Отчего игровое искусство жизни – это не техника

Прежде чем излагать наши предположения относительно этой культуры игрового отношения к жизни и того, каким образом можно было бы осуществить её на практике, скажем несколько слов, дабы предотвратить возможные недоразумения. Мы уже касались этой темы, когда во второй главе анализировали понимание игры Фридрихом Ницше. Тогда обнаружилось, что, хотя Ницше ставит игру в центр возвещаемого им искусства жизни, он при этом и отчуждается от неё. Ведь в своей игре описываемый Ницше маэстро искусства жизни поглощён только самим собой; он хочет продемонстрировать себя миру и утвердиться в нём. Игры, из которых состоит ницшеанское искусство жизни – это в конечном счёте игры власти, и приводит их в движение импульс самоутверждения. Такой игре во власть не хватает игрового взаимодействия: партнёр – личность которого необходима для настоящей, честной и свободной игры – превращается почти в игрушку. Ницшеанское искусство игры при ближайшем рассмотрении гораздо больше похоже не на искусство и не на игру, а на технику или методику. Оно легко может превратиться в технику самообладания или самосовершенствования. Никак не скажешь, что оно свободно от инструментального мышления. Напротив, оно подталкивает к тому, чтобы учиться ставить других себе на службу, подчинять своей воле.

Поэтому сам технически-инструментальный характер воздвигаемой Ницше конструкции препятствует восприятию её как возможной парадигмы той культуры игрового отношения к жизни, которую мы здесь предлагаем. То же самое можно сказать и о некоторых идеях современной философии жизни как искусства, например, о предложениях философа Вильгельма Шмидта. Когда он помещает в центр своего философского искусства жизни «экзистенциальный императив», звучащий: «создавай свою жизнь так, чтобы она была достойной», то в этом слышен не голос homo ludens, а дух homo faber. Ибо играющий человек никакой не строитель и не создатель собственной жизни. Он вовсе не тот, кто занят, как выражается Шмидт, «само-деланием для себя прекрасной жизни». Вместо этого он просто верит, что именно тогда «достоин», когда погружается в игру, когда играет с кем-то другим. Он знает, что именно в игре становится тем, кем может быть, и что его жизнь не становится прекрасной в результате самостоятельно выработанного мастерства, нет, красота жизни не результат – это плод подлинной игры с другими партнёрами.

Игровое искусство жизни, сообразное современности и достойное будущего – это ни в коем случае не техника самореализации и не методика владения собой, помогающая поигрывать с другими «в их игры». Напротив: это готовность к риску вступить в серьёзнейшую игру – жизнь, чтобы в совместной игре с миром и в игровом взаимодействии с другими радоваться её великолепию, ценности и достоинству.

Чем отличается искусство от техники? Искусство не про-изводит, а про-являет. И кто владеет каким-либо искусством, тот знает: то, что проявляется в искусстве, невозможно взять силой или умением. Опыт говорит, что творческий процесс – это всегда рискованное путешествие, исход которого непредсказуем. «Работу», которая является результатом этого процесса, нужно не столько «выполнить», сколько отыскать и открыть. Она постепенно проступает, её нужно обыграть, раскрыть в игре.

И дело тут вовсе не в профессиональном мастерстве художника, который своим мастерством не более в состоянии повлиять на исход творческого процесса, чем играющий – на исход игры. Как пишет Ганс Георг Гадамер, много трудившийся над вопросом о взаимосвязи искусства и игры, «в игровом представлении выявляется то, что есть. Оно извлекает из глубины и выносит на свет то, что иначе постоянно сокрыто».

По этой причине создатели произведений искусства всегда привязаны к тому, что должно проявиться в их работе. Они принимают исходящий от этого «чего-то» вызов. И то, что они создают, служит ответом на этот вызов. Пример: поэта глубоко трогает весенняя ночь. Настроение этой ночи обращается к нему с побуждением, выдвигает перед ним требование. Под их влиянием он берёт карандаш и блокнот и пишет несколько строчек, которыми он даёт ответ тому, что к нему обращается. В этом смысле его искусство можно назвать как требовательным, так и претенциозным – как и любое настоящее искусство. Вместе с тем оно ответственно, поскольку поэт ощущает свою ответственность за то, чтобы своей поэзией дать ответ тому, что обращается к нему с требованием. Одним словом, его поэтическое творчество – это диалогическое событие, игра, разыгрывающаяся между поэтом и тем аспектом действительности, который он выражает в слове. То же самое происходит с художником, дающим ответ при помощи красок и форм, или с музыкантом, который отвечает на то, что глубоко его трогает, своими сочинениями. Обобщая, можно сказать: искусство – это совместная игра, в процессе которой проявляется нечто. И это не продукт, не запланированный output производительного процесса, не достигнутая цель инструментального действия. Оно совсем иного рода. Но что же это?

Гадамер называет такой продукт, результат художественной игры, «формой», или «образованием» (Gebilde): это нечто своеобразное, в чём игра «полностью высказывает себя в единстве своего процесса». Но высказывание произведения искусства не монолог, в котором художник (или художник/творец собственной жизни) производит и продвигает свой продукт. Скорее, это диалогическое событие, общение, в процессе которого художник и произведение вступают в игру друг с другом, так что ход за ходом, мазок за мазком, предложение за предложением постепенно проявляется нечто, исполненное смысла и достойное бытия. Художника делает художником не тот факт, что он производит некий продукт, на который может сослаться как на свидетельство своего профессионализма, а то, что он способен вступить в творческую игру со своим произведением, и играть до тех пор, пока на свет не явится нечто существенное. В случае с поэтом это можно описать так: он переживает наяву неповторимое вечернее настроение. Он подвергается его воздействию и подбирает подходящие для его выражения слова. Он и так, и эдак попробует, то сотрёт, то зачеркнёт, то переправит, вновь и вновь смотрит, что получается, он старается уловить настроение. Так он и колеблется то туда, то сюда, пока не наступает магический момент понимания: вот оно! В это мгновение он находит свою игру, и то, что захотело или должно было проявиться посредством его слов, находит выражение в речи. Поэтическая игра сыграна – и сыграна удачно. Теперь в слове выражено нечто такое, что никогда не нашло бы словесного выражения, если бы не игра поэта. Художник вступил в игру с настроением весеннего вечера, при этом образовалось прекрасное стихотворение – форма, сложившаяся в процессе игры поэта, слова и того вечернего настроения, которое, как живое Ты, говорило с творцом.

Но что же образуется, что возникает в той творческой игре, которую мы называем искусством жизни? Так ведь это мы сами. Как художники жизни, мы располагаем игровым пространством и игровым временем, которые делим с другими. Мы показываем себя, но не в смысле самодемонстрации (это было бы как раз технически-инструментальным пониманием искусства жизни в духе Ницше). Мы проявляем себя, в игровом взаимодействии делясь с другими тем «образованием», той «формой», которая и есть мы сами, или, выражаясь точнее, когда мы в игровом взаимодействии вообще становимся «формами», когда оживает наш образ, – а ведь «живыми образами» называл Шиллер прекрасные произведения искусства.

В первую очередь в этом многостороннем диалоге, в игровом взаимодействии искусства жизни выявляется, кто есть мы сами. Не в нашей воле, не в наших фантазиях, а в том, как нам удаётся развивать и проявлять себя. В творческом сотрудничестве, в совместной игре, в диалогическом взаимодействии, когда не делаем партнёров инструментами для достижения наших целей, не соперничаем с ними как с конкурентами, а безоглядно раскрываемся перед ними и признаём в них равных творческих партнёров – тогда только мы и становимся теми, кем могли бы стать.

Таким образом, когда мы предлагаем культуру игрового искусства жизни, то серьёзно относимся к словам Мартина Бубера, что человек в подлинном смысле – это всегда «Ты к Я», а также к той его мысли, что в диалогическом пространстве «межчеловеческого» происходит то, «смысл чего заключается не в одном из обоих партнёров, и не в них вместе, а только в этой их плотной живой телесной совместной игре, в этом их “между”». Такое «между» открывается в игре искусства, о которой Гадамер с полным основанием говорит: «Игра искусства – это скорее зеркало, на протяжении тысячелетий вновь и вновь возникающее перед нами. В нём мы видим себя – часто в довольно неожиданном или чуждом виде – такими, какие мы есть, какими мы можем быть, что мы собой представляем» (пер. А. В. Явецкого). Подобное можно сказать и об игре искусства жизни.

Самое удивительное при этом, что отдельные художники – игроки искусства жизни – не просто свободно развивают свой потенциал и могут проявить свою сущность, но делают это в полном осознании своей внутренней взаимосвязи друг с другом. Творцы, работающие в области искусства жизни как игры, тянутся друг к другу. Когда они вступают в совместную игру, дух братства витает между ними. А всё потому, что искусство жизни как игры, о котором мы ведём здесь речь, это не личное дело каждого – это социальное движение. Оно укрепляет чувство сопричастности. Оно связывает воедино. Когда мы овладеваем искусством диалога, свободного от расчётов и калькуляций, свободного от погони за выгодой и от стремления к цели, свободного от всяческих «что я буду с этого иметь?» и «что мне это даст?» – тогда мы обретаем Родину, и на её земле вырастает подлинная культура нашей человеческой общности.

Таким образом, следуя за Гадамером, мы можем сформулировать, в чём состоит игровое искусство жизни. Мудрость этого искусства в том, чтобы снова и снова вступать в игру жизни, встречать других и играть с ними. Искусство жизни как игры заключается в том, чтобы искать и находить себе партнёров и противников, которые могли бы играть как с приятной, так и с неприятной правдой о себе, и которые всерьёз бы пытались сообща понять, что такое жизнь на самом деле. Когда это получается, жизнь становится настоящим произведением искусства, уникальной и прекрасной формой, в которой проявляется что-то такое, что до сих пор ещё никогда и нигде таким образом не проявлялось.

Игровое искусство жизни не ведает завершения. Игра нескончаема: в неё вступают новые и новые партнёры, которые открывают новые пространства, разворачивают неизведанные перспективы и развивают ранее скрытые возможности. Для homo ludens мудрость в том, чтобы вновь и вновь приниматься играть, никогда не думать, что достиг совершенства, что вот, наконец, овладел нужными навыками и отточил технику. Напротив, всегда необходимо помнить: игра жизни вечно продолжается, и нужно делать ход за ходом снова и снова – а рядом будут новые и новые партнёры и противники.