М-р Поп

В общении с людьми м-р Поп оказывался менее значительным, чем в действительности был; он редко держался естественно и просто и словно боялся, что человек в нем будет ниже поэта; вот почему он всегда старался казаться веселым и остроумным, часто безуспешно и еще чаще – не к месту. Мне как-то довелось прожить неделю у него в доме, в Твикенхеме, где я видел его в непринужденной домашней обстановке, и общение с ним было для меня и приятно, и поучительно.

Нравственность его подвергалась ожесточенным нападкам, и мало кто ее защищал, что становится понятным, если принять во внимание его явное пристрастие к сатире, которое многим причинило боль и которого многие опасались. Надо признать, что он был самым раздражительным изо всего genus irritabile vatum, что любой пустяк мог его обидеть, но я убежден, что поэт виноват в этом больше, нежели человек. Он сам являл собою пример противоречивости и непоследовательности человеческой натуры, подобно тем, кого он изобразил, ибо, не считая его злобных сатир и кое-каких темных сторон его жизни, он был в меру своих возможностей щедр, старался делать людям добро и самоотверженно ухаживал за прикованной к постели старухой-матерью, которая умерла незадолго до него. Его жалкое, изможденное и увечное тело было настоящим ящиком Пандоры, заключавшим в себе все физические недуги, какие когда-либо обрушивались на человека. Может быть, именно это обстоятельство так заострило его сатиру и в какой-то степени служит к ее оправданию.

Я не стану касаться здесь его произведений – они сами говорят за себя; они будут жить столько же, сколько просуществует литература и хороший вкус, и люди будут все больше восхищаться ими, когда улягутся зависть и негодование. Но я позволю себе высказать кощунственную мысль: хоть и можно считать, что Поп многим обязан Горацию, Гораций еще в большей степени обязан ему.

Он был деистом, верившим в загробную жизнь: ⁶ в этом он часто признавался мне сам. Однако, умирая, он принес петуха в жертву Эскулапу ⁷ – позволил священникам сотворить над его телом все их нелепые обряды.

Упомянув о том, что он был деистом, я не могу не рассказать странный анекдот, имеющий к этому известное отношение. Однажды утром, приехав к нему в Твикенхем, я увидел у него на столе большую Библию in folio с позолоченными застежками. Я знал его предубеждение против этой книги и в шутку спросил его, уж не собирается ли он что-нибудь написать о ней.

«Я получил ее в подарок, – ответил он, – вернее даже в наследство от моего старого друга епископа Рочестерского.⁸ Я ездил вчера в Тауэр проститься с ним и увидел у него эту Библию на столе. Как только мы поздоровались, епископ сказал мне: „Дорогой мой Поп, вы человек больной, а я уже стар и еду в изгнание, трудно рассчитывать, что мы еще когда-нибудь с вами свидимся, вот я и хочу подарить вам эту книгу на память. Увезите ее с собой и послушайте моего совета – придерживайтесь ее”. – „А ваша милость ее придерживается?”. – „Да”. – „Ну, так значит, только с недавнего времени. Позвольте спросить вас, какие новые знания или доводы могли заставить вас переменить мнение о книге, о которой вы всю жизнь думали иначе?”. – „Сейчас не время обо всем этом говорить, – ответил епископ, – но книгу вы все-таки возьмите. Я буду ее придерживаться ⁹ и советую вам поступить так же, и да благословят вас господь».

Было это лицемерие или следствие болезни, несчастий и разочарования, или сам он поздно, очень поздно пришел к этому убеждению? Не берусь пускаться по этому поводу в какие-либо догадки. Душа человека так изменчива, так непохожа на себя в благополучии и в беде, в болезни и в здоровье, в хорошем и дурном расположении духа, что я принимаю следствия такими, какими их вижу, и не решаюсь возводить их к истинным и тайным причинам. А коль скоро я не знаю даже самого себя, то можно себе представить, до чего же плохо я знаю это хорошее и худое, это мудрое и невежественное, рассудительное и безрассудное существо – человека.

Д-р Арбетнот ¹⁰

Д-р Арбетнот был одновременно моим врачом и другом; как тот и как другой он заслуженно пользовался моим глубоким доверием.

Не владея всеми хитростями своей профессии, он обладал большим искусством и с особенной радостью и рвением лечил всех пациентов, которые по бедности своей не могли ничего ему заплатить.

Обширная и разносторонняя начитанность сочеталась у него с неиссякаемым остроумием и юмором, которому друзья его Свифт и Поп были обязаны в большей степени, чем они это признавали.

Воображение его было просто неистощимо, и о каком бы предмете он ни заводил речь и какой бы совет ни давал, оно немедленно же изливалось бурным потоком. Этим легко мог воспользоваться любой, ибо, как только он освобождался от своих знаний, он уже нимало не заботился о том, что с ними станет; случалось даже, что его маленькие сыновья делали бумажных змеев из его заметок, содержавших иногда интересный материал, которого хватило бы на целые фолианты.

Нисколько не тревожась о своей литературной славе, он не давал себе ни времени, ни труда на то, чтобы отделить лучшее от худшего: он разрабатывал всю копь целиком, и лишь впоследствии дотошные добытчики находили там богатую жилу.

Находясь постоянно во власти воображения, он часто бывал в обществе рассеян и невнимателен и говорил и совершал там великое множество безобидных несуразностей, которые, однако, в отличие от того, как то обычно бывает с людьми, никого не раздражали, доставляя новый материал для разговора и пробуждая новые вспышки остроумия, как в нем самом, так и в других.

В нравственном отношении он был чист и мог служить примером; в обществе это был приятный собеседник; милосердие, доброжелательность и любовь к людям сквозили во всем, что он говорил или делал. Письмо его к Попу, направленное против высмеивания личности и изданное впоследствии вместе с сочинениями поэта, насквозь пронизано этим благородством и духом гуманности.

Его ясный ум не в силах был, однако, преодолеть некоторых предрассудков, привитых ему воспитанием и свойственных стране, где он родился и вырос. Он, например, был убежден, что обладал дважды проявлявшимся у него даром ясновидения, что по-шотландски означает некое озарение в ночи, а по-английски – просто сон. По предрассудкам своим он был якобитом, по разуму и образу мысли – республиканцем.

Он любил хорошо поесть, больше того, он не знал меры в еде, от чего страдал полнокровием, которое и явилось причиной его смерти.

Он жил и умер как истинный и благочестивый христианин. Мы с Попом были у него вечером накануне смерти, когда он мучился от страшных болей в кишечнике; голова его оставалась ясной до самого конца. Он простился с нами нежно, не выказав ни малейшей слабости, и сказал, что умирает не только со спокойствием, но и с убежденностью христианина.

Все те, кто недостаточно его знал, представляют его себе гораздо худшим, чем он был; сам он ставил себя невысоко и этим, естественно, ронял себя в глазах людей, ведь свет бывает очень покладист и очень легко поддается обману, соглашаясь на ту цену, какую человек сам себе назначает, если только тот не слишком нагл и заносчив и не запрашивает сверх меры. Все зависит от того, как он просит.