Путы прочь, и на волю! – об искусстве жить играя. Почему нам нужна культура жизни как игрового искусства

Ещё не поздно. Их ещё много, этих островков настоящей жизни, на которых в нашем насквозь заорганизованном мире человек может встретить человека и улыбнуться ему, когда они оба охвачены волшебством бесцельной игры. И ведь мы видели, что даже в катастрофических условиях нашего времени люди снова и снова создают такие островки. Возможно, игра сродни Любви: вечно под угрозой разрушения, она остаётся непоколебимой; возрождается с каждым новым поколением в своей прежней чистоте. Бывает, её низводят до ужасного состояния – но она вновь пышно расцветает и очаровывает нас своим колдовством, и вот человек снова и снова пытается раскрыть её тайну. Поэты и мудрецы учат нас, что если мы хотим почтить Любовь, то должны ухаживать за нею, как за нежным растением, щедро давая ей всё необходимое для развития и защищая от грубых быстрорастущих сорняков, которые её так и норовят задавить. Чтобы любовь могла расцвести, нужна культура любви – и больше ничего. Так же обстоит дело и с игрой.

Рождаясь на свет, мы приносим с собою и способность к любви, и радость открытия, совершаемого в игре. Каждый ребёнок хочет ощущать связь с родителями, хочет, чтобы они принимали его таким, каков он есть, хочет быть любимым. И только если две эти базовые потребности удовлетворены, он пускается в путь. Тогда в ребёнке пробуждаются радость открытия и наслаждения созданием новых форм, он с головой уходит в игру – и начинает открывать мир: сам, спонтанно, из самого себя, играя. И с каждым новым открытием он немножко растёт над собой, учится новому, овладевает навыками и умениями, кладёт новый камень в основание своего, пока ещё небольшого и защищённого личного мира, ощущает, как всё лучше и лучше осваивается в этом мире, и как с каждым днём может выбираться всё дальше в прекрасный Большой Мир. Это путь постепенного становления человеческой самостоятельности, а значит, и свободы. На этом пути у каждого ребёнка складывается ощущение, что он может на что-то влиять, может что-то узнать и что-то создать. Он ощущает себя не объектом, с которым как-то поступают, но субъектом, который в состоянии хотя бы что-то сделать и чему-то научиться – а со временем сумеет и гораздо больше. И всё это происходит само собой, но только пока и поскольку у ребёнка есть прочная и надёжная связь с его близкими взрослыми, если он чувствует их защиту, заботу и любовь.

В будущем такие дети будут чувствовать себя удовлетворёнными, довольными своей жизнью; весь мир будет для них огромной игровой площадкой, и они никогда не откажутся от свободной и беззаботной игры. Если только им не придётся пережить и осознать, что для мамы, папы или другого близкого взрослого они служат объектом: объектом ожиданий, оценок, измерений, сравнений или других «образовательных мероприятий». Тогда ребёнок уже не сможет чувствовать, что его любят и принимают как личность во всём её своеобразии. И это приведёт его мозг, его нейронные сети, до сей поры так гармонично развивавшиеся, все формировавшиеся во взаимодействии нейронные паттерны в состояние полнейшего диссонанса. Насколько до сих пор всё складывалось гармонично, насколько все части соответствовали друг другу и целому – настолько теперь всё придёт в состояние дисгармонии и хаоса. Перед ребёнком встанет проблема, которую он сам разрешить будет не в состоянии, но с которой придётся справляться, чтобы отступила порождённая этим состоянием боль. Ни один ребёнок не сможет в таких условиях и дальше познавать мир играя.

Каждый ребёнок нуждается в живой, лицом к лицу, встрече с Другим, с важным для него человеком. Форму отношений, наиболее благоприятную для такой встречи, мы называем «любовью», и она теснейшим образом связана с тем, что мы назвали радостью игры: ведь те острова жизни и свободы, которые мы, играя, продолжаем открывать уже взрослыми, нередко встают на нашем горизонте как острова любви.

Теперь, когда мы выявили фундаментальные свойства подлинной игры, мы знаем, при помощи какой рулетки можно так разметить игровую площадку, чтобы сорняки не задушили наши островки свободы. Нам нужна игровая культура: культура жизни как искусства игры.

Такая культура жизни как искусства игры – это больше, чем просто архипелаг островов живой игровой свободы. Это и не просто участие в одной из тех прекрасных игр, о которых шла речь в предыдущих главах. Скорее, речь о фундаментальном отношении к жизни как к игре, о том, чтобы заботливо взращивать качества, внутренне присущие настоящим играм. Это свободное взаимодействие, при котором никто никого не превращает в средство или инструмент, никто не руководствуется стратегией или расчётом, инструментальным рассудком, меряющим всё по своей мерке эффективности, продуктивности, прибыльности, функциональности. Речь идёт о такой жизненной позиции, когда ты боишься вступить в новую игру, когда открыт для новых горизонтов и неясных перспектив, о позиции, придающей смелости, чтобы вступить в творческое содружество или найти необычное решение. И вовсе не только там, где происходит игра в узком смысле этого слова, но и в областях жизни, на первый взгляд, далёких от игры. Другими словами, речь идёт о расширении сферы игры: из детской комнаты она должна выйти в широкий мир, из детства – в жизнь зрелых людей. Чеканную формулировку нашёл Фридрих Ницше: «Зрелость мужа: вновь обрести серьёзность там, где находил её ребёнком – в игре».

У Ницше мы уже находили идею игрового искусства жизни. Хотя и в несколько иной форме, встречалась она и у Платона, которой советовал своим читателям проводить личную и общественную жизнь как череду прекрасных игр. Нечто подобное имел в виду и Фридрих Шиллер, когда в своих «Письмах об эстетическом воспитании человека» разворачивал программу становления человека посредством игры. Ведь – переиначим Шиллера – человек лишь тогда становится человеком, когда играет.

Вспомним, что Шиллер свою программу эстетического воспитания изложил в качестве своего рода социальной терапии. Она была адресована той действительности, за фасадом которой его просветлённый дух уже отчётливо различал черты новой эпохи, чей патологический характер виден сейчас всем и каждому. Эпохи, когда мышление и поступки людей определяются исключительно стремлением к прибыли. Шиллер ясно видел, как исподволь наступает та тирания инструментального рассудка, расцвет которой мы застали сегодня: «Польза является великим кумиром времени, которому должны служить все силы и покоряться все дарования», – замечал он. Столь же ясно видел он характерный «эгоизм» человека Нового времени, уже несущего на себе печать экономического мышления; эгоизм, приводящий к эрозии человеческих отношений и связей, утрату эмпатии и деградацию эмоционального интеллекта: «Сердце светского человека сохнет в гордом самодовольстве, между тем как грубому человеку природы еще доступна симпатия, и каждый словно стремится спасти только свои жалкие пожитки из разоренного пылающего города. Думают, что только при полном отречении от чувствительности можно избегнуть ее заблуждений, и насмешки, которые часто целительно бичуют мечтателя, так же мало щадят благороднейшее чувство, выставляя его на поругание».

Но и этого мало. Шиллер предвидел: свободное совместное развитие творческого потенциала станет невозможным вследствие того, что мир труда будет подчинён функциональности, а профессии будут всё больше дробиться и специализироваться: «Вечно прикованный к отдельному малому обломку целого, человек сам становится обломком; слыша вечно однообразный шум колеса, которое он приводит в движение, человек не способен развить гармонию своего существа, и, вместо того чтобы выразить человечность своей природы, он становится лишь отпечатком своего занятия, своей науки».

Шиллер даже диагностировал утрату «человеком экономическим» связи с реальностью при одновременной тенденции переделывать весь мир по собственной мерке: «Дух практической деятельности, ограниченный однообразным кругом объектов, а в нем еще более ограниченный формулами, должен был потерять из виду свободное целое и оскудеть вместе со своей сферою. Подобно тому как дух умозрения подвержен искушению придать действительности формы мыслимого и субъективным условиям своей способности представления – значение конститутивных законов бытия предметов, так дух практики кидается в противоположную крайность, то есть оценивает всякий опыт по одному лишь отрывку опыта и стремится приспособить правила своей деятельности ко всякой деятельности без различия».

Как всё это до дрожи узнаваемо сейчас, в начале XXI века! Тем более стоит нам прислушаться к доброму совету, который даёт Шиллер, описывая те целительные средства, при помощи которых он желал бы вернуть к Любви современное общество, вступившее на путь патологического развития под влиянием экономического разума: Красота и Игра – вот два столпа, на которых он хочет утвердить не только «всё здание эстетического искусства», но и «трудное пока искусство жизни», ибо, как он выражается «к свободе человек обращается через красоту». Итак, вот искусство жизни как игры: терапия от несвободы, от одиночества, от упрощённой поверхностности, от потери настоящего чувства жизни – а ведь все эти симптомы нарастают прямо у нас на глазах. Спросим себя: можно ли в условиях нашего времени практиковать такое жизненное искусство, чтобы в нём серьёзность жизни встречалась с лёгкостью и светлой серьёзностью игры.