Часть третья

Всеобщее пробуждение

1262 год

Азия пожирает нас. Татарские лица повсюду – куда ни глянь.

Томас Манн. Волшебная гора

Хубилайс-хан и новая Монгольская империя

Сей Великий Каан – наимогущественнейший человек во всем, как в уважении подданных, так и в обширности земель и несметности сокровищ.

Марко Поло

Гений хана Хубилая ярче всего проявился тогда, когда он пришел к выводу, что монголам не удастся покорить весь Китай одной только военной силой, вне зависимости от размера армии и совершенства ее вооружения. Хотя он и не был наделен военным талантом своего деда, он все равно превосходил умом всех других членов рода.

Он был прекрасным стратегом и умел не только находить блестящие решения политических и военных задач, но и воплощать их в жизнь. Все свои умения он направил на управление своими землями и, что самое главное, на расширение их на юг. В конце концов ему удалось достичь политическими средствами того, что не удалось его непобедимому деду, – покорить и объединить весь Китай, самую густонаселенную страну в мире. Он одержал победу, умело манипулируя общественным мнением, при этом военная мощь монголов играла важную, но далеко не ведущую роль. Он возвел китайскую столицу, принял китайское имя и установил китайскую чиновничью систему. Он завладел Китаем, так как стал большим китайцем, чем сами китайцы, во всяком случае, больше, чем династия Сун.

На протяжении всей своей прежней истории Китай всегда был великой цивилизацией, но никогда не был единым централизованным государством. Хотя образованная элита владела единым письменным языком, читала одни и те же классические тексты и восхищалась одними и теми же стилями в искусстве, простолюдины говорили на совершенно разных наречиях и жили в изменчивой мозаике княжеств и династий-однодневок.

Образованная элита мечтала о едином централизованном государстве. Временами глава той или иной местной династии, которая в тот момент набирала значительную силу, умудрялся покорить несколько соседних царств и вновь пробуждал надежду на объединение всей страны. В перерывах между такими короткими периодами общей государственности идея единого Китая оставалась романтическим идеалом в поэзии, каллиграфии и эссеистике китайской интеллигенции.

В отличие от всех прежних властителей Хубилай предоставил образованному сословию возможность воплотить в жизнь их давнюю мечту о государственном единстве. Несмотря на его низкое происхождение из степных варваров, он проявил себя более способным достичь этой цели, чем цари династии Сун. Все, что он делал, казалось, было направлено на то, чтобы убедить китайский народ в том, что само Небо даровало ему, и только ему, свое благословение, а значит, старая династия Сун скоро падет, потому что ей уже не хватает необходимой жизненной силы.

Хан Хубилай, казалось, отдавал себе отчет в том, что он столкнулся с теми же трудностями, что и в свое время его великий дед, объединяя разрозненные племена степи. Хотя Чингисхану с огромным трудом удалось объединить несколько племен, численность каждого из которых не превышала ста тысяч человек, Хубилаю пришлось иметь дело с многомиллионными царствами. Как и Чингисхан, Хубилай начал трудный процесс создания государства вокруг базовой этнической группы, только для него такой группой стали не монголы, а китайцы.

Он должен был получить преданность китайского народа, а для этого ему приходилось восстанавливать, а зачастую и изобретать различные институты, которые превратили бы разрозненные народы в жизнеспособное и сильное целое государство.

Во время борьбы за власть со своим братом Арик-Бугой в 1260 году Хубилай принял китайский титул, являющийся переводом монгольского: Чжи Юань, то есть «Совершенное начало». В 1264-м он использовал его для династического имени Да Юань («Великое начало»), под которым монгольская династия известна в китайской истории. Это имя означало не только новое начало для китайских подданных хана, но и для самих монголов. Хубилай не был новым Чингисханом, но он совершил деяния, сравнимые по сложности и масштабу с подвигами его деда.

Как император и основатель новой династии Хубилай старался сделать свой образ ближе к китайскому, и, таким образом, сделать его не просто терпимым, а притягательным для его китайских подданных. В 1263 году Хубилай приказал возвести храм, посвященный его предкам. Он приказал своим чиновникам совершать в храме традиционные китайские ритуалы почитания предков, но сам старался в них не участвовать. Это, видимо, связано с традиционной монгольской неприязнью ко всему, что связано со смертью. В следующем году он поставил несколько стел, посвященных предкам, в обычном китайском стиле. В 1277 году, после того как он объявил о создании новой монгольской династии, он присвоил китайские имена всем своим предкам (посмертно) и построил больший по размеру храм, в котором было восемь отдельных покоев: один для основателя семьи Есугей-багатура и Оэлун, другой для Чингисхана, по одному для каждого из сыновей Чингисхана и по одному для Гуюк-хана и Мункэ-хана. В новой официальной версии истории рода Джучи, чей род был одним из самых верных союзников Хубилая, он был признан полноправным членом семьи. Так же как Мункэ возвел посмертно их отца Тулуя в чин Великого хана, Хубилай сделал его китайским императором. Он заказал портреты всех членов семьи, сделанные в китайском стиле. На них все они выглядят больше похожими на китайских мандаринов, чем на монгольских воинов.

Хубилай признавал высокую эффективность сильной армии и систематической пропаганды, но третьей составляющей его стратегии стало умелое управление и создание новой администрации. Он не придерживался обязательных конфуцианских принципов, которые имели силу закона для высших классов, но мало значили для простого люда. Хубилай старался создать эффективную систему управления, которая помогла бы ему добиться широкой популярности среди своих подданных-китайцев и нивелировать свое иноземное происхождение. С этой целью он создал институт уполномоченных миротворцев, которые должны были улучшить отношения новой власти с управляющими на новых захваченных территориях. Эти миротворцы стали постепенно восстанавливать то, что разрушила война, и в первую очередь – важные общественные строения, такие как храмы, часовни и другие важные для народа здания.

Чтобы выступать как могущественный китайский правитель, Хубилай должен был создать пышный двор, который располагался бы в настоящем городе, а не в кучке кочевых шатров и не в целевых строениях в Шанду в современной Внутренней Монголии. Это место было для него важно, так как именно там курултай провозгласил его Великим ханом, но другими преимуществами оно явно не обладало. Столица находилась не только в области, населенной кочевниками, чуждыми оседлым китайцам, но и на месте обычных военных лагерей, из которых Чингисхан наносил удары по городам Китая. Хубилай же хотел как можно меньше ассоциироваться с этими моментами монгольской истории.

Сохранив Шанду в качестве летней столицы и личных императорских охотничьих угодий, Хубилай приказал возвести новый город – настоящую китайскую имперскую столицу – на юге, где было бы легче использовать сельскохозяйственные ресурсы долины Желтой реки. Он избрал место прежней чжурчженьской столицы Чжунду, которую Чингисхан разрушил в 1215 году, как раз в год рождения Хубилая. В 1272-м он издал указ о начале строительства новой столицы, которая затем была соединена каналом с Желтой рекой. Монголы назвали ее Ханбалык, то есть город хана. Китайцы называли ее Даду, то есть великая столица, теперь она называется Пекином. Хубилай призвал мусульманских архитекторов и среднеазиатских ремесленников для постройки своей столицы. Они должны были выработать новый стиль, который стал бы компромиссом между вкусами степных кочевников и оседлых цивилизованных народов.

Большинство китайских городов эпохи были пронизаны узкими переплетающимися улочками, но в столице Хубилая улицы были прямыми и широкими. Они шли под прямыми углами друг к другу, так что стража возле южных ворот могла видеть стражу у северных, на другом конце города. От императорского дворца расходились широкие проспекты, более приспособленные для маневров степной кавалерии, чем для тачек и повозок китайских тружеников. В случае народного восстания против власти монголов по такому проспекту могли проехать в ряд девять вооруженных всадников.

Учитывая заинтересованность Монгольской империи в торговле, Хубилай-хан отвел отдельные городские кварталы людям с Ближнего Востока, монголам, а также всем народностям современного Китая. В город стекались торговцы даже из Италии, Индии и Северной Африки. Как отмечает Марко Поло, в городе с таким многочисленным населением появились огромные веселые кварталы, обслуживающие всех жителей и гостей столицы. Ученые и врачи с Ближнего Востока приезжали в город, чтобы заниматься своими науками. Римско-католические, несторианские и буддийские священники присоединялись к своим даосским и конфуцианским коллегам, которые уже отправляли свои культы в Китае. Исламские священнослужители, индийские мистики и в некоторых областях Китая даже иудейские раввины придавали непередаваемый колорит многообразию народов, языков и идей, царившему в империи. Город был значительно больше Каракорума, но сохранял многие из его интернационалистических принципов, он был настоящей мировой столицей и мог бы стать столицей всего мира.

И наконец, в самом сердце города Хубилай создал прибежище, куда был открыт доступ всем инородцам, включая китайцев. За высокими стенами, которые охраняли лучшие монгольские воины, царская семья продолжала жить по монгольским обычаям. В самом центре города были выделены огромные пространства для стад скота и табунов коней, – прецедентов такому в китайском градостроительстве до тех пор не было. Этот Запретный город представлял собой маленький кусочек дикой степи в центре монгольской столицы. Во времена правления монголов весь этот комплекс представлял собой набор геров, где члены ханской семьи предпочитали жить, питаться и спать. Беременные жены ханов следили за тем, чтобы их дети рождались именно в кочевых герах, там же детей учили, когда они подрастали. В то время как Хубилай-хан и его наследники вели общественную жизнь китайских императоров, внутри Запретного города они продолжали оставаться степными монголами.

Когда францисканский монах Одорик из Порденона побывал в землях монголов в 1320-х годах, он описал Запретный город в Ханбалыке: «В пределах указанного имперского дворца стоит прекрасная гора, усаженная густо деревьями, за что и называется Зеленой горою, а на ней воздвигнут великолепный и царственный дворец, в котором большую часть времени и живет Великий Каан». В следующем абзаце он приводит описание, весьма напоминающее Каракорум: «На одном из склонов этой горы есть большое озеро, через которое тянется царский мост, а в озере том полным-полно гусей, уток и прочей птицы; а в лесах на другом склоне кишмя кишат птицы и дикие звери». Деревянный дворец, построенный Хубилаем, кажется, весьма похожим планировкой на дворец Угедея в Каракоруме. Вероятно, Хубилай привез великолепное Серебряное Древо с собой из дворца в Каракоруме и установил по меньшей мере часть его в Ханбалыке. Марко Поло описывает его так: «В некоем зале, поблизости от того, где Великий Каан держит свой стол, установлено прекрасное произведение искусства – большой квадратный сундук в три шага длиной и шириной, изысканно украшенный изображениями животных, прекрасно вырезанных и позолоченных». Внутреннее устройство также напоминает Серебряное Древо: «Внутри он полый, и стоит там сосуд из чистого золота… и с каждого угла большого сосуда стоят чаши подобные ему по размеру, и из него течет в них вино или другие напитки, обильно приправленные пряностями».

В пределах Запретного города Хубилай и его семья продолжали вести себя как монголы во всем, включая одежду, речь, пищу и развлечения. Это означало, что они пили много веселящих напитков, громко чавкали и резали мясо ножами прямо на столе, что считалось у китайцев крайне непристойным. При учете особого пристрастия монголов к алкоголю при дворе наверняка разыгрывались странные сцены, когда вольнолюбивые и непостоянные монголы пытались подражать выверенным и строго предписанным ритуалам китайского двора. В отличие от традиционного китайского имперского уклада, в соответствии с которым чиновники рассаживались за столом согласно рангу и званию, монголы садились как придется, и что еще больше возмущало китайцев, монгольские женщины свободно ходили среди мужчин даже в самых торжественных и важных ситуациях. Церемониал при монгольском дворе временами настолько нарушался, что личные телохранители хана вынуждены были отгонять столпившихся чиновников и гостей палками.

Как и его дед, Хубилай понимал, что в центре надежной системы управления должны стоять четкие и ясные законы. Именно при помощи издания и поддержания новых законов степные вожди и китайские правители утверждали свою власть в глазах подданных. Создавая свой свод законов, Хубилай не столько заменял китайские законы монгольскими, сколько приспосабливал их и добивался соответствия закону Чингисхана.

Таким образом, он одновременно получал поддержку со стороны монголов и его китайских сторонников. Закон стал еще одним оружием в борьбе за верность и преданность его подданных и помог ему одержать верх над династией Сун.

Администрация хана Хубилая гарантировала землевладельцам их право собственности, снижала налоги и чинила дороги и мосты. В борьбе за народную любовь монголы серьезно смягчили жесткий уголовный кодекс Сун, сократив количество преступлений, каравшихся смертной казнью, с 233 до 135. Хубилай-хан редко допускал казни даже тех, кто обвинялся и в этих преступлениях. Записи о таких казнях не сохранились только за четыре года из тридцати четырех лет его правления. Высшим показателем было число казней за 1283 год – 278. Низшим – всего 7 в 1263. Впрочем, вероятно, что отсутствие таких записей за четыре года объясняется тем, что в эти годы казней не было вовсе. В целом за тридцать лет правления Хубилая было казнено менее чем 2500 преступников. Число ежегодных казней в его царстве было даже несколько ниже, чем в современных цивилизованных странах, таких как Китай или Соединенные Штаты.

В целом Хубилай установил более последовательную, мягкую и гуманную систему законов и наказаний, чем династия Сун. Там, где это было приемлемо, он заменял телесные наказания штрафами, а также ввел нормы амнистирования преступников, которые покаялись в своих прегрешениях. Точно так же монгольские власти старались отменить использование пыток или хотя бы значительно сократить их. Монгольские законы предписывали чиновникам применять пытки для получения признания только в тех случаях, когда у них были уже обоснованные свидетельства преступления, а не просто подозрения. Кодекс монголов от 1291 года гласит, что чиновники «…должны сперва использовать разум, чтобы постигать и расследовать, а не применять тут же пытки». Для сравнения приведем тот факт, что в то же самое время церковь и государство в Европе расширяли число преступлений, в расследовании которых пытки могли применяться без дополнительных улик против подозреваемого.

Монголы отвергли кровавые формы пыток, такие как растягивание на дыбе, колесование, сажание на кол и многообразные вариации сожжений, которые широко использовались в других странах, и заменили их избиением бамбуковыми палками.

Мягкость монгольского закона и обычаев степной культуры иногда проявлялась довольно странно. Китайские власти часто татуировали наименование преступления на лбу у преступника. Монголы считали голову священным вместилищем души и потому запретили таким образом уродовать даже преступников. Позволялось сохранить такую практику в тех областях, где она уже имелась, но наносить татуировку предписывалось за первые два преступления на предплечья, а за третье на шею, но только не на голову. Они также не позволяли этой форме наказания распространяться в другие области. Вместо того чтобы писать список преступлений на теле преступника, они предпочитали отмечать их на стене, возведенной напротив его дома. Таким образом, вся община могла бы внимательно следить за ним.

Была введена система досрочного и условного освобождения преступников, в обязанность им вменялось дважды в месяц являться на прием к местным чиновникам, чтобы те наблюдали за их поведением. Согласно монгольскому принципу групповой вины и ответственности освобождение заключенного зависело, в частности, и от того, захочет ли он вступить в дополнительные подразделения стражи, чтобы обратить свои знания и воровские умения на поимку других преступников. Преступники и часто их семьи в полном составе обязаны были подписывать документы, подтверждающие приговор, и отметить свои возражения или жалобы по поводу процесса. Для установления подлинности документов на них ставились также и отпечатки пальцев. Всюду, где только возможно, монголы предпочитали добиваться того, чтобы дела решались на самом низком уровне, без привлечения чиновников высокого ранга. Преступление внутри семьи могло быть разобрано самой семьей, разногласия между монахами одной веры могли разрешать их духовные отцы, а преступления внутри одной профессиональной группы – рассматриваться советом мастеров.

В помощь частным гражданам и небольшим судебным советам монгольские власти поощряли издание книг по криминологии и юриспруденции. В области уголовных преступлений были установлены минимальные требования к чиновникам, которые осматривали место преступления, в том, что касается сбора, анализа и предоставления улик. В них объяснялось, как обращаться с мертвыми телами и как их осматривать, чтобы получить наиболее полное представление о происшедшем. Отчет о таких осмотрах должен был подаваться в трех экземплярах, учитывая рисунки, на которых изображались раны убитого. Такие процедуры, введенные монголами, не только улучшили обеспечение правопорядка, но и вполне вписывались в общую монгольскую политику, направленную на то, чтобы не только образованные и богатые, но и самые низшие слои населения могли действовать на основе закона. Для монголов они были более предпочтительным способом решения проблем, создания единства и поддержания мира, чем просто инструментом определения вины и наказания того или иного человека.

Вместо того чтобы обучать чиновников классическому искусству поэзии и каллиграфии, монголы ввели более эффективную систему образования. Они установили минимальные профессиональные требования для каждого вида деятельности: от свахи и торговца до врача и судьи. На всех фронтах политика монголов была неизменной: они старались стандартизировать и повысить уровень умений населения, одновременно привлекая к ним большое число людей и открывая доступ к их услугам широких слоев населения.

В ситуации, когда такое малое число монголов правило таким невообразимым количеством китайцев, казалось, у хана Хубилая просто нет другого выхода, кроме как обратиться к услугам профессиональных чиновников-мандаринов, которые согласно вековой традиции избирались в процессе долгих экзаменов и проверок. Тем не менее хан пошел иным путем. Он отверг древнюю систему управления и стал назначать на административные должности иностранцев, чаще всего мусульман и реже европейцев, таких как Марко Поло. Как и его дед, который счел мусульманских чиновников искусными «…в законах и обычаях городов», Хубилай ввозил большое количество таких людей из земель своего брата в Персии. Он неоднократно обращался к папе и европейским государям с просьбой присылать к его двору людей ученых и образованных, но ответа так и не получил.

Хубилай осознавал опасность оказаться зависимым от какой-то одной этнической группы, поэтому объединял их и использовал одних в игре против других. Хан постоянно назначал разных по происхождению людей на чиновничьи должности, среди них были широко представлены тибетцы, армяне, кидани, арабы, таджики, уйгуры, тангуты, турки, персы и европейцы. Монголы набирали в каждую управу определенное число северных китайцев, южных китайцев и иностранцев, так что каждый чиновник на рабочем месте был окружен людьми другой культуры и веры. Так же как Чингисхан назначал на высокие должности людей за их личные дарования, невзирая на происхождение, Хубилай часто отдавал важные посты бывшим поварам, привратникам, писцам и толмачам. Эта политика в сочетании с переселением в другую страну укрепляла верность и повышала зависимость чиновников от их монгольских властителей и уменьшала их связь с народом, которым они управляли.

Вырвавшись за пределы жесткой иерархии назначенных мандаринов, Хубилай-хан стал использовать систему советов и голосований Чингисхана. Всюду, где это только было возможно, монголы старались заменить бюрократию советами, организованными так же, как малые курултаи в степи. Местные советы должны были собираться ежедневно, а каждое новое решение должно было быть одобрено как минимум двумя чиновниками. Члены совета должны были разбирать вопросы и конфликты и приходить по ним к компромиссу. Решение должно было приниматься всей группой, а не одним каким-то чиновником. Пациенты, которых не удовлетворяли результаты лечения, могли обратиться за разбирательством в совет, состоящий из врачей и нескольких других чиновников. Подобные группы были созданы для ряда профессий – от воинов до музыкантов. По китайским стандартам это была крайне непрактичная и неэффективная система, которая требовала огромных затрат времени и энергии для принятия решения, с которым легко бы справился и один профессиональный чиновник. Поэтому монголы по-разному поощряли использование таких советов.

Так, если прежняя система управления полагалась на ученых-чиновников, которые зарабатывали себе на жизнь, собирая взятки с людей, которым была нужна их подпись или одобрение, монголы назначили чиновникам на низших постах постоянные зарплаты. Они установили одинаковые зарплаты по всей территории монгольских владений, с небольшой дифференциацией по регионам с разным уровнем жизни.

Такая система местных советов и государственных служащих на содержании у правителя не прижилась надолго в Китае и ушла вместе с монголами. Как только к власти пришла династия Мин, в Китай тут же вернулся традиционный институт бюрократической власти. Больше подобных экспериментов в Китае не предпринимали до XX века, когда основатели республики и коммунисты попытались снова возродить местные советы и начать выдавать чиновникам зарплату.

В целях развития торговли на территории империи Хубилай радикально расширил сферу использования бумажных денег. Ко времени путешествия Марко Поло эта система была уже на полном ходу. Он пишет, что деньги изготовляли из коры тутового дерева, в этом описании мы узнаем бумагу, которая до того времени была мало известна в Европе. Деньги представляли собой прямоугольники разных размеров, на которых указывалась их стоимость и ставилась киноварная печать. Одним из главных преимуществ бумажных денег была легкость в использовании и транспортировке, особенно по сравнению с большими монетами того времени. Марко Поло пишет, что деньги имеют хождение по всей империи: «Отказаться принять такие деньги – значит обречь себя на смертную казнь», но многие люди и так «…охотно принимают их, потому что могут купить на них все, включая золото, серебро и драгоценные камни». Монгольские власти в Персии попытались ввести и там монгольскую систему бумажных денег, но потерпели неудачу, поскольку сама эта концепция была совершенно чужда местным купцам. Их недовольство привело страну на грань открытого бунта. Монголы в то время не были уверены в том, что они смогут подавить восстание, и поэтому предпочли изъять такие деньги из оборота.

Там, где появляются бумажные деньги, тут же возникают кредит и разорение. Монгольские законы стабилизировали рынок, разрешив купцам и торговцам объявлять себя банкротами, но делать это каждый мог не более двух раз, на третий ему грозила смертная казнь.

Хотя монголы отвергали определенные аспекты традиционной китайской культуры, такие как конфуцианство или практика перетягивания женщинами ступней для придания определенной формы, введение такой сложной денежной системы показывает, что они очень высоко ценили другие аспекты. Хубилай возрождал древние китайские идеи и институты, которые казались ему практичными. Он строил школы и вновь открыл Академию Ханьлинь, где самые блестящие умы страны занимались развитием некоторых традиционных наук и искусств. В 1269 году он основал монгольскую языковую школу, в 1271-м открыл Монгольский национальный университет в Ханбалыке. Он нанимал ученых, чтобы они записывали происходящие события, редактировали и переиздавали древние тексты, и заботился о ведении архивов, постоянно увеличивая их штат.

Монгольским писцам приходилось записывать отчеты не только на монгольском языке, но и на арабском, персидском, уйгурском, тангутском, чжурчженьском, тибетском, китайском и еще нескольких менее известных языках. Тем не менее у них все равно возникали трудности с тем, чтобы разобраться в таком количестве наречий. Используя только свой старый монголо-уйгурский алфавит, монголы должны были записывать административные сведения со всей огромной империи. Каждый чиновник должен был уметь записывать имена русских князей, китайских городов, персидских и индийских пророков, вьетнамских военачальников, мусульманских священнослужителей, венгерских рек и других географических объектов. В связи с таким языковым разнообразием в пределах своей огромной империи Хубилай-хан пошел на самый смелый и передовой эксперимент в интеллектуальной и административной истории. Он решил создать единый алфавит, который можно было бы использовать для записи всех языков мира. Он дал такое поручение тибетскому ламе по имени Пхагба, который в 1269 году представил хану алфавит из сорока одной буквы, созданный на основе тибетского. Хубилай-хан сделал его официальным алфавитом в империи, но, вместо того чтобы насильно насаждать его в покоренных землях, он позволил разным народам пользоваться теми системами письма, что и раньше, в надежде, что со временем новый шрифт покажет свое удобство и постепенно заменит старые алфавиты. Китайские ученые слишком зависели от своего древнего языка, чтобы позволить какому-то новому варварскому письму стать преобладающим. Большинство других монгольских подданных тоже перестали использовать новый алфавит, как только монгольское владычество в их странах ослабло.

В домонгольский период крестьяне находились в полной зависимости от огромного количества правительственных чиновников, которые управляли всеми аспектами их жизни. Монголы уничтожили эту древнюю систему и стали объединять крестьян в группы примерно по пятьдесят домов. Они назывались «ши». Такие местечковые объединения несли ответственность за жизнь своей группы. Они обладали правом контролировать обработку и орошение земель, делали запасы пищи на случай голода. В общем, они представляли собой систему местного самоуправления, сочетавшую в себе элементы десятеричной организации Чингисхана и традиции китайских крестьянских общин.

Ши также отвечали за начальное образование крестьянских детей; монголы старались добиться всеобщей грамотности в качестве способа улучшить уровень жизни населения. Хубилай-хан создавал средние школы, чтобы предоставить возможность всем детям в империи получить среднее образование. До сих пор только у богатых была возможность и желание обучать своих детей. Таким образом, власть имущие из поколения в поколение укрепляли свою власть над неграмотным большинством. Но монголы поняли, что зимой у крестьянских детей есть время, чтобы учиться. Вместо того чтобы преподавать им классический китайский язык, учителя в крестьянских школах использовали народное наречие для более практических уроков. Согласно монгольским записям, за время правления Хубилая было создано 20 166 таких общеобразовательных школ. Вероятно, чиновники слегка раздули это число, но это никак не преуменьшает невероятные достижения монголов на фоне остальных государств мира. На Западе потребовался еще целый век, прежде чем писать стали на романских языках, а не на латыни, и прошло еще более пяти сотен лет, прежде чем государство взяло на себя ответственность за общее образование детей всех слоев населения.

В традиционном Китае литературное ремесло всегда было направлено на развитие определенного стиля, который практиковался во время проведения государственных мероприятий. Это означало, что литература всегда представляла интересы китайской аристократии. Монголы создали условия для развития большего стилистического разнообразия в литературе. Они поощряли написание текстов на разговорном языке, поскольку их интересы склонялись ближе к пристрастиям простого народа, чем к изысканным упражнениям ученых. Монголы успешно сочетали народную и аристократическую культуру и получали новые, еще невиданные развлечения.

В подражание великому церемониалу, которым сопровождалось восшествие на престол Чингисхана, монголы устраивали церемониальные постановки, в которых были задействованы тысячи людей. В 1275 году они таким образом показали всю военную историю монголов. Постановка состояла из шести частей, отражающих основные этапы создания Монгольской империи от Чингисхана до хана Мункэ.

Как прирожденный творец, тонко чувствующий интересы публики, Хубилай увлеченно занялся развитием драматургии, которая была незаслуженно забыта в традиционной китайской культуре. В его время пьесы очень часто ставились в ханском дворце. Монгольские придворные любили пьесы, в которых было много акробатических номеров, энергичной музыки, яркого грима и разноцветных костюмов. Драматурги монгольской эпохи подобно Шекспиру в Европе старались развлекать публику, поднимая в то же время такие вопросы, как, например, соотношения власти и добродетели. Хотя мы и не можем это проверить, источники сообщают, что во времена монгольского владычества цензура не касалась ни одной новой пьесы, поэтому она и вошла в историю как золотой век китайской классической драмы. За время правления династии Юань было написано примерно 500 новых пьес, из которых до наших дней дошло только 160.

По традиции исполнительское мастерство в Китае считалось таким же низким занятием, как проституция. Монгольские владыки повысили социальный статус представителей творческих профессий и даже строили особые театральные кварталы, чтобы спектакли не давали на площадях и рынках. Сочетание китайской драмы и монгольского пристрастия к музыке заложило основу того, что стало потом Пекинской оперой.

Хотя монголы всячески покровительствовали массовой культуре своего времени, они твердо придерживались своей традиции в культуре запрещать упоминания смерти и кровопролития. Они очень любили соревнования по борьбе и стрельбе из лука, но не создали ничего подобного гладиаторским боям Древнего Рима, обычным для Европы петушиным или собачьим боям или борьбе человека с животными вроде корриды. Монголы не сделали казни преступников общественным торжеством, как это было в средневековой Европе. Подданные монголов не могли даже присутствовать на открытом европейцам мероприятии, как сожжение людей живьем.

Хубилай не искал быстрого и скоротечного успеха у китайских крестьян, более двадцати лет он проводил в жизнь последовательную политику, которая позволила ему получить доверие и поддержку со стороны всей этой континентальной цивилизации. Монголы старались показать себя могучими властителями, которым Небом было дано право объединить всех китайцев, и противопоставляли себя некчемным и разобщенным правителям династии Сун, которые погрязли в роскоши и склонны более гордиться своим богатством, чем военной мощью. Хотя монголы сильно отличались от китайцев по многим аспектам, тем не менее китайские массы нашли больше общего с ними, чем с собственными придворными и чиновниками.

Год за годом солдаты, чиновники и крестьяне покидали земли Сун и уходили жить под рукой монголов или способствовали покорению ими своих территорий. Все больше торговцев строили долгосрочную систему связей с монголами, все больше священников и ученых обретали защиту и большую свободу передвижений в юаньском Китае, а иногда даже сунские военачальники и целые военные подразделения переходили на сторону противника. Падение династии Сун не было быстрым уничтожением завоеванной династии, скорее оно произошло постепенно, в результате многолетнего разложения и разъединения земель.

Все это время монголы не переставали осуществлять и военное давление на Сун. Каждая маленькая победа служила на пользу широко распространяемой мысли о том, что само Небо завещало будущее монголам и оставило династию Сун. Хан Хубилай сам направлял кампанию по связям с общественностью, а военную полностью поручил своему доверенному военачальнику по имени Баян, который был почти настолько же искусен в военном деле, как Субэдей. В 1276 году монгольские войска наконец взяли сунскую столицу Ханчжоу и на протяжении нескольких лет подавили последние очаги сопротивления на местах. При помощи настойчивой пропаганды и прозорливой политики Хубилаю удалось сделать то, что не получилось у его деда Чингисхана при помощи грубой силы. Поддерживая свой образ воплощения всех китайских добродетелей, Хубилай стал заботиться о вдовствующей императрице Сун и позволил большей части императорской фамилии и дальше жить в своих роскошных дворцах. Он позаботился о том, чтобы наследник правящей фамилии не стал центром освободительного движения, отослав его на обучение в Тибет, где тот стал монахом в 1296 году.

Для китайских ученых и литераторов времена правления поверженной династии Сун очень скоро стали воспоминанием о золотом веке. Поэт Сье Яо выражает это чувство в проникнутом ностальгией по старым временам стихотворении «Посетил прежний императорский дворец в Ханчжоу…»:

 

Как в давних руинах, трава поднялась высоко.

Ни привратников нет, ни стражи.

Обрушились башни, и дворцы опустели, как и моя душа.

Под древними сводами лишь ласточки ныне летают,

А внутри – тишина. Ничего больше не слышно.

 

Хан Хубилай отлично понимал, каким сокровищем завладел, покорив столицу династии Сун и ее чиновников. Они представляли высшую точку китайской цивилизации, и в последующие годы он старался сохранить их высокие достижения, одновременно реформируя и расширяя империю. Японский ученый Хидехиро Окада пишет: «Самое великое наследие, которое Монгольская империя оставила китайцам, – это сам китайский народ».

Монголы не только объединили все княжества, где говорили на разных диалектах китайского, но и присоединили к империи соседние царства тибетцев, уйгуров и других малых народов. Новая страна, которую они создали, почти в пять раз превышала по размерам территорию китайскоговорящих народов. Официальная культура этой новой Китайской империи, разумеется, не была монгольской, но она не стала и традиционно китайской. Хан Хубилай создал некую смежную культуру, которая впоследствии оказала сильнейшее влияние на весь остальной мир.

Когда власть хана распространилась почти на все царства, до которых можно было добраться по суше, Хубилай обратил свой взор в море. Его торговцы привезли ему подробные сведения о Яве, Цейлоне и близлежащих островах Северной Японии. Хан хотел включить эти земли в свою растущую Монгольскую империю. В 1268 году он отправил посольство в Японию, чтобы оговорить условия покорения страны, но японцы отвергли требования монголов. Тогда Хубилай был все еще слишком занят окончательным завоеванием земель династии Сун и потому продолжал посылать одно посольство за другим, чтобы мирно убедить японцев покориться.

Как только Хубилай завладел флотом покоренной династии Сун, он сразу же получил средства и обученных людей, которые позволили ему начать вторжение на непокорные острова. Он обновил сунские военно-морские силы и попытался превратить их из простых защитников прибрежных территорий в самый настоящий флот, способный проводить боевые операции в открытом море. Он превратил Корейский полуостров в одну огромную судостроительную верфь и военно-морскую базу, с которой и собирался реализовать завоевание Японии. Хотя построенные им корабли были одними из самых крупных в ту эпоху, их боевые качества были низкими из-за спешки, в которой их строили. Археологические находки позволяют утверждать, что для ускорения строительства монголы соединяли два куска камня в один якорь, вместо того чтобы вытесать его из одного блока, что, несомненно, сделало бы якоря прочнее. Монголы погрузили на корабли пищу, доспехи и вооружение, включая большие снаряды с порохом и шрапнелью для обстрела японских городов. Хубилай отправил еще несколько послов, которые должны были убедить островитян покориться мирно, но японские даймё вновь отвергли все требования. В 1274 году Хубилай собрал флот размером около девятисот кораблей, чтобы перевезти на острова армию, состоящую из 23 тысяч корейских и китайских пехотинцев, а также неизвестное число монгольских всадников. В ноябре они вышли в коварные воды пролива, отделяющего Корею от Японии. Монголы легко захватили Цусиму в середине пролива, а также остров Ига неподалеку от Кюсю. Армада вошла в залив Хаката и высадила воинов и коней.

Самураи выехали к монгольским войскам в ожидании битвы один на один, как это было принято по правилам японской войны, но монголы и не думали ломать ряды. Как обычно, они собирались сражаться как единая боевая сила, а не как воины-одиночки. Вместо того чтобы устраивать благородные дуэли, монголы забрасывали японцев снарядами и осыпали их стрелами. Монголы перебили множество славных японских воителей, а оставшиеся войска отступили, чтобы укрыться в крепостях. Монголы не стали преследовать отступающих врагов по землям, о которых у них не было точных разведданных. Они одержали победу, хотя и понесли потери, но затем погрузились обратно на корабли. План монголов до сих пор остается загадкой. Собирались ли они на следующий день начать преследование? Или хотели нанести удар по другой прибрежной точке? Или их послали, только чтобы опробовать боевые качества японского войска? Или их потери были серьезнее, чем казалось, и монголы собирались отступить обратно в Корею? Той ночью Божественный Ветер, или, как называли его японцы, Камикадзе пришел с моря и поднял ужасную бурю. Во время бури многие спешно построенные корабли развалились или были разбиты о берег. Более 13 тысяч человек утонули. Величайший флот в истории превратился в самую массовую, хоть и бескровную, могилу в море.

Хубилай и его придворные утверждали, что вторжение завершилось успехом, так как монголы победили японскую армию в кратком сражении на суше; последующие жертвы и уничтожение почти всего флота они сделали менее важным событием. Поэтому хан вновь отправил послов в Японию в следующем году и потребовал, чтобы император сам приехал в монгольскую столицу в знак покорности, после чего Хубилай утвердил бы его в качестве монгольского наместника в Японии. Однако японцы тоже считали, что они победили, хотя и потерпели поражение в битве, и отклонил требования монголов. С новой верой в свои силы и защиту со стороны своих богов японцы совершили самое страшное, с точки зрения монголов, преступление – они казнили посланников, отрубив им головы и пролив их кровь на землю, а затем выставили головы для всеобщего осмеяния.

Хубилай приготовился к новой экспедиции. Японцы начали строить собственный небольшой флот, чтобы бороться с захватчиками на воде, а вдоль берега они возвели каменную стену, чтобы затруднить высадку монгольских войск.

В 1279 году от Хубилая в Японию прибыла последняя дипломатическая миссия, японцы казнили всех послов, и обе стороны стали готовиться к неизбежной войне. На сей раз монголы вторглись с двух направлений. Они отправили еще один флот из Кореи, а вслед за ним должны были прибыть из Китая 3500 судов, с 60 000 моряков и 100 000 солдат на них. Теперь они вышли в море летом, а не осенью.

В конце мая 1281 года корейский флот прибыл на место, и, несмотря на отчаянное сопротивление японцев в течение нескольких дней, острова в проливе были снова захвачены. Но монгольские планы на море оказалось не так легко и просто осуществить, как на суше. Китайские суда столкнулись с многочисленными трудностями и задержками. Когда корейский флот пришел в залив Хаката, монголы ждали, что с юга их поддержит китайская армия, но та все не появлялась. Японские укрепления помешали успешной высадке войск, и завоеватели оказались запертыми на своих кораблях. Духота и июльская жара привели к быстрому распространению эпидемий среди солдат. По ночам корабли подвергались нападениям небольших японских лодок, в задачу которых входило более сеять панику и беспорядки, чем наносить врагам какой-либо серьезный ущерб.

Из-за невозможности высадки и изматывающих ночных нападений корейский флот 30 июня отплыл, чтобы возвратиться на остров Такасима и ждать там прибытия южного флота. Тот прибыл две недели спустя. Войска были измотаны, больны и провели в море гораздо больше времени, чем планировалось. Тем не менее вся армада все же вновь приплыла в Японию в середине августа. И вновь разыгрался шторм, который переворачивал корабли и разбивал их о берег. В этот раз погибло более ста тысяч человек. Нескольким судам удалось спастись, чтобы затем поведать историю этого несчастливого похода.

Вторжения Хубилая в Японию потерпели неудачу, но они оказали огромное влияние на японскую социальную и политическую жизнь, подтолкнув Японию к культурному объединению под властью военной элиты. Монголы тем временем сделали вид, будто ничего вообще не произошло, и забыли про Японию. Они стали искать более легкие цели для дальнейших завоеваний. Их победы на суше продолжались. Несмотря на ужасающие трудности, возникшие из-за тропической жары и неизвестного ландшафта, монгольская армия успешно воевала в Бирме, Аннаме, Северном Вьетнаме и Лаосе. Несколько юго-восточных азиатских царств, включая Чампу в Южном Вьетнаме и Малабар на побережье Индии, добровольно приняли власть монголов. На самом деле это покорение было скорее номинальным, чем реальным, так как монголам не хватало людей, чтобы эффективно управлять этими странами. Впрочем, новые подданные исправно посылали дань к монгольскому двору, включая слонов, носорогов и даже, как говорят, зуб самого Будды. Обмен данью и подарками служил тонкой церемониальной маскировкой для обычной торговли, которая постоянно набирала обороты.

Монголы не только преуспели в объединении Китайского государства; в то же самое время их политика помогала сплотить небольшие царства на границах империи. Монголы начали с того, что объединили вечно враждующие царства Корейского полуострова. Точно так же в Юго-Восточной Азии, которая оставалась вне зоны прямого управления монгольскими чиновниками, под их влиянием сформировались новые нации, ставшие основанием для рождения современных Вьетнама и Таиланда. До монгольской эры та область, которая сегодня составляет Таиланд, Лаос, Вьетнам и Камбоджу, была подчинена индийской культуре и подражала архитектурным стилям, религиозным методам и мифологии Индии. Монголы и китайцы, прибывшие вместе с ними, создали новую гибридную культуру, которая впоследствии стала известна как индокитайская.

На островах современной Индонезии монголам повезло меньше. В 1289 году Хубилай отправил посла на Яву, чтобы тот предложил тамошнему монарху те же условия сдачи, что и соседним царствам, но он опасался, что монголы могут ослабить яванский контроль над торговлей специями. Яванский монарх заклеймил лицо посланника и послал его назад к Хубилаю, который приказал готовить армию вторжения, чтобы покорить Яву и отомстить ее царю. В 1292 году построенный заново флот в одну тысячу судов и лодок с 20 тысячами солдат на борту отплыл с годовым запасом пищи в трюмах. Он прибыли на Яву в 1293 году. Монголы легко одерживали одну победу за другой и вскоре даже убили совершившего преступление по монгольским законам царя. Но именно тогда монголы попали в ловушку. Будучи уверенными, что новый царь Явы готовится церемониально заявить о своей покорности, монгольские предводители угодили в засаду, многие из них погибли, а оставшиеся войска с позором отступили с острова.

Хубилай не смог успешно применять военную стратегию монголов к заморским кампаниям. Древние методы верхового охотника, которые его дед положил в основу монгольских войн на суше, нельзя было применять в морских походах. В отличие от прежних прибрежных городов-государств, вроде Рима и Афин, которые контролировали ограниченную часть Средиземного моря, монголы превратили Китай в океанскую сверхдержаву. В этом отношении они предвосхитили новый тип имперской власти, основанный на военно-морских армадах, которые появились в Испании, Англии и Нидерландах в последующих столетиях.

Поражения Хубилая в Японии и на Яве в тот период определили восточные границы Монгольской империи. Точно так же поражение в битве с египетскими мамелюками в 1260 году определило юго-западную границу, как и добровольный отказ от Польши и Венгрии – северо-западную. Таким образом, между 1242 и 1293 годами Монгольская империя достигла своего высшего предела. Четыре сражения отметили внешние границы монгольского мира – ими стали Польша, Египет, Ява и Япония. Земли внутри этих границ перенесли разрушительные завоевания и радикальные политические перемены, но теперь их ждали столетие мира и беспрецедентный коммерческий, технологический и интеллектуальный взрыв, подобного которому еще не было в истории.

Каждую весну, когда стаи журавлей пролетали через Северный Китай, хан Хубилай ждал их, растянувшись на шелковой кушетке, покрытой шкурами тигров, в красивом позолоченном павильоне, установленном на спинах четырех слонов, которые достались ему как часть дани из Бирмы. Он был уже слишком толст, чтобы ехать верхом, и его мучила подагра. Поэтому хан совершал охоту следующим образом. Когда он был готов охотиться, крыша павильона отодвигалась и его взору открывалось небо, усеянное тысячами летящих журавлей. По знаку Хубилая сотни сокольничих, выстроившихся на земле по обе стороны от его передвижного павильона, снимали кожаные колпачки с голов птиц, и охотничьи соколы, сапсаны и орлы взлетали вверх. Они мчались за журавлями, хватали их одного за другим и приносили своему хозяину.

Хотя Чингисхан завещал монголам охотиться только зимой, Хубилай не любил холодное время года и изменил закон. Даже в своей белой шубе из горностая, под соболиными одеялами и тигриными шкурами на полу, ему все равно было холодно на резком зимнем ветру. Поэтому он передвинул охотничий сезон на начало весны, когда погода казалась ему более приятной.

В охотничьей процессии ехали солдаты на лошадях. Верблюды перевозили вещи, а другие слоны несли меньшие павильоны на случай, если хан захочет преследовать дичь по территории, где его передвижной дворец на слонах просто не пройдет. Караван шел за имперскими знаменами Хубилая и был украшен яркими цветными шелками.

Процессия включала охотничьих тигров в клетках, которых тянули волы, а также леопардов и рысей. Когда добыча появлялась в пределах видимости, Хубилай посылал одного из своих обученных хищников, чтобы схватить ее.

Собаками травили медведей и меньшую добычу, леопардов использовали для охоты на оленей, а тигров – на больших диких ослов или быков. Лучники были готовы выпустить тучу стрел по любой цели, на которую укажет им их господин.

В числе сопровождающих охоту Хубилая было большое число астрологов, предсказателей, монгольских шаманов и тибетских монахов, работа которых состояла в разгоне облаков, отвращении дождя и любого другого ненастья, которое могло бы помешать могущественному охотнику. Шум и запах такого огромного каравана давал диким животным достаточно времени, чтобы сбежать. Поскольку застать их врасплох было очень трудно, караван Хубилая двигался как традиционная армия монголов. В то время как император, его двор и зверинец двигались в центре, по правую и по левую руку от него были расположены тумены загонщиков. Хотя в них должны были состоять по десять тысяч человек, вероятно, в этом случае число было заметно скромнее. Один из туменов одевался в алые цвета, а другой – в синие. Согласно записям Марко Поло, они разъезжались на расстояние одного дня пути в обоих направлениях. В сопровождении собак и охотничьих птиц загонщики гнали животных перед собой к центру, так чтобы они оказались прямо перед слонами Хубилая.

Чтобы угождать потребностям охотников, впереди следовал авангард слуг, который должен был заранее разбить лагерь, напоминающий небольшой город. Наибольший павильон мог вместить тысячу гостей на шумных монгольских пирах. Соседние шатры служили спальнями. Труппа музыкантов сопровождала двор, чтобы аккомпанировать певцам, акробатам, жонглерам и акробатам, которых так любили при дворе.

На ежевечернем празднестве каждый носил одежды предписанного для этого дня покроя и цвета; однако, чтобы все не казались равными друг другу, чин и власть обозначались числом и ценностью драгоценностей и жемчуга, которыми украшали костюм, например золотые кушаки и серебром вышитые ботинки. Во время празднования один из прирученных тигров входил в павильон, медленно шел среди гостей к хану, кланялся ему и затем занимал место около его трона до конца вечера. Пищу подавали на блюдах из золота и серебра. Каждый слуга носил шелковую салфетку с золотой каймой как вуаль на лице, чтобы своим дыханием или запахом не осквернить пищу хана. Рецепты блюд, которые подавали хану Хубилаю, дошли до наших дней. Они довольно разнообразны, но в целом в традициях монгольской кухни из мяса и молочных продуктов. Члены двора ели такие деликатесы, как полосы жира с хвоста барана, посыпанные мукой и запеченные с луком-пореем, бычьи яички, зажаренные в горячем масле с молотым шафраном и кориандром, баранину с кардамоном и корицей с гарниром из риса и турецкого гороха, молодые баклажаны, наполненные бараниной, кефиром, апельсиновыми корками и базиликом.

Как истинные монголы, они отдавали должное своему любимому напитку – араку, который делали из молока, полученного от специального имперского стада белых кобыл, которые совокуплялись только с белыми жеребцами. Этот напиток был предназначен только для Хубилая и его двора. Когда приходило время отходить ко сну, хан мог выбрать одну из красивых молодых женщин, каждая из которых была проверена на то, что она не храпит, не имеет зловонного дыхания и не издает других неприятных телесных запахов. Следующим утром, чтобы оправиться от чрезмерного питья, обжорства и потворствования другим порокам, хан призывал свой передвижной отряд лекарей и травников, которые подавали ему особый чай, сделанный из шкурок апельсинов, соцветий винограда, из женьшеня, сандала и кардамона. Принимая этот чай, хан надеялся, что это поможет ему преодолеть похмелье и стать пригодным для еще одного дня охоты, пиров и питья.

Всего несколько поколений тому назад предки Хубилая использовали охоту только как средство прокормить себя. Его прадед Есугей охотился со своим соколом, когда впервые увидел Оэлун, ставшую затем его женой. Дед Хубилая, Чингисхан, охотился, чтобы прокормить свою семью после смерти отца, и убил своего сводного брата Бегтэра якобы после охотничьей ссоры из-за добычи.

Позднее Чингисхан с помощью Субэдея и других хороших охотников приспособил эти стратегии, методы и оружие к задачам войны, рассматривая своих врагов как дичь. Таким образом он завоевал обширную империю.

Охота стала одновременно и приятным времяпрепровождением, в котором нуждался Хубилай, и имперским церемониалом – великолепным и расточительным зрелищем. Он все еще поддерживал некоторые традиции монгольского образа жизни – стрельбу из лука, приручение хищников, питие арака, ночевки в шатрах и создание Армий левого и правого крыла. Но он превратил все это в упадническое роскошное развлечение для монгольской элиты и непосредственно для себя самого. Его огромный караван был более видимостью, чем существенной силой. Единственная польза от него заключалась во впечатлении, которое он производил на подданных и иностранных послов.

Как и отряд монголов в степи, караван Хубилая следовал за всадником, несущим Духовное Знамя перед ним. Но Духовное Знамя вело его на развратный путь развлечений, которые в конечном счете не означали ничего и ничем не заканчивались. Монгольская империя просуществовала еще сто лет, но спустя лишь три поколения со времени своего основания она утратила правильный путь. Каждому было ясно, что Знамя Духа Чингисхана больше не ведет его потомков и людей, которые утверждают, что они его последователи.