Часть вторая
Пуля в переносицу
Владыка! Вам венец и трон Дает закон — а не природа; Стоите выше вы народа, Но вечный выше вас Закон.А. Пушкин
…Прикажите положить тела
Пред всеми на виду и с возвышенья
Я всенародно расскажу про все
Случившееся. Расскажу о страшных
Кровавых безжалостных делах,
Превратностях, убийствах по ошибке,
Наказанном двуличие, и к концу
О кознях пред развязкой погубивших
Виновников.
В. Шекспир
Секретарь ЦК ВКП(б) Л. Каганович
наркому тяжелой промышленности С. Орджоникидзе.
9 сентября 1936 г.
Главная наша последняя новость — назначение Ежова. Это замечательное, мудрое решение нашего родителя назрело, встретило прекрасное отношение в партии и в стране. У Ежова наверняка дела пойдут хорошо — он крепко, по-сталински взялся за дело.
Д. Шепилов, зав. отделом ЦК
И вот мы у грозного, всемогущего наркома внутренних дел Ежова. Перед нами маленький, щуплый человек, к наружности которого больше подходило русское слово «плюгавый». Личико тоже маленькое, нездоровое, с желтоватой кожей. Каштаново-рыжеватые волосы торчат неправильным бобриком и лоснятся. На одной щеке рубец. Плохие, с желтизной зубы, и только глаза запомнились надолго: серо-зеленые, впивающиеся в собеседника буравчиками, умные, как у кобры. В ходе беседы тяжело, натурально кашлял. Ходили слухи, что чахоточный.
Из доклада Н. Ежова на Пленуме ЦК ВКП(б)
23 февраля 1938 г.
За несколько месяцев не помню случая, чтобы кто-нибудь из хозяйственников или руководителей наркоматов по своей инициативе позвонил и сказал: «Что-то мне подозрителен такой-то, займитесь этим человеком». Таких фактов не было, чаще всего, когда ставишь вопрос об аресте вредителя, троцкиста, некоторые товарищи пытаются защитить этих людей.
Из резолюции Пленума ЦК ВКП(б)
Продолжить и завершить реорганизацию аппарата Главного управления государственной безопасности, сделав его подлинно боевым оружием, способным обеспечить возложенные на него партией, Советским правительством задачи по обеспечению общественной безопасности в нашей стране.
Н. Ежов И. Сталину
20 августа 1938 г.
Посылаю на утверждение 4 списка лиц, подлежащих суду: на 313 208 человек, на 200 военных работников, на 15 жен врагов народа. Прошу санкции осудить всех к расстрелу.
Шифротелеграмма прокурора СССР А. Вышинского прокурорам страны
Ознакомьтесь в НКВД с оперативным приказом Ежова за № 0044. Соблюдение процессуальных норм и предварительные санкции на аресты не требуются.
Н. Ежов И. Сталину 23 ноября 1938 г.
Я не справился с работой огромного и ответственного наркомата, не охватил всей суммы сложнейшей разведывательной работы. Вина моя в том, что вовремя не поставил эти вопросы по-большевистски перед ЦК ВКП(б). Довольствуясь отдельными успехами, замазывая недостатки, барахтался один, пытаясь выправить дело. Во многих случаях политически не доверял работникам, затягивал вопрос об арестах, выжидал, ошибался во многих работниках, рекомендовал не тех, кто заслужил право на ответственные посты, сейчас они разоблачены как шпионы. Моя вина в том, что проявил недопустимую для чекиста беспечность в деле решительной чистки охраны членов ЦК и Политбюро. В особенности эта беспечность непростительна в деле затяжки ареста заговорщиков по Кремлю. Несмотря на эти большие недостатки и промахи в работе, при повседневном руководстве ЦК НКВД разгромил много врагов. Даю большевистское слово, обязательство перед ЦК ВКП(б), перед тов. Сталиным учесть все эти уроки в своей дальнейшей работе, исправиться и на любом участке, где ЦК сочтет необходимым меня использовать, оправдать доверие ЦК.
Н. Хрущев
Сталин пригласил меня на ужин в Кремль, в свою квартиру. Я пошел, там был Молотов, еще кто-то. Сел за стол, Сталин сказал, что решено арестовать Ежова, этого опасного человека, сделать надо сейчас. Он явно нервничал, что случалось редко, но тут он проявил несдержанность.
1
Арест не стал неожиданностью, Николай Иванович ожидал его со дня на день, даже с часу на час с конца 1938 г. Поэтому более менее спокойно встретил чекистов в кабинете.
Увезли на машине М-1 с зашторенными окнами. Сидел между двумя сержантами, которые за всю дорогу не проронили ни слова, с горечью отметил, что конвоируют не офицеры, что должно бы быть при его звании. Во дворе НКВД СССР пересадили в фургон с надписью «Хлеб», повезли по загородному шоссе на спецобъект № 110 в особую Сухановскую тюрьму для наиболее важных государственных преступников.
За довольно долгий путь вспомнил поездку в черном лимузине в Кремль 26 сентября 1936 г. к временно заменяющему Сталина Кагановичу. Лазарь Моисеевич встретил с распростертыми объятиями, зачитал адресованную членам Политбюро телеграмму вождя о необходимости срочно назначить Ежова наркомом внутренних дел.
— Поздравляю от всей души! Желаю плодотворной, полезной партии и народу службы на важнейшем посту по охране завоеваний революции!
Ежов обещал приложить все силы, умение на новом поприще. Умолчал, что о руководстве карательными органами стал мечтать, когда, по указанию Сталина, контролировал ход следствия по делу троцкистско-зиновьевского «объединенного центра», давал указания следователям, как вести допросы, добиваться нужных показаний, признаний, позже рулил процессом.
Вернувшись из отпуска, Сталин вызвал к себе.
— Имеешь хороший опыт руководства в комитете партконтроля, это и стало решающим в твоем новом назначении. Ягода потерял классовое чутье, полностью себя исчерпал как чекист, тем более глава внутренних дел. Из-за его попустительства, недобитые враги распоясались, расплодились, смеют вести подрывную работу, создают новую оппозицию, делают подкоп под нашу партию. За то, что вовремя не принял надлежащих мер, и убрали Ягоду, в ближайшее время арестуем, осудим. Верю, что не скатишься, как он, по наклонной дорожке.
Ежов вытянулся по стойке «смирно».
— Клянусь оправдать высокое доверие!
Иного ответа Сталин не ждал.
Ежова подмывало спросить: кто, кроме упомянутого в депеше из Сочи Якова Агранова, станет заместителем, можно ли самому предложить нужную кандидатуру или она уже подобрана вождем?
Сталин догадался, что волнует собеседника.
— Прежнего заместителя Прокофьева переводим в Наркомат связи, но ему место не там, а на нарах. Вторым замом станет Матвей Берман.
Ежов обрадовался:
«Хорошо, что не навязал Льва Бельского, он нахрапист, ведет себя в главке милиции как царек. Жаль, нельзя попросить в замы Фриновского — волевой комкор, засиделся в Управлении пограничной и внутренней службы, мне предан безгранично».
На прощание вождь пожелал успехов на новом месте.
— Берись за работу засучив рукава, с крепко сжатыми кулаками, держи врагов в «ежовых рукавицах», — Сталин улыбнулся придуманному образу, который, благодаря карикатуристу Борису Ефимову, изобразившему в «Правде» Ежова в перчатках с шипами, стал известен каждому в стране. Главный печатный орган поспешил окрестить нового наркома «любимцем народа, обладателем величайшей бдительности, железной воли, владеющим тончайшим пролетарским чутьем, огромным организаторским талантом, недюжинным умом».
Из Кремля на новую службу, в новый кабинет с окнами на площадь Дзержинского, летел как на крыльях. Покачивался на кожаном сиденье позади водителя, охранника, потирая ладонь об ладонь.
«Сейчас, без сомнения, весь аппарат дрожит как осиновый лист, хотя не из трусливых, не раз стояли под пулями. Всем не терпится узнать мой характер, груб или нет, требователен или прощаю ошибки».
У служебного подъезда охранник услужливо распахнул дверцу машины, затем подъезда. Прошел мимо замерших проверяющих пропуска, удостоверения — порадовало, что его знают в лицо, информированы о том, кто стал их начальником. Решил позже взгреть: обязаны проверять документ у каждого, не взирая на лица, звания, занимаемый пост.
На лифте поднялся на третий этаж. Вошел в кабинет, куда изредка наведывался, когда там восседал предшественник. Хмуро обвел взглядом стены, мебель и изрек стоящему за спиной помощнику:
— Здесь все дышит зловонным запахом врага.
Приказал начальнику хозчасти выделить другой кабинет и спустя полчаса стал обживать комнату в левом крыле здания. Не понравился цвет штор, и их тотчас сменили, то же самое произошло с чехлами на стульях. Потребовал заменить портрет Дзержинского на портрет Сталина.
Продиктовал первый приказ о вступлении на пост начальника и об усилении охраны членов Политбюро, маршрутов их поездок, загородных дач.
Затребовал в отделе кадров личные дела начальников отделов, решив узнать об отношении сотрудников к спиртному, их семейном положении, внебрачных связях и прочем, что следовало бы знать о подчиненных.
В полдень собрал руководящий состав. Всматривался в рассевшихся за большим, как в кабинете Сталина, столом, точно желал в каждом увидеть что-то скрываемое.
— С этой минуты наркомат переходит на военное положение по причине вражеского окружения. Чем успешнее народное хозяйство и выше становится благосостояние трудящихся, тем злее, хитрее, коварнее вражеское отродье, готовящееся всадить нам нож в спину. Озлобленные остатки эксплуатировавших в прошлом народ, недобитые белогвардейцы, оппозиционеры, троцкисты совершают не только пакости, клевещут на советскую власть, но и не упускают любую возможность навредить. — Покосился на услужливо поставившего на стол откупоренную бутылку с минеральной водой ессентуки, хрустальный стакан и продолжил: — Несмотря на малый рост, имею довольно длинные цепкие руки, острый взгляд — не потерплю малейшего проявления разгильдяйства, халатности! — Сжал пальцы рук во внушительные кулаки. — Железной метлой в наикратчайший срок выметем всех, кто путается у нас под ногами! Чистку начнем с наших рядов, по имеющимся неоспоримым сведениям, мразь пролезла и в ряды чекистов. — Как вождь, стал говорить о себе в третьем лице. — Станем не только понижать в звании, должности, но и гнать из наших рядов в три шеи, отдавать под суд и без жалости карать, карать, карать! Все свободны.
Стараясь не греметь стульями, чекисты покинули кабинет.
Ежов похвалил себя: «Дал верную установку, правильно припугнул, чтоб не разоружались ни на день, ни на час, оставались бдительны даже во сне, осознали, что время Ягоды прошло безвозвратно, пришло новое, куда серьезней, ежовское».
На следующий день начал, как обещал, чистку. В столице и по всей стране прошли аресты заслуженных чекистов, кто работал еще при Дзержинском и Менжинском, секретарей обкомов, крайкомов, республиканских ЦК, директоров крупных производств, совхозов, хорошо знавших Ленина старых большевиков, командиров Красной Армии. Ежедневно за подписью Ежова выходили грозные приказы по НКВД:
До сего времени по контрреволюционному элементу не нанесено полного оперативного удара. За развал работы, отсутствие бдительности в борьбе с контрреволюцией, за связь с врагами народа арестовать, предать суду…
Далее шла разнарядка на аресты. В приказах, директивах не уставал требовать «резкого усиления изъятия антисоветских элементов». Маховик репрессий заработал, как хорошо смазанный агрегат. Ежов показывал подчиненным пример и трудился рьяно, с вдохновением, вникая в самую суть любого вопроса, решая каждую сложную ситуацию.
Не покидал кабинет порой до полуночи, а иногда, по примеру вождя, оставался на Лубянке всю ночь. С трибуны, в печати не уставал требовать смести, вырвать с корнем путающихся под ногами перерожденцев, семимильными шагами идти к коммунизму.
Почувствовал себя на седьмом небе от счастья, когда Сталин похвалил за проведение на должном уровне процесса над членами Параллельного антисоветского троцкистского центра. Кроме Радека и Сокольникова всех приговорили к смертной казни. Курировал так называемый «заговор маршалов», где на скамье подсудимых оказались прославившиеся в Гражданскую военачальники — М. Тухачевский, В. Шмидт, И. Якир, И. Уборевич, которых впоследствии расстреляли.
Для получения на следствии и закрытых судах признательных показаний приказал неукоснительно пользоваться высказыванием вождя:
Возникает вопрос: почему социалистические органы государственной безопасности должны быть гуманны по отношению к бывшим агентам буржуазии и заклятым врагам рабочего класса и колхозников? Методы физического воздействия должны рассматриваться как допустимые и правильные.
Сталин одобрил и предложение нового главы НКВД о привлечении к уголовной ответственности с 12 лет сыновей, дочерей, внуков врагов народа. Стоило арестованным родителям узнать об указе, самые стойкие, чтобы уберечь своих дорогих чад от лагеря, подписывали признания в совершении дичайших преступлений, вели себя на судах ниже травы, тише воды.
Другой важной инициативой нового главы НКВД были репрессии в отношении бывших белых офицеров (в том числе не принимавших участия в формированиях Врангеля, Краснова, Деникина, Юденича, Каппеля), чиновников царской России.
Чтобы ускорить, упростить исполнение приговоров, осужденных раздевали догола, умерщвляли по пути в фургонах выхлопами автомобильного газа. Об этом стало известно заведующему политико-административными органами ЦК Осипу Пятницкому. Старый подпольщик бросил в лицо Сталину:
— Творимое вашим Ежовым чудовищно, противозаконно! Он вершит приговоры как настоящий палач!
Сталин не мог простить нарушившему ход собрания, обернулся к первому чекисту, и тот поспешил доложить, что на гражданина Пятницкого давно имеется дело о сотрудничестве с царской охранкой, принадлежности к троцкизму. Вождь удивился:
— Почему не даете ход компромату?
Пятницкого забрали прямо на заседании, больше большевика никто не видел.
Николай Иванович оказался на высоте и в деле главного прокурора страны Н. В. Крыленко: благодаря пыткам, тот признался в заговоре против Ленина, подготовке с Бухариным государственного переворота, и бывшего в революцию наркомом по военным и морским делам, Верховного главнокомандующего Красной Армии пустили в расход. По совету Ежова приняли резолюцию о пресечении малейшего проявления антисоветизма; ужесточении содержания в лагерях, тюрьмах, аресте любого по малейшему подозрению или доносу, несмотря на заслуги, занимаемый пост, звание; увеличении времени содержания в карцере.
Ретивость Ежова вновь понравилась Сталину, для нового наркома ввели специальное звание «Генеральный комиссар госбезопасности», город Сулимов на Северном Кавказе переименовали в Ежово-Черкесск, Николай Иванович получил орден Ленина «за выдающиеся заслуги в деле руководства органами НКВД по выполнению правительственных заданий», его выдвинули в депутаты Верховного Совета, включили в Политбюро.
Николай Иванович окончательно уверился в своем могуществе, исключительности, когда на демонстрации 7 ноября вождь поставил рядом на трибуне Мавзолея. Расцвел от счастья, прочитав в «Известиях» поэму о себе безграмотного акына, которую перепечатали многие газеты, передали по радио, положили на музыку, включили в школьные учебники по литературе. Ежов перечитывал зарифмованные строки и сомневался: не слишком ли много елея, не перегнул ли азиатский сказитель палку с восхвалением до небес?
«Сталин может приревновать, что для меня чревато последствиями. Следует приструнить сочинителей, чтоб приубавили пыл».
Поразмыслил и успокоился:
«Без согласия Сталина поэму не напечатали бы, по всему, главный цензор дал добро».
2
Машина мчалась по загородному шоссе. Ежов сидел не шевелясь.
«Кто подложил свинью, подставил ногу и нашептал Сталину про мою ненужность, посоветовал убрать с глаз долой? Неужели забыл, как помогал оставаться властелином, на должном уровне провел суды над прихвостнями, схватывал на лету его желания, избавил от начальника охраны Кремля Карла Паукера, который, на свою беду, был информирован о многих тайнах личной жизни так называемых «неприкасаемых» и поэтому стал опасен?».
Стоило услышать из уст Сталина, что Агранов неискренен, был близок с Ягодой, не справляется с делами в УНКВД Саратова, арестовал бывшего замнаркома: понимал, что это следовало сделать значительно раньше, до того, как Яков Саулович неосмотрительно подарил Маяковскому револьвер, а затем хвастался пулей, извлеченной из тела поэта-самоубийцы.
Гордился расправой над разведчиками-нелегалами, сотрудниками советских посольств, консульств, торгпредств, посмевших стать невозвращенцами: проконтролировал уничтожение близ Лозанны резидента НКВД Игнасия Порецки (он же Натан Рейсс, Людвиг), убийство при переходе франко-испанской границы бывшего начальника Восточного сектора Иностранного отдела, резидента на Ближнем Востоке Георгия Атабекова. Смерть ожидала и Вальтера Кривицкого, предупредившего Рейсса о грозящей ему опасности. Он успел отправить в адрес европейских газет открытое письмо Сталину, членам ЦК:
До сих пор шел с вами, больше не сделаю ни одного шага рядом. Наши дороги расходятся. Тот, кто сегодня молчит, становится пособником Сталина и предает дело рабочего класса и социализма.
Не желаю больше жить милостями таких, как Ежов. День правды ближе, чем думает господин из Кремля. История сурова, «гениальный» вождь, отец народов, солнце социализма ответит за все свои поступки. Невинно убиенных и оклеветанных реабилитируют. <…>
Победа пролетарской революции освободит человечество от капитализма, а Советский Союз от сталинизма.
Одновременно с рассылкой письма Порецки вернул в Москву орден Красного Знамени.
Немало попортила крови Ежову и разоблачающая статья Кривицкого.
Ни один палач на свете не сделал столько для своего господина, сколько сделал для Сталина Ежов. Список ежовских жертв включает почти 80 членов Военного совета, большинство членов сталинского ЦК, его контрольной комиссии, членов ВЦИК, Совета труда и обороны, всех начальников ОГПУ, массы послов и высших дипломатов, 16 тысяч офицерского корпуса, почти весь состав редакций «Правды», «Известий», множество писателей, артистов, музыкантов, режиссеров, большинство руководителей комсомола — цвет поколений, которые ожидали максимальной лояльности от Сталина.
Остаюсь за границей, надеюсь содействовать реабилитации десяткам тысяч так называемых «шпионов, агентов гестапо», которые были преданными борцами за дело рабочего класса. Ежов и его помощники не останавливаются ни перед чем, чтобы убить меня и тем самым заставить молчать.
Ежов прочел строки предателя, выругался:
— Проницательный гад! Как в воду глядит, чувствует, что дни его сочтены.
Николай Иванович надеялся, что статья не дойдет до вождя, иначе обличающие слова, бьющие не в бровь, а в глаз, вызовут у Сталина приступ гнева, тогда не поздоровится в первую очередь руководителю карательными органами, не сумевшего вовремя убрать автора письма. Но после очередного доклада о проделанной работе как в стране, так и за ее пределами, вождь спросил:
— Почему ничего не слышу о Кривицком? Думаешь, забыл о нем? Плохо думаешь о товарище Сталине. От него невозможно ничего скрыть, заруби это на носу. Не только твой наркомат имеет в Европе информаторов. Прочел паршивый бюллетень — клеветнику нет места на земле.
Чтобы замолить вину, Ежов робко напомнил об успешном раскрытии очередного заговора военных, аресте родственников эмигрантов, доставке из Франции архива Троцкого. Сталин не дал договорить, остановил жестом руки.
— Зачем хвастаешься победами и молчишь о поражениях? Последних больше. Не хочешь расстраивать? Ошибаешься, имеешь дело с каменным, точнее, стальным человеком.
Настроение вождя после определения своего характера изменилось в лучшую сторону. Сталин похлопал Ежова по плечу, сверху вниз посмотрел на малорослого собеседника.
— Трудись за троих и делай на гимнастерке дырочку для нового ордена.
Ежов поблагодарил, поспешил не к себе в кабинет, а домой. Сбросил в прихожей шинель, приказал кухарке готовить праздничный обед. На недоуменный вопрос жены Евгении Соломоновны и приемной дочери, какой отмечают праздник, ответил, что новый, не указанный в календаре. За столом шутил, делал жене и девочке комплименты, расточал улыбки. А вскоре стал вдовцом: супруга не пожелала повторить участь жен Калинина, Молотова (которых с молчаливого согласия мужей посадили) и отравилась люминалом.
Похороны прошли без публикации некролога, соболезнования группы товарищей, оркестра, речей у гроба на кладбище. Когда над Ежовым сгустились тучи, к прочим обвинениям добавили отравление супруги. На очередном секретариате ЦК был оглушен уничтожающей критикой. Чуть не лишился сознания, когда Сталин предложил немедленно укрепить руководство органов.
— Считаю, что товарищ Берия прекрасно зарекомендовал себя на работе в Закавказской ЧК и на посту первого секретаря ЦК Грузии. Пора ему потрудиться в столице в Центральном аппарате НКВД. Верю, оправдает доверие. Решено в помощь для укрепления сил наркома внутренних дел назначить Берию первым заместителем.
Ежов съежился, убрал голову в плечи, отчего стал еле виден за столом. Тело пронзило холодом, и он с ужасом подумал:
«Это начало моего конца! Еще недавно вождь хвалил за проведение суда над Бухариным, Ягодой и другими, отправку новой партии врагов куда Макар не гонял телят — за это положено осыпать наградами, а не вешать на шею своего коварного земляка, который подставит мне ногу».
Опасения оправдались довольно скоро, хотя Николай Иванович успокаивал себя, дескать, ничего ужасного не произошло, можно поработать в новом наркомате, которым в свое время руководил сам Дзержинский. Не забывал слова Сталина: «Берия станет в органах твоей правой рукой, даже двумя руками».
«Именно двумя руками ударил под дых, пинком под зад вышвырнул с Лубянки, в конце концов арестовал…».
3
В одиночной камере Сухановской тюрьмы (названной по находящемуся неподалеку имению князей Волконских) Ежов получил разрешение написать Берии. Решил быть предельно лаконичным, ни в коем случае ни на что не жаловаться, ничего для себя не просить, тем более не вымаливать, желая, чтобы бывший заместитель вспомнил о томящемся в неволе недавнем своем начальнике, проявил сострадание.
Л а в р е н т и й! Несмотря на суровость выводов, которые заслужил и принимаю по партийному долгу, заверяю тебя по совести, что преданный партии и т. Сталину остаюсь до конца.
Твой Ежов
Отдал написанное охраннику, вспомнил, как в конце 1938 г. все центральные газеты в отделе «Хроника» поместили сообщение о назначении Л. П. Берии наркомом внутренних дел в связи с болезненным состоянием Ежова. Заполучив желаемый пост, а с ним колоссальную власть, Берия первым делом убрал почти всех начальников отделов, на освободившиеся места посадил хорошо зарекомендовавших при совместной работе на Кавказе, преданных ему. Меркулова назначил своим первым заместителем, Кобулову выделил кабинет начальника экономического отдела, Гоглидзе послал руководить Ленинградским УНКВД, Церетели стал начальником охраны, пост наркома НКВД Грузии отдал Рапаве.
Уволенный со своего поста покидал кабинет, а с ним и здание смертельно обиженным. Ни с кем не простился. Собрал в портфель личные вещи и переселился в непрестижный Наркомат водного транспорта в старой части столицы, в особняк дореволюционной постройки…
Не забывал, как незадолго до прощания с Лубянкой, в последний раз встретился со Сталиным. Догадывался, что ожидает нагоняй за допущенные ошибки, приготовился сыграть роль кающегося грешника, осторожно напомнить о своей преданности, как не боялся испачкать руки грязной работой, но вождь не позволил открыть рот.
— Знаю, имеешь много доносов, компромата на членов Политбюро, ЦК, крупных номенклатурных работников. Скольких можешь упрятать за решетку?
— Полный список представлю через час! — отчеканил Николай Иванович.
Ответ не понравился.
— Не спустя час, а немедленно.
Был готов покинуть кабинет, но Сталин задал новый вопрос:
— И на меня есть компромат, и меня можешь арестовать?
Ежов остолбенел, с трудом произнес:
— Н-икак н-ет!
Пулей вылетел в приемную. Всех, кто был взят, как говорится, на карандаш, хранил в памяти, мог перечислить в любое время суток, даже будучи разбуженным. Написал столбцом фамилии, напротив каждой — вину, которая позволяла арестовать, судить. В первую очередь указал тех, кто сомневался в гениальности вождя, обвинял его в работе перед революцией тайным осведомителем полиции, странных легких побегах из ссылок, выдаче охранке адреса подпольной типографии в районе Авлабар в Тбилиси, приложении руки к смертям Орджоникидзе, Фрунзе, Куйбышева.
Список получился довольно большим. Сталин бегло просмотрел его и спрятал в стол.
— Можешь быть свободным.
Свободным стал и от должности, которая наводила на всех неописуемый страх. В новом наркомате чувствовал себя рыбой, выброшенной на сушу из воды. Не стал знакомиться с членами коллектива, принимать дела. На ежедневных «летучках» сидел ко всему безразличный, безучастный. Молча ставил на документах резолюции, подписывал приказы. Нет-нет да и косился на «вертушку» с гербом, ожидая звонка из Кремля, но аппарат молчал. Как мог успокаивал себя, что Сталин сильно занят, минует неделя-другая, вызовет к себе, вернет на Лубянку. Вспомнилось торжественное собрание в Большом театре по случаю 20-летия органов безопасности.
Ждали вождя. «Приболел, простудился на декабрьском морозе? Не хочет появляться кашляющим, чихающим?» — искал причину опоздания, точнее, задерживания Хозяина.
Когда стало нельзя дальше тянуть с открытием, на трибуну поднялся Микоян.
— Наркомвнудельцы во главе со сталинским наркомом товарищем Ежовым стойко стоят на линии огня, занимают передовые позиции в борьбе с врагами нашей Родины. Партия поставила во главе карательных органов верного сталинского ученика, у него слова не расходятся с делом. За последнее время НКВД разгромил подлые шпионские гнезда иностранных разведок, очистил страну от врагов народа, спас жизни сотен тысяч тружеников, заводы, фабрики от разрушений. Учитесь у товарища Ежова сталинскому стилю работы, как сам он учится у товарища Сталина. Сегодня НКВД и в первую очередь товарищ Ежов являются любимцами советского народа.
К восхвалению себя привык, произносимое слышал прежде не раз, читал в газетах. Знал, что с докладом предварительно ознакомился и одобрил Хозяин. Смотрел в зрительный зал не шевелясь, даже не моргая, отчего походил на скульптурный бюст. Чувствовал себя в приподнятом настроении, точно взошел на вершину горы, сверху вниз взирая на копошащихся у подножья людишек…
В перерыве, когда сцену готовили к концерту, члены президиума собрались в правительственной, бывшей царской ложе и произнесли тост во славу НКВД, его руководителя, появился Сталин.
Словно не замечая главного на собрании, приказал Маленкову:
— Подготовить к январскому пленуму доклад о непозволительных, грубейших ошибках при исключениях из рядов партии. Первичные организации необоснованно сокращают ценные кадры, которые следует беречь. Произошел перегиб с чисткой. Еще неправильно выгонять с работы, тем более арестовывать родственников репрессированных. ЦК должен взять аресты под свой контроль.
Ежов внутренне возмутился:
«Кого арестовывать — прерогатива органов, а не ЦК. Отчего обратился с этим делом не ко мне? Неужели это очередные происки Берии, который нашептывает про меня всякие гадости, убеждает в ненужности?».
Понял, что Сталин опоздал не случайно, это мрачное предзнаменование, начало своего конца, вбивание в гроб первого гвоздя. Вскоре опасение подтвердило постановление Политбюро «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствий», в котором отмечалось, что в органы проникли подлые шпионы, они извращают советские законы, проводят необоснованные аресты, следственные дела ведутся по упрощенной схеме, полученные признания задержанных не подкрепляются документами, необходимо ликвидировать «тройки»», как не оправдавшие себя. Постановление перечеркнуло чуть ли не всю деятельность НКВД, все, что Ежов строил, подобно опытному архитектору.
О крахе карьеры со всей очевидностью стало ясно на вечере памяти Ленина: впервые сидел не в президиуме, а в амфитеатре. Смотрел не на сцену, а себе под ноги.
Второй ощутимый удар получил при избрании членов и кандидатов в члены ЦК. Когда назвали фамилию Ежова, Сталин обернулся к главе карательных органов.
— Что думаешь о себе? Достоин опять стать членом ЦК или тебе там не место?
Ничего не оставалось, как взмолиться:
— Товарищ Сталин, я верой и правдой…
Вождь не дал договорить:
— Признавайся, готовил с заговорщиками покушение на товарища Сталина?
Для оправдания не нашел слова. Затряс головой, стал заикаться:
— Это ложь, оболгали!
— Не ври! Щадил врагов, спасал их от заслуженного наказания, предупреждал об обыске, давал возможность уничтожить уличающие их документы. За последнее время преступные элементы расплодились, как грибы после дождя, готовят нам удар в спину, а ты ловишь мух, в носу ковыряешь, в ус не дуешь, в потолок поплевываешь!
Сталин достал трубку, коробку листового табака, но вспомнил, что в театре не положено дымить, добавил к сказанному, что следует временно сбавить темп репрессий, иначе страну охватит эпидемия страха, это отразится на стахановском труде. Отметил, что стоящий перед ним и дрожащий как осиновый лист пигмей сам положил голову под топор, посмев сосредоточить в своих руках карательную власть, что недопустимо. Ни к кому не обращаясь, высказал очередную мудрую мысль:
— Вредно надевать на макушку нимб божества, незаслуженно ходить в ореоле героя, которому все дозволено, что его нельзя тронуть даже пальцем, дать по шее или пинка под зад.
Ежов понял, что стал не нужен, даже опасен, так как знает слишком много, в том числе о Хозяине, а от подобных, как правило, избавляются, как было с тем, кого сменил на Лубянке. Вспомнилась цитата: «Мавр сделал свое дело, мавр может уходить».
«Неужели слова Оттело относятся ко мне?».
4
— Мавр сделал свое дело… — вслух повторил Ежов, и стены камеры заглушили слова.
Подумал: по какой причине увезли из столицы, не посадили во внутреннюю тюрьму или в Бутырку, Лефортовскую, где был бы всегда под рукой у следователей? Вспомнил, что Ягоду взяли так же весной, в ожидании суда просидел довольно долго, неужели и ему столько же мучиться? Прошлый процесс готовили тщательно, подследственных научили правилам поведения на суде, проинструктировали, что говорить, о чем умолчать, подобную работу могут провести и сейчас.
В памяти вновь всплыло роковое заседание ЦК с безжалостной критикой в свой адрес. Сталин огласил письмо начальника Ивановского УНКВД, старшего майора Журавлева, обвинявшего Ежова в потворстве врагам, утаивании важных документов, упущениях в охране членов правительства, нарушении процедур следствий, перегибах, наконец антисоветизме. Было ясно, что донос писался под диктовку, быть может, самого вождя. Не дали выступить в свою защиту. Пришлось тут же настрочить заявление:
Прошу ЦК ВКП(б) освободить меня от работы по следующим мотивам…
Мотивами назвал пошатнувшееся здоровье, необходимость лечиться, потерю большевистской бдительности, развал агентурно-осведомительской сети, засорение Иностранного отдела предателями, продавшими Родину и честь за тридцать сребреников.
Все это вместе взятое делает совершенно невозможным мою дальнейшую работу в НКВД. Прошу освободить от работы в Наркомате внутренних дел.
Расписался, поставил число, подумал и приписал обещание исправиться.
«Повинную голову не секут. Сталин поймет, что я ему еще пригожусь пусть не в органах, а на другом, не менее ответственном, посту».
Передал заявление секретарю вождя Александру Поскребышеву, и на следующий день 24 ноября 1938 г. курьер доставил выписку решения Политбюро за подписью И. Сталина:
Рассмотрев заявление тов. Ежова с просьбой об освобождении его от обязанностей наркома внутренних дел СССР и принимая во внимание мотивы и болезненное состояние, не дающее возможность руководить большим наркоматом, ЦК ВКП(б) постановляет:
1. Удовлетворить просьбу тов. Ежова об освобождении его от обязанностей народного комиссара внутренних дел СССР.
2. Сохранить за тов. Ежовым должность секретаря ЦК ВКП(б), председателя комиссии партийного контроля.
Последний пункт ободрил:
«Не выбросили на помойку как ставшую ненужной вещь, не вышвырнули на панель как продажную девку. Лучше рулить водным транспортом, нежели стать безработным». Опасался куда худшего.
5
На вторые сутки пребывания в камере стал беспокоиться.
«Почему не выводят на допрос? По какой причине затягивают предъявление обвинения? Кто станет вести мое дело? Из столицы увезли из опасения, что верные мне люди помогут совершить побег…»
Вспомнил, как избежал ареста, перешел границу начальник Дальневосточного УНКВД Люшков, инсценировал свое утопление в Днепре нарком внутренних дел Украины Успенский.
«Первый преспокойно проживает сейчас в Китае, якшается с удравшими за кордон беляками, живет на подачки японской разведки, строчит в тамошние газетенки статьи о сталинских репрессиях, а второму не помогли даже документы на новую фамилию, схватили, судили и расстреляли… Как газеты объяснят мой арест, или получили приказ промолчать о пропаже известного в стране Генерального комиссара безопасности, дескать, был да сплыл, развеялся как дым?»
Желая прогнать навевающие печаль мысли, стал думать о приемной дочери Наде.
«Малышка интересуется, отчего не приезжаю с подарками, Евгению вряд ли вспоминает — смерть матери скрыли, сказали, что уехала… Живет с няней в Расторгуево, или уже выселили, а дачу передали Берии — он давно зарился на выделенный мне дом в Подмосковье?»
Смежил веки и увидел покойную супругу, гуляющую с девочкой по лесной просеке, собирающих в лукошко грибы… Открыл глаза, и видение пропало, вернулось гнетущее состояние, которое не покидало в Наркомате водного транспорта, где, чтобы убить время, складывал бумажные кораблики, выстраивая их на столе.
В один из бесцельно проводимых на новой службе дней, на пороге кабинета появились два чекиста.
«Молокососы, выдвиженцы комсомола, — определил с первого взгляда. — Странно, что явились ясным днем, когда принято брать исключительно ночью, видимо, это новшество Лаврентия — новая метла метет по-новому».
Вывели из кабинета, провели мимо перепуганной секретарши. В Сухановской тюрьме заперли в боксе размером с узкий платяной шкаф. Во мраке и духоте простоял довольно долго, когда выпустили, стал жадно хватать ртом воздух.
— Раздевайтесь.
Расшнуровал туфли, стянул брюки, косоворотку, нижнюю рубашку, кальсоны, носки.
— Догола! — приказал по штатному тюремному расписанию контролер, для заключенных — вертухай.
Николай Иванович остался без трусов. Проводящий обыск прощупал в одежде каждый шов, вывернул наизнанку карманы, отодрал высокие каблуки и успокоился, не обнаружив спрятанных лезвий, денег, наркотиков.
— Лицом к стене, раздвинуть ноги! — Надзиратель пошарил в ягодицах, разрешил одеться. Ежов потянулся к сложенному на лавке нижнему белью, но услышал:
— Надеть тюремное!
Застиранные, изрядно поношенные красноармейские кальсоны, галифе, гимнастерка, обувь на ребристой резиновой подошве пахли хлоркой.
— Следуй!
Ежов сделал пару шагов и чуть не упал, ноги запутались в болтающихся тесемках кальсон. Придерживая обеими руками спадающие из-за отсутствия ремня галифе, стараясь не потерять большие по размеру туфли, вышел в коридор, из него попал в бывшую монашескую келью — два метра в ширину и пять в длину, поднятое к стене с петлей и замком деревянное ложе. Собрался присесть на табурет, но в затылке возникла тупая боль, перед глазами все поплыло, ноги подкосились…
Когда вернулось сознание, сквозь застилающий глаза туман увидел склонившегося тюремщика.
«Следил в глазок на двери, чтобы пресечь совершение в порыве отчаяния членовредительство. Исполняет мой приказ — не допускать акций протеста, с нарушителями не миндальничать, строго наказывать за малейшее нарушение правил содержания».
За ночь боль немного утихла, туман рассеялся. Утром заставил себя проглотить пару ложек крутой каши, съесть корочку хлеба, выпить несколько глотков бледного чая. На день койку вновь подняли и заперли. Уселся на табурет в ожидании вызова, чтобы узнать, какое предъявляют обвинение.
6
Тем временем в квартире Ежова на Остоженке в Большом Кисельном переулке, а также на даче проходили обыски. Искали компрометирующие хозяина материалы, которые доказали бы его преступную деятельность. Профессионально обшарили буквально все, на кухне заглянули в банки с крупой, распороли матрацы, обшивку диванов, перелистали каждую книгу, простучали стены в поисках тайников. Залезли в импортный холодильник, радиоприемник, телефоны.
Ближе к вечеру руководитель обыска капитан госбезопасности, помощник начальника 3-го спецотдела НКВД СССР Шепилов написал рапорт на имя полковника Панюшкина:
Докладываю об обнаруженных при производстве обыска в квартире арестованного по ордеру № 2950 от 10 апреля сего 1939 г. Ежова Николая Ивановича…
Шепилов выкурил папиросу и стал перечислять изъятые вещдоки: наличные деньги, драгоценности, ордена, антиквариат — список получился довольно большим. Для капитана и его подчиненных обыски были привычным делом, их проводили даже в выходные и праздничные дни, за что получали отгулы. Работали четко, быстро, порой за одну ночь удавалось обработать два, а то и три объекта. Расстраивались, если не находили антисоветскую литературу, иностранную валюту, прочее, что помогло бы осудить хозяев квартир, дач.
В письменном столе обнаружен пакет с бланками «Секретариат НКВД», пули — две от нагана и одна от кольта. Пули сплющены после выстрелов. Каждая завернута в бумажку с надписью карандашом «Зиновьев, Каменев, Смирнов». По-видимому, пули после приведений в исполнение приговоров. При осмотре книг обнаружено 115 контрреволюционного содержания, авторы — враги народа, а также заграничного, белоэмигрантского содержания на русском языке. Изъяты вальтер калибра 6,35 и браунинг, которые были спрятаны в разных местах. При производстве обыска также изъяты различные материалы согласно протоколу обыска…
Под «различными материалами» имелись в виду грампластинки иностранных фирм звукозаписи с песнями эмигрантов — Вертинского, Шаляпина, Плевицкой, книги Троцкого, Бухарина, Рыкова, сборники стихов Есенина, Клюева, повести Бунина, Мережковского, Теффи. Изъятию подвергся альбом с фривольными иллюстрациями к «Золотому ослу» Апулея, «Декамерону» Боккаччо.
Когда в рапорте и акте поставили последнюю точку, расписались приглашенные понятые, Шепелев спрятал листы в портфель. Подумал, что на этот раз изъято мало, начальство может решить, что обыск проведен невнимательно, проглядели важное. Как доказать, что работа на квартире продолжалась шесть часов, почти столько же потратили на дачу? Вспомнил, что в жилищах писателей Бабеля, Киршона, Артема Веселого, Бориса Корнилова, Бориса Пильняка, военачальников документы с книгами вывозили на грузовиках, замучились листать каждый том в поисках спрятанных между страниц писем, записок. У Эйзенштейна и Довженко отыскали кое-какой компромат, но кинорежиссеров отчего-то не тронули, видимо, предосудительное не тянуло на арест или оба имели высоких покровителей.
В те часы, когда у Николая Ивановича проходили обыски, Ежов был не в силах приподнять с подушки раскалывающуюся от нестерпимой боли голову, шевельнуть рукой. Приглашенный в камеру санитар проверил пульс, сунул под нос пузырек с нашатырным спиртом, спросил, случались ли прежде припадки, но не получил ответа. Ежова отнесли на носилках в медсанчасть. Заболевший был рад улечься на койку с панцирной сеткой, как следует отоспаться. Плохо было лишь одно — отсутствие радиоточки с динамиком, чтобы узнать, информирована ли страна о его аресте. В полдень осмотрел врач, выписал несколько таблеток и, потеряв всякий интерес к пациенту, дал указание вернуть в камеру.
На первую встречу со следователем вывели к концу недели. Увидел начальника следственной части НКВД СССР комиссара госбезопасности 3-го ранга Богдана Кобулова. Несмотря на знакомство с бывшим начальником, не поздоровался, с места в карьер спросил о связях покойной жены с агентами иностранных разведок, дружбе с изобличенным в антисоветской деятельности писателем Исааком Бабелем.
— Хорошо известно, что гражданка Ежова — Гладун теснейшим образом общалась с этим шелкопером, посмевшим в насквозь лживой повести «Конармия» принизить героическую роль маршала Буденного, чем нанес вред пропаганде Гражданской войны. Подтвердите, что жена была любовницей антисоветчика, клеветника, распутника.
Ежов ответил, что супруга поддерживала с названным писателем исключительно служебные отношения, была бы жива, отмела клевету.
Кобулов пропустил замечание мимо ушей.
— Бабель отослал свою законную супругу в Париж, чтобы крутить шашни с гражданкой Гладун, кроме нее имел другие внебрачные связи. Вашу жену, в девичестве Файгельберг, сделал вначале очередной любовницей, затем пытался завербовать, но, к чести женщины, она не встала на преступный путь и отравилась.
Ежов вновь стал доказывать невиновность Евгении.
— Смешно слышать о любовной связи супруги с Бабелем, зная, какой красавицей была моя Женя и каким уродом писатель.
— Согласно агентурным данным, — продолжал Кобулов, — ваша жена была неразборчива в связях, имела интимную близость с иностранцами и Шолоховым, с ним предавалась любовным утехам в номере гостиницы «Националь». Не пытайтесь это отрицать, воркования любовной парочки прослушивались и фиксировались. Не приняли надлежащих мер, когда болтун с Дона смел ругать коллективизацию, высылку чуждых советской власти казаков, прославил в романе белогвардейщину.
Обвинения в адрес Шолохова Ежов услышал впервые, как и об измене жены — запись разговора в гостинице говорила, что встреча была всего одна, разговор был сугубо деловым и касался выступления романиста перед городским женсоветом, о чем не замедлил сказать. Ответ не понравился.
— Нагло лжете! Расшифровка записей разговоров показала, что встреч при закрытой двери было несколько, и все продолжительные. Есть показания близкой подруги покойной об избиении вами жены из ревности. Кстати, Бабель подтвердил имеющиеся факты насчет Гладун.
Кобулов перечислил другие обвинения — все были малозначительными, касались больше не Ежова, а других лиц, ни одно не могло быть причиной ареста.
Николай Иванович слушал и размышлял:
«Исаака взяли вполне обоснованно за болтливость, несдержанность на язык. Порой загибал такое, что уши вяли. Ленив, смог сочинить только две пьесы, пяток рассказов да запрещенную «Конармию». Следовало не арестовывать, а приструнить, хорошенько взгреть. Кобулов хочет унизить меня как мужчину, представить обманутым мужем…»
Ежов радовался, что не испытывает ударов кулаков, резиновой дубинки, сапог — избиения применялись для получения необходимых показаний, приводили к нужному результату.
«Щадят, рука не поднимается наградить синяком вчерашнего главного начальника. Крутые меры в дознании могут быть впереди, никто из лишенных свободы, в том числе и я, от них не застрахован…»
Оказавшись в камере, пожалел, что не владеет придуманным еще в минувшем веке способом переговоров соседей по камерам с помощью стука в стену, впрочем, если бы и знал специальную азбуку, не смог бы воспользоваться ею — сам приказал обить стены камер проволочной сеткой, проложить войлоком, зацементировать, чтобы исключить любое общение арестованных.
7
Вновь неделю не выводили из камеры. Казалось, о нем забыли. Между тем сочинялось, утверждалось постановление о привлечении гражданина Н. И. Ежова к уголовной ответственности.
Я, ст. следователь Следственной части НКВД СССР, ст. лейтенант государственной безопасности Сергиенко, рассмотрев поступившие материалы на Ежова Николая Ивановича 1895 г. р., из рабочих, русского, с низшим образованием, состоявшим членом ВКП(б) с 1917 г., судимого в 1918 г.
Военным трибуналом Запасной армии республики и осужденного к одному году тюремного заключения (условно), занимавшего пост народного комиссара Водного транспорта СССР, проживавшего в Москве, н а ш е л:
показаниями своих сообщников, участников антисоветской, шпионско-террористической заговорщической организации, гр. Фриновским, Евдокимовым, Дагиным и материалами расследования Ежов изобличается в изменнических, шпионских связях с кругами Польши, Германии, Англии и Японии.
Запутавшись в многочисленных связях с иностранными разведками, передаче им охраняемых СССР тайных сведений, Ежов перешел к широкой изменнической работе, возглавил в 1936 г. антисоветский заговор в НКВД и установил контакт с нелегальной военно-заговорщической организацией РККА. Конкретные планы госпереворота Ежов строил в расчете на помощь Германии, Польши и Японии, систематически передавал им совершенно секретные экономические военные сведения, широко проводил подрывную, вредительскую работу в советских, особенно военной наркомвнудельческой, организациях, предполагая пустить их в действие, подготовил на 7 ноября 1938 г. путч во время демонстрации на Красной площади.
Через внедренных заговорщиков в аппарат Наркомвнудела, дипломатические посты за границей, стремился вызвать военный конфликт; в Китае желал ускорить разгром китайских национальных сил для захвата страны японскими империалистами, подготовить нападение на Советский Дальний Восток.
Руководствуясь статьей 31 УПК, постановил:
привлечь Ежова Н. И. по ст. 58-1а, 58-5, 19–58, пп. 88–76, 136 г, 154а, ч. 2 УК РСФСР к уголовной ответственности и приступить к следственному производству. Мера пресечения — содержание под стражей.
Кобулов не сделал в составленном с опозданием постановлении исправлений, дополнений, в верхнем левом углу вывел: «Утверждаю», расписался.
8
На очередном допросе Ежова встретил новый следователь, представившийся Сергиенко. — Ознакомьтесь с постановлением.
Николай Иванович пробежал лист с отпечатанным текстом, вернулся к началу.
«Почему к уголовной ответственности? Я не карманник, не вскрывающий сейфы «медвежатник», не разбойник с большой дороги. Мое дело сугубо политическое. Обвинение шито белыми нитками, бездоказательно. Нет изобличающих показаний свидетелей или их держат под сукном, приберегают к суду? Потребую очной ставки с упомянутой тройкой, при мне лгать не повернется язык».
Вернул постановление.
— Обвинения не имеют ко мне отношения.
Сергиенко не был расположен выслушивать возражения, тем более вступать в спор. Старший лейтенант имел приказ в наикратчайший срок получить признательные показания как Ежова, так и других, проходящих с ним по одному делу.
— Советую не отрицать неоспоримо доказанное, в частности предательство народу, правительству, партии, не вести бесцельную дискуссию. С капитаном Родосом не допустим затягивания следствия, завершим его в наикратчайшее время.
Услышав знакомую фамилию, Ежов приободрился.
«Это большая удача! Борис Родос неоднократно выполнял мои личные деликатные поручения. Причем со всеми поручениями справлялся безукоризненно, за что неоднократно радовал его путевками для всей семьи в наш ведомственный санаторий, выделил трехкомнатную квартиру на улице Горького, выписывал крупные премии — за добро заплатил добром».
Сергиенко перебрал в папке бумаги, вернул в стакан письменного прибора карандаш, перевернул на календаре листок прошедшего дня, на новом сделал какую-то запись.
«Аккуратист и чистюля, — отметил Николай Иванович. — И я во всем соблюдаю порядок, не терплю расхлябанности».
Вошел Родос, Сергиенко вскочил перед старшим по званию, собрался доложить о начале следствия, но капитан остановил:
— Можете быть свободным. Допрос проведу я.
Сергиенко послушно покинул комнату.
Родос занял место за столом, стал сверлить взглядом небритого, с запавшими глазами, заметно похудевшего, выглядевшего ниже своего и без того маленького роста недавнего начальника, чьего гнева справедливо побаивались на Лубянке все без исключения. Выудил папиросу из пачки «Беломора», смял гильзу гармошкой.
«Получает весьма приличное денежное содержание, всякие к нему добавки, мог бы смолить сигареты, какие из загранкомандировок привозят сотрудники, — подумал Ежов. — Не поздоровался, при Сергиенко не захотел выдать довольно близкое со мной знакомство».
Ежов ожидал услышать ободряющие слова, совет не падать духом, ошибку с арестом вскоре исправят, за необоснованный арест извинятся, виновные понесут наказание, но услышал совершенно иное. Родос собрал на переносице брови, изменился в лице.
— Как стоишь, сволочь? Руки по швам, мразь поганая! Не отводи глаз! Рот без позволения не открывать! Станешь говорить, лишь когда я позволю. Либеральничать не стану, за малейшее вранье, отказ отвечать обломаю рога! Забудешь, как зовут мать родную, жену и дочь, как крещен сам! Будешь не рад, что родился и небо коптил!
Ежов не узнавал Родоса.
«Боже, что с ним произошло? Словно вывернули наизнанку, вижу совершенно другого человека. Ведь он прекрасно воспитан, высокообразован, настоящий интеллигент, раньше смотрел мне в рот, старался во всем угодить, а сейчас… Видимо, комната прослушивается, и он вынужден играть несвойственную ему роль».
Еще что-либо подумать не успел, Родос вышел из-за стола, сильным ударом свалил на пол.
— Скоро завоешь у меня белугой! Станешь ерепениться, раздавлю как гниду!
Ежов закрывал лицо руками, глотал собравшуюся во рту солоноватую от крови слюну, каждый вздох отдавался в груди болью.
«Вот и узнал силу кулаков. Разбиты нос с губой. Если отобьет легкие, заработаю чахотку. Лишь бы не пострадали почки, тогда стану инвалидом… В применении на допросах крутых мер повинен я сам, требовавший не цацкаться с арестованными».
С трудом поднялся…
«Сергиенко обращался на «вы», этот тыкает, словно мы ровесники или он намного старше меня…»
— Стой прямо и отвечай коротко. Подтверждаешь, что бывший предсовнаркома, член Политбюро Косиор рука об руку с тобой работал на польскую разведку, передавал в Варшаву сведения о военном потенциале Союза, охране западной границы?
— Подтверждаю, что по долгу службы неоднократно встречался с иностранцами, в том числе польскими дипломатами, в Кремле познакомился с их послом. С товарищем Косиором никаких дел не имел, в том числе преступных.
— С какими разведками сотрудничал?
Ежов понял, что необходимо стать покладистым. Чтобы вернуться в камеру на своих ногах, без переломов костей, внутреннего кровоизлияния, он должен покорно соглашаться со всем, что ему предъявляют, и он сказал то, что Родос желал услышать:
— С французской Сюрте женераль, румынской Сигуранце, немецким абвером.
— Забыл назвать японскую и польскую разведки.
— Прошу простить, упустил разведку Коста-Рики, Нигерии, Малайзии, острова Пасхи.
— Не смей шутить! Кого вовлек в преступную деятельность? Отвечай как на духу, ничего не скрывая. Без тебя известно почти все, хочу понять, насколько осознал свою вину, желаешь загладить ее чистосердечным признанием. Называй фамилии!
— Бухарин, Ягода, Пятаков, Крестинский, Антонов-Овсеенко, Примаков, Рыков.
— Принимаешь меня за идиота? Все перечисленные казнены. Их останки превратились в прах. Не желаешь стать доносчиком, выдать дружков? Перечислил исключительно тех, кто не может ни подтвердить, ни опровергнуть твое показание. Доносительство не позор, а святая обязанность любого советского человека. Сам это утверждал в речах, статьях, требовал расширять сеть сексотов, иметь их во всех слоях общества, в каждом учреждении, предприятии, воинском подразделении, даже в колхозной бригаде. О твоей скрываемой и не ставшей тайной подрывной деятельности дал подробные показания бывший наш торговый представитель в Германии, твой заместитель по контрразведке, Семен Жуковский. — Родос нашел в папке нужный документ, зачитал его: — «По распоряжению Ежова, на Мещанской улице успешно функционировала химическая лаборатория, созданная еще Ягодой. Получаемые сильнодействующие, не оставляющие в организме следов яды испытывались на арестованных, все подопытные скончались». — Капитан поднял на Ежова глаза. — Кого из членов правительства планировал лишить жизни?
— Никого. Спутали меня с Ягодой, это он, а не я, баловался ядами.
— Правой рукой в преступных деяниях Ягоды, затем твоих был Абрам Слуцкий, который не в силах нести тяжелый груз вины перед народом покончил с жизнью. Его кабинет занял Шпигельглас, который по приказу неоднократно открывал на границе «окна» для беспрепятственного перехода на нашу территорию вражеских агентов, — не замечая, Родос стал обращаться к допрашиваемому на «вы». — Вернемся к лаборатории. Полученный яд цинично употребили для устранения собственной жены, чтобы избавиться от опасного свидетеля своих преступлений, к тому же Гладун мешала вам общаться с любовницей.
Чудовищную, касающуюся уже не его, а жены ложь Ежов не смог стерпеть.
— Евгения умерла от ошибочно принятой большой дозы снотворного. Любовниц после женитьбы не имел, был верен супруге.
— Что тогда скажете о переданных в больницу конфетах? Умершая лакомилась ими до того, как отдала концы.
— Конфеты куплены моим шофером в кондитерском отделе Елисеевского магазина. Я к коробке не прикасался.
— Вам мало было подопытных арестантов, проверили действие яда на жене. К чему было приобретать подарок в магазине, когда в продуктовом киоске больницы Лечсанупра имелся богатый ассортимент конфет?
У Ежова был готов ответ: присланная мужем коробка для больной была дороже купленной в больнице. Забота супруга помогла бы справиться с недугом, но Николай Иванович промолчал, зная, что Родоса не удастся ни в чем переубедить.
9
Допрос затягивался, в нем принял участие вернувшийся Сергиенко. Ежов затруднялся сказать, сколько времени стоит перед следователями. Когда левую ногу свела судорога, чтоб устоять, закусил нижнюю губу. «Когда ноги перестанут держать, свалюсь мешком, впрочем, сделать это не позволят, получу удары, чтоб пришел в себя… А Родос с Сергиенко бодры — по очереди ходят пить кофе или что-нибудь покрепче».
Чтобы не потерять способность мыслить, вспомнил, как на даче отмечался перевод из северной столицы в Москву Михаила Литвинова.
«Распили бутылку армянского коньяка. Собрались откупорить новую, как позвонил Берия, предложил прислать для удовлетворения похоти молоденькую балерину, не болтушку. Поблагодарил за заботу, отказался. Еще раз удостоверился, что заместитель зарится на мое место, желает прибрать к рукам бразды правления органов. Надеется, что положу себе в постель танцовщицу и он доложит не терпящему разврата Хозяину о моем моральном разложении. Пожаловался Литвинову, что, судя по всему, служба на Лубянке завершается. Литвинов признался, что если ему станет светить арест, то застрелится, чтобы избежать позора, свое решение он исполнил…»
Родос задал очередной вопрос, но от удара по голове Ежов стал плохо слышать.
«Действует по известной схеме — вначале битьем вывести из привычного состояния, затем задобрить… Обвинения чудовищны, Родос сам в них не верит, подобные предъявляли Бухарину с Ягодой и остальным в их группе…» — Как посмели хранить доносы на товарища Сталина, обвинения вождя в выдаче царской охранке членов подпольного комитета, типографии, наушничестве на сокамерников? Как не отсохли руки, когда прятали грязные поклепы в сейф, что собирались делать с ними?
Ежов ответил, что хотел с помощью опытных графологов отыскать авторов анонимных доносов, привлечь их за клевету на вождя. Родос не поверил.
— Желали доносы предать гласности, тем самым подорвать непререкаемый авторитет товарища Сталина. Сколько заслуженных чекистов отдали «тройкам» на растерзание?
— Точную цифру назвать затрудняюсь, что-то около четырнадцати тысяч. Все репрессированы во время всесоюзной чистки. Наркомвнудел не остался в стороне по избавлению органов от пролезших к нему вредных элементов. Между прочим, врагов следует не считать, а жечь каленым железом, как учит товарищ Сталин.
— Не смейте произносить имя вождя, тем более называть его товарищем: для таких, как вы, он не товарищ! Не поверю, что все четырнадцать тысяч чекистов были исключительно врагами.
— Неукоснительно выполнял директиву Политбюро. Поднимите списки репрессированных, на каждом резолюция о согласии на расстрел или отправку для исправления в лагеря.
— Чья резолюция?
— Вы запретили произносить фамилию.
Не надеясь на успех, Ежов попытался убедить, что был обычным послушным исполнителем чужой воли — понятно чьей.
«Не я решал, кого оставить в живых, кого отправить к праотцам. Если следствие не исключит хотя бы части обвинений, выброшу козырь, от него не поздоровится многим высокопоставленным лицам, чьи портреты размещены на обложках школьных тетрадок. Волосы станут дыбом от перечисления растратчиков государственных средств, получателей крупных взяток, смотрящих сквозь пальцы на творимые безобразия в промышленности, сельском хозяйстве, науке, культуре, делающих приписки в отчетах, беззастенчиво лгавших. Перечислю преступления уголовного характера тех, кто считается ангелами, почти святыми. Но не буду спешить преждевременно открывать свои карты, иначе осведомленность ударит по мне, заткнут рот, выбьют мозги… Рано или поздно Сталин поймет, что без моей помощи ему не победить оппозицию как внутри страны, так и за ее пределами, не усидеть на троне. Верного пса можно за провинность отстегать, но не отправлять на живодерню…»
Неожиданно Родос устроил перерыв в допросе — чаепитие, поинтересовался личной жизнью известных артистов. Николай Иванович с готовностью утолил любопытство, поведал о разврате исполнителей главных ролей в фильмах, спектаклях, смене любовников и любовниц, беспробудном пьянстве, закулисных интригах.
«О жареных фактах в жизни других могу рассказывать часами. Пусть наслаждаются сплетнями с душком, лишь бы не брали дубинку, на теле не появлялись синяки, ссадины, на голове шишки, впрочем, могут избить, не оставляя следов, чтобы на суде предстал целым, невредимым».
После светской беседы (говорил Ежов, Родос с Сергиенко внимали) допрос возобновился. Николая Ивановича радовало, что нет вопросов о драгоценностях, не найденных при обысках.
«Если спросят, отвечу, что не имею понятия, куда дела жена, иначе к обвинениям добавят присвоение принадлежащих арестованным ювелирных безделушек».
Стоило вспомнить супругу, как ее имя прозвучало вновь.
— Не умно оправдались в непричастности к смерти Гладун. Расправились с женой, когда почувствовали с ее стороны угрозу разоблачения своей преступной деятельности, связей с подданной Германии гражданкой Стеффорн, которой во время любовных в постели утех выбалтывали государственные тайны.
Следователь имел в виду Петрушеву, закадычную подругу жены, которая вышла замуж за немца и уехала в Баварию. Златокудрая, с прекрасной фигурой, она нравилась не только Ежову, но гостья не делала попыток что-либо выведать.
— Также имеются данные о вашем позорном, противоестественном влечении к мужчинам, участии в оргиях.
Ежов не знал, как опровергнуть чудовищное обвинение.
«Следом за гомосексуализмом пришьют подготовку взрывов метро, мостов, туннелей, отравление пищи в кремлевской столовой, открытие шлюзов канала для затопления столицы, прочую несусветную чушь, в которой прежде обвиняли других».
— Перейдем к вашему руководству комиссией партийного контроля в старом ЦК. На хлебные посты назначали исключительно по знакомству, так сказать, по блату, в результате на командные должности попадали недостойные, компрометирующие советскую власть, партию. В загранкомандировки отправляли политически незрелых, которые стали невозвращенцами.
Очередные обвинения, как ни странно, порадовали Ежова.
«Пусть льют ушаты грязи, лишь бы забыли о мужеложстве».
— При вашем активном участии внутри органов зрел заговор, который, благодаря бдительности честнейших большевиков-чекистов, был своевременно предотвращен. На первом допросе бывший нарком Украины Успенский рассказал о вас довольно много нелицеприятного, высветил мелкую душонку…
Известие об аресте Успенского опечалило.
«Предупредил, что вместе со мной попал под обстрел, посоветовал скрыться, жаль, что не удалось. О его показаниях против меня следователь врет безбожным образом, Успенский даже под дулом пистолета не стал бы меня топить».
Родос, словно услышав мысли стоящего перед ним, зачитал отправленную Ежовым в Киев Успенскому шифрованную депешу.
— Желание уберечь предателя от ареста не сработало. Успенского взяли тепленьким при переходе границы. Как проведали о данном товарищем Сталиным указании взять врага за шиворот? Посмели прослушивать телефон вождя, узнали, что арест на контроле у секретаря ЦК Украины, члена тамошней «тройки» товарища Хрущева?
«Если следствие располагает моей депешей, ее расшифровали, то ничего не остается, как признать попытку спасти товарища», — решил Николай Иванович.
10
Два грузина — точнее, осетин и мегрел — общались исключительно на родном гортанном языке, один называл другого Кобой, Сосо, второй — собеседника Лаврентием.
— Плохо выглядишь, Лаврентий. Опять всю ночь провел с очередной любовницей? Умерь пыл, иначе помрешь в объятиях примадонны театра или студенточки.
— Мамой клянусь, на общение с женщинами нет времени. Много работы, редко вижусь даже с Серго, внучками — уезжаю на службу, когда спят, возвращаюсь, снова вижу спящими.
— Раз говоришь, что работы выше головы, хвастайся успехами.
— В последнем квартале перевыполнили план по изъятию врагов. Расплодились как тараканы. Впечатление, что прячутся за каждым углом. Берем одних, на смену сразу появляются новые.
— Это неоспоримый закон диалектики — освободившееся место не бывает долго пустым. Забудь, по крайней мере на время, о женщинах, уделяй больше внимания непосредственно работе. Врагов как внешних, так и внутренних пока еще много, если всех не переловишь, всадят нам с тобой ножи в спины. Давно знаешь «Ежевичку»? Был сладкой ягодой, стал ядовитой.
— Познакомился в тридцать втором, когда он перебрался из Средней Азии.
— Что скажешь о нем? Хочу проверить твою наблюдательность.
— Упрям. Гнет свою линию. Не слушает ничьих, кроме твоих, советов. Излишне горд. Хитер, себе на уме. К подчиненным требователен. Сильно комплексует из-за карликового роста. Встретил меня настороженно, увидел опасного конкурента. Будет нелегко сломать.
— Верю, справишься со своими орлами. Только не переусердствуй, когда станете добывать признания.
— Сделаем шелковым. Все подпишет, на коленях ползать будет, со слезами молить о пощаде.
— Не забудь, имеешь дело со стреляным воробьем.
— Как все смертные боится боли. Когда назначать суд?
— Про суд забудь. Хватит играть в демократию, соблюдение законности, будоражить страну нашими сугубо внутренними делами. Не повторим прошлых ошибок с говорильней на сцене Дома Союзов, трескотней о процессе в газетах, по радио. Суд проведем закрытым. Гласность вредна, накажем виновного без лишнего шума.
— В народе возникнет нежелательный вопрос: куда делся нарком с большими звездами в петлицах?
— Разговоры пресечем на корню. Народ должен трудиться, а не задавать вопросы. До Ежова тысячи сменили шикарные кабинеты на тюремные камеры, бараки лагерей, мундиры и костюмы — на арестантскую робу, ресторанные деликатесы — на баланду, и разговоров не было. Не мне тебя учить, как поступать с болтунами. Народ понимает, что железной метлой сметаем с нашего пути препятствующих походу к коммунизму семимильными шагами, повышению благосостояния трудящихся, развитию индустрии, получению высоких урожаев.
Сталин чуть шевельнул здоровой рукой и завершил трескучую тираду:
— Встречался с главным на сегодняшний день арестантом?
— Много для него чести. Пусть общается с ведущими его дело. Докладывали, что ведет себя, как попавшая в мышеловку тварь.
— Полностью себя исчерпал. Следовало убрать значительно раньше. Ягоду окрестил Ягодкой, его Ежевичкой, а как называть тебя? Мушмулой, Мандарином, впрочем, последнее подходит лишь к китайскому императору.
— Желаю оставаться Лаврентием.
— Могу звать Князем, ведь в твоих жилах благородная кровь князей Дадиани.
— Это Нино унаследовала княжеский титул, а я чистокровный крестьянин.
— Что с родственниками заключенного?
— Жена чувствовала, что ожидает дорогого муженька и предусмотрительно лишила себя жизни, иначе оказалась бы сейчас по соседству с мужем.
— Сделал любовницей?
— Не успел, дорогу перешли Шолохов и одесский жид Бабель. Прежняя жена Титова сейчас замнаркома земледелия, с бывшим мужем связи не имеет.
— Имел дочь.
— Не родную, взял из приюта, вернули туда, сменили фамилию на Иванову.
— Когда служил под началом Ежова, он опирался на тебя, на кого теперь сам опираешься?
— На хорошо зарекомендовавших себя по совместной работе в Грузии.
— Картвелы?
— Не все. Меркулов кацап, Кобулов тоже, но родом из Тбилиси, Гоглидзе вырос близ Кутаиси, Деканозов из Баку.
— А где корни Ежова? В анкетах, автобиографии нет данных, где родился, кем были родители. Своевременно убрали из водного транспорта, иначе бы совершил диверсии, пустил на дно пароходы, корабли. Прикажи не чесаться с ним, не толочь воду в ступе. Вина ясна. После вынесения и исполнения приговора дадим в печати пару строк, чтоб народ знал — партия не цацкается с преступниками, кем бы они не были, даже маршалами, планомерно избавляется от балласта, на освободившиеся посты ставит кристально чистых, как ты. Шучу, один я знаю о твоих слабостях, где главная — любвеобильность. Рад, что положительных черт больше.
— Как часто присылать материалы следствия?
— Не забивай мне голову, не мешай рулить державой на шестой части суши. Если мало обвинений для вынесения приговора, покопайся в прошлом преступника, все мы не ангелы и в чем-либо грешны, он в первую очередь.
11
Ежов в одиночке Сухановской тюрьмы чувствовал себя глухим из-за отсутствия связи с внешним миром. Больше всего мучило неведение о происходящем на воле, дорого бы заплатил за информацию о том, как в стране восприняли исчезновение руководителя важнейшего наркомата меча и щита Отчизны, чьи портреты печатали газеты, радио передавало посвященные ему песни. Николай Иванович не мог знать, что в городах и весях о нем не смолкают разговоры:
— Сильно проштрафился бывший первый чекист, раз взяли за шкирку.
— Ядовитого гада надо раздавить.
— Как пить дать поставят к стенке, кроме как на тот свет дороги для него нет.
— Слышал, в тюряге о стену голову себе разбил, оно и правильно, знает, что ожидает пуля или петля на виселице.
— Лишился рассудка, забыл, как зовут.
— Не расстреляют, как было с другими врагами, учтут заслуги.
— Откуда такое вражье взялось? Не иностранец, а русский, нашим хлебом вскормлен.
— Тихой сапой пролез в чекисты, стал у них самым главным.
— Видать, хитрец, каких поискать, потому и не могли долго раскусить, вывести на чистую воду.
— Говорят, от фашистов получал громадные деньги, чуть ли не миллион, щедро платили и недобитые белогвардейцы, которые за рубежом мечтают вернуть в стране царскую власть.
Со временем разговоры о бывшем наркоме двух наркоматов смолкли, Ежову перестали перемывать косточки. Между тем Николая Ивановича продолжали допрашивать, он ловко уходил от вопросов, выкручивался, лгал. За хорошо заваренный чай с баранками развлекал Родоса и Сергиенко пикантными подробностями из личной жизни артистов, писателей, музыкантов. Когда одолевала сонливость, начинал говорить невпопад, путал имена, возвращали в камеру.
В ставших привычными стенах радовало, что перестали запирать на день койку, позволяли отлеживать бока, набираться во сне новых сил. Вспомнил, как перед казнью Бухарин забрасывал Сталина письмами, и попросил письменные принадлежности. Надзиратель передал просьбу начальнику, тот следователям, а те решили, что их подопечный созрел, желает написать признание, поэтому выдали бумагу, ручку, чернильницу.
Николай Иванович не стал жаловаться на необоснованный арест, условия содержания, просить разобраться с его делом, вернуть свободу, а напомнил о своем успешном руководстве важнейшими стройками, за что неоднократно был удостоен правительственных наград.
От прежнего руководства НКВД получил в наследство много хозяйственных объектов на Колыме, Индигирке, в Норильске, лесные массивы Наркомлеса для заготовки, вывоза древесины силами заключенных.
В НКВД также передали строительства оборонного значения — Байкало-Амурскую, Улан-Уде-Паушскую, Сорока-Плясецк, Ухта-Печерскую железнодорожные магистрали, Архангельского судостроительного завода, пороховых, целлюлозных заводов. Наркомвнудел занялся строительством гидротехнического узла в Куйбышеве…
Осуществил полный контроль над армией, без моего согласия не назначался ни один командующий. Выявлял врагов — в одном 1937-м представил список на 138 высших командиров с предложением пустить их по первой категории, подобных списков было около 40 с более 45 тысячами
фамилий. За время моего руководства органами репрессированы 34 бригадных комиссара, 362 комбрига, столько же корпусных комиссаров, комкоров, флагманов флота, 3 маршала. В лагерях, тюрьмах сидит миллион триста тысяч человек, за 1937 г. за шпионаж осудили почти 100 тысяч человек.
Прочитанное возмутило Кобулова.
— Вместо того чтобы сознаться в царившей по его вине бесхозяйственности, скверной организации охраны лагерей, потворстве «отказникам», применении ручного труда при добыче драгметаллов, что привело к смерти зеков, присваивает чужие успехи!
Родос уточнил:
— Приструнить, как поступали с подобными ему?
Кобулов погасил в себе вспышку гнева.
— Повременим с «мясорубкой», никуда она от него не денется. Напомните его положение, пусть перестанет вилять, хвастаться липовыми успехами. Крепче натяните узду, чтоб не брыкался.
Приказ выполнили, Ежов понял, что поступил опрометчиво, следует вести себя благоразумнее, иначе применят жесткие меры. Смиренно склонил голову, точно клал ее на плаху.
— Прошу извинить, что отнял у вас время на знакомство с моим опусом. Готов дополнить данные показания, признать свое двурушничество. Обещаю сотрудничать со следствием, дать нужные показания, повторить их слово в слово на суде. Согласен с обвинением, что не выполнял важнейшие директивы ЦК по борьбе с теми, кто пытался сделать подкоп под фундамент государства, призывал в союзники империалистов, оппозицию.
Кобулов не поверил ни единому слову.
— Хватит пустых слов. Пишите, ничего не упуская. Вначале о долголетнем сотрудничестве с германцами, поляками, румынами, затем о планировании крупных диверсий, терактов.
Подал знак Родосу, и капитан продиктовал:
— «Заявляю, что являюсь главным вдохновителем и руководителем антисоветской заговорщической организации, готовящей государственный переворот, убийство товарища Сталина…»
— Если можно чуть медленнее, — попросил Ежов. — Не поспеваю.
Родос продолжал:
— «Признаю, что вел подрывную деятельность среди гражданских лиц, в войсках, органах, лишал свободы заслуженных, истинных патриотов социалистического Отечества, продавал гостайны спецслужбам Польши, Румынии, Германии, Англии, Швеции, Норвегии, Японии, последней планировал безвозмездно отдать Дальний Восток, Камчатку, Сахалин».
Николай Иванович водил пером, хотел посоветовать диктующему включить в число сотрудничащих с ним разведки Ямайки, Новой Зеландии, но опасался, что шутку не поймут.
— «Стремясь к захвату всей полноты власти, готовил с сообщниками вооруженное восстание в столице и на местах, арестовывал верных партии коммунистов. В карьеристских целях устранял неугодных лиц, кто мог разоблачить мое предательство». Поставьте подпись, число, год.
Ежов выполнил требуемое и попросил устроить встречу с Берией.
— Зачем? — удивился Кобулов.
— Это скажу лично моему бывшему заместителю.
— А Господь Бог не нужен? Можем помочь встретиться с чертями в аду.
— Если встреча не состоится, на суде прозвучит мое заявление о невиновности, докажу, что обвинения шиты белыми нитками, везде видны грубые швы, высосаны из пальца и рассыплются, как домик из карт. Еще заявлю, что оговорил себя, письменное признание написал после применения угроз, силового воздействия.
— Надеетесь, что суд состоится?
— Как прежний, на котором осудили моего предшественника.
Кобулов и следом за ним Родос, Сергиенко рассмеялись Не понимая причину такой реакции на свои слова, Ежов добавил:
— Мне нечего опасаться, пытать не станете, на суде перед общественностью, прессой должен предстать без следов насилия.
Кобулов сменил смех на трехэтажное ругательство. Угрозу из уст Ежова услышал впервые, понял, что если он исполнит свое обещание, суд придет к выводу о бездарно, неквалифицированно проведенном следствии, виновные получат нагоняи, могут быть уволены, даже арестованы.
Ежов продолжал:
— Выполните просьбу, и на процессе предстану кающейся овечкой, иначе откажусь от письменного признания.
У Ежова не было ни капли сомнения, что Сталин и Берия держат под контролем следствие, но до вождя не достучаться, другое дело Берия, который вывернется наизнанку, лишь бы угодить Хозяину в проведении суда.
«Лаврентий поймет, что осуждение меня рикошетом коснется его, на процессе поведаю такое, что ему не поздоровится. В уме ему не откажешь, поймет, что буду ему полезен, подобными мне профессионалами не бросаются. Напомню, с какой теплотой встретил на Лубянке, как работали рука об руку, плечом к плечу, выделил в Подмосковье двухэтажную дачу, необходимые средства для ремонта другой, близ Сухуми. Первым делом потребую заменить Родоса, посмевшего распускать руки. Обещаю признать превышение власти, несдержанность с подчиненными. Предложу взять негласным консультантом органов — без моей помощи ему не справиться с громадным объемом работ, одно дело рулить чекистами, сохранять безопасность в маленькой республике и совершенно иное в целой стране».
Он верил, что просьбу обязательно выполнят.
«Пораскинут мозгами и передадут Лаврентию мое желание пообщаться с ним. Поднявшийся на недосягаемую высоту не пошлет меня к черту или подальше за то, что хочу оторвать от работы, встретиться!»
12
В камере постарался если не уснуть, то хотя бы задремать, но лишь приложил голову к подушке, как раздался приказ выйти.
На Лубянке подняли в предназначенном для начальства лифте, ввели в кабинет, где уже ничего не напоминало прежнего хозяина — вся мебель новая, заменен даже портрет Сталина.
Берия встретил, сидя в кресле за столом, поблескивая линзами пенсне. Ежов не знал, как теперь обращаться к бывшему заместителю — на «ты» или официально — по имени и отчеству, с упоминанием звания. Пауза затягивалась, первым ее нарушил Берия.
— Зачем просил о встрече? Что желаешь сказать? Хочешь пожаловаться на содержание в тюрьме? Получил то, что заслужил, лучшего жилья, питания, обхождения не достоин. Ты на общих правах с другими арестантами. Прими совет — сбрось маску, разоружись, отрекись от смердящего троцкизма, продолжай признавать враждебность к советской власти и народу, которых предал. — Лаврентий Павлович подвинул на край стола папку с золотым тиснением щита и меча на обложке. — Садись, в ногах правды нет.
Ежов уточнил:
— Правды нет и в кулаках, которыми выбивают признание.
Берия усмехнулся.
— Молодец, что не потерял чувство юмора. Люблю шутников, но не на службе. Выглядишь браво, цвет лица здоровый, не скажешь, что некоторое время провел без чистого воздуха.
— Лишен свободы необоснованно, с нарушением законов.
— Думаю иначе. За тобой тянется шлейф грубейших преступлений перед народом, партией, лично товарищем Сталиным. На руках не хватит пальцев, чтобы все перечислить. Не вертись, словно рыба на раскаленной сковороде, не пугай тем, что выложишь правду на суде, соглашайся со всеми без исключения обвинениями, не тяни резину, береги наше и свое время, оно невосполнимо и работает против тебя.
По выражению лица Берии было не трудно понять, что хозяин кабинета не рад встрече с бывшим начальником, но проигнорировать его просьбу не мог, арестованный может выполнить на суде угрозу. Но главное, Сталину не понравится, что не выслушал проштрафившегося наркома, тот мог сообщить нечто важное. Вождь произнесет сквозь сжатые, желтые от частого курения зубы:
«Обязан выслушать, он много знает и не должен все тайны унести в могилу. Не получив аудиенции, попросит ее у меня. Не перекладывай свою непосредственную работу на мои плечи. Если устал служить, назначу директором винзавода в Сухуми или поручу руководить реконструкцией озера Рица».
Берия снял пенсне, протер бархоткой, вернул на переносицу.
— Наш великий кормчий назвал тебя виновным в попустительстве врагам, проявлении к ним преступной мягкости, оставлении на свободе наиболее опасных, вредных. Ты позволял газетам захваливать себя, композиторам сочинять в твою честь гимны, поэтам посвящать поэмы. Самоуспокоился, почил на лаврах, окружил подхалимами, лизоблюдами. Убрал из наркомата истинных патриотов, честнейших работников, которые не пожелали танцевать под твою дудку, одних отослал на периферию, других бросил за колючую проволоку, третьих наградил пулей. — Откупорил бутылку с боржоми, налил минеральную воду в хрустальный фужер. — Выпьешь? Вода моей родины излечивает даже от хандры, продлевает жизнь, но тебе не поможет из-за упрямства. Мало написать признание, надо расширить его, произнести на суде. Если не хочешь сыграть в ящик, сними с души камень греха.
— Каяться не в чем. Вы лучше других знаете, что оболган, не виноват ни в чем предосудительном, в том числе подготовке заговора, попытке убить нашего вождя. Трудился по охране завоеваний революции не покладая рук, не жалел сил, забывая о сне и отдыхе. Меня высоко ценил товарищ Сталин, удостаивал высокими наградами, ставил другим в пример за колючие, в шипах, «ежовые рукавицы», которыми душил преступные элементы, антисоветчиков. Не задумываясь отдам за него жизнь, но не желаю прощаться с ней, имея позорное клеймо врага народа.
Ответ не понравился Берии.
— Не хвастайся успехами, которых кот наплакал, не лги о верности вождю. Бумагомаратели создали тебе дутую славу. Скатился в омут предательств. Допускал перегибы. Провалил такую важную политическую акцию, как раскулачивание, расказачивание, в результате масса кулаков, белых казаков остались на свободе, на Восток погнал честных хлеборобов, теперь некому стало сеять, собирать урожай.
— Неукоснительно выполнял постановления партии, указания товарища Сталина. За безукоризненно исполняемую работу выдвинули в заведующие отделом ЦК, включили в состав Центральной комиссии по чистке парткадров, на XVII съезде избрали в оргбюро.
— Судорожно карабкался к вершинам власти, убирал со своего пути конкурентов.
— Благодаря титаническим усилиям, очищал страну, партию от балласта. С моей помощью раскрыты многие враждебные группировки как внутри страны, так и за ее пределами. О моей деятельности высоко отозвался даже британский посол в Союзе, в перехваченной депеше в Лондон назвал главу НКВД сильной фигурой в советской политике.
— Это говорит не в твою пользу. Британец узнал, что готовишься свергнуть товарища Сталина, занять его место и похвалил. За одну лишь службу империалистам, полученные от них тридцать сребреников Иуды заслужил встать к стенке. Зачем организовал внесудебное особое совещание? Хотел подмять под себя юстицию, самому посылать на плаху? Лишь за один месяц по твоей прихоти расстреляли более трех тысяч, планировал значительно увеличить число уничтожаемых. Если станешь все отрицать, ссылаться на плохую память, предъявлю разнарядки на аресты за твоей подписью. Проводил не просто террор, а большой террор…
— Когда число репрессированных стало астрономическим, позволил заметить товарищу Сталину, что подобными методами вскоре будем полицейским государством, в тюрьмах, лагерях не останется ни одного свободного места, в ответ услышал: «Это не твоя забота. Партия все берет на себя».
— Сейчас партия взялась за тебя, кого в песне назвали недремлющим наркомом.
Берия имел в виду неофициальный гимн чекистов.
Мы Дзержинского заветы
Ярче пламени храним,
Мы свою Страну Советов
По-дзержински сторожим.
Эй, враги, в личинах новых
Вам не спрятать злобных лиц,
Не уйти вам от суровых
От ежовских рукавиц.
Не пролезть ползучим гадам
В сердце Родины тайком,
Всех заметит зорким глазом
Наш недремлющий нарком!
Берия продолжал:
— Упростил производство следствий, вместо того чтобы исправить многочисленные ошибки, выгораживал врагов, глушил себя водкой.
— Перебрал лишь один раз на поминках жены.
— Обрадую: из обвинений исключили сотрудничество с немцами.
— Сделали это после заключения с германцами пакта о дружбе, ненападении?
Берия приподнял левую бровь: осведомленность находящегося в полной изоляции удивила.
О приезде (точнее, прилете) в Москву министра иностранных дел Германии Иоахима фон Риббентропа, подписании им с Молотовым договора об активизации германо-советских экономических связей и, главное, о ненападении, Ежов узнал от арестованного значительно позже него начальника 3-го секретно-политического управления НКВД Леплевского, столкнувшись с ним в душевой. Воспользовавшись промашкой охранника, оставившего арестантов без присмотра, Леплевский поведал об арестах руководящего состава ряда наркоматов, разделе с Германией Западной Украины, части Польши, Прибалтики.
Берия догадывался, что Ежов не выдаст источник информации, и спросил:
— Кто втянул в заговор, кого сам в него вовлек? Не пытайся врать, будто был слеп, не ведал, с какими змеями имел дело, сейчас эти подонки, выродки тебя топят. Почему не пьешь боржоми? Или желаешь полакомиться мандаринами? — Берия выбрал в вазе крупный плод, источающий такой запах, что у Николая Ивановича закружилась голова. — Напиши новое расширенное, подробнее прежнего признание, перечисли поименно всех из банды. Вспомни, как на процессе признали вину Радек, Раковский, и за это их не отправили, как других, на расстрел. И ты останешься живым, если склонишь голову перед самым гуманным в мире советским правосудием. Учтем курирование политических процессов, контроль над сооружением плотины ДнепроГЭС, метрополитена в столице, дорог в тундре, дадим свидание с дочерью, которая по тебе сильно скучает.
О приемной дочери Берия упомянул как бы случайно, но это был продуманный ход, который должен сделать арестанта сентиментальным, заставить прекратить вступать в споры, сдаться на милость победителя. Но Ежов не поверил обещаниям, прекрасно зная цинизм, патологическую любовь к вранью своего бывшего заместителя, его способность говорить одно и делать диаметрально противоположное.
— Стань покладистым, и тебя с дочкой не тронут даже пальцем, получишь десять лет, через год напишешь кассацию, приговор пересмотрят, изменят на домашний арест. Зачем просил о встрече? Хотел пожаловаться, что-либо попросить, просто встретиться с вчерашним коллегой? — И не дожидаясь ответа, уже иным тоном приказал: — Ступай!
Берия нажал кнопку на панели стола, вызвал помощника, тот передал подследственного конвоиру. Оставшись один, очистил мандарин, вспомнил, как мальчишкой воровал у соседей подобные дары субтропиков, хотя в собственном саду деревья были усыпаны оранжевыми плодами.
13
За проведенные в заключении месяцы Ежов стал легче переносить многочасовые, проходящие исключительно по ночам, допросы. Перестали раздражать, навевать тоску шероховатые стены, стойкий запах карболки, не гаснущий круглые сутки свет, безвкусная однообразная еда. Вспомнил, что узники царских казематов для сохранения здоровья, крепости духа делали гимнастические упражнения и стал бегать на месте, приседать.
«Не отменено применение к несговорчивым мер физического воздействия. Если начнут истязать, сколько выдержу? После ударов дубинкой, резиновым шлангом, вонзания иголок под ногти, стану калекой, инвалидом, в конце концов испущу дух, причиной смерти объявят порок сердца. Можно ожидать пытку концентрированным раствором соли — заставят насильно выпить и замучает жажда…»
Не знал, сколько времен выделено на раздумья, стал анализировать каждое слово, сказанное Берией, Родосом, Кобуловым и пришел к неутешительному, в сложившейся ситуации единственно возможному решению — сдаться, тем самым получить небольшой срок, уберечь дочь от прозябания в приюте.
«Ничего другого не остается, как согласиться с частью инкриминированного, тем более что следователи не настаивают на признании всех без исключения обвинений. Если такие крепкие орешки, как Бухарин, закаленные в боях, пропахшие порохом командармы во главе с маршалом слезно каялись, били себя в грудь, то и мне не зазорно поступить подобным образом. Правда, обливавших себя грязью на процессах все равно казнили, но времена кардинально изменились, сейчас Сталину уже не к чему проливать кровь недавних его помощников. Попробую поверить Берии, что он не настолько беспринципен, чтобы беззастенчиво лгать мне прямо в лицо. Прав, что надо отступить, иначе получу пожизненное, из Сухановки попаду в край вечной мерзлоты, заболею цингой и сыграю в ящик».
В размышлениях прошли день и ночь. В иное время обрадовало бы, что не выводят из камеры, не слышит угроз, не видит опостылевших рож, но сейчас возникшая в многочасовых допросах пауза насторожила, даже испугала.
«Почему не вызывают? Возникли более важные, безотлагательные дела, стало не до меня? Кобулов убыл в срочную командировку и приказал без него не продолжать следствие? Сталин посчитал, что достаточно поиграл со мной в кошки-мышки, продемонстрировал свое могущество и приказал спустить дело на тормозах, рассыпать обвинения, как карточный домик?..»
На вторые сутки неизвестности впервые после ареста вывели в маленький, огороженный глухими стенами дворик, где надышался свежим воздухом, полюбовался небом за проволочной сеткой. Другой приятной неожиданностью было разрешение пользоваться тюремной библиотекой. Ежов не был книгочеем, изредко листал лишь журналы «Огонек» «Крокодил», в тюрьме же с несвойственной ему жадностью перечитал знакомую по урокам литературы в школе «Капитанскую дочку», взялся было за «Братьев Карамазовых», но осилил лишь пару страниц и понял, что Достоевский не по зубам, слишком сложен. Буквально проглотил романы Жюля Верна, Майн Рида.
Чтение помогло не думать о суде, приговоре. Не отрывался бы от книг круглые сутки, но требовалось соблюдать распорядок дня, в точно назначенное время укладываться на койку.
Тюремная библиотека комплектовалась из книг, конфискованных при обысках. Кроме трудов Ленина, Маркса, Энгельса, сборников статей Сталина имелись собрания сочинений многих русских и зарубежных классиков. Николая Ивановича заинтересовал первый том «Истории Гражданской войны» под редакцией Горького, Кирова и по недосмотру не замазанных на титульном листе тушью фамилий казненных Бубнова, Эйдемана, Крыленко, Пятницкого. Отметил ошибки, неточности, отсутствие упоминаний ряда командующих фронтами, армиями, описаний некоторых битв, в их числе поражений Красной Армии, преувеличение роли Сталина, что не удивило, зная, что вождь приложил руку к каждой странице рукописи, вычеркнул, по его мнению, лишнее, сделал дополнения.
В свое время в наркомате знакомился с делами Бабеля, Киршона, Андрея Веселого, Пильняка, Мандельштама и решил в Сухановке познакомиться с их творчеством, но произведения репрессированных были изъяты из тюремного библиотечного фонда.
Подумал, что это сделано напрасно — в тюрьме книги не оказали бы вредного влияния на арестантов, сочинениям врагов народа самое место за решеткой.
Вспомнил, что в Российской империи некоторые политзэки писали в неволе стихи, даже повести — жена называла несколько фамилий, запомнил лишь Радищева. Захотел сам сочинять — свободного времени предостаточно, имеет богатую событиями биографию, есть о чем поведать, может получиться захватывающая книженция, но вовремя себя одернул.
«Не мое дело водить пером, к тому же многое из пережитого не подлежит разглашению. А рассказ о детстве, юности работе на Путиловском, армейской службе в нестроевой части вряд ли заинтересует. Ко всему прочему пишу с ошибками, с трудом давались даже письма жене. На свободе видный писатель записал бы, обработал мой устный рассказ».
Не взял в руки и «Тихий Дон», который прежде лишь бегло пролистал — не мог забыть неудачу с осуществлением ареста автора романа, отправки певца казачества на Колыму за пусть недоказанную службу у батьки Махно, прославление белых генералов. Шолохова люто возненавидел, включил в число своих личных врагов после получения рапорта о посещении писателя в гостинице собственной женой. Занимаемый автором романа номер прослушивался, была зафиксирована критика перегибов в коллективизации, расказачивании, продразверстки, кровавого подавление Вешенского восстания, насильственного вступления в колхозы, обобществления личного скота, арестов верных советской власти земляков, среди них прототипа главного героя романа Григория Мелихова. Когда доложил Сталину о предосудительных, антисоветских высказываниях певца Дона, надеялся услышать приказ взять вольнодумца за жабры, но услышал диаметрально противоположное:
«Хочешь расправиться с любовником супруги моими руками? Желаешь отомстить за то, что жена предпочла тебе писателя? Что касается недозволенной болтовни, ею страдают многие, червоточину можно отыскать в любом, даже в нас с тобой. Прелюбодействие не подсудно, за него не арестовывают, а дают лишь партвзыскание. Если станем за измену жен мужьям и мужей женам лишать свободы, в тюрьмах окажется половина живущих в стране».
Отказавшись от идеи сочинять, стал продумывать свое выступление на процессе. Составил два варианта: первый в случае получения максимального срока со слезной мольбой о снисхождении и второй после оправдательного вердикта с высказыванием глубочайшей благодарности судьям, вождю.
«Понятно, промолчу, что действовал исключительно по указке Хозяина, неукоснительно выполнял его волю, тем самым вынужденно нарушал законы. Соглашусь, что излишне поспешно принимал непродуманные решения. Бывал жесток, но к этому призывала суровая необходимость, революционная бдительность. Да, карал, под молот попадали невиновные, но действовал согласно любимой Сталиным поговорке «Лес рубят — щепки летят».
Решил, что выступление должно быть коротким, убедительным, запоминающимся.
«Открытие суда задерживается неспроста, видимо, мало собрано доказательств вины».
Не в первый раз представил, как Сталин осознает, что без «ежовых рукавиц» ему не удержать единоличную власть, отдает приказ доставить к нему первого чекиста. В Кремле просит забыть о недоразумении с арестом, перенесенных в тюрьме неудобств, возвращает к прерванной работе на Лубянку, предлагает с новыми силами, рвением продолжить искоренять заговорщиков, шпионов, разгребать авгиевы конюшни, безжалостно давить посмевших сомневаться в правильности политики партии. На прощание крепко жмет руку, что делал далеко не каждому, добавляет: «Лаврентий не справился с руководством, отправим обратно в Грузию».
На Лубянке освобожденного встречают аплодисментами, криками «ура!». Он обнимает не отрекшихся от начальника, тех же, кто предал, отдает на растерзание «тройке»…
Отбросил все мрачное, что окружало после ареста, постарался думать лишь о добром, не зная, что за время заточения многих сподвижников нет не только на свободе, а и в живых. Бесследно пропал выдвинутый в коменданты Кремля Паукер, отправлен на Дальний Восток и сгинул Дерибас, погибли многолетний руководитель Иностранного отдела Артузов, начальник Восточного отдела НКВД Бокий, командир латышских стрелков Берзин, ближайшие помощники — Молчанов, Гай, Агранов, Лацис, Мессинг, упрятан в психиатрическую больницу Сольц…
Закончив продумывать речь, вернул в библиотеку книги — желание читать пропало.
14
С конца 1939-го и начала следующего года Сталин стал чаще, нежели прежде, вызывать к себе Берию, но не в Кремль, а на дачу в Немчиново близ Кунцево.
Каждый вызов пугал Лаврентия Павловича — было неизвестно, чем обусловлена встреча и, главное, как завершится, вернется ли на службу и в семью или прямым ходом отправят в Бутырку. По пути в Подмосковье чувствовал сухость во рту, в груди участилось сердцебиение.
На этот раз вождь был в редком для него благодушном настроении. Встретил приветствием:
— Гамарджоба, амханаги Лаврентий!
Предложил выпить присланное из Грузии молодое вино, закусить гурийским козьим сыром, мамалыгой, пучком тархуна, маринованной травой джон-джоли. Вспомнил совместно проведенный отпуск на озере Рица. Поругал скверную погоду, запоздалое на юге цветение мимозы, похвастался успехами в школе детей. Разлил вино, в свой бокал добавил воды из графина. Поинтересовался выполнением плана добычи на приисках золота, ходом прокладки Байкало-Амурской магистрали. Взял земляка за пуговицу на пиджаке.
— Как давно держишь у себя Ежова?
— Почти год, точнее, девять месяцев.
— За подобный срок женщина рожает, а ты чешешься. Почему не передаешь дело в суд, тянешь резину? Место Ежова давно на скамье подсудимых.
Берия виновато потупил взор. Сталин продолжал отчитывать:
— Думал, из-за крайней занятости забыл о Ежове? Плохо думал. Почему не докладывал о ходе следствия?
— Считал излишним напоминать о враге.
— Как видишь, больше тебя думаю о неоправдавшем доверия, скатившемся в болото предательства. Хватит держать на казенных харчах, предоставлять бесплатное жилье.
— Кого назначить председателем суда?
— Ульриха. Прекрасно показал себя на прошлых процессах.
— Когда открывать суд?
— Как можно скорее. О процессе ни слова в печати, гласность в данном случае вредна, иначе возникнет мнение, что плохо работали с кадрами, выдвигали на важнейшие командные посты не тех, кто это заслуживал. Не должно быть ни у кого сомнений в верности нашей политики. Сейчас не тридцать седьмой и не тридцать восьмой годы, когда газеты публиковали отчеты, даже стенограммы процесса, отклики на него трудящихся, радио транслировало из Дома Союзов заседания. Время внесло коррективы, осуждение, наказание врагов проведем без огласки, дадим лишь пару строк об исполнении приговора.
Сталин взял из коробки папиросу, разломил, мундштук выбросил в корзину, табак пересыпал в трубку, примял пальцем с желтым от никотина ногтем, чиркнул по коробку спичкой.
— Знаешь, кто был первым коммунистом? Иисус Христос. — Сделал глубокую затяжку дымом и добавил: — Ежов отработанный материал.
Берия встал, но Сталин остановил.
— Зачем сменил в кабинете портрет, чем был плох Дзержинский? Решил польстить товарищу Сталину, дескать, молишься на него, а не на первого чекиста?
Берия не нашел, что ответить, внутренне сжался.
«Как узнал? Ни разу не был на Лубянке. Или на самом деле обладает способностью видеть все и всех насквозь, предвидеть события, от него невозможно ничего скрыть?».
Вождь продолжал попыхивать ароматным дымком.
— Верни Феликса на прежнее место, убери мой лик. Товарищ Сталин незримо присутствует везде, в твоем наркомате тоже…
15
Пауза в следствии закончилась, Ежова вновь стали вызывать на допросы. Теперь его делом занимался майор Анатолий Эсаулов, так как Родос отбыл в Зауралье инспектировать лагеря, Сергиенко готовил материалы для передачи дела в суд, у Кобулова после повышения — стал одним их заместителей наркома — забот на службе прибавилось.
На первой встрече с новым следователем Николай Иванович попробовал прощупать его, узнать характер и потребовал исключить из обвинений шпионаж.
— Согласитесь, крайне неразумно навешивать подобное на человека, который был самым информированным в НКВД, несколько лет держал в руках все нити закордонной разведки, знал в лицо каждого агента-нелегала, имел о них полную информацию, начиная с псевдо-новых фамилий, адресов местожительства. Если работал на врагов, сдал бы агентуру, оголил Иностранный отдел, оставил его без своих людей за кордоном. Глупо и смешно считать и развратником, беспробудным пьяницей того, кого ставили в пример, называли «железным наркомом», слагали о нем песни. — Николай Иванович не отказал себе в удовольствии и процитировал сложенные казахским акыном строки:
В сверкании молний ты стал нам знаком,
Ежов, зоркоглазый и умный нарком.
Великого Ленина мудрое слово
Растило для битвы героя Ежова.
Великого Сталина пламенный зов
Услышал всем сердцем, всей кровью Ежов!
Спасибо, Ежов, что, тревогу будя,
Стоишь ты на страже страны и вождя.
— Прекратите! — потребовал Эсаулов. — Здесь не место стихам. Имеются ваши признания в шпионаже, выдачи зарубежным спецслужбам наших глубоко законспирированных нелегалов, проведении без ордеров обысков, арестов.
— Был вынужден себя оболгать, вынудили обстоятельства, точнее, настоятельные требования ваших предшественников. Зафиксированные в протоколе и собственноручно написанные признания даны под сильным психологическим давлением, о чем непременно заявлю на суде.
Эсаулов остался невозмутим.
— Смели приписывать себе чужие успехи, даже подвиги. Всеми способами пытались пролезть в члены Политбюро, ЦК, к цели шли по трупам мешающих карьере. В кресле главы НКВД расшатывали государственный строй, разлагали подчиненных. Готовили переворот. Грубейшим образом исказили факты биографии, тем самым обманули партию. Кто на самом деле по национальности?
— Русский.
— Снова беззастенчиво лжете. По матери вы литовец, кроме родного языка владеете польским, быть может, немецким, что помогало в общении с представителями абвера. С покойной женой-еврейкой общались на идише, что доказывает присутствие в ваших жилах и жидовской крови.
— Супруга действительно была еврейкой, но языка своей нации не знала, разве что фразу: «А зохен вей», что значит «Боже мой».
— Получили типичное буржуазное воспитание. Папаша был не крестьянин, хлебопашец, как писали в анкетах, а владел борделем, эксплуатировал проституток, богател благодаря их труду. В июне тридцать седьмого скрепили подписью приказ с грифом «Совершенно секретно», поставили перед подчиненными следующую задачу. — Майор зачитал: — «Начать безотлагательно поиски кулаков, уголовных элементов, которые избежали ареста или совершили побеги из ссылок, мест поселения; названных отправлять в лагеря перевоспитания сроком на 10 лет. Особое внимание поимке беглецов политического характера, таких переводить на ужесточенное содержание, наказывать телесно, экзекуциям подвергать и женщин, а также малолетних детей врагов народа — чекист обязан забыть о жалости». — Эсаулов поднял от документа голову. — Зачем нагружали чекистов не свойственной им работой, делали ищейками, отвлекали от полного искоренения страны от шпионов, заговорщиков, оппортунистов, троцкистов, бухаринцев, рыковцев, прочей швали?
Ежов возразил, мол, родители были чистокровными русскими, отец мастеровым, мать белошвейкой, в их местечке никто не имел понятия о доме терпимости. Действительно, владеет польским языком, но никак не немецким и еврейским.
Майор перебил:
— Вы давали лимиты на аресты, требовали выполнять и перевыполнять план?
— Мою инициативу одобрил товарищ Сталин.
— Не смейте упоминать имя вождя и учителя! Согласно вашим приказам, за довольно короткое время в одном Азербайджане расстреляно больше тысячи, три тысячи осуждены на различные сроки без права переписки, что это значит, не мне вам объяснять. Подобное беззаконие происходило повсеместно во всех краях, республиках страны. К погибшим следует приплюсовать поляков, перешедших границу после оккупации их страны немцами.
— Это были в основном агенты германской разведки, имеющие задание закрепиться у нас, со временем вредить.
Эсаулов обрадовал:
— Готово обвинительное заключение. Полностью изобличены в измене, шпионаже, продаже наших военных секретов империалистическим государствам, превышении своих полномочий, подготовке заговора, имевшего целью свергнуть в СССР законную власть, установить в стране фашистское правление.
Ежов не знал, радоваться окончанию затянувшегося следствия или пугаться открытию суда, вынесению приговора.
«Кто еще со мной сядет на скамью подсудимых? Кого назначат прокурором? Выпадет удача, если окажется хорошо знакомый, с кем работали рука об руку. Не посмеют засудить того, кто беззаветно предан партии, Сталину, очистил органы от работающей по старинке старой чекистской гвардии, не признающей новых методов в работе. Для безопасности страны я сделал несравненно больше всех предшественников вместе взятых. Меня невозможно списать, как ненужный балласт!».
Убеждал себя, что Берия выполнит обещанное, за покаяние приговор будет щадящим, зачтут проведенные в тюрьме дни и выпустят на свободу.
Ночи проводил в бодрствовании. Засыпал лишь под утро. Однажды увидел сон — орава улюлюкающих мальчишек дразнила за карликовый рост недомерком, заморышем, шибзиком. Слышать подобное было обидно до слез… Расквасил одному обидчику нос, другого свалил ударом головы в живот, досталось и третьему. Дрался с остервенением. Подоспевший отец с трудом увел домой… Проснулся, как от толчка, продолжая сжимать кулаки, и уже не сомкнул веки, не желая вновь оказаться в прошлом…
Продолжал верить в лучшее.
«Я родился под счастливой звездой, в рубашке, счастье не обходило стороной, арест — досадное недоразумение. Впервые повезло в двадцатом году — за увиливание от отправки на фронт не попал под Ревтрибунал, а оказался в школе радистов. Несказанно везло и позже, судьба была благосклонна. На процессе станет ясно, что виноват лишь в честно исполняемых приказах, даже прихотей, первого человека державы, за что же судить?».
Ответа не находил.
16
Раньше обычного разбудили 3 февраля 1940 г.
Торопливо оделся, заправил койку, умылся. Проглотил с трудом лезшую в горло кашу. Уселся на табурет в ожидании вызова.
«Зачем подняли так рано? Для конвоирования в суд? Но суды, как правило, начинаются не раньше десяти утра…»
В этот день в Баренцевом море ледокол освободил из ледового плена пароход «Иосиф Сталин».
В этот день металлурги завода имени Сталина в столице Осетии Сталинири отправили вождю телеграмму с выражением благодарностей за награждение стахановцев орденами.
В этот день на Московском автозаводе ЗИС состоялось расширенное совещание хозяйственного актива и митинг по случаю выпуска 10 000-й машины.
В этот день в Большом академическом театре оперы и балета перед открытием занавеса оркестр и хор исполнили ораторию Арама Хачатуряна о Сталине.
В этот день артист Михаил Геловани в гриме Сталина вышел на съемочную площадку киностудии Мосфильм.
В этот день в Сталинабаде в торжественной обстановке открыли воздвигнутый на главной площади монумент Сталину.
В этот день живописец И. Тоидзе завершил портрет «Молодой Сталин читает Шота Руставели», написанный по заказу картинной галереи им. Третьякова.
В этот день «Комсомольская правда» поместила стихотворение Льва Ошанина:
Пусть любые нас разделяют дали,
Пусть к мечте ведут еще года,
Но паролем счастья слово «Сталин»
В молодых сердцах горит всегда.
Газета «Труд» напечатала строки Семена Кирсанова о главной площади страны:
Тут песней партия прославлена,
Тут сердце трудовой Отчизны,
Товарищи, мы видим Сталина,
Мы видим солнце нашей жизни!
В этот день вождь проснулся как обычно поздно и вспомнил о необходимости проконтролировать учебу сына и дочери, особенно Василия, который стал приносить в дневнике плохие отметки.
В этот день в 10.00 председатель Военной коллегии Верхового суда СССР, армейский юрист Василий Ульрих объявил открытым судебное заседание. Надежда Ежова рухнула, процесс оказался закрытым, вместо просторного зала Дома Союзов — комната Сухановской тюрьмы, вместо журналистов, кинооператоров, фотографов с магниевыми вспышками по бокам два солдата с винтовками со штыками.
«На прежних процессах судили большими группами, сейчас одного меня, чем это объяснить? — насторожился Николай Иванович. — Напрасно приготовил защитительную речь, напрасно ждал, что она попадет в газеты, прозвучит по радио, станет известна всей стране и за рубежом…».
Суд начался с уточнений личности подсудимого, года его рождения, нации, места прописки, других необходимых для протокола данных. Ежов, отвечая, отметил, что Ульрих мало изменился после последней с ним встречи.
«Лишь больше полысел. Все такой же медлительный, лениво цедит слова, словно суд его не касается. Относительно недавно заискивал, смотрел в рот, гнул спину, знал, что в любой момент могу приказать арестовать, отдать костоломам. Не смотрит в мою сторону, в глазах холод…»
— Признаете себя виновным?
«Ожидает, что исполню роль кающегося грешника. Не дождется. Лаврентий обманул, снова показал свою подлую душонку, устроил судилище…»
Не дождавшись ответа, Ульрих повторил вопрос.
Ежов дернул головой.
— Признаю не полностью, не все статьи. Прошу исключить из обвинений шпионаж, террор. На предварительном следствии настаивал и продолжаю это делать, что даже в мыслях не вредил своему народу, родной партии, не препятствовал любимой Родине идти семимильными шагами к вершинам коммунизма. Также не продавал государственных тайн, не якшался с зарубежными разведками, не был у них на содержании, никого не убивал, не входил в число заговорщиков, не пытался сместить законную власть, устроить переворот.
Ульрих перебил:
— Отвечайте коротко «да» или «нет». Признаете предъявленные обвинения?
— Нет, — твердо ответил Ежов.
Члены суда недоуменно переглянулись, Все привыкли видеть прекрасно подготовленных к процессу подсудимых, заучивших, что говорить, как себя вести. Плюгавый карлик посмел плыть против течения, демонстрировать неповиновение. Три военных юриста и секретарь поняли, что на этот раз быстро завершить суд не удастся. Разбираться в причине поведения подсудимого не стали, следовало быстро, без проволочек (как неоднократно делали прежде) вынести продиктованный в Кремле приговор. Запретить Ежову при отсутствии у него адвоката говорить не имели права, подсудимый мог защищать себя сам.
— Во время следствия мне затыкали рот, не позволяли доказать свою непричастность к шпионажу, террору, заговорщической деятельности, сейчас опровергаю это. Перед вами не преступник. В течение многих лет руководил непримиримой борьбой с врагами разных мастей, теперь же ошибочно причислен к ним, стал козлом отпущения за чужие грехи. Настаиваю, что не организовывал государственного переворота, не был его зачинщиком, наоборот, делал все от меня зависящее для раскрытия преступлений, выявления вредных элементов. Своевременно докладывал Центральному комитету о неблаговидных поступках, вредительствах гражданина Ягоды, доказал его вину в умерщвлении видных деятелей партии, культуры, ряде других преступлений. При моем непосредственном участии прошло следствие и осуждение группы военачальников, другие процессы. Я, а никто другой, подготовил, курировал осуждение правотроцкистов во главе с Бухариным, подал докладную записку на имя товарища Сталина с предложением оздоровить руководящие партийные, советские кадры в республиках, областях, краях. Если был тем, кем назван в обвинительном заключении, зачем тогда информировал высшую инстанцию о пролезших в партийный аппарат, органы врагов? На следствии утверждалось, что действовал в карьеристских целях, но это было мне совершенно не нужно, так как имел широкие, почти безграничные полномочия на главном в НКВД посту, входил в правительство, был членом Политбюро…
Ежов ожидал, что ему прикажут быть лаконичным, не затягивать процесс, и спешил вылить все накопившееся, резал правду-матку, удивлялся своей смелости — прежде таким был лишь с подчиненными, ругая за промашки, недоработки, при разносе доходил до площадной ругани.
— Забывал об отдыхе, даже о сне, неустанно выявлял врагов, пресекал их деятельность. При моем руководстве во всех слоях общества — крестьянстве, рабочем классе, интеллигенции — вычищены сотни тысяч противников народной власти. В моем наркомате за халатность, неисполнение приказов осудили ряд чекистов. Признаю, что из-за ненормированной, изнуряющей, адской работы невольно совершал ошибки, но ни одна не была направлена на подрыв государственного строя, смену правительства…
Ежов старался не пропустить ничего из заранее продуманного.
— На прошлых политических процессах ни один осужденный не обмолвился о моей антисоветской деятельности, хотя для этого были возможности. Весь советский народ считал кристально честным, не потакающим ни левым, ни правым. Клевета в мой адрес чудовищна, чего стоит обвинение в желании отравить работающих в Кремле? Сам чуть не умер, когда почувствовал сильное недомогание от обнаруженных в кабинете паров ртути. Что касается жены, то оплакиваю её, любил и продолжаю любить…
Напомнил, что двадцать пять лет находился под неусыпным наблюдением партии, в прессе, на радио отмечались его скромность, чистоплотность, кристальная честность, верность семейным традициям, позволял себе употреблять алкоголь лишь после работы.
— Не могли газеты, журналы, радио превозносить извращенца, развратника. Клянусь дочерью, что был верен покойной жене, не имел при ее жизни и после смерти на стороне любовных связей. Когда подло убили товарища Кирова, доложил в ЦК, что чекисты Ленинграда пытаются замазать дело, Ягода выгораживает виновных. Ложь не нужна ни вам, ни мне. Никогда не шел против собственной совести, убеждений. Сердце обливается кровью, когда слышу в свой адрес поклепы…
На непроницаемом лице Ульриха проступило недовольство затянувшимся выступлением, и Ежов пришел к решению прекратить отметать все без исключения обвинения, признать малозначительные. Каяться не собирался, помня, что на прошлых процессах подсудимые наперебой били себя в грудь, но это не помогло сохранить жизни.
— Корю себя за слепоту, доверчивость, в результате которых пригрел отщепенцев, перерожденцев, совершавших преступления за моей спиной.
Сделал глубокий вдох, и громче продолжил:
— Прошу Военную коллегию удовлетворить ряд просьб: а) если буду осужден, обеспечить матери нормальную старость, воспитать дочь; б) не репрессировать родственников, так как они ни в чем не виноваты; в) тщательно разобраться с делом Журбенко, которого считаю честным, преданным делу Ленина ― Сталина; г) передать Сталину, что никогда не обманывал партию, тысячи знают о мой честности, скромности.
Вспомнил, как перед расстрелом Ягода провозгласил здравицу в честь вождя, решил докричаться до Хозяина:
— Товарищ Сталин, все случившееся со мной стечение трагических обстоятельств! — Зная, что документы суда с записью его выступления незамедлительно лягут на стол Хозяина, впился взглядом в его портрет за спинами членов коллегии. ― Хочу умереть необолганным, с вашим именем на устах, в бою с подлыми врагами!
Члены коллегии удалились для вынесения приговора.
Минуты ожидания показались Ежову вечностью. С трудом сдерживал участившееся дыхание, сердцебиение, дрожь в кистях рук.
«Все что угодно, только не высшая мера! Пусть десять, даже двадцать лет изоляции в одиночке, только не пуля!».
Когда трое судей с секретарем вернулись, Ежов окаменел, лишь забегали глаза.
Ульрих раскрыл папку с тиснением герба СССР и зачитал приговор, четко произнося каждое слово:
— Военная коллегия Верховного суда Союза ССР приговорила: Ежова Николая Ивановича подвергнуть высшей мере уголовного наказания ― расстрелу с конфискацией лично ему принадлежащего имущества. Приговор окончательный и на основании Постановления ЦИК СССР от 1 декабря 1934 г. приводится в исполнение немедленно.
Ульрих не задал обязательный вопрос ― понятен ли Ежову приговор? Закрыл папку, вышел из комнаты, следом последовали члены коллегии.
17
Часы показывали первые минуты 4 февраля, когда Ежова спустили в подвал.
Встретил профессиональный расстрельщик, бывший учитель сельской школы в Эстонии Пэтер Магг. В благодарность за премии, путевки в дома отдыха оказал бывшему главному начальнику услугу ― завязал Николаю Ивановичу глаза.
Поднял не дающий осечек наган.
Прицелился в переносицу «железного наркома».
Мягко спустил курок.
В февральскую полночь 1940 г. с обильным снегопадом, под завывания метели в Лефортовской тюрьме в дело № 510 подшили последний документ:
С п р а в к а
Приговор о расстреле Ежова Николая Ивановича приведен в исполнение в г. Москве 4.2.1940. Акт хранится в Особом архиве 1-го Спецотдела НКВД СССР.
Нач. 12-го отд. лейтенант госбезопасности К р и в и ц к и й
…В Древней Греции у правящих страной тиранов было традицией избавляться от палача, который знал слишком много, поэтому был весьма опасен.
* * *
В конце зимы 1940 г. появились слухи о «железном наркоме». Утверждали, будто Ежов избежал ареста, сумел удрать в Германию, где консультирует абвер. По другой версии, лишился ума, в одиночной камере привязан к койке, чтобы во время припадка не разбил голову о стену. Ходили разговоры, что перевыполнявший сталинскую программу «Большой чистки» в лагере на Колыме отказывается от пищи, его кормят насильно.
Город Сулимов переименовали в Ежово-Черкесск в честь предсовнаркома РСФСР, но тот вскоре был объявлен врагом народа, и на картах появился Черкесск.
Пароход «Николай Ежов» получил новое имя «Феликс Дзержинский».
Незавидной была судьба у работавших с бывшим наркомом.
Л. П. Берия занимал в НКВД главный пост до декабря 1945 г., после смерти Сталина стал первым заместителем председателя Совета Министров страны. Был членом Президиума ЦК партии, летом 1953-го арестован, приговорен к смертной казни, расстрелян в конце того же года.
Б. З. Кобулов дослужился благодаря протекции Берии до заместителя министра внутренних дел, арестован вместе с шефом, поставлен к стенке.
В. Т. Сергиенко стал начальником следственной части ГУГБ НКВД, наркомом Украины, в начале Отечественной войны попал в окружение, скрывался в оккупированном врагами Харькове, в 1946 г. назначен начальником лагеря ГУЛАГ, в 1954-м уволен из органов, лишен звания генерала.
Б. Родос после расстрела Ежова работал на Лубянке, в 1956 г. приговорен к смертной казни, на XX съезде КПСС Н. Хрущев сказал: «Родос никчемный человек с куриным кругозором, буквально выродок».
А. А. Эсаулов получил звание генерал-майора, был начальником секретариата Особого совещания, в 1952 г. уволен в запас, спустя два года умер.
Что касается близких Ежову людей, мольба «железного наркома» пощадить их не была услышана: мать, Антонина Антоновна, умерла после ареста сына, брата Ивана расстреляли 21 января 1940 г., сестра после 10 лет заключения умерла в Москве, приемная дочь выросла в детском доме Пензы с новой фамилией, спустя много лет, сославшись на закон от 18 октября 1991 г. о реабилитации всех жертв политических репрессий, подала прошение о применении закона к отцу:
Ежов был продуктом господствующей тогда системы кровавого диктатора. Вина отца в том, что не нашел в себе силы отказаться от рабского служения Сталину, и вина его перед советским народом ничуть не меньше вины Сталина, Молотова, Кагановича, Вышинского, Ульриха, Ворошилова и многих других руководителей партии, правительства.
Военная коллегия Верховного суда России в июне 1998 г. рассмотрела прошение, провела тщательную проверку дела Ежова, вынесла решение:
За недоказанностью исключить из приговора вменяемые гр. Ежову эпизоды шпионажа в пользу иностранных разведок и организацию убийства жены. Все другие пункты обвинения считать доказанными, посему гр. Ежов Н. И. реабилитации не подлежит.
Назад: 13
Дальше: Часть третья Пуля в лоб
