Дьяков был в недоумении.

«Ждал очередного приказа, но совсем не такого. Почему выбор пал на мою кандидатуру, посылают именно меня, когда в штабе имеются обладающие опытом, высокопрофессиональные, высококвалифицированные переводчики?».

По лицу бургомистра полковник Адам понял, что волнует вызванного.

— Одного переводчика после ранения отправили для излечения на родину, второй неосмотрительно съел что-то несвежее, страдает сильными болями в желудке. Выбрали вас, так как русский язык вам родной, немецким владеете удовлетворительно. Будет легко общаться с парламентерами, узнаете, что предлагает их командование.

На станцию Котлубань два советских офицера и сержант прибыли рано утром 8 января. На трубе сыграли «Внимание, слушать всем», но с немецкой стороны огонь не прекратился, пришлось вернуться ни с чем. Вторую попытку связаться с противником сделали спустя сутки.

На присланном из штаба американском «Виллисе» троих довезли до передовой, проводник провел через минное поле. Когда достигли ряда проволочных заграждений, сержант замахал белым флагом, в ответ из немецких окопов крикнули:

— Рус, иди сюда!

Парламентеры миновали бруствер, спустились в вырытый ход сообщения. Встреченному офицеру объяснили цель своей миссии. Выполнили требование сдать револьверы, позволили завязать себе глаза. По обледенелой, скользкой, как каток, тропе прошли в блиндаж. Потянулись томительные минуты ожидания, они прекратились с появлением майора и Дьякова.

— Желаю здравствовать, ― поздоровался бургомистр. ― Изрядно замерзли? Согласитесь, это лучше, нежели оказаться разорванным на клочья миной.

Старший парламентер не удивился чистой русской речи, протянул коробку выданных перед уходом на задание генеральских папирос «Люкс», спросил:

— Из пленных?

Дьяков ответил:

— Никак нет.

— Давно немчуре служишь, точнее, прислуживаешь? Сколько платят? Тридцать сребряников Иуды или меньше? ― Офицер не стал ждать ответа, закурил. Чтобы не выслушивать новые оскорбления, Дьяков решил захватить в беседе инициативу.

— Какова цель переговоров?

— Переговоров не будет, ― ответил офицер.

— Что в ультиматуме?

— Не суй нос куда не положено. Ультиматум командования Красной Армии адресован не тебе. Могу лишь сказать, что всем прекратившим сопротивление, сдавшим оружие гарантировано сохранение жизни, нормальное питание, обмороженным и раненым оказание квалифицированной медицинской помощи, после войны возвращение на родину… Сдача окруженной армии в плен позволит ей избежать гибель от голода, болезней, ран.

Майор выслушал от Дьякова перевод.

— Командующий германской армией в курсе появления парламентеров, но не изъявил желания встретиться с ними. Ультиматум уполномочен получить я.

Русский офицер передал прошитый суровой ниткой, скрепленный сургучовой печатью пакет. Майор козырнул, прищелкнул каблуками, пожелал парламентерам благополучного возвращения и с переводчиком-толмачом поспешил в центр Сталинграда на площадь Павших Борцов в универмаг, куда переехал штаб армии.

Вильгельм Адам не пожелал выслушать отчет о выполнении задания, не расспросил, как прошла встреча с парламентерами, и увел Дьякова к командующему. Паулюс встретил их с хмурым выражением на лице, не взял пакет, приказал перевести документ, что бургомистр, делая паузы для поиска нужных слов, выполнил. Начал тихим голосом, но осмелел и заговорил громче.

— «Части Красной Армии полностью окружили плотным кольцом 6-ю и 4-ю танковую армии… Все попытки ваших войск получить помощь не оправдались… Германская транспортная авиация с продовольствием, боеприпасами, горючим несет огромные потери… Ваше положение тяжелое, испытываете голод, болезни, холод… Вы, как командующий, понимаете, что нет возможности прорвать окружение, дальнейшее сопротивление не имеет смысла…»

Дьяков почувствовал во рту сухость ― стало трудно говорить, но не попросил глоток воды, чтобы смочить горло. Облизнул губы и продолжал:

— «При безнадежной для вас обстановке, во избежание напрасного кровопролития предлагаем прекратить сопротивление, передать в наше распоряжение весь личный состав, вооружение, имущество… Гарантируем офицерам, унтер-офицерам, солдатам жизнь и безопасность, а после войны возвращение в Германию либо в другую по желанию страну… Раненым, больным обмороженным окажут медицинскую помощь. Сохраняется военная форма, личные вещи, ценности, офицерскому составу холодное оружие…»

Дьяков переводил и украдкой посматривал на командующего. Бледное лицо Паулюса ничего не выражало, было непроницаемым. Стоило бургомистру произнести фамилии, занимаемые посты, звания подписавших ультиматум представителя Ставки Верховного Командования Красной Армии генерал-полковника артиллерии Воронова, командующего войсками Донского фронта генерал-лейтенанта Рокоссовского, как Паулюс резко повернулся спиной к адъютанту и переводчику. После затянувшейся паузы произнес:

— Передайте всему личному составу армии запрещение впредь принимать парламентеров. При их появлении выслушивать, ничего не предпринимать, тем более не передавать мне, и отсылать назад. И еще, ― генерал-полковник пожевал губами, ― скрыть от солдат и офицеров ультиматум, который я отверг.

— Но ультиматум стал известен чуть ли не каждому в аПаулюс удивленно приподнял левую бровь. ― Да, известен, ― повторил адъютант. ― Его полный текст неоднократно звучал в громкоговорителях противника, отпечатан ими на сброшенных с самолетов на наши позиции листовках.

Прошла тягостная минута тишины, пока командующий снова заговорил:

— Запишите мой призыв к армии. «Враг пытается подорвать наш моральный и боевой дух. Не следует верить никаким заверениям противника. Необходимо стойко отражать атаки. Деблокирующая армия уже на подходе к Сталинграду. Наша задача продержаться до прорыва к нам танков Манштейна»…

Паулюс вновь отвернулся, дал понять, что вопрос об ультиматуме исчерпан, возвращаться к нему он не намерен. В тот же день штаб переехал в глубокий, с низким сводчатым потолком подвал, который надежно спасал от бомбардировок, обстрелов противника.

Адам вывел бургомистра в прихожую.

— Как поняли, капитуляция невозможна, командующий ее не приемлет, не желает о ней даже слышать.

— Наш аэродром в Питомнике захвачен, — напомнил Дьяков.

— Временно, — поправил адъютант, по совместительству начальник управления кадрами армии. ― Прием и отправку самолетов продолжили в Гумраке. ― Демонстрируя отличную память, процитировал последнюю радиограмму начальника Гитлеру: ― «Над Сталинградом развевается флаг со свастикой. Пусть наша борьба будет для нынешнего и будущего поколений примером того, что не следует капитулировать даже при безнадежном положении. Германия победит».

Дьяков подумал:

«Напрасно не воспользовались контактом с противником и не договорились о временном прекращении военных действий для перегруппировки частей, укрепления обороны. Верно поступили, отметя предложение сложить оружие, лично для меня плен равносилен пеньковой веревке на шее. Воронов с Рокоссовским выполнят обещанное, обеспечат немцев с союзниками пищей, медицинской помощью, я же, как добровольно сотрудничавший с противником, буду без лишних разговоров расстрелян или, что всего вероятнее, стану болтаться на виселице».

От подобной перспективы Дьякова обдало холодом, затем жаром, стал невнимательно слушать Адама.

— Герр командующий поступил как всегда верно, проигнорировав ультиматум. Фюрер обещал не оставить нас в беде, разорвав кольцо окружения. Это повторил по радио Геббельс, который не бросает слов на ветер.

Дьяков с трудом погасил возникшую на губах улыбку — была прекрасно известна цена словам колченогого имперского министра пропаганды, народного просвещения и продолжал размышлять:

«Судя по всему, настало время позаботиться о сохранении собственной жизни. В плену вряд ли удастся выдать себя за словака ― я слишком примелькался в городе. Избежать казни не помогут ни выбритая голова, ни отращенные борода с усами. Следует катить в российскую глубинку, где никто не знает бургомистра Сталинграда».

Вспомнил о припасенных документах старшего лейтенанта, орденоносца, комиссованного после лечения в госпитале.

«Необходимо найти умеющего держать язык за зубами хирурга, который за кругленькую сумму сделает мне на теле след пулевого или осколочного ранения. В глубоком тылу, вдали от войны стану прихрамывать, обзаведусь палкой, буду носить на груди иконостас наград участника сражения у Волги, заслуженного ветерана окружат почетом…».

Радужные планы, мечты уводили далеко от реальности, отчего Дьяков непроизвольно смежил веки, но тут же поспешил открыть глаза, чтобы Адам не подумал, будто его рассказ усыпляет бургомистра. Обрадовало предложение выйти на свежий воздух, и возле стены универмага увидел ряд свежих могил с крестами и касками на них.

«Почему захоронили у штаба? Не пожелали утруждаться, уносить подальше, попадать под шальные снаряды, пули?»

Адам заметил интерес собеседника к маленькому кладбищу.

— Ближе к весне, когда земля отмерзнет, перезахороним на главной здесь площади, предварительно, понятно, уберем могилы защитников Царицына. Рассказывали, что прежде Сталинград был одним из красивейших, благоустроенных городов Поволжья, жаль, что от былого ничего не осталось. Кстати, почему в честь Сталина переименовали этот город?

Дьяков утолил любопытство полковника:

— Два десятилетия назад Сталин был одним из руководителей обороны Царицына от белогвардейцев, но, как и ныне, позорно сдал город противнику.

Адам рассмеялся.

— И за поражение город получил имя усатого кавказца?

Бургомистр продолжал информировать:

— В его честь появились города Сталино, Сталинири, Сталинабад, сотни поселков, районов, площадей, проспектов, заводов, фабрик, колхозов, совхозов, даже детских садов.

— Тщеславный советский вождь…

— Фюрер, в отличие от Сталина, пример скромности, запретил присваивать свою фамилию, точнее, псевдоним, даже родному ему в Австрии Браунау-на-Инне.

Дьяков напомнил, что молодежная нацистская организация носит имя «Гитлерюген», на что полковник парировал:

— В Советском Союзе имеется подобная детская организация «Юные ленинцы». Но мы отвлеклись, Германия смогла преодолеть на пути к Востоку ужасное русское бездорожье, пережила зиму сорок первого, победоносно дошла до Волги, достигла границы с Азией, и ей не страшны новые испытания, преодолеет и их.