен. Волобуев, разумеется, скривился. Что-то там упомянул о невыполнении приказа. Я включил дурака, что сразу не разобрался. Мол, с первого раза не поверил, что такое возможно: утрамбовать под завязку хирургическое отделение ветрянкой. В армии, оказывается, возможно всякое.

Для нас наступили трагичные дни. Дни уныния и беспросветной рутины врача-инфекциониста. Для хирурга нет хуже и существенней кары, чем лишить его оперативной деятельности. Нас никто не наказывал, но мы и не оперировали. Тех десять пациентов, что удалось спрятать от начальства, укрыв их от ветрянщиков в отдельных палатах, мы быстро поставили на ноги. А новых, увы, набрать не разрешали. Пришлось на время переквалифицироваться в инфекционисты.

Поначалу я еще пузырился, пытался доказать Волобуеву и Горошине, что устроился сюда работать хирургом, а не специалистом по инфекционным заболеваниям. На что мне вполне резонно прямым текстом ответили: не нравится, увольняйтесь. Я вспылил и чуть было не уволился. Конечно же, не нравится! И уже, весь горя от праведного гнева, живо настрочил заявление об увольнении. В коллективе у нас подобрались люди исключительно душевные, рассудительные, многие с богатым военным опытом и попросили меня остаться. Яков Сергеевич Мохов объяснил, что такой вот форс-мажор обязательно бывает раз в пять – семь лет. И ничего страшного. Он работает, и остальные врачи и сестры, санитарки тоже трудятся.

– Всякая эпидемия ветряной оспы рано или поздно заканчивается, – философски изрек умудренный жизненным опытом старый хирург.

– И мы вновь начинаем оперировать, – улыбнулся травматолог Князев.

– Раз такое дело, – живо скомкал я лист бумаги со своим заявлением, и метким броском отправил его в мусорную корзину (кстати, не попал), – тогда вот вам еще по пять больных. Каждому.

Доктора нахмурились, тяжко вздохнули, но молча, разобрали выданные мною истории болезни и отправились смотреть вновь поступивших ребят с волдырями на коже.

Волей-неволей приходилось осваивать новую специальность – инфекциониста. Я засел за учебник, одолжив его на время у коллег из профильного отделения. Странно, но чем больше я читал про инфекционные болезни, тем все мнительней становился. Подобное я уже испытывал во время своей учебы в вузе. Когда изученные на бумаге симптомы и проявления начинаешь находить не только у пациентов, но и у себя и окружающих тебя людей. Этим грешили почти все, кто когда-нибудь учился в медицинском институте.

Через несколько дней у меня в голове образовалась такая каша, что инфекционные заболевания стали мерещиться почти во всех случаях. Вот чуть увеличенный лимфоузел в подмышечных впадинах у молодого матросика я уже воспринимал ни больше ни меньше как проявление бубонной чумы. А если мне говорили о жидком стуле, то сразу предполагал вспышку дизентерии.

Активно пользуясь общественным транспортом, стал сторониться людей. Встреченные мною попутчики с незначительными высыпаниями на коже живо гипертрофировались в моем просвещенном сознании до симптомов тех инфекций, что вычитал в учебнике. То мне чудилось, что у них махровая корь, и я непременно же ею заражусь. То краснуха, то геморрагическая лихорадка с почечным синдромом, то еще черт знает какая инфекция. Хотя шансов заразиться во время операции от больных вирусным гепатитом, СПИДом или сифилисом, уколовшись об иглу или скальпель, куда больше, чем постоять рядом в метро с кем-то подозрительным.

Особенно памятен один случай. Еду в метро. Народу не так много. По вагону плетется субтильного вида юноша с легким румянцем на щеках. Собирает милостыню. Жалобно причитает:

– Подайте, люди добрые! Я сам из Новосибирска, приезжал вот в Питер на консультацию к врачам! – тянет он, несчастный, худую руку, сложенную лодочкой, впереди себя.

– Ба, да у него же желтая лихорадка! – глянул я на его всю в кровоподтеках ручонку с какой-то странной желтоватой кожей. – Только мне этого не хватало! Точно! Вот только вчера читал про это заболевание, и там такие же сочные, очень убедительные, цветные фотографии приведены.

– Обокрали меня, обчистили до нитки, нет совсем денег. Собираю вот на проезд до родного Новосибирска. Билет в плацкартный вагон стоит семь тысяч с небольшим, а я только две насобирал. Подайте ради Христа, – дальше голосит желтокожий и подходит ко мне и внимательно так смотрит в лицо. – Подай, дяденька!

– А на какой реке расположен твой Новосибирск! – громко так, чтоб все пассажиры слышали вопрос, спрашиваю его, а сам чуть отступаю назад.

– ???! – ошалело смотрит он на меня, побирушка. На его лице мелким бисером выступает липкий пот, глазенки забегали, угол рта справа задергался, он машинально вытирает голой рукой мокрую физиономию. Я вижу, как желтизна вместе с кровоподтеками длинной полосой размазывается по коже предплечья и разъезжается в стороны. Грязь! Фу-у-у!

Вдруг поезд останавливается: станция метро, и дверь в вагон широко распахивается. Нищий кидается на перрон и задает стрекача. Окружающая публика с восхищением смотрит на меня.

– Ловко вы его умыли с рекой-то, – ухмыляется претендующий на интеллигентный вид какой-то толстый дядя в коверкотовом пальто, стоящий за моей спиной. – Лучше бы географию учил. Чтоб легенду свою поддерживать. Ведь каждый нормальный человек знает, что Новосибирск стоит на Енисее. Ха-ха-ха.

– На Оби, – тихо поправляю я его.

– Чего оби? – недоуменно смотрит на меня интеллектуальный дядя, едва не подавившись не поддержанным никем смехом.

– На Оби Новосибирск стоит! Река такая – Обь! – уже с вызовом бросаю я ему в лицо и тоже выхожу на перрон.

Еще так немного проштудирую инфекционные болезни и начну уже от прохожих на улице в стороны шарахаться. Не только от пассажиров в метро.

– Зачем вы все так близко к сердцу принимаете? – сокрушается Яков Сергеевич. – На кой ляд вам нужно читать этот дурацкий учебник?!

– Как? – не понимаю я. – Хочу научиться распознавать и лечить инфекционные болезни. Честно признаюсь, за столько лет, что прошло после окончания института, почти весь курс инфекционных болезней забыл напрочь.

– Вот и славно! И не забивайте себе голову лишней информацией. Открою вам секрет: многие инфекционисты и сами до конца не понимают в своих болезнях. Там их столько, что нужно быть семи пядей во лбу, чтоб все их запомнить. Хорошо знают только распространенные. Даже самый именитый профессор без анализов и посевов вам со стопроцентной гарантией не выставит диагноз.

– И что делать?

– Да ничего не делать, – усмехнулся Мохов. – Писать истории болезни и выписки. По большому счету, мы тут для этого и поставлены. Вы же уже у нас почти год как работаете. И не раз дежурили в нашем приемном покое. Что, вам никогда по дежурству не привозили инфекционных больных?

– Привозили, – задумался я. – Но я принимал их как дежурный врач. Писал те назначения, что, как стандарты, находятся в специальной папке, в столе дежурного врача.

– Вот и сейчас пишите те же назначения.

– Да, я писал их, а утром больных осматривал на отделении инфекционист, и уже он корректировал мои назначения.

– Вы так полагаете? – с усмешкой прищурился старый хирург. – Что ваши назначения дежурного врача кто-то там станет корректировать?

– Да, а разве нет? – я с недоверием покосился на собеседника.

– Очень я в этом сомневаюсь. Вы бы хоть раз, ради спортивного интереса, взяли бы да и посмотрели историю того больного, что принимали по дежурству. Я вас уверяю: там останутся все те же назначения, что отмечены вашей рукой. Ну может быть за редким исключением.

– Здорово. А зачем же тогда здесь нужны инфекционисты?

– Странный вопрос. – Мохов пристально посмотрел на меня поверх своих модных очков в золотой оправе. – А зачем нужны хирурги, терапевты, окулисты?

– Выходит, что инфекционных больных лечат все, кому не лень?

– Не совсем так, – улыбнулся Яков Сергеевич, – инфекционисты и смотрят и назначают лечение. И наши врачи довольно неплохо разбираются в своей специальности и накопили солидный опыт. Но есть два нюанса.

– Каких?

– Первый, в наш госпиталь, как правило, везут всего две нозологии: ветряную оспу и легкие кишечные расстройства. Причем если есть подозрение на дизентерию или, упаси Бог, гепатит, то к нам точно не отправят. А госпитализируют сразу или в ВМА, или в инфекционное отделение головного госпиталя. И гепатиты и разные там туляремии нас обойдут стороной. Так вот задача инфекционистов – не пропустить те заболевания, что у нас лечить невозможно, и вовремя их перевести.

– С этим ясно, – я кивнул в знак согласия. – А что второе?

– А второе – дефицит кадров. Нам на наш госпиталь положено, как минимум, шесть врачей-инфекционистов, а их всего два!

– Поэтому они никогда и не дежурят по госпиталю?

– Наверное. А когда им дежурить, если они и так безвылазно днюют и ночуют в отделении. Особенно когда такой завал, как сейчас с ветряной оспой.

– А завала с дристунами еще не было?

– Нет. Я лично не припомню. Ветряная оспа куда чаще встречается, – вздохнул Мохов.

– Странно, что же, Военно-медицинская академия не может подготовить нужное количество инфекционистов?

– Наверное, могут, если б было достаточное количество желающих заполучить эту специальность. Во все времена в инфекционисты шли ой как неохотно. Так что, Дмитрий Андреевич, заканчивайте чтение инфекционных болезней и займитесь годовым отчетом. За него три шкуры могут спустить. По себе знаю. Когда я в свое время был начальником отделения, очень жестко спрашивали с нашего брата.

– Я уже его подготовил. Ведь у всей страны год заканчивается в декабре, а у военных отчего-то в ноябре. Просто мне, как нынешнему заведующему отделением, хотелось бы побольше знать о тех заболеваниях, что мы лечим.

– Дмитрий Андреевич, не заболевания, а заболевание. Одно: ветряная оспа! Нам других больных не дадут. Если уж так хочется, то читайте. Но только про ветрянку. Хотя чего там читать? И так все ясно: сама пройдет. Нужно только сроки выдержать. А по поводу годового отчета вы молодец! Я, грешным делом, думал, что мне снова придется его составлять.

– Это почему же вы так решили?

– Не знаю, вы, простите, как-то тихой сапой, ни у кого не спрашивали, не бегая, не крича, взяли, да составили. Ай, да молодец! Перед вами дамочка, которая заведующей была, ой кошмар! Даже вспоминать не желаю. Поистерила, побегала и на больничный ушла. А мне Волобуев снова: Яков Сергеевич, дорогой, выручай! Годовой отчет горит!

– Пришлось попотеть, – скромно сознался я. – Так на то статистики есть. Они мне все популярно объяснили, рассказали, показали. Взял и написал. Уже отдал им.

– Замечательно, Дмитрий Андреевич, раз вы с первого раза, без моей помощи, сами, составили такую сложную штуку, как годовой отчет, то чего вам в лечении ветрянки не разобраться-то?

– Уже разобрался, спасибо! – ответил я, вытаскивая закладку из учебника инфекционных болезней. – Пойду, отдам владельцам.

Мороз крепчал. Старые окна основательно обледенели и перестали пропускать скудные солнечные лучи короткого зимнего дня. В палатах у больных с ветряной оспой создалась невероятная теснота. Скученность человеческих тел на один квадратный метр просто зашкаливала. Кровати стояли практически впритык. Для того, чтоб выйти из палаты в тот же туалет, требовалось проползти по ногам соседа.

Пришел Горошина и стал высматривать, куда бы еще впихнуть лишнюю кровать. Наплыв больных не уменьшался, а госпиталь не резиновый.

– Только если второй ярус установить, – съерничал я.

– А это мысль! – просветлел начмед. – Они же не послеоперационные больные. Им чего – лежи и лежи. Главное ведь – изоляция.

– А там и третий недолго надстроить. А чего? Потолки позволяют. Только вот дышать они чем тут станут. Господин подполковник запретил в солдатских палатах форточки открывать.

– Кто? Марат Иванович? Что значит запретил?

– А то и значит, – пояснил я, – пока вы были в отпуске, у нас тут ЧП произошло. На прошлой неделе неизвестный запустил в проезжавший под окнами госпиталя «Геленваген» резиновую перчатку, наполненную водой.

– Хорошо, что не мочой, – ухмыльнулся Горошина.

– Хорошо, – согласился я. – Ибо резиновый снаряд шлепнулся на крышу дорогого автомобиля. Повредить ничего не повредил, и только, когда разбился, то вода залила стекло внедорожника, тот от неожиданности чуть в светофор не въехал.

– И?!

– Водитель Гелика каким-то чересчур крутым меном оказался. Попытался прорваться через КПП и найти и наказать злодея. Орал так, что Волобуев у себя в штабе услыхал. В общем, еле замяли скандал.

– Так кто бросил перчатку?

– А здесь начинается самое интересное, – я загадочно поднял глаза кверху. – Почему-то все решили, что это дело рук наших ветрянщиков. На заинтересованную сторону выходят только окна их палат.

– Так нашли или нет? – нетерпеливо перебил меня Горошина.

– Нет. И я считаю, что это дело рук не наших больных.

– А чьих, инопланетян?

– Под нами на втором этаже кафедра хирургии ВМА, у них там разный народец подобрался. Они же два дня в неделю по всему городу дежурят. Принимают и гражданских лиц в том числе. Вон сколько синерожих пьяниц у них на этаже околачивается. И к тому же окна у них также выходят на проезжую часть. Им и гораздо ближе до злополучного светофора, и повод есть – развеять скуку. Их угловая палата так совсем рядом. А наши окна, посмотрите: метров сто, не меньше, до места подрыва. Я сильно сомневаюсь, чтоб из наших дрыщей кто мог на такое расстояние так легко в окно запулить переполненную водой перчатку. А главное – зачем? Уж если кидать, так на проезжающий мимо автомобиль, а не на тот, что проехал. Пойди еще попади в него.

– Чтоб перевести стрелки на других!

– Да, похоже, это на нас стрелки перевели. Тут Волобуев тогда так разорялся. Так надрывался, я думал, голос себе сорвет. Короче говоря, посчитали, что это дело рук наших бойцов, хотя никто в содеянном не сознался, и велел заколотить наглухо гвоздями и окна и форточки.

– Заколотили? – Горошина надел на голову фуражку и поправил козырек.

– Конечно, – мотнул головой я. А сам подумал: «Надеюсь, не полезет через кровати к окнам проверять. А отсюда, где мы стояли, не видно, что там нет ни единого вбитого гвоздя. Ночью все же палаты проветривались».

– Ладно, я поговорю с Маратом Ивановичем, возможно, – тут Горошина поднял кверху указательный палец, – он и отменит свой приказ. А вы пока подумайте, куда можно еще десять кроватей вместить.

– На чердак!

– Я серьезно!

– И я серьезно! Это же инфекционные больные, разве их можно так набивать, как селедок в бочке.

– В Кронштадтском госпитале еще хуже обстановка, – тяжело вздохнул начмед. – У них там с ветрянкой и вовсе в коридорах лежат. – Все палаты переполнены.

– Допускаю, что у них там, на острове, все тухло, но это совсем не значит, что и у нас нужно также все переполнить. Вы, к примеру, знаете, что у нас медсестра заболела ветряной оспой?

– Это какая? – встрепенулся Горошина.

– Вероника Мурашова, вот только осенью к нам устроилась.

– Это такая симпатичная брюнеточка?

– Она самая, только теперь она не совсем симпатичная. Всю пузырями обнесло, сама на себя не похожа.

– Бедная девушка, – довольно искренне пожалел ее майор, – видимо, она не болела в детстве ветрянкой.

– Видимо, я всех, кто не болел, в добровольно-принудительном порядке отправил в отпуск.

– И много таких?

– Вместе с уже заболевшей Викой еще два человека. Поэтому нам нужно перекинуть сестер с других отделений.

– Ой, это сложно будет сделать. Везде же одно и то же: все переполнено.

– Григорий Ипатьевич, – я впервые за весь диалог назвал майора по имени-отчеству, чтоб придать своим словам официальности, – неврологическое отделение не принимает больных с ветряной оспой. Пускай поделятся сестрами. Раз у нас пошли боевые потери.

– Ну, что вы, в неврологию и нельзя класть. Там знаете, кто лечится? – он широко раскрыл глаза и надул щеки.

– Да мне без разницы, кто там у них лечится! Пускай двух сестер к нам прикомандируют.

– А вот вы, Дмитрий Андреевич, зря так. В неврологии сам генерал Толстопятов частый гость.

– Здорово, неврологию пощадили, так как там сам Толстопятов какой-нибудь столетний свой остеохондроз лечит, который уже в жизни не вылечишь, так как на новый позвоночник не поменяешь, а хирургию под завязку запыжевали.

– Генерал Толстопятов, он же…

– Григорий Ипатьевич, оставим уже генерала в покое, давайте решим с нашими кадрами, – бестактно перебил я майора.

– Я подумаю, – обиделся майор, козырнул мне и, не прощаясь, направился к выходу.

– И с Волобуевым поговорите, чтоб разрешил хотя бы форточки расколотить, – крикнул я вслед. Хлопнула входная дверь. Горошина убыл к себе, а я повернулся к больным ветрянщикам, с неподдельным интересом слушавшим наш с майором разговор, и тихо приказал: – Лекалов, чего застыл, открывай уже форточку. Видишь, ушел. А то у вас тут такой запах носкаина, что голова кружится.

– Дмитрий Андреевич, а вам не попадет за нас от начальства? – участливо поинтересовался Лекалов, небольшого роста танкист с простым деревенским лицом, густо закрашенным бриллиантовой зеленью.

– А вы постарайтесь сделать так, чтоб не попало.

– А если кто стуканет? И начальство все равно прознает, что вы окна не заколотили?

– Тогда задохнетесь от собственных газов.

– Это несправедливо – со второго этажа какие-то козлы эту самую перчатку запустили, а мы тут все страдаем! – подал голос солдат караульной роты по фамилии Сипатый. Он отслужил уже восемь месяцев и считался стариком. Его заболевание прямо на глазах шло на убыль, и лицо стало принимать человеческую окраску. – У нас и перчаток-то сроду никаких не водилось.

– Здесь армия, Вадик, – тяжело вздохнул матрос Буровцев, на гражданке успевший окончить институт и получить профессию юриста, а на флоте служивший радистом на торпедном катере. – Всегда кто-то должен быть виновным. Правильно, Дмитрий Андреевич?

– Не совсем. В армии, кто первым доложил начальству, тот и прав. Орлы со второго этажа мигом сориентировались и мигом доложили, что у них все чисто. Из двух возможных для совершения преступления этажей остался наш.

– Дмитрий Андреевич, а как бы мне пораньше выписаться? Мне край к понедельнику нужно быть в части, – задал вопрос Сипатый.

– Посмотрим. По приказу положено вас выдерживать 21 день.

– А у меня 19 будет, нельзя?

– Я подумаю. Только что-то ты подозрительно рано задумал выписываться. Обычно вашего брата еле за ворота вытолкаешь. Всяк норовит хоть денек да еще в госпитале погаситься, – тут затренькал в кармане мобильный телефон, прервавший мои мысли вслух, и дежуривший по реанимации доктор Семенов приглашал меня к себе в отделение. К ним только что привезли больного с очень тяжелой формой ветряной оспы. Я обвел грустным взглядом перенаселенную палату и, тяжело вздохнув, поспешно отправился в реанимацию.

Пациент оказался не только крайне тяжелым по своему состоянию. Он еще являлся иностранцем – военнослужащим ангольской армии. У нас обучался в одной из военных академий. Это заставляло более трепетно относиться к его персоне. Нам международные скандалы ни к чему. Крепко скроенный мускулистый наголо стриженный негр, с большим расплющенным носом на широком лице, с шоколадной кожей был буквально весь обсыпан мелкими пузырями со светлым содержимым. На фоне его темной кожи сразу и не поймешь, есть там краснота или нет, но пузыри видны четко. Особенно при ближайшем рассмотрении.

Я первый раз в жизни видел негра в волдырях. Кроме везикул, у него постоянно держалась и не спадала высокая температура, до 40 градусов. Взрослые, заболевшие в сравнительно зрелом возрасте, очень тяжело переносят ветряную оспу. Не в пример детям, для которых это заболевание лишь только повод, чтоб не ходить в садик.

Нашему негру уже стукнуло 45 лет, а по званию был всего лишь майором. Но настроен он довольно оптимистично:

– Доктор, я обязательно должен поправиться, – на хорошем русском языке заявил мне ангольский военный.

– Разумеется, – кивнул я, дивясь, что ладони у него почти идеально белые.

– Вы не поняли, мне нужно продолжить службу.

– Обязательно продолжите, вот как только вы поправитесь, так и вернетесь в академию. Только, извините за прямолинейность, а какой прок в вашей службе?

– Не понял? – улыбнулся анголец, обнажив крупные белые зубы, дорогим жемчугом блеснувшие на его эбеновом лице.

– А чего тут непонятного? Вам сорок пять лет, а вы только майор. Вы уже сколько служите?

– Я с 17 лет служу.

– Вот, 28 годиков оттарабанил, а все майор.

– Это ничего страшного, доктор. Я еще обязательно генералом стану.

– Генералом – это здорово. А у вас что, в армии после майора сразу генерал идет?

– Почему? – снова улыбнулся сорокапятилетний майор. – Так же, как и у вас – подполковник. После полковник, а лишь потом генерал.

– Тогда надо было с семи лет начинать служить, – подмигнул я ангольцу, почувствовав, что с юмором у него все в порядке.

– Для чего с семи лет? И так успею. У нас до 65 лет можно в армии служить. А по особому распоряжению президента и дольше.

– Серьезно? Еще надеешься стать генералом?

– Вполне. У нас генералами так и становятся: после шестидесяти.

– Нда-а-а, – протянул я, представив себе череду убеленных сединами африканцев в генеральской форме. Хотя кто его знает? Может, их генералы не пьют горькую, как наши, и в сауне часами не парятся. Какая им сауна, если там и без того духота. А занимаются спортом и поддерживают должную форму. Вон майор, дай ему подкову разогнуть – разогнет и бровью не поведет. И в кроссе не угонишься. Ни капли жира, все одни мышцы. А наши? Ему чуть за тридцать, а уже брюхо через ремень висит, и через пятьсот метров бега ножки начинают заплетаться. – А как у вас со спортивной подготовкой?

– На уровне! Кто физо не сдаст – выгоняют. Так, доктор, я долго у вас здесь пробуду?

– Пока не поправитесь, – уклончиво ответил я и вышел из палаты. Майора поместили в отдельную палату, чтоб других не заразил.

Я шел по коридору и горестно размышлял: а свято верящий в нашу военную медицину анголец знает, что его будет лечить хирург? Самое обидное, что ничего с этим нельзя поделать. Вот кто-то в больших чинах взял и отдал абсолютно идиотский приказ, а ты безоговорочно выполняй. В 21-м веке в самом центре Питера высококвалифицированные хирурги вместо того, чтоб делать высокотехнологичные операции, лечат больных с ветряной оспой. Все! Приплыли! И теперь, пока эта самая ветрянка не пойдет на спад, будем заниматься не своим делом. Это хорошо еще, что родственники солдатиков никуда жалобу не накатали, в суд не подали. А то вот так какая мамочка неожиданно как заистерит на всю страну, что ее сыночка хирурги лечат. Что инфекционисты ни разу не подошли к ее кровиночке. Как тогда расхлебывать станем?

Поток больных совсем не уменьшался. К середине января в наших палатах не осталось ни одного свободного пространства. Люди уже с большим трудом протискивались к своим койкам. Начали заполнять гипсовую. Куда с величайшим трудом впихнули пять кроватей. Появились первые кровати в коридоре. По итогу, в отделении, куда самое большее в лучшие времена госпитализировали 45 пациентов, сейчас разместили 60!

Это смахивало на виденную мною в юности картину, как из облепленного грязью желтого «Запорожца» – ЗАЗ-968, в середине 80-х годов прошлого века друг за другом вылезло восемь пассажиров – не совсем трезвых приятелей. Я еще, помню, стоял тогда и думал: а когда же они закончатся? А они все выползали, выползали. Восемь человек! Любопытно, что когда парни эти протрезвели и попытались повторить свой лихой подвиг и вновь рассесться так, как они ехали вчера в этом самом «Запоре», ничего не вышло: на четвертом стало довольно тесно, а пятый уже не входил. Сошлись на том, что нужно повторно войти в то состояние, тогда все получится. Я тогда не стал досматривать эксперимент с автомобилем. Через много лет он повторился в хирургическом отделении. Рабочее название его: впихни невпихуемое. Только одна особенность – все участники его абсолютно трезвые.

Ближе к вечеру раздается телефонный звонок у меня в кабинете. Звонкий, но испуганный голос, принадлежащий зрелому майору медицинской службы, начмеду части, расположенной от нас километрах в трехстах, докладывает, что у него образовалось сразу семь больных с ветряной оспой и один на подозрении. И он хочет вот прямо безотлагательно переправить весь этот отряд к нам.

– Майор, ты понимаешь, что у нас госпиталь уже переполнен под самый чердак? – я устало вопрошаю у военного на том конце провода.

– Да, я знаю. Поэтому и звоню вам в хирургию. Мне доложили, что у вас еще свободные места остались.

– Тебя обманули, майор. Нет у нас мест. Люди уже в коридоре лежат.

– А что же мне делать?

– Не знаешь, что делать с ветряной оспой? Изолируй всех больных и кто был с ними в прямом контакте. Мажь их пораженные места на коже бриллиантовой зеленью, однопроцентной, спиртовой.

– Чем мазать?

– Зеленкой мажь! Зеленкой! А завтра ближе к обеду перезвони. Надеюсь, будет выписка. А то пока идет только одно поступление.

– Товарищ начальник отделения, а как же я их изолирую, – голос на том конце провода дрогнул, чувствовалось, что майор откровенно волнуется, – у меня в медпункте и коек никаких нет.

– В казарме отгороди угол, сконцентрируй всех больных в одном месте и организуй им отдельное питание, пусть туда носят в котелках. Что, я тебя учить должен? Ты же уже майор!

– Я постараюсь, но даже не знаю, как… как… там отгородить, – мямлит в трубку собеседник. – Где столько котелков взять?

– Товарищ майор, – перехожу на официальное обращение, – в лечении ветряной оспы главное – это изоляция. А как, вам решать. Вы, в конце концов, там начмед или я?! А котелки? Каждому военнослужащему полагается котелок, кружка, ложка. Поставьте задачу старшине роты, откуда больные бойцы.

– Так они из разных рот.

– Майор, я вообще-то заведующий хирургическим отделением госпиталя, а не ваш командир части. Зачем вы мне такие вопросы задаете? Решайте сами на месте.

– Виноват, исправлюсь!

В тот раз я, надо же такому случиться, заступил дежурным по госпиталю. В час ночи снова звонок от беспокойного майора, но уже в приемное отделение. Теперь я с ним разговариваю не как заведующий хирургическим отделением, а как дежурный врач. То есть как должностное лицо, отвечающее за всю работу учреждения в ночное время.

– Алле, алле, это майор Криворучко, начмед в/ч такой-то! Я тут вам девять человек отправил с ветряной оспой на своей медпунктовской машине, ждите! – скороговоркой бьет меня в ухо майор.

– Криворучко, ты что там, с ума сошел?! – ору ему в трубку. – Зачем? Я же тебе русским языком сказал, что сегодня мест нет! Почему не изолировал больных на месте?

– Ой, это вы, – тут же тушуется военный врач, – а вы что, дежурите сегодня?

– Я – дежурю. А ты чего мне зубы заговариваешь? На кой ляд ты мне их отправил? Утром планируется выписка. Места освободятся. Тогда и привез бы! А сейчас что прикажешь с ними делать?

– У вас госпиталь, а у меня медпункт. Что я могу? – оправдывается Криворучко. – И полковник на меня давит, командир части.

– А что, у нас в госпитале стены резиновые? Их ваш полковник раздвинет?! – повышаю я голос, но на том конце уже отключились.

Да и чего уже возмущаться, если больных солдат уже все равно везут к нам. Ничего уже не поправишь. Хотя если б мне этот самый майор попался бы тогда на глаза… Лучше бы, чтоб не попадался. Я отправился по отделениям искать места. К двум часам ночи организовали три топчана в переполненной терапии. У них хоть холл шире, чем в хирургии.

В пять утра густо облепленная грязью машина «скорой помощи» привезла девять чуть тепленьких солдатиков. Их так растрясло по разбитой дороге, что когда они вышли наружу, то первым делом попросились дружно в туалет. Вид у парней был жалкий. Проблевавшись, они рядком уселись на топчаны, и я приступил к осмотру.

Да, похоже, майор Криворучко за годы службы здорово поднаторел в диагностике ветряной оспы. У семерых явные признаки этой заразной инфекции. А у оставшихся двоих, хоть я ничего подозрительного не обнаружил, но с учетом того, что они раньше ветрянкой не болели, а сейчас почти пять часов тряслись в замкнутом пространстве салона «уазика», да еще в компании больных, то нельзя исключить факта заражения. Может, до этой поездки они и были здоровыми, но сейчас такую гарантию дать никто бы не взялся.

Большинство людей не замечает, а главное – пренебрегает возможностью заражения ветряной оспой. Особенно, как, казалось бы, от такой ерунды, как кашляющий рядом человек. Почитаемый на флоте адмирал Федор Федорович Ушаков, между прочим, свою первую награду, орден Святого Владимира IV степени, получил не за боевые дела, а за победу над инфекцией. Разумеется, он не боролся с ветряной оспой. Полагаю, чума, которую одолел молодой командир корабля, куда свирепей ветряной оспы и гораздо опасней. Поэтому орден, полученный им в 1785 году, ему принадлежит по праву.

Тогда в Херсоне, где стоял его боевой корабль, вовсю свирепствовала грозная чума. Она буквально выкашивала многочисленные ряды черноморских матросов, оставляя целые суда только что нарождавшегося молодого Черноморского флота без своих флотских экипажей. Ушаков ввел строжайшую дисциплину. Запретил сход матросов на берег и их контакт с другими экипажами, включая и рукопожатия. Все и вся скрупулезно протирали уксусом: кожу личного состава, включая офицеров, продукты питания, доставляемые на борт, посуду, одежду, сам корабль и прочая. Те, кто подолгу службы поднимался к нему на палубу, проходил уксусную инициацию. В результате у него оказались весьма символические потери, и корабль остался вполне себе боеготовен. Чего нельзя было сказать о соседях, где инфекция выкосила от половины и более личного состава.

Ушаков тогда, в конце восемнадцатого века, уже придавал особую значимость изоляции больных и мерам дезинфекции. Причем медицина того времени еще ничего не знала о микробах, и уж тем более о вирусах. Все делалось по наитию. А мы-то чем хуже, живя в веке двадцать первом? Можно много рассуждать о высокой материи, но у адмирала получилось при помощи простых, но действенных приемов справиться с чумой прямо на месте.

Вот прислал майор Криворучко к нам этих несчастных солдатиков. То ли он про ушаковские подвиги не слыхал, то ли сам не докумекал до действенных мер на месте, а только факт остается фактом: взял да и прислал девять несчастных бойцов в переполненный госпиталь. Где уже давно нет ни одной свободной койки. Прислал, привезли, усадили. Машина уехала обратно. Зря, что ли, парни страдали? Я их всех осмотрел, завели истории болезни, назначил лечение.

Только вот лечить где? Я понимаю: майор медицинской службы Криворучко действовал строго по приказу. Ему приказали направить в госпиталь, он и отправил. А то, что там мест нет или еще чего – это уже не его забота. Все правильно: приказы нужно исполнять, даже если они идут вразрез всякой логике. И голову майор не включил. А для чего? За него уже все решили. Госпиталь он, конечно, больше и по статусу выше любого медпункта и медицинской части полка (бригады), да только ситуации бывают разные. Вот попросил же его не торопиться. А, чего уже воздух сотрясать.

К семи утра я закончил написание историй болезни. За это время троих бедняг подняли в терапию и разместили на гостеприимные топчаны. Даже выдали постельное белье и закрасили бриллиантовой зеленью их характерные пузыри на пораженной болезнью коже. Я же остался один на один с теми, кому не хватило мест.

Тусклый свет сорокаваттных лампочек под высоченным потолком неясно освещал бледные серьезные лица попавших в переплет солдатиков. Огромная смотровая комната приемного покоя отапливалась исправно. От чугунных, дореволюционного литья батарей по-домашнему веяло теплом и уютом. За окнами, постанывая, бушевала налетевшая с Балтики вьюга. Жесткий ветер зло кидал в замерзшие до половины окна сухой, похожий на крупу снег. Он бился об их толстые стекла и стекал, словно зыбкий песок, на широкие жестяные подоконники, выкрашенные в одинаковый бордовый цвет. Окон насчитывалось три. Все высокие да широкие. В дневное время отлично обеспечивали естественное освещение. На улице еще царила январская морозная ночь, но чувствовалось, что скоро наступит долгожданное утро.

Больные ветряной оспой военнослужащие, согнув костистые спины, сидели прямо передо мной на угловатых, крытых черным потрескавшимся дерматином кушетках. Шесть кушеток, как раз по числу солдатиков, расставлены в комнате. Но все парни вместе с верхней одеждой и сумками сгрудились только на двух кушетках. Тех, что стояли ближе всего к заваленному различными бумагами письменному столу, что возле дальнего окна. За столом, в уже несвежем халате и с невыспавшимся лицом, сидел я. И я размышлял – куда же их всех девать?

– Товарищ, эээ… извините, не знаю, в каком вы звании. Товарищ доктор, рядовой Зимин, разрешите обратиться? – внезапно прервал тихим от природы, но твердым голосом уже совсем затянувшуюся паузу самый дальний от меня солдатик, тот, что с оттопыренными ушами на лишенной волос рукой армейского парикмахера голове и с заметно выпирающим кадыком на тонкой шее. Лица его толком не разглядел.

– Дмитрий Андреевич, можно без звания. Обращайся, – кивнул я.

– Дмитрий Андреевич, – Зимин явно волновался, он выронил из рук ватный бушлат и меховую шапку, что до этого держал на коленях. Суетливо бросился поднимать. Шапка выпала еще раз и закатилась под соседнюю кушетку. Парень положил бушлат на то место, где только что сидел, а сам, согнувшись пополам, полез за шапкой. Рука немного не дотягивалась, он выпрямился и уставился на меня немигающим взглядом. – Я это, это…

– Шапку подними, чего она на грязном полу валяется. И не суетись, все хорошо! – я улыбнулся и подмигнул солдату. Тот тоже заулыбался в ответ и уже без проблем достал с пола свой оброненный головной убор и нескованными движениями водрузил его поверх бушлата. – Так что там у тебя, Зимин?

– Товарищ, ээ… Дмитрий Андреевич, разрешите узнать, когда нас отправят в палаты?

– Вопрос, конечно, интересный. Я бы с радостью отвел вас в отделение, но, увы, к великому сожалению, свободных мест нет.

– Вы нас назад отправите?

– Нет, как я вас отправлю? Во-первых, ваша машина уже давно ушла, а во-вторых, раз вас уже привезли, то будете лечиться здесь.

– Рядовой Самохвалов, – представился субтильного вида юноша в очках, что сидел на передней от меня кушетке, – товарищ врач, а наш майор Криворучко сказал нам, что нас сразу же будут лечить. Как только приедем в госпиталь. Когда же уже начнут?

– А прямо сейчас, – уверенно сообщил я и с видом фокусника, вынимающего из шляпы живого кролика, выудил из ящика стола две маленькие бутылочки с темно-зеленой жидкостью. – Медсестра вам раздаст ватные палочки, и вы по очереди, не спеша смажете друг другу пораженные места.

– А что это? – загалдели взволнованные солдатики.

– Это… – я со знанием дела взял небольшую паузу, обводя взглядом согбенные фигуры напротив, – спиртовой раствор бриллиантовой зелени.

– Какой раствор? – напрягся лопоухий Зимин.

– Зеленка! Это обычная зеленка! – подрасстроенным голосом пояснил ему очкарик Самохвалов. По всему видно, что он у них самый умный.

– Это что же получается, – встрепенулся кавказской наружности крепкий парень по фамилии Хетоев, – нас столько километров везли, чтоб просто помазать зеленкой?

– Видимо, да, – согласился я. – У вашего Криворучко закончилась бриллиантовая зелень. И потом, что значит «просто помазать»? Не просто, а под присмотром опытных врачей госпиталя.

– Вы сейчас серьезно? – раздул ноздри Хетоев.

– А что, похоже, что я шучу? Ты откуда родом?

– Из Дагестана! – гордо ответил Хетоев.

– У вас в Дагестане что, нет ветряной оспы? – не обращая внимания на его гонор, спросил я.

– Не знаю, – пожал плечами кавказец, – не помню.

– Так вот, – я негромко постучал по столу пальцами, привлекая к себе внимание аудитории, – специфического лечения ветряной оспы, как такового, не существует. В профилактических целях, да, ставят соответствующие прививки, но сейчас, когда вы уже больны – это бесполезно.

– И что теперь? Тупо мазать зеленкой? А зачем? – снова проявил себя Хетоев.

– Можешь остро мазать, – улыбнулся я. – А зачем, признаться, я и сам не знаю.

– ??? – шесть пар глаз с удивлением уставились на меня.

– Вы врач и не знаете? – первым пришел в себя интеллектуал Самохвалов.

– А на кой мне знать? Я по специальности хирург. Велено мазать, вот и мажьте. А зачем? Почему? Много лишних вопросов задаете.

– О, так вы хирург? – в глазах Хетоева я прочел неподдельное уважение.

– А что, сильно похож на инфекциониста?

– Я не знаю, – пожал он плечами. – Просто майор Криворучко нас поднял ночью с кровати, приказал быстро собраться и ехать сюда, в Питер. Говорил, что там инфекционист, что нас осмотрит профессионал, и нужно немедленно начать лечение, что мы уже и так потеряли уйму времени. А тут приезжаем: мест нет, никто нас не ждет, а из лечения дают одну зеленку и… – тут он споткнулся и с тревогой посмотрел на меня.

– И дежурный врач оказался хирургом и ни черта не соображает в инфекционных болезнях, так? – с улыбкой на губах закончил я за него начатую фразу.

– Ну, типа того, – смутился житель Дагестана. – Но вы не подумайте ничего такого, товарищ доктор. Я очень уважаю хирургов. Они у меня и отца и брата в свое время с того света вытащили. Просто нам чуть по-другому все объяснили. Поэтому не обижайтесь.

– А я не обижаюсь, тем более на больных. И кроме зеленки, я прописал вам витамины и общеукрепляющие препараты.

– Здорово, теперь мы точно поправимся, – чуть сдвинул губы в едкой усмешке кавказец.

– Дмитрий Андреевич, вы решили, куда мы их всех разместим? – в комнату шаркающей стариковской походкой вошла Лидия Ульяновна – пожилая медсестра, работающая в этом госпитале, кажется, со дня его основания.

– Нет, не придумал. Будьте любезны, раздайте им ватные палочки, пусть смажут свою больную кожу, а я пока прошвырнусь на камбуз, на утреннюю пробу пора.

Вернувшись с камбуза, я застал удручающую картину: бойцы разделись донага и старательно мазали друг друга бриллиантовой зеленью. Теперь они уже были похожи на зеленых человечков, на каких-то инопланетян, а не на доблестных бойцов российской армии. Хетоев, дурачась, просто взял и закрасил лицо и шею Зимину, словно малярной кистью забор. Вместо того чтоб точечно пометить покрасневшие участки и пузыри. Остальные тоже не отстали от него, а добросовестно извазюкали друг друга в зеленый цвет. И весело им: гогочут, тычут друг в друга палочками с красителем. Дети, что с них взять.

Я быстро навел порядок: успокоил не на шутку расшалившихся великовозрастных дитяток и угостил прихваченными с камбуза теплыми пирожками с повидлом. Сегодня на полдник шла выпечка, и я упросил поваров дать мне с собой некий запасец. Когда еще парням доведется принять пищу? В лучшем случае в обед.

– Дмитрий Андреевич, решили, куда нас разместить? – спросил полным ртом зеленорожий Самохвалов.

– Пока нет.

Бойцы приуныли и, уже молча, дожевывали пирожки, кидая в мою сторону огорченные взгляды. Я сел за стол, подумал, глядя в окно, и, набрав по телефону Волобуева, доложил обстановку. Тот долго кряхтел, чего-то там хрюкал, а затем разродился:

– Оставьте их в приемном покое. Пускай пока на кушетках побудут.

– Как?

– Ну, найдите место. Сами же докладываете, что ни одного места в госпитале нет.

– За исключением пустой генеральской палаты в неврологии. Она такая просторная, что при желании в ней хоть десять человек легко разместится.

– Вы что, с ума сошли? А вдруг генерал захочет полечиться? Я что ему скажу?

– Марат Иванович, что-то я очень сомневаюсь, чтоб генерал захотел лечиться в нашем госпитале, когда он переполнен больными с ветряной оспой. Или генералы тоже в детстве ветрянкой переболели?

– Знаете что, – голос начальника госпиталя неожиданно принял угрожающую ноту, – я не знаю, чем там генералы в детстве болели, но эту палату не трогать! Разместите прибывших больных на кушетках в приемном покое. Это приказ!

– А с какого отделения, простите, прикажете взять постельное белье?

– Ни с какого. Пускай побудут там несколько часов. Сегодня обязательно кого-то выпишем. Все, занимайтесь.

Приказ мне был ясен. Однако, уже почти год отработав в госпитале, предположил, что всегда возможен некий форс-мажор. Поэтому поднялся в инфекционное отделение и распорядился, чтоб подали на камбуз еще дополнительно шесть требований на питание. Ребята спать будут внизу на топчанах, прикрываясь своими бушлатами, а принимать пищу станут приходить на инфекционное отделение. Тамошняя медсестра вначале чего-то недовольно побурчала, но когда я ей сказал, что велю тогда поставить койки в два яруса, тут же подобрела.

Ни в тот день, ни на следующий парней в отделение так и не перевели. Да, выписать поправившихся солдат выписали, как и планировали. Причем человек десять сразу. Но что толку? За всеми выписанными больными присылают свои машины те части, в которых они служат. Госпиталь не развозит выздоровевших пациентов. Все выписанные бойцы оказались из одной части – специально так подобрали, чтоб удобней их было транспортировать до места службы. А они еще и из какой-то богом забытой части, расположенной в глухом лесу, недалеко от Ладожского озера. Мало того, что туда ни один попутный транспорт не идет, так еще и их, посланная командиром части машина, неожиданно сломалась и ее три дня ремонтировали. Три дня прожили шестеро больных с ветряной оспой на кушетках в центре Северной Пальмиры. Ну, зато будет что вспомнить на гражданке.

Конец января тогда выдался на редкость суровым. Морозы в отдельные дни на улице доходили до минус 25–28 градусов. Что для Питера, с его влажным климатом являлось чуть ли не катастрофой. Тут еще не спадала, а, наоборот, поднималась кверху волна простудных заболеваний. Целые воинские команды, призываемые с гражданки в войска, чуть не поголовно страдали разными ларингитами и трахеитами. Встречались случаи самой настоящей пневмонии. Медицинское командование переключилось на эти заболевания, отстав от нашего госпиталя с его ветряной оспой.

Наконец кто-то там на самом верху принял судьбоносное решение и разрешил ветрянку лечить на местах: в воинских гарнизонах. Поток больных с этой заразой сразу начал ослабевать. Стало понятным, что кризис миновал. В том числе и кризис в работе хирургического отделения. Мы чувствовали, что уже совсем скоро начнем опять оперировать.

Наверное, в распространении простудных заболеваний сыграло не последнюю роль показное пренебрежение к своему здоровью и дань моде у современной молодежи. У меня, по крайней мере, вызывает недоумение, когда вижу молодых людей, откровенно щеголяющих на улице в лютый мороз в ярких попугайских кроссовках, в укороченных тонюсеньких носочках, не прикрывающих и голеностопный сустав, да еще и без головного убора. Так они и ежатся, бедные, на пронизывающем ветру в 25-градусный мороз в легкой курточке на рыбьем меху с голыми ногами и лишенной всяческой защиты головой. Эта мода пришла к нам из стран с относительно теплым климатом. И у нас она, мягко говоря, не совсем уместна. Поэтому львиная доля заболевших призывников – бывшие модники. Приезжают с гражданки в войска уже с соплями и с температурой.

А правозащитники затем начинают вопить на каждом углу, что в этом только армия виновата. А при чем здесь, простите, армия, если он у вас на гражданке по сугробам голыми ногами снег загребает? Вчера простудился, сегодня призвался и приехал в часть. Сейчас особо далеко не везут: большинство призывников служит в своем же регионе. В армии, если хотите, очень трепетно относятся к здоровью военнослужащего. Не дай бог, отцы-командиры увидят юного воина без зимней шапки с опущенными ушами и без верхней одежды на холодном ветру. Плюс незакаленные, боящиеся трудностей организмы. Раньше призывники были покрепче, многие ведь заранее готовили себя к невзгодам и лишениям военной службы. А нынче все больше попадаются какие-то слабенькие, болезненные, из всех мышц только правое предплечье слегка подкачано: «мышкой» от компьютера.

Плохо это все, конечно, но, как показала практика, теперь уже вспышка простудных заболеваний нам оказалась в помощь при борьбе с инфекционными. На пике кривой заболеваний ветряной оспой растущая кривая заболеваний, связанных с переохлаждениями, поставила всех на уши. На пересыльный пункт, что на Васильевском острове, прибыла команда почти в сто человек, и чуть ли не половина из них больные. Что делать? Лечебные учреждения, подчиненные Западному военному округу, переполнены. В гражданские больницы не отвезешь – они уже надели военную форму и подчиняются военному ведомству. Нужно изыскивать свои резервы.

Как водится, началось с курьеза. Взяли да и привезли к нам в приемный покой сразу человек тридцать больных с ларингитами. Госпиталь тогда напоминал растревоженный улей. Мало того, что все отделения переполнены больными с ветряной оспой, так еще и простудников доставили. Да еще в таком количестве. Телефоны у Волобуева и Горошины раскалились, голоса их осипли. Но через пару часов все утряслось. Все разъяснилось: опять какой-то очередной исполнительный дуболом чего-то там напутал. У нас сразу отлегло.

В Кронштадтском госпитале много бойцов, что лечились с ветряной оспой, уже поправились и готовились на выписку. Так как в самом начале этой злосчастной эпидемии стали первым заполнять именно это лечебное учреждение, теперь приказали простудников везти к ним на освободившиеся места. Но и тут умудрились напутать: военные, что с них возьмешь? Сами не думают, только чужие приказы исполнять умеют. В общем, с простудными заболеваниями солдат с горем пополам увезли, а вместо них к вечеру пригнали чуть не целую роту выздоравливающих ветрянщиков. Тех, кому по стандарту оставалось долежать четыре – три дня. Благо и у нас под вечер места освободились.

Это только так кажется: чего там их лечить, больных с ветрянкой? Мажь зеленкой да пей витамины и общеукрепляющие. Больному – да. А врачу – нет. Одной писанины столько, что рабочего дня явно не хватает, приходится еще и после работы оставаться и продолжать наполнять историю болезни исписанными листами. Ведь каждого поступившего пациента нужно обязательно осмотреть и написать ему подробный приемный статус в истории болезни. После каждый день строчить дневнички. Все 21 день. В них надо отразить жалобы, состояние и кратко описать, что происходит с пациентом. Завершив лечение, пишется выписной эпикриз. Где в сжатой форме отражается то, что происходило с больным за время нахождения его в стационаре. И венцом всего творчества является выписная справка. Где так же указывается вся хронология лечения и обязательно выписываются все анализы и обследования, что выполнялись.

У больных с ветряной оспой их не так много: клинические и биохимические анализы крови, анализ мочи, реакция Вассермана – диагностика сифилиса, результаты флюорографии, данные ЭКГ. Если по каким-то показаниям дополнительно назначалось УЗИ внутренних органов и консультация узких специалистов, то тоже тщательно переписывается из истории болезни в выписную справку. И это только у одного больного. А если их у тебя 15–20?!

В среднем на каждую выписку уходит часа два. Простая арифметика – за восьмичасовой рабочий день можно успеть выписать только четырех больных. Да и то при условии, что доктора никто в этот момент не станет отвлекать. Что он как засел за бумаги, так и увлеченно наяривает. А на практике его раз десять отвлекут и дернут с места. Обязательно кто-то в этот момент придет, кому-то станет плохо, кто-то позвонит. Да много еще чего может случиться во время рабочего дня.

Как говаривал сатирик Михаил Задорнов, у нас больные делятся на три категории: по очереди, по записи и «мне только спросить». Так вот эти самые «мне только спросить» отнимают гораздо больше времени у врача, чем из двух предыдущих групп, вместе взятые.

– Доктор, меня к вам на консультацию из терапии направили, разрешите? – зашел в ординаторскую тщедушного вида боец в мятой форменной пижаме.

– Чего тебе? – недовольным тоном интересуется Яков Сергеевич, кропящий над внеочередной выпиской. Через час приедет машина, и сопровождающий ее санинструктор готов по пути забрать солдатика из дальнего гарнизона. Так как их машина будет только через неделю. – У меня все консультации после трех!

– Да мне только спросить, – мнется воин.

– Ну, давай уже спрашивай! Видишь же, тороплюсь!

– Доктор, у меня вот это, – он протягивает вперед руку, где на тыле предплечья пригрелся смачный такой, давно созревший для операции фурункул.

– И давно он у тебя? – вздыхает старый хирург, недовольно отодвигая в стороны выписку и разглядывая ненавистный гнойник.

Хотя чего там разглядывать – надо вскрывать. Нужно идти сейчас в перевязочную, собрать инструменты, набрать новокаин, прооперировать, наложить повязку. А после еще и все тщательно записать в историю болезни, что больной нервно теребит в своих слабых ручонках, дать рекомендации. Это минут сорок, как минимум. А машина ждать не станет. Она попутная.

– Неделю, – тянет обладатель фурункула.

– А что ж ты неделю сидел?

– Думал, что пройдет. Ребята посоветовали хлебный мякиш прикладывать.

– Помог мякиш? – строго поверх очков смотрит на него хирург.

– Не-а, не помог.

– Ты же в госпитале лежишь! Не на необитаемом же острове. Неужели сразу нельзя прийти к хирургу?

Солдатик молча сопит, уставившись в только что вымытый пол, изучает высыхающий линолеум. Конечно, можно махнуть на него рукой да и отправить его назад в терапию. Сказать, что он сейчас, дескать, очень занят, пускай приходит позже, а лучше в другой день. Что и на самом деле соответствовало действительности. Другой, наверное, может, так бы и поступил. Только не доктор Мохов. Он человек старой закалки, и ему бы и в голову не пришло отказать в хирургической помощи. У такого ослабленного ветрянкой больного любой гнойник легко может осложниться тяжелой флегмоной, даже странно, что не осложнился. А этого уж никак старый хирург не допустит. Вот он, кряхтя, вылезает из за стола, надевает на голову хирургический колпак, готовится к походу в перевязочную.

– Яков Сергеевич, – я жестом останавливаю ветерана. – Занимайтесь своим делом. Я прооперирую несчастного.

– Ой, Дмитрий Андреевич, – прямо на глазах расцветает Мохов, – а я вас и не приметил.

– Да я тут мимо проходил и случайно увидел, как вы тут с пользой для себя общаетесь.

– Да что вы, я сам.

– Не отвлекайтесь. Заканчивайте писать выписку. Пошли, дружок, спасем тебя от страшной болезни.

– А там это, – снова мнется дружок, – еще двое ребят. Им только спросить. У одного нога болит, а у второго палец.

– Так все, к трем часам! – взрываюсь я. – Как вы вообще из отделения вышли? Кто вас выпустил? Все плановые консультации после трех.

– А может, у них не плановая? – защищает приятелей фурункулоноситель.

– А все экстренные консультации по договоренности с заведующими отделениями. Что-то ваш завтерапией мне по их поводу сегодня не звонил.

Яков Сергеевич налегает на выписку, я веду хитреца на операцию. Двое его подельников уныло бредут к выходу. Опять им после обеда сюда идти.

Сейчас хоть дали добро работать с документами на компьютере, и бумажная волокита значительно ускорилась. Странное дело, но Волобуев дольше всех сопротивлялся новым технологиям. Еще незадолго до моего прихода в отделение многие врачи писали от руки. Компьютеры были только у заведующих. Всякими правдами и неправдами доктора при помощи народных умельцев из числа наших пациентов собрали из уже списанных агрегатов работающие машины. И только тогда, когда начальник госпиталя осознал, что ему эти компы ничего не будут стоить, дал добро на их эксплуатацию. И то приказал завхозу проставить на них инвентарные номера и оформить как собственность госпиталя.

К середине февраля морозы выдохлись. Столбик термометра пополз вверх и замер у отметки минус четыре – три градуса. Пахнуло приближающейся весной. Днем на крышах домов заблестели первые сосульки, а вместе с ними выписались из госпиталя и последние больные с ветряной оспой. Карантин сняли. Теперь, если и поступали пациенты с ветрянкой, то уже лечились в профильном инфекционном отделении. Нам, наконец-то, разрешили принимать хирургических больных. Жизнь отделения стала входить в свое привычное русло.