«Падет Троица вся Русь до окияна-моря погибнет!»
Патриотическая деятельность Лавры
По смерти царя Феодора Иоанновича в 1598 году прервалась династия Рюриковичей, почти семь с половиной столетий управлявшая Русским государством. На престол взошел верный боярин Ивана Грозного Борис Годунов.
Грозный царь в томительных думах предвидел – не сможет сын его, тихий и немощный Федор, самодержавно управлять великой страной. В «совет» назначил царь ему пятерых знатных бояр. Одним из них оказался Борис Годунов, сумевший в скором времени добиться превосходства над Вельскими, Романовыми, Захарьиными, Шуйскими… После смерти Грозного государством на самом деле правил Годунов. Правда, царствовал Борис без скипетра и имени царского. Но власть должна была придти к нему руки, ведь царь Федор не имел наследника. Единственным препятствием на пути к трону стал для Годунова младший сын Ивана Грозного царевич Димитрий.
В 1591 году девятилетнего царевича не стало. Многие в государстве догадывались – чьих рук это злое дело. Но в опалу тогда попали невиновные. Мученическая смерть царевича Димитрия стала истоком первой русской смуты.
Расследовать угличское дело Борис Годунов поручил боярину Василию Шуйскому. Тогда, по горячим следам, Шуйский принял официальное решение в угоду правителю – мол, царевич играл в тычку ножом и «тут пришла на него падучая немочь, и зашибло его и учало бити; да так било, и он покололся ножом сам».
Борис Годунов, потомок татарского мурзы, дождался своего часа!
– Бог мне свидетель – в царстве моем не будет ни сирого, ни бедного! – клялся воцарившейся Годунов. И тряся ворот рубахи своей, словно позабыв уставы церковные, сорил в храме обещаниями: «Отдам и рубашку последнюю народу!»
Однако несчастливым оказалось царствование Бориса. В январе 1604 года дошло до Кремля невероятное известие – убитый сын Иоаннов, царевич Димитрий, жив и грозит своему обидчику, Годунову, из Литвы!
Конечно, назвавший себя царевичем Димитрием, не был сыном Грозного царя. Но кто же он, дерзнувший на такое преступление? В Москве знали – под именем царевича скрывается обедневший галичский дворянчик Юрий Отрепьев, принявший после пострижения в монастырь имя Григорий.
Самозванца ласково приветил польский король Сигизмунд, повелев платить Лжедмитрию из государственный казны по 40 000 злотых в год. В такую сумму было оценено неслыханное предательство.
Одна измена тащит за собой другую. В доме краковских иезуитов отрекся расстрига от православной веры и принял Тело Христово с миропомазанием от римского священника. Папа Климент VIII обещал самозванцу свое тайное и надежное покровительство.
Обласканный непримиримыми врагами Руси Лжедмитрий 13 октября 1604 года выступил с войском на Москву.
Конечно, эти события сказались на здоровье Бориса Годунова. 13 апреля 1605 года царь скончался в Золотой палате Кремля. Едва встав из-за обеденного стола, покачнулся и рухнул на пол. Кровь потекла из носа, ушей, горла… Теряя сознание, Борис успел благословить на царствие сына Федора и даже принять иноческий постриг с именем Боголеп.
Бориса погребли в Архангельском соборе Кремля. Но в годы Смутного времени его останки дважды перезахоранивали. По приказу Лжедмитрия, воцарившегося в Москве вскоре после смерти Бориса, государевы кости вывезли на погост Варсонофьевского московского монастыря. Там же погребли убитых во время мятежа жену и сына Годунова – Марию, приходившуюся дочерью печально знаменитому Малюте Скуратову, и Федора.
Лишь по приказу Василия Шуйского в 1606 году, уже после того, как расстригу и самозванца сбросили с русского трона, царя и его семью погребли под папертью Успенского собора Троицкого монастыря. Правда, во времена митрополита Платона, в конце XVIII века, соборную паперть заменили на барочное крыльцо. В результате чего Борис Годунов опять оказался за порогом Божьего храма…
Усыпальница Годуновых в Троице-Сергиевой лавре
Воцарение Шуйского не успокоило Русь. Буря, поднятая именем царевича Дмитрия, не утихала, даже когда царь повелел перевезти мощи убиенного Дмитрия из Углича в Москву.
Пролежав пятнадцать лет в земле, мощи юного мученика почти не подверглись тлению. Сохранились даже орешки, которые в последние мгновения сжимал царевич в руке.
Мощи царевича Дмитрия вложили в деревянную раку, обитую золотым атласом, и оставили в Архангельском соборе Кремля для вечного поминовения.
Но и явленное чудо не уберегло страну от новых охотников до престола. Вскоре на Руси объявился другой самозванец, названный в народе «Тушинским вором».
Друг за другом сдавались «Тушинскому вору» Владимир, Углич, Кострома, Вологда, Чернигов, Оскол, Белгород, Елец…
Лавра преподобного Сергия хранила верность Москве и царю Василию Шуйскому, оставаясь среди моря бунта одиноким островом.
Судьба России висела на волоске, когда осенью 1608 года Троицкий монастырь окружили поляки.
– Падет Троица – вся Русь до окияна-моря погибнет, – предрекал святой патриарх Гермоген.
Незадолго до Смуты, в середине XVI века, указом Грозного царя монастырь освободился от деревянной ограды и опоясался каменными крепостными стенами с двенадцатью башнями. С 1540 по 1550 годы вокруг монастыря выросли мощные крепостные стены, длинною 1100 и высотой в 14 метров. На строительство укреплений привлекалось население из соседних уездов; им разрешалось «известной камень калоти и жечи, известь делати и иной камень ломати», на чьих бы землях его не нашли. Иван Грозный, лично следивший за ходом работ, в 1547 году выделил монастырю 3000 рублей, а крестьян, занятых на строительстве, освободил от податей и других повинностей…
Шестнадцать месяцев длилась осада. Но крепость, по выражению поляков, была «вооружена людьми, железом и мужеством». Много раз видели осажденные на крепостных стенах облаченного в схиму старца. Это преподобный Сергий, являясь духовным детям своим, укреплял их в подвиге. Видели его, с кадилом в руках и живою водой, в келиях и церквях, за монастырской оградой и на сторожевых башнях.
Дочь Бориса Годунова Ксения, всю осаду пережившая в Троице, писала в дневнике, что каждый день от ран и морового поветрия умирало двадцать, тридцать, а то и более защитников. Но как только архимандрит Иоасаф освятил придел в Успенском соборе в честь Николая Чудотворца, мор затих.
Во время одного из штурмов в Троицкий храм, пробив южные ворота, влетело вражеское ядро. Отскочив от иконы святителя Николая Мирликийского, огненный шипящий шар начал остывать. Кроме дивного образа никто в храме не пострадал. До сей поры над левым плечом святителя видна темная заплата. А на южных вратах – дыра от польского снаряда.
К началу 1610 года чуть более двухсот человек уцелели за монастырскими стенами. Но молитвы православных услышал Господь – вовремя подошла помощь. Отступили поляки.
Как только погасли вражеские костры возле крепостных стен, настоятель Троицкой обители архимандрит Иоасаф ушел доживать свои дни в Свято-Пафнутиев Боровский монастырь, где вскоре принял мученическую смерть от рук поляков. И вместо него обитель преподобного Сергия возглавил, по велению царя и патриарха, «достойнейший из достойных» – архимандрит Успенского монастыря города Старицы Дионисий.
Родился он во Ржеве. В миру носил имя Давид. С детства хотел уйти в монастырь, но без родительского благословения облачиться в иноческую одежду не решался. По воле родителей Давид женился и шесть лет служил священником в Богоявленской церкви, что в 12 верстах от города Старицы Тверской губернии. Но вскоре овдовел и детей своих похоронил. Вот тогда-то и отправился он в Успенский Богородичный монастырь душу спасать.
В Смутное время, когда ослабла царская власть на Руси, Дионисий (к тому времени уже архимандрит Старицкого монастыря) вместе с патриархом Гермогеном защищал власть царя Василия Шуйского.
Священномученик Гермоген полюбил Дионисия и ставил его в пример другим.
– Смотрите на Старицкого архимандрита, – говорил патриарх. – Никогда он от соборной Церкви не отлучается, на царских и всемирных соборах всегда тут.
Под «всемирными соборами» патриарх разумел народные собрания, где противники Василия Шуйского требовали его низложения. И только высокий авторитет патриарха и архимандрита Дионисия мог остановить народ от греха.
И все же бояре-изменники поступили по-своему. Василия Шуйского насильно постригли они в монахи и на царский престол позвали сына польского короля Сигизмунда королевича Владислава.
Москва оказалась в польских руках. Седовласый старец Гермоген, непреклонный страж Церкви, из осажденного Кремля рассылал грамоты во все города Руси, призывая народ оставаться верным православному царю.
Но вскоре и голос патриарха замолчал. Поляки посадили святителя под стражу в подземелье Чудова монастыря, отгородив его от мира, а затем и вовсе уморили голодной смертью.
Тогда другой мощный голос заговорил. То был архимандрит Троицкого монастыря Дионисий.
Архимандрит Дионисий, став настоятелем, перво-наперво велел строить больницы и странноприимные дома для больных, калек, бесприютных людей, пострадавших во время польского нашествия. В этих больницах троицкие монахи лечили и кормили бедных русичей.
Келарь монастыря Авраамий Палицын и многие из братии возмутились было. Говорят, мол, обеднеет обитель с такими едоками! И без того, дескать, долгая осада много денег взяла, казну монастырскую истощила.
– Искушение это, братья мои, – отвечал им Дионисий. – От большой беды избавил нас Господь. А теперь за леность и скупость может наказать. Сколько добрые люди пожертвовали денег, завещали своих имений на нужды монастырские! Разве забыли вы? Хватит еще на питание, одежду тем, кто возьмется лечить больных, ухаживать за ними.
Слова Дионисия, согретые любовью, убедили троицких иноков. Монастырь превратился с той поры в огромную странноприимницу. Монахи не только в монастыре спасали христиан православных, но и в соседние села ходили к больным и голодным жителям. Привозили в обитель из окрестных лесов тела убиенных, погибших от оружия шляхетского, отпевали и хоронили по-христиански.
Ради больных и увечных троицкие иноки отказались от ржаного хлеба. Когда из-за нехватки хлеба в столице подскочили цены на муку, келарь Троицкого монастыря Авраамий Палицын вывез на торг из хранившихся в Москве монастырских запасов 200 четвертей ржи, сбив цену с 7 до 2 рублей.
По примеру святого патриарха Гермогена рассылал Дионисий патриотические грамоты в города русские, призывая народ крепко стоять за веру православную, вооружаться против поляков и идти Москву выручать.
– Пока вас самих не постигла лютая смерть, спешите, люди служилые, к Москве на сход, к боярам и воеводам, ко всему православному христианству, – диктовал в светлой горнице Дионисий слова новой грамоты.
«Все отложите на время для Бога, чтобы всем нам с вами положить единый подвиг – пострадать для православной веры…»
В Тверь, Казань, Смоленск рассылались призывные грамоты… А в Нижнем Новгороде после прочитанных на соборной площади троицких грамот сам Сергий Радонежский благословил купца Козьму Минина собирать войско для освобождения Москвы. Вот как это было.
В конце августа 1611 года, творя в летней пристройке-повалуше вечернюю молитву, вдруг наяву увидел Козьма Божьего старца, благословляющего его. В том иноке, вокруг седой головы которого исходило золотистое свечение, узнал Козьма чудотворца Сергия.
– Собирай казну для военных людей и ступай спасать Москву, – услышал купец негромкие слова преподобного.
Когда видение исчезло и Козьма пришел в себя, подумал он, что войско собирать – не его дело.
В другую ночь видение повторилось.
А вскоре преподобный явился в третий раз.
– Будут помилованы христиане православные и великое смятение скоро прекратится, – промолвил старец. – Дерзай, Козьма! И коли городские старейшины не подчиняться тебе, младшие приведут Божье дело к доброму окончанию.
Последнее видение повергло Минина в трепет.
Избрание же в скором времени в земские старосты купец воспринял как зов небесный. И, наконец, решился начать великое дело.
– Православные! Время Русь из беды вызволять… Дело великое! Мы совершим его, если Бог поможет. Если хотим помочь Московскому государству, так не пожалеем ни имения своего, ни самой жизни. Я знаю: многие города пойдут за нами, и мы избавимся от чужеземцев… – гремел над площадью голос земского старосты. – Нужно найти человека, кто бы вступился за православную веру и был у нас начальником. Сами мы не искусны в ратном деле, так станем клич кликать, созывая вольных служилых людей.
– Будь так! Будь так! – закричали в толпе.
Выбор пал на князя Дмитрия Пожарского. Сам Минин назвал первым имя будущего предводителя ополчения.
Как только двинулось нижегородское войско на Москву, тонкими ручейками начали вливаться в него раздробленные русские силы из других городов. Чем дальше продвигалось к Москве ополчение, ведомое Мининым и Пожарским, тем внушительней становилось оно. И вот уже народное море, блестя доспехами, с трепещущими на ветру знаменами и хоругвями, окружило столицу.
Но перед тем как обрушиться на врага, следует хорошенько помолиться и благословение на бой испросить.
Все в истории повторяется. Снова русские воины идут спасать Русь Святую, снова молитвенно обращаются они за благословением к святому настоятелю Троицкого монастыря, одному из верных учеников преподобного Сергия – Дионисию.
Но когда архимандрит Дионисий в торжественном священническом облачении вышел благословлять воинство 16 августа 1612 года, ветер разыгрался над горой Волкушей.
– Бог-то, знать, против нас, – послышался шепоток среди сошедших с коней казаков.
Но только прозвучали последние слова молебного пения, ветер вдруг переменился и подул в спину воинству, словно подгоняя ополчение на святое дело.
В помощь верным сынам Отечества архимандрит Дионисий благословил 250 монастырских слуг и стрельцов. Авраамий Палицын, с благословения Дионисия, пошел на Москву вместе с народным войском. И многoe сделал для того, чтобы несогласные между собой воеводы подчинились князю Пожарскому. Склоняя к единству казаков, Авраамий предложил им последние монастырские сокровища – священные ризы, низанные жемчугом. Но никто не дерзнул коснуться святыни – все единодушно обещали не отступить от столицы, пока ее не освободят.
Перед решающей битвой воины отказались от скоромной еды, наложив на себя трехдневный пост. А 22 октября 1612 года Москва была освобождена.
На Лобном месте отслужили православные благодарственные молебны Христу-Спасителю и Пресвятой Богородице, чей благодатный образ во время решающей битвы находился в первых рядах ополчения. А затем все священство вступило во врата Кремлевские. Архимандрит Дионисий, высокий и стройный, с окладистой русой бородой, один из первых вошел в освобожденный Кремль.
Смута кончилась. На престол взошел первый из Романовых – государь Михаил Федорович. Но судьба готовила еще одно испытание троицкому архимандриту.
Однажды поздней осенью 1616 года вызывают архимандрита Дионисия в Москву к самому царю.
– Блаженный отче, – начал речь государь. – Отвлекись немного от своих богоугодных трудов – больниц и странноприимниц. Богослужебный Требник помоги очистить от ошибок, которых еще при Годунове типографщик Андроник Невежа понаделал. Бери себе помощников, старче. Кроме тебя, не знаю, кому работу сию доверить. Людей у нас грамотных и образованных – по пальцам сосчитать.
Старец Дионисий с усердием принялся за дело. Однако в Москве этот труд не приглянулся. В 1618 году на церковном соборе положили: «Архимандрит Дионисий писал по своему изволу. И за то архимандрита Дионисия с попом Иваном Наседкой от Церкви Божьей и литургии отлучить».
Троицкого архимандрита обвинили в том, что в молитве водоосвящения он вычеркнул слово «и огнем».
Напрасно старец пытался защитить свои поправки.
– Дионисий не исповедует, «яко Дух Святой – огнь есть», – постановил собор и отправил архимандрита в темницу.
В праздничные дни архимандрита-мученика водили по Москве в кандалах. А народ кричал:
– Вот еретик! Хочет огонь вывести из мира…
В него летели камни, комья глины. А страдалец, одетый в ветхое рубище, улыбался, как младенец, светлыми веселыми очами, зная о своей невиновности.
Восемь лет архимандрита держали под стражей. Слава Богу, заступился за Дионисия иерусалимский патриарх Феофан, приехавший в то время в Москву. Сверили Требники и оказалось: действительно, не говорят православные в молитве водоосвящения слова «и огнем».
В Троицком соборе патриарх Феофан возложив на архимандрита Дионисия свой клобук, словно освобождая его от напрасных обвинений, сказал, обращаясь к братии:
– Скорбь ваши и труд, понесенные за Христа от гонителей правой веры, пусть послужат вам ко спасению.
Преподобный Дионисий скончался 12 мая 1633 года, приняв перед самою кончиною великую схиму. Его гроб хранится в Серапионовой палате Троицкого собора Сергиевой Лавры.
В последней трети XVII века на русском престоле сменяли друг друга дети царя Алексея Михайловича, рожденные от Марьи Ильиничны Милославской и Натальи Кирилловны Нарышкиной.
При малолетнем царе Петре I патриарх Иоаким имел большое влияние на Наталью Нарышкину, помогая ей, деньгами в том числе, и усиливая ее партию против царевны Софьи Алексеевны (1657–1704). Троицкий монастырь в этом споре встал на сторону патриарха и оказался в центре политических событий.
В 1682 и в 1689 годах монастырь стал спасением для царского дома Романовых. Дважды в эти годы царь Петр находился в обители преподобного Сергия. Оба раза вынужденно. Если в 1682 году Петр I вместе с царевной Софьей и братом Иваном скрывался в стенах монастыря от гнева стрельцов, то во второй раз он спешно примчался в обитель преподобного Сергия, опасаясь расправы со стороны старшей сестры Софьи, за которой снова стояли войска стрелецкого Приказа во главе с Федором Шакловитым.
Петр Первый бежит в Троицу. 1689 г.
Заговор против Петра зрел давно. Стрельцы были недовольны политикой юного Петра, его презрением к старине. Достаточно было лишь согласия царевны Софьи, и стрельцы бросились бы в Преображенское, совершив кровавую расправу. Софья была старше Петра на пятнадцать лет, ее регентство над малолетним царем заканчивалось, но она медлила, боясь проливать кровь своего брата. Пользуясь замешательством сестры, Петр спешно примчался в монастырь, вслед за ним вскоре в Троицу прибыли его мать Наталья Кирилловна Нарышкина, жена – царица Евдокия Федоровна, а за ними и потешные полки.
Одним из первых пришел к Петру I в монастырь на Маковце патриарх Иоаким, что предопределило противостояние 17-летнего Петра и 32-летней Софьи в споре за власть. Патриарх благословил на царство именно Петра. Софья, теряя поддержку, сама захотела поехать к Петру, но тот запретил ей это, обещая в случае непослушания сурово покарать.
Софья была отправлена в Новодевичий монастырь. Попытка стрельцов в 1698 году вернуть царевне утраченный престол оказалась неудачной. Захваченных стрельцов (около 500), кроме тех, которые были казнены на Красной площади, Петр велел повесить под окнами кельи, где жила царевна-монахиня Софья-Сусанна. Их тела провисели целых пять месяцев.
Троицкий архимандрит Викентий не раз оказывал услугу малолетнему царю. Вот почему Петр I, прикрываясь именем архимандрита, под предлогом поездок на богомолье в Троицу, участил свои посещения Переяславского озера, где зарождался русский флот. Царь неоднократно пользовался троицкой казной, возмещая затем свой долг освобождением монастыря от налогов или дарованием особых привилегий. Конечно, без царской помощи не обошлось возведение в 1692 году, к 300-летию памяти святого, Трапезного храма вместе с церковью преподобного Сергия, а затем и строительство нового царского дворца.
Трапезный храм (1692) и Царские чертоги (1696) государь велит строить в стиле нарышкинского барокко. Таким образом, самыми щедрыми и активными строителями и благоустроителями монастыря на Маковце оказались Иван IV и Петр I, называвший Грозного царя своим «учителем».
Царские чертоги, после того как центр государственной жизни сместился из Москвы и в Петербург, стали пустовать. В 1744 году их решено было передать Московской Духовной семинарии, а в 1814 году в бывшие Чертоги вселилась и Московская Духовная академия, основанная в 1685 году греческими братьями Лихудами.
В благодарность за спасение царь Петр дарит монастырю герб российских государей – огромного резного золоченого двуглавого орла. Герб этот был установлен в Успенском соборе. Почему в Успенском? Согласно монастырской легенде, в 1682 году юный Петр вместе с братом Иваном и царевной Софьей прятались во время стрелецкого бунта в алтаре Успенского собора. Может быть, по этой причине особое внимание в последней четверти XVII века уделено украшению Успенского собора – расписаны стены мастерами из Ярославля и Троицы, возведен новый золоченый резной иконостас, написанный мастерами Оружейной палаты во главе с Симоном Ушаковым всего за два года, убраны серебром алтарные двери. Десять чеканных серебряных лампад были подарены и развешены перед иконами местного ряда. На них можно увидеть гравированные дарственные надписи, где указана дата вклада – 1682 год и прописано имя мастера И. А. Лыткина.
В память о пребывании Петра I в монастыре одну из угловых башен назвали Утичьей. По преданию, с этой башни царь стрелял уток на Белом пруду.
Утичья башня
Попытки ограничить монастырское землевладение предпринимались еще царем Иваном Грозным. При Михаиле Федоровиче Романове были ограничены тарханы, и вышел запрет на вклады вотчин (хотя на практике монастырь продолжал их получать). Царь Алексей Михайлович отменяет тарханы. По его же указу в монастыре появилась комиссия, призванная переписать все имущество и владения обители, в результате чего была создана самая полная и самая ранняя из сохранившихся описей – опись 1641 года.
Петр I, еще недавно искавший спасение в главном монастыре Руси, пошел дальше. Он повелел переложить часть военных расходов на содержание ветеранов и инвалидов на церковь и монастыри. Петр обязал Троицкий монастырь снарядить для флота три корабля и три галеры и сформировать из «троицких слуг» особый драгунский полк. Среди колоколов, свезенных для переплавки на пушечный двор, оказались и троицкие. Правда, самые древние из них не пострадали и были вскоре возвращены обители.
В 1714 году царь Петр приписал к новой Александро-Невской лавре 1654 двора, принадлежавших Троице-Сергиевому монастырю. Однако при императрице Анне Иоанновне, чьим духовником был троицкий архимандрит Варлаам, они были возвращены обители.
Николай Карамзин в своей Записке о новой и древней России в ее политическом и гражданском отношении пишет: «Петр был велик без сомнения, но еще бы мог возвеличиться больше, когда нашел бы способ просветить ум россиян без вреда для их гражданских добродетелей… Искореняя древние навыки, представляя их смешными, хваля и вводя иностранные, государь России унижал россиян в собственном их сердце… Русская одежда, пища, борода не мешали заведению школ…
Деды наши, уже в царствование Михаила и сына его, присваивая себе многие выгоды иноземных обычаев, оставались в мыслях, что правоверный россиянин есть совершеннейший гражданин в мире, а Святая Русь – первое государство… Некогда мы называли всех европейцев неверными, теперь называем братьями; спрашиваю: кому легче было покорить Россию – неверным или братьям?.. Мы стали гражданами мира, но перестал быть, в некоторых случаях, гражданами России…
Церковь российская искони имела главу в митрополите, наконец, в патриархе. Петр объявил себя главою Церкви, уничтожив патриаршество как опасное для самодержавия неограниченного. Но… наше духовенство никогда не противоборствовало мирской власти, ни княжеской, ни царской: служило ей полезным оружием в делах государственных и совестью в ее случайных отклонений от добродетелей».
Еще одно нелегкое испытание для Троицкого монастыря – война 1812 года.
24 июня Наполеон перешел на русский берег Немана, намереваясь разгромить рассредоточенные русские армии.
18 июля в Полоцке император Александр I подписал Манифест, обращенный к гражданам России. В нем говорилось о необходимости «собрать внутри Государства новые силы, которые, нанося новый ужас врагу, составляли бы вторую ограду в подкрепление первой и защиту домов, жен и детей каждого и всех».
Вскоре Святейший Синод выпустил воззвание, в котором говорилось о справедливости благословляемой Богом Отечественной войны против врага России и Православной Церкви – Наполеона.
Ночью 24 июля Александр I приехал в Москву для встречи с духовенством и купечеством. Спустя два дня, митрополит Московский, священно-архимандрит Троицкой Лавры Платон (Левшин), прислал государю с наместником Самуилом образ «Видения Божией Матери чудотворцу Сергию», написанный на гробовой доске от гроба угодника. Этот образ послужил в свое время царям Алексею Михайловичу и Петру I в их военных походах. Александр I передал икону московскому ополчению. После того, как Наполеон покинул Москву, икона возвратилась в Лавру.
6 августа был издан «Синодский, по Высочайше утвержденному докладу» указ «Об отдаче к составлению новых сил из прибылой суммы, получаемой от свечной в церквях продажи 1 500 000 рублей, и о приглашении епархиальных архиереев, монастырских настоятелей и прочего духовенства к пожертвованию деньгами и серебреными и золотыми вещами, и об увольнении причетников, детей священно- и церковнослужителей и семинаристов не выше риторического класса, для поступления по желанию в ополчение».
16 августа в Лавру поступил Синодский указ с приложенным к нему императорским Манифестом о составлении временного ополчения.
Уже на следующий день Учрежденный собор Лавры принял решение доложить митрополиту Платону, что Лавра может пожертвовать армии «50 000 ассигнаций, 2 500 серебряных денег, 1 пуд 14 фунтов 32 золотника серебра в слитках, 2 пуда серебряной без употребления лежащей посуды в виде стаканов чеканных и простых, ковшей… кружек; можно приложить еще пладеменаж с прибором, в котором весу 1 пуд 22 фунта 14 золотников. Всего выйдет 3 пуда 22 фунта 14 золотников серебряной посуды».
Менее чем через неделю после кровопролитной битве под Бородино, в которой удалось ослабить французскую армию, но не отвратить ее от захвата столицы, под покровом ночи из Москвы в Вологду по Ярославской (Троицкой) дороге тронулись 300 подвод, груженных иконами, драгоценными украшениями, церковной утварью, собранными с московских храмов и монастырей.
15 сентября из ворот Лавры вышел обоз из 17 телег. В сундуках везли святыни – 8 ковчежцев, мешочек и отдельно две кости святых мощей, обрамленную серебром руку преподобного Сергия, цаты и ожерелья с икон местного ряда Троицкого собора, покрова, плащаницы, одежды на жертвенник, кресты, потиры, дискосы, около 16 тысяч серебряных денег, иконы, книги… В Вологду обоз благополучно прибыл 29 сентября.
В самом начале октября французские отряды дошли до деревни Тарасовки на реке Клязьме, что в сорока километрах от Лавры. На противоположном берегу Клязьмы стоял казачий отряд войскового старшины Григория Победного. Вплоть до ухода французской армии из Москвы этот отряд был единственной защитой Лавры.
Богородск (Ногинск) и Дмитров уже находились в руках захватчиков. Та же участь, несомненно, ждала и Сергиев Посад, если бы не заступничество преподобного Сергия за родную обитель. И это неопровержимый факт – ведь в отличие от смуты XVII века, русская армия вступиться за прославленный монастырь во время Отечественной 1812 года не могла. Оставалось одно единственное упование – на небесное вмешательство. И оно вновь оправдало себя.
14-15 октября французы начали покидать Богородск и Дмитров, а 19 октября – Москву. Уже через три дня в столицу вошла русская армия, и Лавра вернулась к повседневным заботам – монастырские ценности вернулись из Вологды 4 января 1813 года.
В том же году в северном притворе Троицкого собора был установлен белый камень с надписью: «Слава Триединому Богу и в наше время помянувшему древния Своя к обители сей милости, егда оную и от новыя всегубительныя язвы, от надменного повелителя Франции в 1812 году в Отечество вторгшагося, многия грады и веси и первопрестольную даже Москву огнем и мечом опустошившаго и от градов Дмитрова и Богородска алчныя руки к сим местам простиравшаго, Покровом Пречистыя Матери Своея милостиво приосени, и молитвами Преподобного Сергия и Никона охрани, из градов оных в постыдное внезапу бегство нечестивыя врага полчища на 2-й день Октоврия тогож 1812 года.
В приснопамятную благодарность за таковое к обители сей благодеяние Божие изсечен камень сей 1813 года».
В первые месяцы Великой Отечественной войны немецкие войска так же вплотную подошли к Троицкой Лавре. Ценой страшных потерь продвижение немецких войск было остановлено под Дмитровом, всего в 35 километрах от Загорска – в то время старинное поселение, окружавшее монастырь, стали называть Загорском в честь большевика Загорского-Лубоцкого. Но не оставил Господь народа, предавшего Его! Пять раз самолеты со свастикой на крыльях бомбили город – и ни одна бомба на Лавру не упала! Первый фашистский самолет, показавшийся над городом осенью 1941 года, не снаряды сбросил, а листовки. Словно птицы разлетелись в воздухе бумажные листы, на которых по-немецки от руки было начертано: «Я Загорск бомбить не буду – здесь моя мать похоронена». Подрастерявшие веру жители только руками развели. А потом кое-кто, глядя на выцветшую колокольню, где с конца августа поместился наблюдательный пункт, стали сыпать на лбы и плечи частые щепоти.
Все острей ощущенье войны,
Все навязчивей пороха запах.
И за лесом угрюмым видны
Небеса в почерневших заплатах.
Ожиданье томило людей
С той поры, как военные летом
Купола позабытых церквей
Занавесили пасмурным тентом.
И война докатилась до нас…
Загудело тревожно залесье —
Тишину вековую потряс
Пролетевший над городом «мессер».
Кто бежал при налете в подвал,
Кто стрелял в небеса из винтовки…
Но разрывов никто не слыхал —
Немец бросил на город листовки.
Что там пишет непрошеный гость?
Две строки на немецком, неброско:
«Я не буду тревожить Загорск.
Мать мою схоронили в Загорске».
Подполковник, разгладив листок,
Молча белым церквям поклонился.
А народ говорил: «С нами Бог!
Это Сергий за нас заступился».
И пронзила молитва века,
И лампады затеплились снова.
На рассвете под Дмитров войска,
Словно в поле ушли Куликово.
Пусть густой благовест с вышины
На еловые катится лапы…
Не забыть бы дыханье войны
И за лесом чернеющий Запад.
В страшную войну возле стен Лавры сплотилась Первая Ударная армия под командованием генерала Василия Кузнецова. С молчаливого благословения святой обители отправились воины к городу Дмитрову и там разбили врага.
А на Пасху 1945 года, за три дня до великой Победы, загудели, словно после долгого сна, уцелевшие монастырские колокола, радуясь своему воскрешению.
