Покаянная суббота

Во второй половине октября, когда лес вокруг просвечивался, будто осиротевшее воинство, князь Дмитрий, нареченный в честь победы над татарами славным прозвищем Донской, медленно въехал в деревянные ворота Троицкого монастыря.

Вместе с ним – брат его двоюродный Владимир Андреевич, прозванный Храбрым, да малая свита.

Всего два месяца пролетело с тех пор, как благословил Радонежский старец московского князя на священную битву. А теперь вместе с радостной братией он вышел встречать победителя.

Игумен окропил сошедших с коней воинов святою водицей и осенил всех крестом.

– С победой, княже! Великой и праведной.

– Благодарение Богу и тебе, отче, – молвил Дмитрий в ответ. – Если бы, твой послушник Пересвет не убил татарина-богатыря, многим нашим пить от него чашу смертную!

Заглянув в полные слез глубокие очи старца, московский князь прошептал: «Помолись, честный отче, о всех убиенных на поле брани…»

В субботу, накануне памяти мученика Дмитрия Солунского, в деревянной Троицкой церкви впервые поименно поминали главных героев битвы.

Дух перехватило у князя, услыхавшего в полумраке святого храма знакомые имена.

«Вечная память, вечная память…» – неслось с амвона.

Князь видел их всех и молился за каждого – за всех прославленных и безымянных героев, погибших на Куликовом поле.

С тех пор пришла на Русь эта святая традиция – в субботу, накануне дня памяти солунского мученика, совершать богослужение по погибшим воинам. И, может быть, ни в каком другом монастыре Дмитровская поминальная суббота не отмечается столь торжественно, как в монастыре на Маковце.

«Бог мира да будет с вами!»

Последний раз навестив московского князя в Кремле, заметил преподобный Сергий на лице его следы болезни. Дмитрий как-то скоро располнел, под глазами появились отечные мешки. В палатах княжеских захотелось утешить его, поговорить о таком, что не вызывало бы у князя волнения. Однако разговор снова зашел о главном, о ссоре с Олегом Рязанским.

– Не должно нынче сражаться русичам друг с другом. Надобно полюбовно князей сговариваться учить, иначе не татары, так латины или та же Литва покончат и с Русью, и с верою православной! – тихо и твердо говорил Сергий. – Ты князь в ответе за каждую душу, на земле наших предков живущую. Помирись с Олегом. Не враг он тебе.

Дмитрий слушал, свеся на грудь буйную голову. Еще мгновение до встречи с игуменом сжимал он кулаки при одном только имени Рязанца, разгромившего недавно самого Владимира Храброго. А теперь в глазах московского князя вместо досады и злобы колыхалась печаль.

Нависла тревожная тишина. И вдруг Дмитрий повалился к ногам Радонежского игумена.

– Я виноват, отче! – выдохнул. – Грех на мне. Скажи о том князю Олегу!

…Против обычая, Сергий отправился до Рязани на перекладных повозках, а не пешим ходом. Его внезапное появление на берегах Оки, встреченное колокольным звоном и стройным монашеским пением, вызвало у рязанских бояр нешуточную оторопь.

Олег, учтиво приветив Радонежского игумена в дубовом своем тереме, тотчас начал перечислять обиды, чинимые московским князем.

– Подивись, старец! Сколь велика и привольна земля рязанская! Сколь дивен, славен и храбр ее народ, всякий раз из пепла разорений восстающий! Но в чем же провинилось княжество наше пред Господом? Не по одной ли воле московитов? Что, бояр моих мало на Куликовом поле полегло? Зачем же, будто воронье гнездо разорили рязанскую вотчину! Смердов в полон увели, коней моих с пастбищ за Коломну погнали… Ладно бы один раз! Так другой и третий… А теперь, видите ли, князю мир понадобился!

Олег вдруг умолк, будто вспомнив, что за гость сидит в его тереме. Ждал ответного слова.

– Думаешь, я не испытал щедрой длани московской? Помню, как бояре Ивана Даниловича Калиты зорили Ростов, когда я еще в отрочестве был. С той самой поры, потеряв имение, мы всей семьей в Радонеж перебрались… Но не время, князь, поминать обиды. Неужто не видишь ты из-за своей Оки высокое назначение Москвы пред всей Русью и Господом! Исчезнет Москва – распадется Русь. Кому ее заново связать воедино?

Голос преподобного подобен шелесту травы. Прежний огонь как-то вдруг утих в душе князя при виде этого светлого взора, обращенного куда-то поверх княжеских очей в даль времен.

– Не я, Господь велит тебе смириться, – заключил Сергий.

И послушал Олег седого игумена, заручив с Москвою желанный мир. Два года спустя этот мир станет еще более прочным, благодаря браку Софьи, дочери князя Дмитрия, с Федором Ольговичем, сыном князя Рязанского.

Сам же Олег вскоре принял иночество и схиму в основанном им Солотчинском монастыре, что в 18 верстах от Рязани. До конца дней своих носил он на теле власяницу, а под нею ту самую стальную кольчугу, которую не захотел надеть на себя, ради спасения Москвы во времена Мамаева нашествия.

Великий князь Московский скончался прежде Олега Рязанского. В мае 1389 года оставил он супругу Евдокию вдовой и детей сиротами.

Слабеющей рукой Великий князь благословил сына Василия на княжение, назвал ему надежных советников и вельмож, обнял Евдокию, каждого из сыновей и едва слышно промолвил: «Бог мира да будет с вами!» Сложил руки на груди крестом и мирно скончался.

Трапезундский митрополит Феогност, приехавший в то время в Москву, отпел народного любимца и победителя татар в соборе Архангела Михаила.

Возле гроба возлюбленного князя, склонив седеющую голову, неподвижно стоял и молился святой Троицкий игумен.